Это, пожалуй, можно видеть и по внутренней связи (to
synoikeiosthai) каждого из удовольствий с той деятельно-
стью, которой оно придает совершенство. Деятельности,
разумеется, способствует связанное с ней удовольствие,
ибо те, кому она доставляет удовольствие, лучше судят о
каждом [предмете] и более тонко разбираются [в деле];
так, геометрами становятся те, кто наслаждаются заня-
тиями геометрией, и они лучше понимают каждую част-
ность; соответственно и любящие петь или строить и
любые другие мастера достигают успехов в собственном
деле, если получают от него наслаждение. Удовольствие
способствует деятельности, а что способствует (ta synayx-
anta), внутренне связано (oikeia) с тем, чему способствует,
и у разных видов внутренняя связь бывает с разными ви-
дами.
Это явствует еще больше из того обстоятельства, что
удовольствие от одних деятельностей препятствует другим
деятельностям. Кто любит флейту, заслышав флейтиста,
не способен внимать рассуждениям [философа], потому
что искусством игры на флейте наслаждается больше, чем
своей деятельностью в данное время. Таким образом, удо-
вольствие от искусства флейтиста уничтожает деятель-
ность, связанную с рассуждением; соответственно и в
других случаях, когда деятельность касается сразу двух
вещей: деятельность, что доставляет больше удовольст-
вия, вытесняет другую, и тем скорее, чем больше они от-
личаются по [доставляемому] удовольствию; так что дру-
гою деятельностью и не занимаются. Вот почему при
сильном наслаждении чем бы то ни было мы едва ли де-
лаем что-то другое и, когда мало удовлетворены одним,
беремся [одновременно] за другое; скажем, в театре что-
нибудь грызут, и делают это особенно усердно, когда со-
стязающиеся дурны.
Итак, поскольку удовольствия, связанные с деятель-
ностями, делают их точней и продолжительней и [вооб-
ще] лучше, а чуждые, напротив, уродуют, ясно, что пер-
вые и вторые далеко отстоят друг от друга. Чуждые
удовольствия делают почти то же, что страдания, связан-
ные с данной деятельностью: страдания, связанные с дея-
тельностями, уничтожают эти деятельности; так, если
кому-то неудовольствие и страдание доставляет писать
или считать, то, раз эти деятельности причиняют страда-
ния, один не станет писать, а другой — считать.
Таким образом, удовольствия и страдания, связанные
с деятельностями, оказывают на них противоположное
воздействие, а «связанными» я называю те удовольствия и
страдания, которые возникают от самой по себе деятель-
ности. Об удовольствиях, чуждых деятельности, уже было
сказано, что они делают почти то же, что страдания; в
самом деле, они уничтожают деятельность, разве только
иначе, нежели страдание.
Коль скоро деятельности могут отличаться в добрую и
дурную сторону и одни избирают, других избегают, а тре-
тьи — ни то ни другое, то так же обстоит дело и с удоволь-
ствиями, ибо каждой деятельности соответствует связан-
ное с ней удовольствие.
Так что с добропорядочной деятельностью связано
доброе удовольствие, а с дурной — порочное, ведь даже
влечения, если они к прекрасным вещам, заслуживают
похвалы, а если к постыдны — то осуждения. Наконец,
удовольствия, заключенные в деятельностях, связаны с
ними в большей мере, нежели стремления, ибо стремле-
ния и деятельности и во времени, и по природе раздель-
ны, а удовольствия слиты (syneggys) с деятельностями, и
их настолько трудно отграничить, что возникает спор: не
одно ли и то же деятельность и удовольствие? Тем не
менее удовольствие — это все-таки не мысль и не чувство
(это [было бы] нелепо), но из-за того, что удовольствие не
отделяется от мысли и чувства, некоторым кажется, что
они тождественны.
Так что, как различны деятельности, так различаются
и связанные с ними удовольствия. Зрение чистотой отли-
чается от осязания, а слух и обоняние — от вкуса; соот-
ветственно различаются и удовольствие от этих чувств, и
от них отличаются удовольствия, относящиеся к мысли, а
те и другие, [мыслительные и чувственные удовольствия],
в свою очередь, имеют различия внутри себя.
