Будем считать, что о щедрости и о противоположных
ей пороках в какой-то мере сказано.
4(II). За этим, по-видимому, должен последовать раз-
бор того, что относится к великолепию. Кажется, и это —
какая-то добродетель в отношении к имуществу. Однако
в отличие от щедрости она касается не всех действий, свя-
занных с имуществом, а только поступков, связанных с
тратами, и в них она превосходит щедрость величием.
Ибо, как подсказывает и само название, подобающая
трата зависит от величины. Величина же относительна.
Ведь разные затраты подобают триерарху и главе священ-
ного посольства. Подобающее, стало быть, соотносится с
лицом, условиями и предметом. Кто тратит по достоин-
ству на мелкое и заурядное, не называется великолепным,
например, «дававший много нищим», а тот называется
так, кто достойно тратит в великих делах, ибо, хотя вели-
колепный — это человек щедрый, щедрый человек от-
нюдь не есть великолепный.
Недостаточность в таком [душевном] складе именует-
ся мелочностью, а излишек — безвкусной пышностью и
тому подобными [именами, говорящими] не о количест-
венном избытке в том, в чем следует, а о показном блеске
в том, в чем не следует, и так, как не следует. Впоследст-
вии мы поговорим об этом.
Великолепный же подобен знатоку: он способен разу-
меть, что подобает, и большие средства потратить при-
стойно, ибо, как мы сказали вначале, [душевный] склад
определяется деятельностью и предметами [деятельно-
сти], а траты великолепного велики и подобающи. Тако-
вы и дела (erga) его, ибо так затрата будет великой и по-
добающей. Следовательно, дело должно стоить траты, а
трата — дела или даже быть чрезмерной. Великолепный
пойдет на эти траты во имя прекрасной цели (ибо это
общее свойство добродетели), причем с удовольствием и
расточительно (потому что точный расчет мелочен). И он
будет больше смотреть за тем, чтобы [все] было как
можно красивее и [устроено] самым подобающим обра-
зом, чем за стоимостью, и за тем, чтобы потратить воз-
можно меньше. Таким образом, великолепный с необхо-
димостью также и щедр, потому что и щедрый станет
тратить то, что следует, и так, как следует. [Щедрость]
проявляется в этом, а великолепный добавляет размах (to
mega), или величие (megethos), что даже при равных за-
тратах сделает предпринятое (ergon) великолепней. Ведь
не одна добродетель у собственности и у дела, на которое
тратишь, ибо для собственности самое ценное — стоить
как можно дороже, например как золото, а [самое цен-
ное] для дела, на которое истратились, — величие и кра-
сота; ибо созерцание этого поражает, а великолепию
свойственно поражать; и добродетель предприятия <— ве-
ликолепие—> заключается в величии.
5. Среди затрат есть такие, которые мы считаем почет-
ными, например затраты на [почитание] богов, посвяти-
тельные дары, постройки и жертвоприношения, так же
как и все вообще связанное с божеством, а также все то,
что охотно делают из честолюбия на общее благо, напри-
мер когда думают, что нужно блистательно снарядить хор
или триеру или устроить пир для всего города.
Во всех этих случаях, как уже было сказано, учитыва-
ется действующее лицо: кто это такой и чем он распола-
гает. Ведь затраты должны быть достойны того и другого,
т. е. подобать не только делу, но и деятелю. Поэтому бед-
няк не сможет быть великолепным: у него ведь нет
средств, чтобы потратить подобающе много; и кто возь-
мется — глупец, ибо это вопреки и достоинству, и долж-
ному, а только то, что правильно, сообразно добродетели.
Подобают же такие траты тем, у кого имеются достаточ-
ные [средства, безразлично], сами ли они нажили их или
получили от предков или друзей, а также тем, кто благо-
роден, знаменит и тому подобное, потому что во всем
этом присутствуют величие и достоинство.
