(III). Прежде всего, конечно, надо рассмотреть, созна-
тельно (eidos) или нет [поступает невоздержный], и если
сознательно, то в каком смысле; затем, в каких вещах сле-
дует полагать человека невоздержным и воздержным, т. е.
в любых ли удовольствиях и страданиях или [только] в из-
вестных, [строго] определенных вещах, а кроме того, одно
ли и то же быть воздержным и выдержанным, или это
разные вещи? Соответственно надо рассмотреть и другие
[вопросы], которые тесно связаны с настоящим исследо-
ванием (theoria).
Начало нашего рассмотрения (skepsis) — [вопрос о
том], различаются ли воздержный и невоздержный по
тому, с чем они имеют дело, или по тому, как они к этому
относятся, иными словами, является ли человек невоз-
держным только потому, что невоздержен в отношении
совершенно определенных вещей, или не поэтому, а по
тому, как он к ним относится, или же и не по этому
[тоже], но в силу того и другого вместе. Следующий во-
прос: ко всему ли относится невоздержность и воздерж-
ность или нет? Дело ведь в том, что невоздержный в без-
условном смысле слова невоздержен не во всем, но как
раз в том, в чем невоздержен распущенный; однако и не
от того он невоздержен, что просто имеет дело с этими ве-
щами, [т. е. не в безусловном смысле слова] (ибо тогда не-
воздержность была бы тождественна распущенности), но
от того, что имеет с ними дело вполне определенным об-
разом. Ведь если распущенного толкает сознательный
выбор, так как он считает, что нужно всегда преследовать
непосредственное удовольствие, то невоздержный так не
думает, но преследует [все-таки то же самое].
5. Для нашего рассуждения не важно, что невоздерж-
ную жизнь ведут вопреки истинному мнению, а не вопре-
ки знанию, ведь некоторые из тех, у кого есть мнения, не
сомневаются, а, напротив, думают, что их знания точны.
Поэтому, если [скажут, что те], кто имеют лишь мнения,
из-за слабой уверенности скорее, нежели те, у кого [твер-
дые] знания, поступают вопреки своим представлениям [о
должном], то окажется, что никакой разницы между зна-
нием и мнением нет. В самом деле, иные ничуть не менее
уверены в том, о чем имеют мнение, нежели в том, о чем
имеют знание. Гераклит ясно это показывает.
Но поскольку мы говорим «знать» в двух смыслах:
«знает» говорят и о том, кто, обладая знанием, не приме-
няет его, и о том, кто применяет (khromenos), — различие
окажется между поступками вопреки должному у облада-
теля знания, который его не применяет, и обладателя знания,
который его применяет (tlieoron), именно это последнее
нелепо, а не [то, что так поступают] без применения [знания].
Далее, коль скоро посылки бывают двух видов, ничто
не мешает, имея обе, поступать вопреки знанию, а имен-
но применять знание общей посылки, а частной нет;
между тем поступки — это частные случаи. Более того,
может быть различие и внутри [знания] общего, ибо оно
может относиться к самому [действующему лицу], а мо-
жет к предмету, например, [знание], что «всякому челове-
ку полезно сухое», (предполагает и знание], что сам я — че-
ловек или что такое-то качество — сухость. Однако, имеет
ли данная вещь данное качество, человек либо не знает,
либо не употребляет [свое знание] в дело. При том и дру-
гом способе [знать] разница будет столь громадной, что
не покажется странным, если [человек ошибается], обла-
дая знанием только в одном из смыслов; удивительно,
если [он это делает], обладая им иначе.
Кроме того, людям дано также обладать знанием спо-
собом иным по сравнению с только что названным. Дей-
ствительно, в обладании (to ekhein) [знанием] без приме-
нения мы видим уже совсем другое обладание (hexis), так
что в каком-то смысле человек знанием обладает, а в
каком-то не обладает, как, скажем, спящий, одержимый и
пьяный. Однако именно таково состояние (hoyto dia-
tithentai) людей, охваченных страстями. Ведь порывы
ярости, любовные влечения и некоторые [другие] из таких
[страстей] весьма заметно влияют на тело, а у некоторых
вызывают даже помешательство. Ясно поэтому, что необ-
ходимо сказать: невоздержные имеют склад (ekhein),
сходный с [состоянием] этих людей. Если высказывают
суждение, исходящее из знания, это отнюдь не значит,
что им обладают, ведь и охваченные страстями проводят
доказательства и произносят стихи Эмпедокла; начинаю-
щие ученики даже строят рассуждения без запинки, но
еще и без всякого знания, ибо со знаниями нужно срас-
тись, а это требует времени. Так что высказывания людей,
ведущих невоздержную жизнь, нужно представлять себе
подобными речам лицедеев.