Обычно считается, что каждому живому существу при-
суще (oikeia) свое удовольствие, точно так же как свое де-
ло, ибо удовольствие соответствует деятельности. И если
посмотреть на каждое [существо] в отдельности, это, ве-
роятно, станет ясно. В самом деле, различны удовольст-
вия коня, собаки и человека, и, согласно словам Геракли-
та, «осел охотно предпочел бы золоту солому», поскольку
для ослов в пище заключено больше удовольствия, чем в
золоте. Значит, удовольствия у существ разных видов
тоже различаются видом, а удовольствия одинаковых су-
ществ соответственно не имеют видовых различий.
Но применительно по крайней мере к одному виду —
людям — удовольствия все-таки разнятся немало, ибо
одни и те же вещи одних услаждают, других заставляют
страдать, а что вызывает страдания и ненависть одних,
другим доставляет удовольствие и вызывает приязнь. Это
бывает даже со сладостями: не одно и то же кажется слад-
ким человеку в горячке и здоровому, а теплым не одно и
то же кажется слабому и закаленному. Соответственно
и в других случаях.
Пожалуй, во всех подобных случаях имеет место то,
что видится добропорядочному. Если же такое определе-
ние, как кажется, удачно и в каждом отдельном случае
мерой является добродетель и добродетельный человек
как таковой, то и «удовольствиями» будут, пожалуй, те
вещи, что кажутся ему удовольствиями, а «доставлять удо-
вольствие» будет то, чем он наслаждается.
Ничего удивительного, если отвратительное для этого
человека кому-нибудь покажется доставляющим удоволь-
ствие, ведь много есть [видов] человеческого растления и
уродства. Но это не то, что [в действительности] доставля-
ет удовольствие, а то, что доставляет его соответствую-
щим людям с соответствующими наклонностями.
Поэтому ясно, что удовольствия, которые согласно
считаются позорными, не следует признавать удовольст-
виями, кроме как для растленных людей. Но среди тех
удовольствий, что считаются добрыми, какой род удо-
вольствий или какое именно удовольствие следует при-
знать свойственным человеку? Может быть, это явствует
из [рассмотрения] деятельностей? Удовольствия ведь со-
путствуют деятельностям.
Итак, одна ли деятельность или несколько свойствен-
ны совершенному и блаженному мужу, все равно удо-
вольствия, которые придают совершенство [и полноту]
этим деятельностям, должны определяться как в собст-
венном смысле удовольствия человека; остальные удо-
вольствия, так же как [соответствующие] деятельности,
будут занимать вторую или еще более низкую ступень.
6 (VI). После того как было сказано о добродетелях,
дружбах и удовольствиях, осталось в общих чертах опи-
сать счастье, раз уж мы полагаем его целью всего челове-
ческого. Наше рассуждение будет, вероятно, лишь более
отчетливым, если повторить сказанное ранее.
Итак, мы сказали, что счастье — это не склад, [или со-
стояние, души], ибо тогда оно было бы и у того, кто про-
спал всю жизнь, кто живет, как растение, или у того, кто
претерпел величайшие несчастья. Если же и такое не го-
дится, то, скорее, счастье следует относить к деятельно-
сти, как и было сказано в предыдущих [рассуждениях],
причем из деятельностей одни необходимы и заслужива-
ют избрания ради других, а вторые заслуживают его сами
по себе, то ясно, что счастье следует полагать одной из де-
ятельностей, заслуживающих избрания сами по себе, и не
одной из тех, что существуют ради чего-то другого; сча-
стье ведь нужды ни в чем не имеет, но довлеет себе.
Сами же по себе заслуживают избрания те деятельно-
сти, в которых ничего помимо [самой] деятельности не
ищут. Именно такими считаются поступки сообразно
добродетели, ибо совершение прекрасных и добропоря-
дочных [поступков] относится к заслуживающему избра-
ния ради себя самого.
Такими являются и развлечения, доставляющие удо-
вольствия, потому что их избирают не ради других [благ]:
от них ведь, скорее, бывает вред, а не польза, [ибо из-за
них] не уделяют внимания своему телу и имуществу. К та-
кого рода времяпрепровождению прибегают большинство
тех, кого почитают счастливыми, и тираны потому высоко
ставят остроумных при подобном провождении времени;
дело в том, что во всем, к чему бывает тяга у тиранов,
такие люди умеют сделать себя источником удовольствий,
а в таких людях тираны нуждаются.
