Во главе Гостелерадио. Михаил Ненашев

 

Михаил Федорович Ненашев (р.1929) возглавлял Гостелерадио СССР с 1989

по 1990 год. В этот период широкую популярность обрели телепрограммы «Взгляд», «До и после полуночи», «600 секунд» и другие. Тогда же начались прямые трансляции со съездов народных депутатов СССР и Верховного Совета РСФСР. В 1990 —1991 годах М. Ненашев —министр печати и информации последнего правительства Советского Союза.

В настоящее время — заведующий кафедрой периодической печати факультета журналистики Московского государственного университета печати, председатель правления Благотворительного фонда «Будущее Отечества» им. В. П. Поляничко.

—Михаил Федорович, каким образом вы впервые попали на телевидение?

—Думаю, что, с точки зрения моих интересов и склонностей, на те-левидение я попал случайно, поскольку никогда не был его сторонником и почитателем. Куда более важным и ценным для меня всегда было печатное слово. Я считаю, оно изначально первично и более емко, в нем всегда больше мысли, а телевидение работает совсем по другому принципу. В моем представлении и тогда и сейчас, после того, как я уже поработал на телевидении, телевидение — это все-таки не мысль, прежде всего, вид. На телевидении важно не быть, важно казаться, и вот это «казаться», вот эта видеокартинка, видовой ряд —первичны. У меня, например, этот приоритет всегда вызывает некоторое отчуждение, некоторое отрицание, даже при всем признании и величия, и могущества, и всесилия телевидения.

- Когда вас назначили председателем Гостелерадио СССР?

- Само решение о моем назначении было принято, кажется, в апреле 1988 года. А появился я там в самом конце апреля или в начале мая, не помню точно. Произошло это потому, что на апрельском Пленуме ЦК КПСС очень жестко критиковали моего предшественника, Александра Аксенова, который был председателем Гостелерадио после легендарного Сергея Лапина. Критика возникла в связи с тем,что где-то в начале апреля, а может, и как раз 21 апреля, накануне ленинских дней, по телевидению выступил наш известный режиссер Марк Захаров и сделал заявление, что пора бы Владимира Ильича убрать из Мавзолея и похоронить по-христиански. Это стало, может быть, той самой последней горькой каплей, которая переполнила чашу терпения ЦК. И был решен вопрос о том, чтобы Аксенова освободить от должности…

Я после работы в газете «Советская Россия» три года провел в Государственном комитете по делам издательств, полиграфии и книжной торговли (Госкомиздате) и, конечно же, ни о каком Гостелерадио не думал даже. Я знал, что могу вернуться в газету, был разговор о переходе в «Извес-

тия», даже заходила речь о «Правде», поскольку я до этого восемь лет ра-

ботал главным редактором «Советской России». Потом Вадим Медведев,

с которым мы были знакомы по работе в ЦК, пригласил меня и сообщил,

что Михаил Горбачев выносит предложение по моей кандидатуре на По-

литбюро. Я ему сказал практически то же самое — что я не являюсь почита-

телем телевидения, мне оно не очень интересно, что я бы не хотел им за-ниматься. Тем более что была очевидна определенная линия ЦК: остано-

вить проявления того вольнодумства, вольтерьянства на телевидении, а

это было уже поздно делать. С моей точки зрения, в тот момент было бес-

полезно идти штурмовать бастионы телевидения, поздно…Как известно,

Перестройка началась с 1985 года, а на дворе стоял 1988-й, процесс было

не остановить. Еще через две недели уже дошел до Горбачева, и он про-

сто сказал, что я прошел: другого выхода нет, другого мнения нет и дру-

гой кандидатуры нет. И вот с мая 1988-го года я начал работать председа-

телем Гостелерадио.

—Какое образование у вас было?

—Я был доктором исторических наук, профессором, сотрудничал с

кафедрой журналистики Академии общественных наук, где у меня были аспиранты и где я иногда читал лекции. Основным местом работы был Госкомиздат, который я возглавлял.

—Где вы приобретали навыки телевизионной профессии?

—Нигде и никак: поставили на должность, и все —начинай работать,

выплывай.