И наконец, на причину невоздержности можно по-
смотреть еще и с точки зрения естествознания. Одно мне-
ние, [т. е. посылка], касается общего, другое — частного,
где, как известно, решает чувство. Когда же из этих двух
[посылок] сложилось одно [мнение], то при [теоретичес-
кой посылке] необходимо, чтобы душа высказала зак-
лючение, а при [посылках], связанных с действием
(poietikai), — чтобы тут же осуществила его в поступке.
Например, если «надо отведывать все сладкое», а вот это —
как один какой-то из частных [случаев] — сладкое, то,
имея возможность и не имея препятствий, необходимо
тотчас осуществлять соответствующий поступок. Итак,
когда в нас присутствует общая посылка, запрещающая
отведывать сладкое, и [общая] посылка, что «все сладкое
доставляет удовольствие», и [если перед] нами нечто слад-
кое (а это последнее и оказывается действенным), то, ока-
жись у нас влечение [к удовольствиям], тогда одно гово-
рит, что этого надо избегать, но влечение ведет за собою,
ибо каждая из частей души способна привести [нас] в
движение. Таким образом, выходит, что невоздержную
жизнь ведут, в каком-то смысле рассуждая и имея мне-
ние, которое само по себе не противоречит (разве только
по случайности) верному суждению, ибо противоречит
ему влечение, а не мнение. Так что и по этой причине
тоже звери не невоздержны, так как не имеют общих
представлений, но только образы (phantasia) и память об
отдельных [предметах].
Как устраняется неведение и к невоздержному возвра-
щается его знание, объясняет то же самое учение, которое
[истолковывает состояние] опьяненного и спящего, и для
состояния (pathos) [невоздержности] оно не является осо-
бенным; слушать это [учение] надо у природоведов (physio-
logoi).
Поскольку же конечная посылка [умозаключения] —
это и мнение о воспринимаемом чувствами, и [сила],
в чьей власти находятся поступки, а одержимый страстью
либо не знает этой посылки, либо знает, но так, что это
знание, как было сказано, означает не знание, а только
повторение слов, так же как пьяный [бормочет стихи] Эм-
педокла; поскольку [далее] последний член силлогизма не
имеет обобщающего смысла и, по-видимому, не является
в отличие от обобщения, [т. е. обобщающего члена], на-
учным (epistemonikon), то, похоже, получается как раз то,
что хотел доказать Сократ. Дело в том, что страсть не воз-
никает в присутствии знания, которое считается научным
в собственном смысле слова (kyrios episteme), и это знание
не увлекается силою страсти; страсть возникает, когда в
нас присутствует [только] чувственное знание.
Итак, пусть достаточно сказано о том, сознательно
или несознательно и в каком смысле сознательно можно
вести невоздержную жизнь.
6 (IV). Вслед за этим надо сказать о том, существует ли
невоздержный во всех отношениях [и в безусловном
смысле слова], или же все [невоздержные невоздержны
только] частично, и если [невоздержный во всех отноше-
ниях] существует, то с чем он имеет дело.