Потому эти развлечения и считаются признаками
счастья, что в них проводят свой досуг государи; но по-
добные [счастливцы] не доказывают, наверное, [что сча-
стье — это развлечение], ведь от обладания властью госу-
даря не зависят ни добродетель, ни ум, а именно они —
источники добропорядочных деятельностей; и если, не
имея вкуса к удовольствию чистому и достойному свобод-
норожденного, прибегают к удовольствиям телесным, то
из-за этого не следует думать, будто эти удовольствия
предпочтительны; дети ведь тоже уверены, что самое луч-
шее это то, что ценится между ними.
Так что вполне разумно, чтобы разные вещи казались
ценными детям и мужам, дурным и добрым. Вместе с тем,
как говорилось уже неоднократно, и ценным является и
доставляет удовольствие [в собственном смысле слова] то,
что таково для добропорядочного, ибо для каждого наи-
более предпочтительна деятельность в соответствии с его
собственным складом и для добропорядочного тем самым
такова деятельность, сообразная добродетели.
Следовательно, не в развлечениях заключается сча-
стье, ведь это даже нелепо, чтобы целью было развлечение
и чтобы человек всю жизнь работал и терпел беды ради
развлечений (toy paidzein). Ведь, так сказать, ради другого
мы избираем все, за исключением счастья, ибо счастье и
есть цель. А добропорядочное усердие (spoydadzein) и труд
ради развлечений кажутся глупыми и уж слишком ребяч-
ливыми (paidikon); зато развлекаться для того, чтобы
усердствовать в добропорядочных [делах] (spoydadzei), —
по Анахарсису, это считается правильным, потому что
развлечение напоминает отдых, а, не будучи в состоянии
трудиться непрерывно, люди нуждаются в отдыхе.
Отдых, таким образом, — не цель, потому что он су-
ществует ради деятельности.
Далее, считается, что счастливая жизнь — это жизнь
по добродетели, а такая жизнь сопряжена с добропоря-
дочным усердием (spoyde) и состоит не в развлечениях.
И мы утверждаем, что усердие и добропорядочность (ta
spoydaia) лучше потех с развлечениями и что деятельность
лучшей части души или лучшего человека всегда более
добропорядочная и усердная. А деятельность наилучшего
выше и тем самым более способна приносить счастье.
Первый попавшийся, в том числе раб, будет вкушать
телесные удовольствия, наверное, ничуть не хуже самого
добродетельного. Но долю в счастье никто не припишет
рабу, если не припишет и участие в жизни. Ведь счастье
состоит не в таком времяпрепровождении, но в деятель-
ностях сообразно добродетели, как то и было сказано
прежде.
7 (VII). Если же счастье — это деятельность, сообраз-
ная добродетели, то, конечно, — наивысшей, а такова,
видимо, добродетель наивысшей части души. Будь то ум
или что-то еще, что от природы, как считается, начальст-
вует и ведет и имеет понятие (ennoian ekhei) о прекрасных
и божественных [предметах], будучи то ли само божест-
венным, то ли самой божественной частью в нас, — во
всяком случае, деятельность этого по внутренне присущей
ему добродетели и будет совершенным, [полным и за-
вершенным], счастьем.
Уже было сказано, что это — созерцательная (theo-
retike) деятельность, что, вероятно, представляется согла-
сованным с предыдущими рассуждениями и с истиной.
Действительно, эта деятельность является высшей, так
как и ум — высшее в нас, а из предметов познания выс-
шие те, с которыми имеет дело ум. Кроме того, она наи-
более непрерывная, потому что непрерывно созерцать мы
скорее способны, чем непрерывно делать любое другое
дело.