—Как сложилась ваша телевизионная судьба, каковы ее основные этапы?

— Все-таки сложно говорить об этапах, поскольку речь идет о

непродолжительном времени: я пришел в мае 1988 года, а уже в октяб-

ре или ноябре 1989 года ушел. Это чуть больше полутора лет. Собственно, было два пути. Можно было сохранить министерский стиль управления Гостелерадио. По существу — это большое индустриальное министерство, где председатель —министр. А значит, решать надо было прежде всего

хозяйственные министерские вопросы, держать в поле зрения ряд каких-

то очень острых программ, чтобы иметь возможность реагировать: про-

грамма «Время», некоторые новостные информационные программы того

времени, которые уже себя проявили, и радиостанция «Маяк». Система

управления в Советском Союзе была очень четкая. Председатель Гостеле-

радио пользовался несомненным большим доверием первого лица государства, он еженедельно присутствовал на заседаниях Секретариата ЦК и Политбюро ЦК, поэтому он был надежно ориентирован. Считалось, что

этого достаточно для того, чтобы он всем руководил.

После первых шагов стало понятно, что этот стиль непригоден и невозможен. Поскольку все-таки я восемь лет был главным редактором «Советской России», во мне глубоко лежал стиль редактора. Я.подумал: надо бы стать главным редактором, каким-то образом вмешиваться в содержательную сторону, иначе ведь получался просто свадебный генерал. Это все было очень сложно.

Я начал целую серию встреч с главными редакциями. Проходил месяц, второй, третий, я втягивался и понимал, что это тоже невозможно: одно дело —быть главным редактором такой газеты, как «Советская Россия» или «Известия», где работают 100, ну максимум 200 творческих работников. В Гостелерадио в то время было 42 редакции, телевизионные и радио. Представьте себе, в них работали около семи тысяч одних только творческих работников! По существу —42 газеты или 42 журнала. Поэтому и так тоже было трудно становиться председателем Гостелерадио.

Оставался только один выход внести что-либо конструктивное —занять жесткую, диктаторскую позицию по отношению к ведущим передач, которые вызывали вопросы: закрыть одну, преобразовать другую, освободить

от должности одного, другого, третьего, то есть начать системную линию…

Такую жесткую позицию еще можно было занять, например, как это сделал после меня Леонид Кравченко, он так и заявил: «Я пришел выполнить

волю президента СССР». Подразумевал, что это не просто его личная по-

зиция. Есть, скажем, претензия к «Взгляду» —значит, либо он будет иным,

либо мы его вообще закроем. Есть, скажем, такая передача, которая не

очень нравится, —«До и после полуночи» Владимира Молчанова, —мож-

но и ее — за свободомыслие... Это был третий путь.

- Но путь диктатора вам тоже не подходил…

- Да, этот путь был мне противопоказан, поскольку я сам занимал позицию совсем другую: я хорошо понимал, что Перестройка и демократия — это прежде всего инакомыслие, а управлять таким информационным монстром, как Гостелерадио, по принципу «не пущать» —путь бесперспективный, бесполезный. Кроме того, он не соответствовал моим внутренним потребностям, моей позиции, моей идеологии. Мы шли по пути повышения роли главных редакторов, личного взаимодействия. В попытках участвовать в работе редакций наладились хорошие контакты, взаимопонимание. Скажем, Главную редакцию новостей возглавлял Эдуард Сагалаев, подготовленный человек, проявивший себя на известной передаче «12-й

этаж». С ним и с целым рядом других редакций можно было в этом отно-шении работать. Мы заново создали Главную редакцию пропаганды, ко-

торую возглавил Владимир Шилов, пришел Святослав Рыбас руководить

литературно-драматической редакцией и т.д. и т.п. То есть появилась воз-

можность оказывать влияние на те передачи, где можно ладить с людьми,

которые могут стать твоими единомышленниками.

—И какой подход вы в конце концов выбрали?