Итак, великолепен преимущественно такой человек
и великолепие [проявляется] в таких затратах, о которых
было сказано: ведь они самые величественные и почет-
ные. В частных же делах великолепно то, что бывает еди-
ножды, например свадьба или еще что-нибудь такое, а
также то, о чем хлопочет весь город или высокопостав-
ленные [граждане]; кроме того, великолепны бывают
встречи и проводы чужеземных гостей, подарки и отдари-
вания. Великолепный тратит, конечно же, не на себя
самого, но на общие дела, а подарки чем-то похожи на
посвящения богам.
Убранство дома, подобающее богатству, — также при-
знак великолепного (ведь и дом этот служит своего рода
украшением города); кроме того, великолепный тратится
больше на такие дела, которые сравнительно долговечны
(а это и есть самое прекрасное), и на то, [наконец], что
подобает каждому отдельному случаю, потому что не одно
и то же подобает богам и людям, храмам и гробницам.
И поскольку каждая из затрат великолепного в своем
роде величественна, великолепнейшей <безусловно> яв-
ляется великая [трата] на великое [дело], а великолепной
постольку-поскольку — великая для данных обстоя-
тельств, причем различается великое с точки зрения само-
го дела или вещи и с точки зрения затрат; ведь самый кра-
сивый мяч или лекиф, конечно, обладает великолепием
как подарок ребенку, но цена [этого подарка] ничтожная
и скупая. Поэтому признак великолепного человека де-
лать великолепно, какого бы рода ни было дело (ибо
такое не легко превзойти), и затрачивая по достоинству.
Таков, стало быть, великолепный.
6. Кто преступает меру и безвкусен, преступает ее, как
было сказано, издерживаясь против должного. На что за-
траты [должны быть] малыми, на это он издерживает
много и блистает роскошью невпопад: на пирушке в
складчину угощает, как на свадьбе, а будучи хорегом в ко-
медии, приносит для народа пурпурный [ковер], словно
мегарец. И все это он станет делать не ради прекрасной
цели, но показывая свое богатство и надеясь вызвать этим
удивление; и где следует пойти на большие издержки, он
тратит мало, а где на небольшие — много.
У мелочного же во всем недостаток; даже издержавши
очень много, он из-за мелочи погубит [красоту], и, что бы
ни делал, он колеблется и прикидывает, как бы издержать
поменьше, и все равно сокрушается, будучи уверен, что
все делает велико[лепней], чем следует.
Итак, эти склады [души] являются пороками, но они
все же не вызывают [сурового] порицания, потому что не
вредят окружающим и не слишком неприглядны.
7(III). Проявлять себя в великом величавости подобает
уже по самому названию, мы же прежде всего рассмот-
рим, в чем [именно]; а исследовать ли [сам душевный]
склад или его обладателя — это безразлично.
Величавый же — это, по-видимому, тот, кто считает
себя достойным великого, будучи этого достойным. Ведь
вопреки достоинству так считает только глупец, а ни
глупцов, ни неразумных (anoetoi) нет среди добродетель-
ных. А значит, величавый [именно таков], как сказано.
В самом деле, достойный малого и считающий себя до-
стойным малого благоразумен, но не величав, ведь вели-
чавость состоит в величии, так же как красота бывает в
большом теле, а малорослые изящны и хорошо сложены,
но не прекрасны.
Кто считает себя достойным великого, хотя не досто-
ин, спесив, но спесив не всякий, [кто считает себя до-
стойным] большего, нежели [действительно] достоин.
Приниженный же — это тот, кто считает себя достой-
ным меньшего, [чем он достоин]; велики ли его достоин-
ства или незначительны, он все равно считает себя еще
менее достойным, и тот, кто достоин великого, [а считает
себя достойным малого], — тот кажется, пожалуй, самым
приниженным: каким же он считал бы себя, если б не был
достоин столь [великого]?!
Величавый поэтому — крайний с точки зрения вели-
чия и срединный с точки зрения должного [поведения],
ибо ему свойственно ценить себя по достоинству, а те,
[другие], отклоняются в сторону излишка или недостатка.
Если человек считает себя достойным великого, этого
достоин, и особенно если он достоин величайшего, то
этим величайшим в первую очередь бывает что-то одно.