Мы думаем также, что к счастью должно быть приме-
шано удовольствие, а между тем из деятельностей, сооб-
разных добродетели, та, что сообразна мудрости, согласно
признана доставляющей наибольшее удовольствие. Во
всяком случае, принято считать, что философия, [или лю-
бомудрие], заключает в себе удовольствия, удивительные
по чистоте и неколебимости, и, разумеется, обладающим
знанием проводить время в [созерцании] доставляет боль-
ше удовольствия, нежели тем, кто знания ищет. Да и так
называемая самодостаточность прежде всего связана с со-
зерцательной деятельностью, ибо в вещах, необходимых
для существования, нуждается и мудрый, и правосудный,
и остальные, но если этим достаточно обеспечены, то
правосудному нужны еще и те, на кого обратятся и вместе
с кем будут совершаться его правосудные дела (подобным
образом обстоит дело и с благоразумным, и с мужествен-
ным, и с любым другим добродетельным человеком); муд-
рый же и сам по себе способен заниматься созерцанием,
причем тем более, чем он мудрее. Наверное, лучше [ему]
иметь сподвижников, но он все равно более всех самодо-
статочен.
Далее, одну эту деятельность, пожалуй, любят во имя
нее самой, ибо от нее ничего не бывает, кроме осуще-
ствления созерцания (para to theoresai), в то время как от
деятельностей, состоящих в поступках, мы в той или
иной степени оставляем за собой что-то помимо самого по-
ступка.
Далее, считается, что счастье заключено в досуге; ведь
мы лишаемся досуга, чтобы иметь досуг, и войну ведем,
чтобы жить в мире. Поэтому для добродетелей, обращен-
ных на поступки, область деятельности — государствен-
ные или военные дела, а поступки, связанные с этими де-
лами, как считается, лишают досуга, причем связанные с
войной — особенно (никто ведь не собирается (haireitai)
ни воевать ради того, чтобы воевать, ни готовить войну
ради нее самой, ибо невероятно кровожадным покажется
тот, кто станет даже друзей делать врагами, лишь бы сра-
жаться и убивать). И деятельность государственного мужа
тоже лишает досуга, потому что помимо самих государст-
венных дел он берет на себя господство (dynasteia) и
почет, может быть, даже счастье для самого себя или граж-
дан, при том, что оно отлично от [собственно] государст-
венной деятельности; его-то мы и исследуем, разумеется,
как отличное [от политической деятельности].
Итак, поскольку из поступков сообразно добродетели
государственные и военные выдаются красотой и величи-
ем, но сами лишают досуга и ставят перед собою опреде-
ленные цели, а не избираются во имя них самих; и по-
скольку, с другой стороны, считается, что деятельность
ума как созерцательная отличается средоточенностью
(spoydei) и помимо себя самой не ставит никаких целей, да
к тому же дает присущее ей удовольствие (которое, в свою
очередь, способствует деятельности); поскольку, наконец,
самодостаточность, наличие досуга (to skholastikon) и не-
утомимость (насколько это возможно для человека) и все
остальное, что признают за блаженным, — все это явно
имеет место при данной деятельности, постольку она и
будет полным [и совершенным] счастьем человека, если
охватывает полную продолжительность жизни, ибо при
счастье не бывает ничего неполного.
Подобная жизнь будет, пожалуй, выше той, что соот-
ветствует человеку, ибо так он будет жить не в силу того,
что он человек, а потому, что в нем присутствует нечто
божественное, и, насколько отличается эта божественная
часть от человека как составленного из разных частей, на-
столько отличается и деятельность, с ней связанная, от
деятельности, связанной с [любой] другой добродетелью.
И если ум в сравнении с человеком божествен, то и
жизнь, подчиненная уму, божественна в сравнении с
человеческой жизнью.
Нет, не нужно [следовать] увещеваниям «человеку ра-
зуметь (phronein) человеческое» и «смертному — смерт-
ное»; напротив, насколько возможно, надо возвышаться
до бессмертия (athanatidzein) и делать все ради жизни
(pros to dzen), соответствующей наивысшему в самом себе;
право, если по объему это малая часть, то по силе и ценнос-
ти она все далеко превосходит.
Видимо, сам [человек] и будет этой частью его, коль
скоро она является главной и лучшей [его частью]. А по-
тому было бы нелепо отдавать предпочтение не жизни
самого себя, а [чего-то] другого [в себе].
