Письмо Э. Пикара министру юстиции

14 сентября 1898 г. (В сокращении)

Милостивый государь! Имею честь указать Вам на основания, пол­ностью и твердо убеждающие меня в невиновности Дрейфуса. Прежде всего я суммарно изложу основания для такого вывода, затем подроб­но разберу каждое из них.

Во-первых. Дрейфус был арестован единственно по подозрению, что это он написал „бордеро". Когда „бордеро" попало в руки контрразведки, то там априори и необоснованно предположили, что об упоминаемых в нем документах мог знать только офицер военного министерства, вероятнее всего — артиллерийский офицер, и стали сравнивать почерки офицеров генерального штаба с почерком „бордеро". После некоторых колебаний пришли к заключению, что почерк „бордеро" сходен с почерком Дрейфуса.

До этого Дрейфус был вне подозрений...

Но почерк „бордеро" лишь сходен с почерком Дрейфуса. С другой стороны, он идентичен с почерком Эстергази. Документы, о которых идет речь в „бордеро", в основном малоценные. Если бы Дрейфус был предателем, он мог бы сообщить гораздо больше. Кроме того, эти доку­менты не имеют отношения к делам, с которыми был связан Дрейфус в то время, когда было написано „бордеро"...

Во-вторых. Когда Дрейфус был арестован, то, чтобы придать его делу больший вес, было составлено секретное досье, содержание которого было представлено судьям военного трибунала. Ни один из документов этого досье не имеет отношения к Дрейфусу.

В-третьих. Невозможно понять мотивы, которые могли бы побудить Дрейфуса к подобного рода деятельности: он никогда не проявлял не­патриотических чувств; он обладал состоянием, имел семью, вел правиль­ный образ жизни.

В-четвертых. Дрейфус постоянно твердил о своей невиновности...

В-пятых. Была предпринята попытка доказать, что Дрейфус имел постоянный доступ к документам, упоминаемым в „бордеро". Но когда я работал в министерстве, эти документы никогда тщательно не рассматри­вались; они всегда или почти всегда приходили от дю Пати де Клама и в общем не подлежали какому-либо надзору. Более того, они не представля­ли ценности.

В-шестых. Наши начальники, генералы Бийо, де Буадефр и Гонс[16], ни разу не представили ни одного возражения против фактов, на которые я обращал их внимание, за исключением факта о подложном характере документа, доставленного в министерство колоний в начале сентября

с. 108 1896 г., и документа, также фальшивого, представленного Анри[17] в кон­це октября или в начале ноября того же года.

В-седьмых. Анри и дю Пати де Клам использовали самые предосу­дительные методы, чтобы доказать вину Дрейфуса и невиновность Эстергази.

Когда 3 сентября 1896 г. я по приказу генерала Буадефра стал докла­дывать генералу Гонсу свои выводы по делу Эстергази и Дрейфуса, Гонс выслушал мои соображения без возражений. Он просто изменился в лице и сказал мне: „Ну, стало быть, мы ошиблись". Затем он велел мне больше не заниматься этим делом... Я полагаю, что могу дословно воспроизвести происшедший между нами по этому поводу разговор, ибо этот разговор твердо запечатлелся в моей памяти.

Генерал: Вам-то что от того, что этот еврей оказался на Чертовом острове?

Я. Но если он неповинен?

Г. Вы думаете, суд снова начнет рассматривать все это дело? Это была бы самая скандальная история...

Я. Но, генерал, он неповинен, и этого достаточно, чтобы пересмотреть дело. С другой стороны, Вам ведь известно, что его родные действуют. Они всеми силами ищут подлинного виновника, и если найдут его, в каком мы окажемся положении?

Г. Если Вы будете молчать, никто ничего не узнает.

Я. Это постыдно. Я не знаю, что я сделаю, но во всяком случае я не допущу, чтобы эта тайна была погребена вместе со мной.

Немедленно я покинул генерала. Я мигом уяснил себе всю ситуацию.

После этого генерал Гонс вновь говорил мне о виновности Дрейфуса, ссылаясь на подделку Анри.

За несколько дней до того генералы Буадефр и Гонс спросили меня, получил ли я на этот счет специальную информацию от военного министра. И вот как-то утром министр сказал мне, что у него имеется письмо Б., свидетельствующее о виновности Дрейфуса. Выйдя, я встретил генерала Гонса, который спросил меня: „Ну, Вы убедились?" „Вовсе нет", — отве­тил я и сказал ему о подложном характере документа, на что он ответил: „Когда министр говорит мне что-либо, я всегда этому верю..."

Итак, Дрейфус был арестован из-за неправильного предположения, будто „бордеро" принадлежит офицеру генерального штаба. Когда он был арестован, против него не было никаких улик, кроме полицейского обви­нения, которое не могло дать материал военному суду. Основанием для того, чтобы приписать „бордеро" Дрейфусу, являлся только почерк. Мо­тивы, которые могли бы побудить Дрейфуса к такому преступлению, никогда не раскрывались.

Snyder L. L. The Dreyfus Case. P. 150-151.

С. 109