[Понятие] достоинства (he axia) относится к внешним
благам, а величайшим из таких благ мы признаем, види-
мо, то, что воздаем богам, то, к чему более всего стремят-
ся высокопоставленные люди, и награду, присуждаемую
за самые прекрасные [деяния]; это и есть честь, ибо имен-
но она величайшее из внешних благ. Величавый, стало
быть, как должно относится к чести и бесчестью. Что ве-
личавые имеют дело с честью, ясно и без рассуждения:
они ведь считают самих себя достойными прежде всего
чести, причем по достоинству.
Что касается приниженного, то ему недостает как чув-
ства собственного достоинства, так и [понимания] досто-
инства величавого человека. Спесивый преступает меру
применительно к самому себе, но все же не применитель-
но к величавому.
Но величавый, коль скоро он достоин самого велико-
го, будет, пожалуй, и самым добродетельным: действи-
тельно, большего всегда достоин более добродетельный и
величайшего — самый добродетельный. Следовательно,
поистине величавый должен быть добродетельным и ве-
личие во всякой добродетели можно считать признаком
величавого. Разумеется, величавому ни в коем случае не
подобает ни удирать со всех ног, ни поступать против
права (adikein). В самом деле, чего ради совершит постыд-
ные поступки тот, для кого нет ничего великого? Если
внимательно рассмотреть [все] по отдельности, станет
ясно, что величавый, если он не добродетелен, предстанет
во всех отношениях посмешищем. Как дурной человек,
он не был бы достоин чести, ибо честь — это награда,
присуждаемая за добродетель, и воздается она доброде-
тельным.
Итак, величавость — это, видимо, своего рода украше-
ние добродетелей, ибо придает им величие и не существу-
ет без них. Трудно поэтому быть истинно величавым, ведь
это невозможно без нравственного совершенства (kaloka-
gathia). Величавый, таким образом, имеет дело прежде
всего с честью и бесчестьем. При этом удовольствие от ве-
ликих почестей, воздаваемых добропорядочными людь-
ми, будет у него умеренное, как если бы он получал поло-
женное или даже меньше: дело ведь в том, что нет чести,
достойной во всех отношениях совершенной добродете-
ли; он тем не менее примет эту честь, затем что нет ниче-
го большего, чтобы воздать ему. Но он будет совершенно
пренебрегать честью, оказываемой случайными людьми и
по ничтожным [поводам]. Не этого он достоин. Соответ-
ственно он отнесется и к бесчестью, ибо по праву оно не
может его коснуться.
Итак, величавый проявляет себя прежде всего, как
было сказано, в отношении к чести; вместе с тем и в от-
ношении к богатству, и к власти государя, и вообще ко
всякой удаче и неудаче он, как бы там ни было, будет
вести себя умеренно и не будет ни чрезмерно радоваться
удачам, ни чрезмерно страдать от неудач, ведь даже к чес-
ти он не относится как к чему-то величайшему; а между
тем и власть государя, и богатство избирают ради чести,
во всяком случае, обладая ими, хотят за это быть в чести,
а для кого даже честь — пустяк, для того и все прочее [ни-
чтожно]. Вот почему величавые слывут гордецами (hy-
peroptai).
8. Принято считать, что удачные обстоятельства спо-
собствуют величию. Действительно, достойными чести
считаются благородные, государи или богачи, ибо они об-
ладают превосходством, а всякое превосходство в благе
заслуживает большей чести. Потому подобные обстоя-
тельства и делают более величавыми: ведь некоторые по-
читают таких людей.
Однако только добродетельный поистине заслуживает
чести, а у кого имеется и то и другое, [и добродетель, и
удачные обстоятельства], те более достойны чести. Но
кто, не будучи добродетелен, обладает подобными блага-
ми, не по праву считает себя достойным великого и не-
правильно именуется он величавым, ибо без добродетели,
совершенной во всех отношениях, [величие] невозможно.
Гордецами и наглецами (hybristai) также становятся обла-
датели этих благ, потому что нелегко без добродетели
пристойно переносить удачи. Не способные переносить
их и мнящие о себе, что превосходят других, они других
презирают, а сами совершают какие угодно поступки.
Они ведь только подражают величавому, не будучи ему
подобны, и делают это, в чем могут, т. е. добродетельных
поступков они не совершают, зато презирают других.