Сказанное нами ранее подойдет и к настоящему слу-
чаю: что по природе присуще каждому, то для каждого
наивысшее и доставляет наивысшее удовольствие; а зна-
чит, человеку присуща жизнь, подчиненная уму, коль
скоро человек и есть в первую очередь ум. Следовательно,
эта жизнь самая счастливая.
8 (VIII). На втором месте — жизнь по [любой] другой
добродетели, ибо деятельности, сообразные любой другой
добродетели, тоже человеческие. Действительно, право-
судные и мужественные поступки и все прочее, что от
добродетели мы совершаем в отношении друг друга при
сделках, при нужде, при всевозможных действиях (praxesi)
и претерпеваниях (pathesi), соблюдая приличное каждому;
все это явно человеческие дела. Считается, однако, что
некоторые страсти бывают у нас от тела и добродетель
нрава во многих отношениях тесно связана со страстями
(pathesin).
Далее, рассудительность сопряжена с добродетелью
нрава, а последняя, в свою очередь, с рассудительностью,
коль скоро принципы рассудительности согласуются с
нравственными добродетелями, а правильность в нравст-
венных добродетелях согласуется с рассудительностью.
Поскольку же нравственная добродетель и рассудитель-
ность имеют дело со страстями, они принадлежат, види-
мо, составленному из разных частей; но добродетели
того, что составлено из разных частей, — это человече-
ские добродетели, а отсюда следует, что и жизнь по этим
добродетелям, и счастье — человеческие. Напротив, доб-
родетель ума отделена от тела и страстей. Сказанного до-
статочно, ибо более подробный разбор выходит за преде-
лы поставленной перед нами [задачи].
Пожалуй, и во внешнем оснащении [счастье от добро-
детели ума] будет нуждаться мало или, [во всяком случае],
меньше, чем [счастье от нравственной добродетели].
И пусть потребность в вещах необходимых в том и другом
случае будет [считаться] равной, хотя государственный
муж и больше заботится о теле и тому подобном, ведь раз-
ница тут будет невелика, значительна она будет с точки
зрения деятельностей.
В самом деле, у щедрого будет нужда в деньгах на щед-
рые поступки, и у правосудного — для воздаяния (ибо же-
лания не явны, и люди неправосудные прикидываются,
будто тоже желают делать правосудные дела), а у мужест-
венного будет нужда в силе (dynamis), если он действи-
тельно исполняет что-то относящееся к его добродетели,
и [даже] у благоразумного — в возможности [вести себя
так или иначе]; как еще выяснится, таков ли данный че-
ловек, или он один из прочих?
Спорят и о том, что главнее в добродетели: сознатель-
ный выбор или [сами] поступки, раз уж она зависит от
того и другого. Ясно, что [понятие] совершенства (to
teleion) требовало бы того и другого вместе; при этом для
поступков нужно многое, и, чем они величественней
и прекрасней, тем больше. Тому же, кто созерцает, ни
в чем подобном нет нужды, во всяком случае для данной
деятельности; напротив, это даже, так сказать, препятст-
вия, для созерцания, по крайней мере, это так; но в той
мере, в какой созерцающий является человеком и живет
сообща с кем-то, он предпочитает совершать поступки,
сообразные также и [нравственной] добродетели, а значит,
у него будет потребность в подобных, [названных выше
вещах], чтобы существовать как человек.
Что совершенное счастье — это некая созерцательная
деятельность, станет, наверное, очевидно также из ниже-
следующего. В самом деле, блаженными и счастливыми
мы представляем себе в первую очередь богов. Какие же
поступки нужно им приписать? Может быть, правосуд-
ные? Но разве боги не покажутся смешными при заклю-
чении сделок, возвращении вкладов и при всех подобных
делах? Тогда, может быть, представить их мужественны-
ми, стойкими в опасностях и идущими на риск, потому
что это прекрасно? А может быть, щедрыми? Однако кому
станут они давать? Да и нелепо, если у них будет монета
или что-то в этом роде. А благоразумные поступки, в чем
бы они могли состоять? Разве не унизительна для богов
похвала за то, что у них нет дурных влечений? Если пере-
брать все, то обнаружится, что все ничтожно и недостой-
но богов. И тем не менее все представляют себе богов жи-
выми, а значит, и деятельными. Не спят же они, в самом
деле, словно Эндимион?