Ясно между тем, что воздержные и выдержанные, так
же как невоздержные и изнеженные, проявляются в отно-
шении к удовольствиям и страданиям. Коль скоро из
того, что доставляет удовольствие, одно — вещи необходи-
мые, а другое само по себе заслуживает избрания, но до-
пускает нарушение меры, причем необходимое относится
к телу (под этим я имею в виду то, что связано с пищей и
любовной потребностью, и подобные телесные [надоб-
ности], с которыми мы соотнесли распущенность и благо-
разумие), а что является не необходимым, заслуживает
избрания само по себе (я имею в виду, например, победу,
почет, богатство и тому подобные блага и удовольствия), —
[коль скоро все это так], тогда тех, кто [в вещах, достойных
избрания], вопреки заключенному в них самих верному
суждению нарушают меру, мы не называем невоздержны-
ми во всех отношениях, но уточняем: «невоздержные в
отношении к имуществу», или «к наживе», или «к поче-
стям», или «в порыве ярости», но не [говорим] без уточ-
нений, потому что эти люди отличаются от [невоздерж-
ных в необходимых вещах] и называются невоздержными
в силу сходства. (Сравним это с победителем Олимпийских
игр по имени Человек. В самом деле, в случае с ним общее
понятие «человек» мало отличалось от собственного име-
ни, но все же отличалось.) И вот подтверждение: невоздерж-
ность [в общем смысле] осуждают не только как недомыс-
лие, но и как известную порочность или в общем, или
в частном смысле, [тогда как] никого [из невоздержных] в
других отношениях так, [т. е. как порочных], не [осуждают].
Из тех, кто имеет дело с телесными усладами (в связи
с ними мы говорим о благоразумном и распущенном),
тот, кто не по сознательному выбору, но вопреки и ему, и
мысли, ищет чрезмерных удовольствий и избегает страда-
ний, голода, жажды, жары и холода и всего, что бывает от
осязания и вкуса, именуется невоздержным без уточне-
ний (дескать, в таком-то отношении, например в гневе), а
просто вообще невоздержным. Подтверждение такое: из-
неженным считают за отношение к этим [удовольствиям
и неудовольствиям], но не за отношение к одному из тех,
[не телесных удовольствий]. И по этой причине мы почти
отождествляем невоздержного и распущенного, так же
как воздержного и благоразумного (но никого из тех [дру-
гих]), потому что они имеют дело с одними и теми же (в
известном смысле) удовольствиями и страданиями. Но
хотя [распущенный и невоздержный] проявляются в от-
ношении к одному и тому же, они это делают не одина-
ково, а один по сознательному выбору, другой нет.
Вот почему мы, скорее, назовем распущенным того,
кто, не испытывая влечения или испытывая его слабо,
преследует чрезмерные удовольствия и избегает [даже]
умеренных страданий, нежели назовем так того, кто де-
лает это по сильному влечению. Что же в самом деле на-
творит первый, появись в нем к тому же юношески
[страстное] влечение и сильное страдание из-за нужды
в необходимых вещах?
Однако среди влечений и удовольствий существуют
такие, что по роду относятся к вещам прекрасным и
доброкачественным (ибо, согласно делению, произведен-
ному ранее, среди вещей, доставляющих удовольствие,
иные по природе достойны избрания, другие им противо-
положны, третьи находятся посредине), например имуще-
ство и прибыль, победа и почет. По поводу всего — и этих
вещей, и лежащих посредине — людей осуждают не за то,
что они испытывают их воздействие, питают к ним влече-
ние и любовь, но за то, как они это делают, а именно за
то, что нарушают меру. Вот почему осуждаются и те, кто
вопреки [верному] суждению либо воздерживаются от
чего-то прекрасного по природе и благого, либо [вопреки
суждению] преследуют это, как, например, те, кто боль-
ше, чем нужно, хлопочут о почете или о детях и родите-
лях, ибо хотя это тоже относится к благам и, кто хлопочет
об этом, заслуживает похвалы, однако и тут бывает своего
рода чрезмерность (если, скажем, как Ниоба, спорить с
богами или относиться к отцу, как Сатир, прозванный от-
целюбом, так как считали, что он ведет себя слишком
глупо); ввиду сказанного в этом [все-таки] нет никакой
порочности, потому что сам по себе каждый такой пред-
мет влечения относится к вещам по [своей] природе до-
стойным избрания, а дурными и такими, которых избега-
ют, являются излишества в этом. Соответственно нет и
невоздержности, коль скоро невоздержность не только
нечто избегаемое — это еще и одна из тех вещей, которые
осуждаются — и все-таки в силу сходства страсти мы даже
здесь говорим о невоздержности, уточняя в каждом от-
дельном случае, в чем невоздержность, так же как «пло-
хой врач» и «плохой лицедей» мы говорим о человеке, ко-
торого не назвали бы «плохим» (kakos) безотносительно.