Что касается величавого, то он по праву выказывает
презрение, ибо он составляет мнение истинно, тогда как
большинство наугад.
И тот, кто величав, не подвергает себя опасности ради
пустяков и не любит самой по себе опасности, потому что
[вообще] чтит очень немногое. Но во имя великого он
подвергает себя опасности и в решительный миг не боит-
ся за свою жизнь, полагая, что недостойно любой ценой
остаться в живых.
Он способен оказывать благодеяния, но стыдится при-
нимать их, так как первое — признак его превосходства, а
второе — превосходства другого. За благодеяние он воз-
даст большим благодеянием, ведь тогда оказавший услугу
первым останется ему еще должен и будет облагодетельст-
вован. Говорят, люди величавые помнят, кому они оказа-
ли благодеяние, а кто их облагодетельствовал — нет (обла-
годетельствованный-то ниже благодетеля, а они жаждут
превосходства), притом величавые с удовольствием слу-
шают о благодеяниях, которые они оказали, и недоволь-
но — об оказанных им. Вот почему даже Фетида не упо-
минает благодеяния, оказанного ею Зевсу, и лаконяне —
благодеяний, оказанных ими афинянам, но только те, что
были оказаны им самим. Признак величавого — не нуж-
даться [никогда и] ни в чем или крайне редко, но в то же
время охотно оказывать услуги.
Кроме того, с людьми высокопоставленными и удач-
ливыми величавые держатся величественно, а со средни-
ми — умеренно, ибо превосходство над первыми трудно и
производит впечатление, а над последними не составляет
труда; и если возноситься над первыми отнюдь не низко,
то над людьми убогими гадко (phortikon), так же как вы-
казывать силу на немощных.
Величавый не гонится за тем, что почетно, и за тем,
в чем первенствуют другие; он празден и нетороплив, по-
куда речь не идет о великой чести или [великом] деле; он
деятелен (praktikos) в немногих, однако великих и слав-
ных [делах].
Ненависть его и дружба необходимо должны быть яв-
ными (ведь и таиться, и правде уделять меньше внима-
ния, чем молве, свойственно робкому); и говорит, и дей-
ствует он явно (он свободен в речах, потому что презирает
трусов, и он правдив [всегда], за исключением притворст-
ва перед толпой).
Он не способен [приспосабливать свою] жизнь к иному
человеку, за исключением друга, ведь это рабская способ-
ность, недаром подхалимы [бывают] из прислуги и убо-
гие — подхалимы.
Его нелегко удивить, ибо ничто не [кажется] ему ве-
ликим.
Он и не злопамятен: величавому вообще не свойствен-
но кому-то что-то припоминать, особенно когда [речь
идет о причиненном ему] зле, скорее, ему свойственно не
замечать этого.
Он не обсуждает людей (anthropologos), ибо не станет
говорить ни о себе, ни о другом; право же, ему нет дела
ни до похвал себе, ни до осуждения других, и в свою оче-
редь он скуп на похвалы. По той же причине он не зло-
словит даже о врагах, разве только когда, презирая их,
хочет оскорбить.
Менее всего он склонен горевать и просить помощи
в связи с [повседневными] — необходимыми или мало-
значительными — делами, ибо так ведет себя тот, кому
они важны.
И тот, кто величав, склонен владеть прекрасными
и невыгодными вещами, а не выгодными и для чего-ни-
будь полезными, так как самодостаточному первое более
свойственно.
Принято считать, что в движениях величавый человек
бывает неспешен, голос у него глубокий, а речь уверен-
ная, ибо не станет торопиться тот, кому мало что важно,
и повышать голос тот, кто ничего не признает великим; а
крикливость и поспешность от этого [ — от того, что все
кажется важным и значительным].
9. Таков, стало быть, величавый человек; [отклонения
в сторону] недостатка [дают] приниженного, в сторону
избытка — спесивого. Но и этих людей считают не злыми
(kakoi) (так как они не делают зла), а заблудшими (he-
martemenoi). Ведь приниженный, будучи достоин блага,
лишает самого себя того, чего он достоин, и оттого, что
он не считает себя достойным благ, кажется, что он наде-
лен неким пороком (kakon ti); и самого себя он не знает,
[иначе] он ведь стремился бы к тому, чего достоин, во
всяком случае [признавая] это благами. И тем не менее
таких людей считают не глупцами, а робкими (okneroi).