Но если у живого отнять поступки и, более того, если
отнять творчество, что тогда остается, кроме созерцания?
Следовательно, деятельность бога, отличающаяся исклю-
чительным блаженством, будет созерцательной, и таким
образом, из человеческих деятельностей та, что более
всего родственна этой, приносит самое большое счастье.
Доказательство сему и в том, что остальные [живые су-
щества], будучи полностью лишены такой деятельности,
не имеют доли в счастье.
Итак, для богов вся вообще жизнь блаженна, а для
людей — лишь настолько, насколько присутствует в ней
некое подобие такой деятельности. Из других же живых
существ ни одно не бывает счастливо, поскольку они
никак не причастны созерцанию.
Таким образом, насколько распространяется созерца-
ние, настолько и счастье, и в ком в большей степени при-
сутствует [способность] созерцать, в том — и [способ-
ность] быть счастливым, причем не от привходящих
обстоятельств, но от [самого] созерцания, ибо оно ценно
само по себе. Так что счастье будет видом созерцания.
9. Будет, однако, нужда и во внешних благоприятных
обстоятельствах, коль скоро речь идет о человеке. Ведь
природа человека не самодостаточна, чтобы [можно
было] заниматься [только] созерцанием, но нужно еще,
чтобы тело было здорово, чтобы была пища и прочий
уход. Тем не менее не следует все-таки думать, что, кто
будет счастлив, будет нуждаться во многом и большом,
хотя и невозможно быть блаженным без внешних благ.
Действительно, [наша] самодостаточность и то, как мы
поступаем, не зависит от избытка, и, не будучи владыкой
(arkhon) земли и моря, можно совершать прекрасные по-
ступки. Даже между людьми средними найдется кто-то,
кто способен поступать сообразно добродетели. Это
можно видеть со всей ясностью: по общему мнению,
частные лица (idiotai) совершают добрые поступки не
хуже, но даже лучше государей. И довольно, чтобы име-
лось столько благ, [сколько у обычного, среднего челове-
ка], ибо счастлива будет жизнь у занятого деятельностью
сообразной добродетели.
И Солон, наверное, удачно изображал счастливых, го-
воря, что это люди средне обеспеченные внешними бла-
гами, совершившие, по его мнению, наипрекраснейшие
поступки и прожившие жизнь благоразумно: в самом
деле, у владеющих средним достатком есть возможность
совершать поступки, какие должно.
Похоже, и Анаксагор представлял себе счастливого не
богачом и не государем, когда сказал, что не удивился бы,
если бы большинству какой-нибудь [счастливец] показал-
ся странным. [Большинство] ведь судит по внешним бла-
гам, такие только и чувствуя.
Итак, мнения мудрецов, как кажется, согласуются
с нашими рассуждениями. Такое согласие внушает, ко-
нечно, известное доверие, но об истине в связи с поступ-
ками судят по делам и из [самого] образа жизни, ибо глав-
ное заключается здесь. Итак, нам следует посмотреть на
высказанные ранее [суждения] применительно к делам
и образу жизни, и, если они согласуются с делами, следу-
ет их принять, а если противоречат, следует представить
их [диалектическими] рассуждениями.
Кто проявляет себя в деятельности ума (ho kata noyn
energon) и почитает ум, видимо, устроен наилучшим обра-
зом и более всех любезен богам. Ибо если боги, как при-
нято считать, уделяют какое-то внимание человеческим
делам, то было бы вполне понятно, если бы боги наслаж-
дались самым лучшим и самым для них родственным (а
это, видимо, ум) и если бы воздавали добром тем людям,
кто больше всего его любит и ценит, за то, что они вни-
мательны к любезному (ta phila) богам и поступают пра-
вильно и прекрасно. Нет сомнения, что все это в первую
очередь имеется у мудреца. А значит, он всех любезней
богам. Он же, видимо, и самый счастливый, так что и в
этом смысле мудрец выходит счастливцем по преимуще-
ству.