И вот как здесь мы не [обходимся без уточнения], потому
что каждая из этих [«порочностей»] означает не собствен-
но порочность (kakia), но подобна ей по соответствию,
так, очевидно, и в случае с невоздержностью и воздерж-
ностью нужно подразумевать (hypolepteon) только ту не-
воздержность и ту воздержность, что имеют отношение к
тому же, что благоразумие и распущенность. А в связи с
яростью мы употребляем эти слова только из-за сходства
[страсти], и потому говорим «невоздержный», уточняя: «в
порывах ярости», так же как: «в често[любии]», «в наживе».
(V). Если некоторые вещи доставляют удовольствие по
природе в разных смыслах: одни — в безусловном, другие —
в зависимости от рода животных и людей, а [некоторые
доставляют его не по природе], но одно — в силу уродств,
другое — в силу привычек, третье — по испорченности ес-
тества, [или природы], то и для каждого из названных
случаев тоже можно обнаружить наиболее близкие им
склады [души]. Последние же я называю звероподобными
складами, например: существо женского пола, о котором
рассказывают, что оно, взрезав беременных, пожирает
детей; или тех, кто наслаждаются (как рассказывают о не-
которых из дикарей, живущих у Понта) сырым или чело-
веческим мясом; или тех, кто одалживают друг другу
детей для праздничной трапезы; или то, что рассказывают
о Фалариде.
Это склады звероподобные, другие возникают вследст-
вие болезней (причем у некоторых от помешательства,
как, например, у человека, принесшего в жертву и съев-
шего свою мать, или у раба, съевшего печень товарища по
рабству), и, наконец, бывают [состояния] как бы болез-
ненные или от [дурных] привычек, как, например, при-
вычка выдергивать волосы и грызть ногти, а также уголь
и землю, добавим к этому любовные наслаждения с муж-
чинами. Ведь у одних это бывает от природы, у других —
от привычки, как, например, у тех, кто с детства терпел
насилие. Тех, у кого причиной [известного склада] явля-
ется природа, никто, пожалуй, не назовет невоздержным,
как, например, женщин за то, что в половом соединении
не они обладают, а ими, [как и невоздержным владеет
влечение]; соответственно обстоит дело и с теми, кто на-
ходится в болезненном состоянии из-за привычки.
Итак, каждое из этих состояний, подобно зверству,
находится за пределами порочности.
Если состояние таково, то уметь держаться или быть
одержимым (kratein ё krateisthai) не означает [воздержно-
сти и соответственно] невоздержности в общем смысле, но
[невоздержность только] в силу [внешнего] сходства, по-
добно тому как человека, чье состояние в порыве ярости
имеет вид этой страсти, не следует называть невоздержным.
Ведь всякая чрезмерность и в безрассудстве, и в тру-
сости, и в распущенности, и в злобности либо зверопо-
добная, либо болезненная. А именно, если человек по
природе таков, что всего боится, даже если мышь зашур-
шит, он труслив звероподобной трусостью, а если испу-
гался куницы, то от болезненного [страха именно перед
этим зверем]. Что до безрассудных, то одни из них, буду-
чи от природы неспособны рассчитывать (alogistoi) и
живя только чувством, звероподобны (как, например, не-
которые племена далеких варваров), а другие из-за болез-
ней (например, эпилепсии и помешательства) имеют бо-
лезненный [склад души].
Можно обладать одним из этих [свойств, складов, или
качеств], только временно, но не быть им одержимым
[всегда]; я имею в виду возможность того, что некий Фа-
ларид сдержится, испытывая влечение пожрать ребенка
или насладиться нелепой любовью. А можно и быть одер-
жимым, а не только иметь [склонность]. Словом, подобно
тому, как испорченность, когда она соответствует [приро-
де] человека, определяется как испорченность в безуслов-
ном смысле, а когда она с уточнениями «звероподобная»
или болезненная, как безусловная не определяется, по-
добно этому, очевидно, что одна невоздержность может
быть зверской, другая болезненной, но невоздержность в
безусловном, [или общем], смысле соответствует именно
человеческой распущенности.