Подобное мнение о самих себе, видимо, делает их хуже,
ибо всякий человек стремится к тому, что ему по досто-
инству, а они сторонятся даже прекрасных дел и занятий,
а равным образом и внешних благ, как будто они [всего
этого] недостойны.
Что до спесивых, то их глупость и незнание самих себя
ясно видны. Не обладая достоинством, они берутся за по-
четные [дела], а потом обнаруживают свою несостоятель-
ность; они и нарядами украшаются, и позы принимают, и
все такое [делают], желая, чтобы их успех (entykemata)
был заметен; и говорят о нем, думая, что за него их будут
чтить.
Однако приниженность резче противопоставлена ве-
личавости, нежели спесь, и встречается она чаще и хуже
[спеси].
Итак, величавость, как уже было сказано, имеет дело
с великой честью.
10 (IV). По-видимому, с честью связана, как было ска-
зано в первоначальном обзоре добродетелей, еще одна
добродетель; она относится к величавости, наверное, так
же, как щедрость к великолепию. Дело в том, что обе эти
добродетели далеки от великого, но в обычных и незначи-
тельных делах настраивают нас вести себя как должно.
Подобно тому как для приобретения и даяния имущества
существует обладание серединой, а также избыток и недо-
статок, так и для стремления к чести существует «больше»
и «меньше» должного, а также должный источник и спо-
соб [достижения].
Мы ведь осуждаем честолюбивого за то, что он стре-
мится к чести больше, чем должно, и к чести не из долж-
ного источника, нечестолюбивого — за то, что он не со-
бирается принимать почести даже за прекрасные дела.
Бывает иногда, как сказано в первоначальном обзоре, что
честолюбивого мы хвалим за то, что он действительно
муж и любит прекрасное (philokalos), а нечестолюбиво-
го — за умеренность и благоразумие. Ясно, что [слово] «лю-
битель» мы употребляем по-разному и понятие «честолю-
бие» не всегда относим к одному и тому же, но когда
хвалим — [к тем, кто «любит честь»] сильнее, чем боль-
шинство, а когда осуждаем— [к тем, кто любит ее], боль-
ше, чем должно. Поскольку же обладание серединой
здесь не имеет названия, кажется, что обе крайности оспа-
ривают [ее место], как незанятое. Однако в чем есть изли-
шек и недостаток, в том есть и середина, между тем к
чести люди стремятся и больше, чем должно, и меньше,
значит, и должное [стремление] тоже существует, так что
этот [душевный] склад, представляя собою обладание се-
рединой в отношении к чести, заслуживает похвалы, но
не имеет имени. В сравнении с честолюбием он кажется
нечестолюбием, в сравнении с нечестолюбием — често-
любием, а в сравнении с тем и другим в известном смысле
кажется и тем и другим; так, видимо, обстоит дело и с
другими добродетелями. И от того, что [держащийся сере-
дины] не назван, кажется, что противостоят друг другу
носители крайностей.
11(V). Ровность — это обладание, серединой в связи
с гневом. В действительности для середины здесь нет
имени, как, впрочем, и для крайностей, так что мы отно-
сим к середине ровность, которая отклоняется в сторону
недостатка, [в свою очередь] безымянного. Избыток, по-
жалуй, можно назвать гневливостью, ведь переживание
(pathos) [в этом случае] — гнев, а вызывается он многими
и разнообразными [причинами].
Действительно, кого гнев охватывает из-за того, из-за
чего следует, из-за тех, из-за кого следует, а кроме того,
так, как следует, в должное время и на должный срок, тот
заслуживает похвалы, стало быть, он и будет ровным че-
ловеком, раз уж ровность заслуживает похвалы. Ровный,
разумеется, хочет быть невозмутимым и не идти на пово-
ду у страсти, но, как прикажет суждение, так и злится, за
то и такой срок. Погрешает он, скорее, по-видимому, в
сторону недостатка, ибо ровный не мстителен, а скорее
склонен прощать (syggnomonikos).