10 (IX). Итак, если об этих вещах и о добродетелях,
а также о дружеских отношениях и удовольствиях в
общих чертах сказано достаточно, то надо ли думать, что
цель, избранная нами прежде, достигнута? Или же, как
говорят, цель всего, что имеет отношение к поступкам, не
в том, чтобы охватить созерцанием и знать каждый пред-
мет, но, скорее, в том, чтобы осуществлять сами поступ-
ки. И в случае с добродетелями недостаточно знать, [что
это такое], но нужно стараться обладать ими и их приме-
нять или еще как-то становиться добродетельными.
Так что если бы самих по себе рассуждений было до-
статочно (hoi logoi aytarkeis), чтобы сделать людей добры-
ми, эти [рассуждения] по праву получили бы, сказал Фе-
огнид, множество великих наград, и нужно было бы ими
обзавестись.
Но в действительности оказывается, что силой [рас-
суждения] можно подстегнуть и подвигнуть возвышенных
(eleytherioys) между юношами, а нрав благородный и во-
истину любящий прекрасное заставить вдохновляться
[одной] добродетелью; однако обратить к нравственному
совершенству большинство [рассуждения] не способны,
потому что большинству людей по природе свойственно
подчиняться не чувству стыда, а страху и воздерживаться
от дурного не потому, что это позорно, но опасаясь мести.
Живя страстью, они, конечно, ищут присущих им удо-
вольствий и того, что их сулит, а избегают страданий,
противоположных [присущим им удовольствиям]; но о
прекрасном и поистине доставляющем удовольствие они
не имеют понятия, поскольку не знают его вкуса.
Какое же рассуждение могло бы переменить таких-то
людей? Ведь невозможно и, во всяком случае, непросто с
помощью рассуждения совершить перемену в том, что из-
давна воспринято нравами. Так что, наверное, нужно
быть довольными, если, располагая всем, благодаря чему,
по нашему мнению, становятся добрыми, мы смогли по-
лучить толику добродетели.
Одни думают, что добродетельными бывают от приро-
ды, другие — что от привычки, третьи — что от обучения.
Ясно, разумеется, что присутствие в нас природного от
нас не зависит, но в силу неких божественных причин
дастся поистине удачливым.
Рассуждение же и обучение, пожалуй, не для всех
имеют силу, а нужно, чтобы душа слушателя благодаря
привычкам заранее была подготовлена для правильного
наслаждения и ненависти, подобно [вспаханной] земле,
[готовой] взрастить семя. Ведь кто живет по страсти, по-
жалуй, и слушать не станет рассуждения, которые отвра-
щают [его от страсти], а если и станет, не сообразит, [что
к чему]. Как же при таком складе можно переубедить?
И вообще, страсть, по-видимому, уступает не рассужде-
ниям, а насилию.
Итак, надо, чтобы уже заранее был в наличии нрав,
как бы подходящий для добродетели, любящий прекрас-
ное и отвергающий постыдное.
Получить смолоду правильное руководство [на пути]
к добродетели трудно, если не быть воспитанным соот-
ветствующими законами; ведь жить благоразумно и вы-
держанно большинству не доставляет удовольствия, и
особенно молодым. Именно поэтому воспитание и заня-
тия должны быть установлены по закону, так как близко
знакомое (synethe) не будет причинять страданий.
Однако, вероятно, недостаточно в молодости получить
правильное воспитание и встретить внимание; напротив,
поскольку, уже будучи мужем, надо заниматься подобны-
ми вещами и приучаться к ним, постольку мы будем нуж-
даться в законах, касающихся этих вещей и вообще охва-
тывающих всю жизнь. Ведь большинство, скорее, по-
слушны принуждению, нежели рассуждению, а взыска-
нию — скорее, нежели прекрасному.
Недаром некоторые уверены, что законодателям сле-
дует призывать и понуждать к добродетели во ими пре-
красного, [понимая при этом], что прислушаются те, кто
благодаря привычке уже продвинут в сторону добра, а на
непослушных и людей сравнительно худой породы (aphyesteroi) налагать наказания и возмездия; неисправимых же вообще изгонять вон из государства, ибо добрый человек, соотносящий свою жизнь с нравственной красотой, будет повиноваться суждению, а дурной в стремлении к удовольствию обуздывается страданием, словно скот ярмом. Потому и говорят, что страдания эти должны быть такими, какие в наибольшей мере противодействуют излюбленным удовольствиям.