7. Ясно, таким образом, что невоздержность и воз-
держность касаются только того, чего касаются распу-
щенность и благоразумие, и что разным видам этого соот-
ветствуют разные виды невоздержности, называемые так
переносно и не в безусловном смысле.
(VI). Давайте уясним себе (theoresomen), что невоз-
держность в порыве ярости (peri toy thymoy) менее позор-
на, нежели невоздержность во влечениях. Ведь похоже,
что порыв в какой-то мере слушает [голос] суждения, [т. е.
разума], но недослышит, как торопливая прислуга, что
выбегает вон, не дослушав, что говорят, а потом, испол-
няя поручение, допускает промах, и как псы, что начина-
ют лаять, едва послышится шорох, не рассмотрев, не свой
ли. Вот так и порыв из-за горячности и поспешности его
природы бросается мстить, уловив что-то, но не услышав
приказа. В самом деле, [рас]суждение или воображение
(phantasia) объяснило ему, что его оскорбляют или что им
пренебрегают, и он, словно бы придя к заключению, что
в таком случае надо наступать, тут же начинает злиться.
А влечение, едва только [рас] суждение или чувство ска-
жут, что [нечто] доставляет удовольствие, бросается к
усладам, так что порыв в каком-то смысле следует за суж-
дением, а влечение нет. А значит, оно позорнее, ведь кто
невоздержен в порыве ярости, как-то подчиняется сужде-
нию, а тот другой — влечению, а не суждению.
Кроме того, следование естественным стремлениям
вызывает больше сочувствия, раз уж больше его вызывает
следование даже влечениям, если они общи всем, и в той
мере, в какой они общи. Порыв ярости и злость более ес-
тественны, чем влечения к излишествам и вещам, не яв-
ляющимся необходимыми. [Вспомним], например, [сына],
который, защищаясь [в деле] о побоях, нанесенных отцу,
сказал: «Ведь и он [бил] своего [отца], и тот — своего», —
и, указав на [собственного] ребенка: «И этот [побьет]
меня, когда возмужает, — так уж у нас в роду»; и [отца],
которого сын волок [за собою] и который приказал ему
остановиться в дверях, потому что и он сам доволакивал-
де [своего] отца до этого места.
Кроме того, чем больше злого умысла, тем больше не-
правосудности. А между тем ни порывистый, ни порыв не
способны злоумышлять — они действуют открыто. Зато
влечение — словно Афродита, о которой говорят: «рож-
денная на Кипре кознодейка» — и о [ее] «узорчатом
поясе» Гомер:
[... в нем заключались]
Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных.
Так что если эта невоздержность влечений действи-
тельно более неправосудна и позорна, чем та, что сказы-
вается в порыве ярости, то именно она есть невоздерж-
ность в безусловном смысле слова и в каком-то смысле
порочность.
Далее, никто не ведет себя нагло (hybridzei), при этом
страдая; а действуя в гневе, всякий испытывает страдание,
тогда как наглец (hybridzon), напротив, действует с удо-
вольствием.
Итак, если больше неправосудности в том, на что гне-
ваться наиболее правосудно, то и в невоздержности из-за
влечения [больше неправосудности, чем в невоздержно-
сти из-за порыва ярости], ибо в порыве ярости нет на-
глости (hybris).
Ясно поэтому, в каком смысле невоздержность, свя-
занная с влечением, более позорна, чем невоздержность,
связанная с порывом ярости, а также что воздержность и
невоздержность относятся к телесным влечениям и удо-
вольствиям. Осталось понять, какая между ними [ — удо-
вольствием и влечением — ] разница.
В самом деле, как уже было сказано вначале, одни из
[влечений] человеческие и естественные как по роду, так
и по степени, другие — звероподобные, третьи же [обу-
словлены] уродствами и болезнями. Благоразумие и рас-
пущенность связаны только с первым [видом влечения].
Вот почему мы не называем зверей ни благоразумными,
ни распущенными иначе, как в переносном смысле, —
у них ведь нет ни сознательного выбора, ни расчета — и
еще в случае, если один какой-то род животных в целом
отличается от другого наглостью, буйством и обжорством,
но это отступления от природы, так же как среди людей —
помешанные.