Недостаток, будь то некая «безгневность» или что бы
там ни было, осуждают, ибо те, у кого не вызывает гнева
то, что следует, считаются глупцами, а также те, кого гнев
охватывает не так, как следует, не тогда и не на тех, на
кого следует. Кажется ведь, что такой человек не чувству-
ет и не страдает, а недоступный гневу, [он, видимо], не
способен защищаться, между тем сносить унижения
самому и допускать, чтобы унижали близких, низко.
Избыток может быть во всем (ведь гнев бывает и про-
тив тех, против кого не следует, и против того, против
чего не следует, и больше, чем следует, и поспешней и
дольше, чем следует), но все-таки все эти отклонения не
даны одному и тому же человеку. Да этого и не могло бы
быть, ведь порок уничтожает сам себя, и если он достига-
ет полноты, то становится невыносимым [для самого его
обладателя].
Итак, гневливых быстро охватывает гнев, причем на
кого не следует, на что не следует и сильней, чем следует.
Но зато они быстро и успокаиваются, и это [в них] лучше
всего. Это происходит с ними потому, что они не сдержи-
вают гнева, а благодаря своей резкости открыто платят [за
обиду] и затем успокаиваются.
Горячие (akrakholoi) излишне резки и вспыхивают гне-
вом из-за всего, [что угодно], и по всякому поводу; отсю-
да их название.
Желчные (pikroi) непримиримы, и гнев у них долго [не
стихает], ведь они сдерживают ярость. Успокоение насту-
пает, когда они отплатят, ибо месть прекращает гнев, за-
меняя страдание удовольствием; однако если этого не
происходит, им тяжко, и это оттого, что они скрытны и
никто их не утешает, а между тем, чтобы самому перева-
рить гнев, нужно время. Такие люди очень докучают
и себе, и самым своим близким.
Злобными (khalepoi) мы называем тех, кто злится и на
то, на что не следует, и сильней, чем следует, и дольше, а
кроме того, они не идут на примирение, покуда не от-
метят или не накажут.
Ровности мы противопоставляем, скорее, избыток
гнева, ведь он чаще встречается, так как людям более
свойственно мстить, да и для совместной жизни злобные
хуже, чем безгневные.
Сказанное нами ранее ясно также из того, что мы го-
ворим теперь. А именно, не просто определить, как, про-
тив кого, по какому поводу и какой срок следует испыты-
вать гнев, а также до какого предела поступают правильно
и[ли] погрешают. Ведь кто немного переходит [грань] —
или в сторону большего, или в сторону меньшего, не за-
служивает осуждения; действительно, иногда мы хвалим и
признаем ровными тех, кому недостает гнева, а злобных
признаем воистину мужами за способность начальство-
вать. Не просто поэтому определить в понятиях, насколь-
ко и как переходит [грань] тот, кто заслуживает осуждения,
ибо судят об этом по обстоятельствам и руководствуясь
чувством.
Ясно по крайней мере то, что похвалы заслуживает
срединный [душевный] склад, при котором мы испыты-
ваем гнев против того, против кого следует, по должному
поводу, должным образом и так далее, а избыток и недо-
статок заслуживают осуждения, причем если [отклоне-
ния] незначительны — мягкого и если они достаточно ве-
лики — сурового. Ясно, разумеется, что следует держаться
срединного [душевного] склада.
Итак, о [душевных] складах, связанных с гневом, ска-
зано.
12(VI). С точки зрения общения (en tais homiliais) как
при совместной жизни (en toi sydzen), так и при взаимо-
отношениях посредством речей и предметов одни счита-
ются угодниками, а именно те, кто всё хвалят, чтобы до-
ставить удовольствие, и ничему не противоречат, полагая,
что не следует кому бы то ни было причинять страдания;
другие, кто, наоборот, всему противоречат и ничуть не за-
ботятся о том, чтобы не заставить страдать, зовутся вред-
ными и вздорными. Вполне понятно, конечно, что на-
званные [душевные] склады заслуживают осуждения и что
похвалы заслуживает [душевный склад], который нахо-
дится посредине между ними: при нем человек примет и
что следует, и как следует и соответственно отвергнет.