Зверство менее [дурно], нежели порочность, но более
страшно, ибо лучшая часть души [у зверей] не развращена
(оу diephthartai), как у [порочного] человека, а отсутству-
ет. Это похоже на сравнение неодушевленного и одушев-
ленного по степени порочности. Ведь безвреднее всегда
бывает дурное качество того, что не имеет в себе источни-
ка [действия], а ум — [такой] источник (так что это очень
похоже на сравнение неправосудности с неправосудным
человеком: большим злом в одном смысле будет одно, в
другом — другое), ведь порочный (kakos) человек натво-
рит, наверное, в тысячу раз больше зла (kaka), чем зверь.
8 (VII). В обращении с удовольствиями и страдания-
ми, а также с влечениями и избеганиями, обусловленны-
ми осязанием и вкусом, [и] по отношению к которым
ранее были даны определения распущенности и благора-
зумию, можно иметь такой [склад], что уступает даже тем
[влечениям и удовольствиям], над коими большинство
возвышается, а можно одержать верх даже над теми, коим
большинство уступает. Если [уступчивость и способность
одерживать верх] связаны с удовольствием, то [обладатель
первого склада] невоздержный, а [обладатель второго] —
воздержный, если же то и другое связано со страданием,
то первый изнеженный, а второй выдержанный. [Душев-
ный] склад подавляющего большинства людей занимает
промежуточное положение, хотя бы они больше были
склонны к худшим [складам души].
Поскольку некоторые из удовольствий необходимы,
а другие нет или же необходимы до определенной степени,
в то время как излишества [и недостатки удовольствия] не
необходимы, и поскольку с влечениями и страданиями
дело обстоит сходным образом, то человек, который ищет
излишеств в удовольствиях или излишне, или [ищет их]
по сознательному выбору, т. е. ради самих [излишеств],
но отнюдь не ради чего-то другого, что из этого получает-
ся, — такой человек и есть распущенный. [Распущенный,
а буквально — «необуздываемый»], с необходимостью не
склонен к раскаянию, а следовательно, он неисцелимый,
ведь именно не способный к раскаянию неисцелим.
Кто недостаточно ищет удовольствий, противополо-
жен распущенному, кто находится посредине, благоразу-
мен. Соответственно распущен тот, кто избегает телесных
страданий не потому, что уступает [сильному влечению к
удовольствию], а по сознательному выбору. Из тех, в ком
сознательного выбора нет, одного ведет удовольствие, а
другого — то, что он избегает страдания от влечения, зна-
чит, между ними есть разница.
Любому, пожалуй, тот покажется худшим, кто совер-
шает какой-нибудь постыдный поступок, не испытывая
влечения или испытывая его слабо, а не тот, кто испыты-
вает сильное влечение, так же как, если человек бьет, не
будучи в гневе, [он представляется худшим], нежели тот,
кто бьет в гневе. Что бы он делал, право, будь он охвачен
страстью?! Именно поэтому распущенный хуже невоз-
держного.
Из названных [выше складов души] последний пред-
ставляет собою скорее вид изнеженности, а [обладатель
другого] — распущенный. Воздержный противоположен
невоздержному, а изнеженному — выдержанный, ибо вы-
держка (to karterein) заключается в том, чтобы противо-
стоять, а воздержность — в том, чтобы сдерживаться (to
antekhein), а между тем «противостоять» и «сдерживаться» —
разные вещи, так же как «не уступать» и «побеждать»; вот
почему воздержность — это что-то такое, что больше за-
служивает избрания, чем выдержанность.
Если человеку недостает [сил противиться] тому, чему
большинство противится и с чем справляются, он изне-
жен и избалован, ибо избалованность — это тоже разно-
видность изнеженности. Такой человек волочит плащ,
чтобы не пострадать от усилия его подтянуть, и изобража-
ет недужного, и хотя похож на жалкого, не думает, что
жалок.