Этому [складу души] не дано никакого имени, но больше
всего он походит на дружелюбие (philia), ибо если доба-
вить привязанность (to stergein), то обладатель срединного
[душевного] склада в общении именно таков, каким мы
склонны считать доброго друга. Но в отличие от дружбы
здесь нет страсти и привязанности к тем, с кем общаются,
ведь то или иное принимается [или отвергается] как
должно, не из дружбы или вражды, но потому, что таков
[сам человек]. А это значит, что он будет одинаково вести
себя с незнакомыми и знакомыми, близкими и посторон-
ними, хотя, конечно, так, как подобает в каждом отдель-
ном случае, ибо ни одинаково заботиться о близких и о
чужих, ни [одинаково] причинять им страдания не при-
лично.
Сказано, стало быть, что такой человек будет общаться
со всеми как должно, а соотнося [все] с нравственной
красотой и пользой, он будет стараться не доставлять
страданий или доставить удовольствие. Похоже, что этот
[душевный склад] связан с удовольствиями и страдания-
ми, какие бывают при общении. Но если доставлять дру-
гим какие-то из этих удовольствий для него не нравствен-
но (оу kalon) или вредно, он это отвергнет и намеренно
заставит страдать; и если какое-то дело выставит другого
человека в неприглядном виде, причем весьма [чувстви-
тельно], или причинит ему вред, а противодействие этому
делу причинит [данному человеку] некоторое страдание,
то [обладатель срединного склада] такое дело не примет,
но отвергнет.
Он будет по-разному общаться с людьми высокопо-
ставленными и обычными, с более и с менее знакомыми,
равным образом учитывая и другие различия, воздавая
каждому, что подобает, предпочитая [при этом] как тако-
вое доставление удовольствия и остерегаясь доставления
страдания, но принимая во внимание (когда это важнее),
что из этого выходит, т. е. нравственную красоту и пользу.
И вот ради большего удовольствия впоследствии он заста-
вит немного пострадать. Таков, стало быть, человек, дер-
жащийся середины, но имени ему не дано.
А из доставляющих удовольствие, кто старается доста-
вить его и только, — угодник, а кто делает это ради какой-
нибудь выгоды в деньгах или в том, что к деньгам ведет, —
подхалим. О том же, кто все отвергает, сказано, что он
вздорный и вредный. И [в этом случае тоже] из-за того,
что середина безымянна, кажется, будто крайности про-
тивопоставлены друг другу.
13 (VII). Обладание серединой в хвастовстве <и при-
творстве> связано почти с тем же самым, но и оно безы-
мянно. Не худо, однако, разобрать и такие [душевные
склады], ибо мы, пожалуй, больше узнаем, что относится
к нраву, разобрав каждый нрав по отдельности, и мы ско-
рее уверимся, что добродетели состоят в обладании сере-
диной, поняв, что во всех случаях это так.
Уже были названы те, кто в общении при совместной
жизни доставляют удовольствие или причиняют страда-
ния; а теперь поговорим о правдивых (hoi aletheyontes) и
обманщиках (hoi pseydomcnoi) как в речах, так и в поступ-
ках и в приписывании себе [чего-либо].
Принято считать, что хвастун склонен приписывать
себе славное — то, чего у него нет, или большее, чем у
него есть; а притвора, наоборот, отрицает, [что у него есть
то], что у него есть, или преуменьшает [это]; тот же, кто
держится середины, как [человек] «прямой», что ли
(aythekastos tis), — и в поведении, и в речах правдивый
(aletheytikos), признающий, что владеет тем, что у него
есть, не больше и не меньше. Все это можно делать и с
определенной целью, и просто так. И если поступки не
преследуют известную цель, то каков каждый [человек по
складу], таковы его слова и поступки, так он и живет.
Обман сам по себе дурен и заслуживает осуждения, а
правда прекрасна и заслуживает похвалы. Так и правди-
вый человек как держащийся середины, заслуживает по-
хвалы, а обманывающий — безразлично в какую сторо-
ну — заслуживает осуждения, но в большей степени —
хвастун.