С воздержностью и невоздержностью дело обстоит
сходным образом. В самом деле, не удивительно, если че-
ловек уступит сильным и чрезмерным удовольствиям или
страданиям; напротив, он вызывает сочувствие, если про-
тивится им так, как укушенный змеей Филоктет у Фео-
декта, или как Керкион в «Алопе» Каркина, или как те,
что, пытаясь сдержать смех, разражаются взрывом хохота,
как случилось с Ксенофантом. Удивляет, причем не вы-
зывает сочувствия, если человек уступает и не может про-
тивиться таким вещам, которым большинство способно
противостоять, причем это не обусловлено ни его приро-
дой, передающейся по наследству, ни болезнью, как, на-
пример, наследственная изнеженность царей скифов, ни,
[наконец], такими [причинами], по каким женский пол
уступает мужскому.
Ребячливый (paidiodes) тоже считается распущенным,
но в действительности он изнеженный. Ведь ребячьи за-
бавы, [развлечения] (he paidia) — это расслабление, коль
скоро это отдых, а ребячливый относится к тем, кто пре-
ступает меру [в отдыхе].
С одной стороны, невоздержность — это опрометчи-
вость, а с другой — бессилие. В самом деле, одни, приняв-
ши решение, из-за страсти [бессильны] его придержи-
ваться, а других страсть увлекает за собою, потому что
они не приняли [никаких] решений. Между тем некото-
рые благодаря предчувствию и предвидению и приведя
себя и свой рассудок (logismos) в бодрую готовность — по-
добно тому как, пощекотавши себя, не чувствуют щекот-
ки—не поддаются ни страсти от удовольствия, ни стра-
сти от страдания. Опрометчивой невоздержностью прежде
всего [страдают] резкие и возбудимые (melagkholikoi): одни
второпях, другие в неистовстве не дожидаются [указаний]
суждения, потому что воображение легко увлекает их за
собою.
9(VIII). Распущенный, как было сказано, не способен
к раскаянию, потому что он придерживается своего соб-
ственного выбора, но всякий невоздержный способен к
раскаянию. Поэтому в действительности дело обстоит не
так, как [показалось] при постановке вопроса, но один,
[распущенный], неисцелим, а другой, [невоздержный],
исцелим. В самом деле, испорченность [нрава] похожа на
такие болезни, как, скажем, водянка или чахотка, а невоз-
держность — на эпилептические припадки: первая пред-
ставляет собою непрерывнодействующую, а вторая —
приступообразную подлость. Да и в целом невоздерж-
ность относится к иному роду, нежели порочность, ибо
порочность скрыта [от порочного], а невоздержность [от
невоздержного] не скрыта.
Среди самих невоздержных исступленные (ekstatikoi)
лучше, чем те, кто, обладая суждением, не придерживает-
ся его, ведь последние уступают менее [сильной] страсти
и в отличие от первых [действуют] не без предварительно-
го решения. Действительно, [такой] невоздержный похож
на того, кто пьянеет быстро и от малого количества вина,
т. е. от меньшего, чем большинство людей.
Итак, очевидно, что невоздержность — это не пороч-
ность (хотя в каком-то смысле, вероятно, [все же пороч-
ность]). Действительно, первая действует вопреки, а вто-
рая — согласно сознательному выбору. Тем не менее
сходство есть, по крайней мере в поступках; как сказал
Демодок о милетянах: «... милетяне, право, не глупы, но
поступают во всем жалким подобно глупцам», так и не-
воздержные, не будучи неправосудными, поступают все
же неправосудно.
Поскольку один, [а именно невоздержный], таков, что
не по убеждению ищет телесных удовольствий и чрезмер-
но и вопреки верному суждению, а другой, [т. е. распу-
щенный], — по убеждению, потому что он такой человек,
которому свойственно их искать, постольку первого легко
переубедить, а второго нет. Дело в том, что добродетель
блюдет принцип, а испорченность [нрава] уничтожает,
для поступков же принцип — целевая причина, подобно
тому как предположения [являются целевыми причина-
ми] в математике. Конечно, как в ней [рас]суждение не
обучает началам, так и в случае с поступками, зато добро-
детель, от природы ли она или от привычки, [научает] со-
ставлять правильное мнение о начале [как принципе].
Таким образом, [обладатель этой добродетели] — благора-
зумный, а противоположный ему — распущенный.