—Моя позиция состояла в том, что телевидение должно быть и пропа-гандистом, и источником инакомыслия —оно должно строиться по прин-

ципу альтернативы. Почему, скажем, были претензии ЦК КПСС? Почему, го-

ворят, у вас один «Взгляд», только негативный? Только все черное, а нет

ничего светлого? Давайте будем показывать светлое. Но тогда сложность

ситуации была в том, что партия утратила и способности, и умение вести серьезный большой диалог с народом, а также умение вести политическую работу. В известной степени СМИ перехватили эту инициативу. Партия превратилась в административный государственный орган, а отсюда

неизбежна утрата умения вести политическую работу, умения по-настоя-щему работать и со СМИ. Один только пример. Помню, на одном из засе-

даний Секретариата ЦК очень жестко критиковали Сергея Лапина за то,

что мало выступают на телевидении партийные работники, члены прави-тельства. По мнению председательствовавшего на заседании Михаила Суслова, такой могучий орган, как телевидение, у нас практически не использовался. Сергей Лапин был человек очень мудрый, он хорошо знал, что возражать бесполезно, но когда мы с ним уже шли с заседания, он сказал: «Меня надо, наоборот, награждать за то, что я не показываю, чего стоят наши современные правители». Действительно, ведь сразу вылезет все косноязычие, к тому же, станет очевидна невысокая интеллектуальная подготовленность.

Поэтому принцип был такой —именно альтернативность, чтобы в условиях программы шла творческая содержательная конкуренция —все то, что мы делали в «Советской России». Газета была ценна тем, что там наличествовали различные точки зрения, именно дискуссии. Там были и правые, и левые, и центристы, и консерваторы, и революционеры —и этим она и интересна. Подобное надо было бы сделать и на телевидении, но для этого механизм Гостелерадио и той системы просто не подходил, надо было менять всю структуру.

— Какая программа, подразделение были для вас самыми важными?

—Я все-таки был человеком общественной подготовки. Наибольшее мое влияние и участие были связаны, конечно же, с информационно-политическими программами — это «Время», с редакцией пропаганды, с

обозревателями... Я.был в добрых отношениях с обозревателями Александром Бовиным и Станиславом Кондрашовым. Это все были журналисты-газетчики. Телевидение и тогда, и сейчас так и не сформировало какого-то исконно телевизионного обозревателя. Телевидение —молодое «дитя народа и вождей» —появилось позднее других СМИ. В этом отношении старушка-газета куда более профессиональна и интеллектуальна, поэтому все самые интересные обозреватели новостных и общественно-политических программ на телевидении были газетчиками. Это естественно и правильно.

—Каким образом складывались творческие команды? Как распределялись роли?

—Творческая команда не может сложиться за полтора года. Я пытался найти группу возможных единомышленников —в редакцию пропаганды, например, пришли Владимир Шилов и целая группа бывших газетчиков из «Советской России». Для меня было очень важно начать программное управление. В условиях Гостелерадио этим занималась Генеральная дирекция программ. По сути, это был секретариат Гостелерадио, как в газете, —он формировал сетку программы, определял график вещания. Совершенно неожиданно для всех я

поставил на должность руководителя этой дирекции не телевизионщика,

а газетчика. Это был Всеволод Богданов из «Советской России», который

работал со мной и в Госкомиздате. Всеволод Богданов, Петр Решетов, Свя-

тослав Рыбас, Владимир Шилов (он не так давно ушел из жизни)— все они начали составлять команду. Наверное, если бы прошло какое-то время, она могла бы полностью сформироваться.

—Кто принимал решение о запуске и закрытии программ?

—Это, как правило, решалось с согласия председателя Гостелерадио. Но технически работу координировал его заместитель, который вел ту или иную редакцию, а осуществлялась она в рамках Генеральной дирекции программ.

Что касается закрытия передач... Скажем, в программе «Взгляд» мне

не доводилось ничего закрывать, хотя претензий по этой передаче Алек-

сандра Любимова, Владислава Листьева, Дмитрия Захарова, Александра

Политковского было много.

—Кто в наибольшей степени влиял на форму и содержание передач?

—Конечно же, больше всего влияла редакция. Дело в том, что в мое

время все 42 редакции радио и телевидения уже имели серьезные пра-

ва. Прежде всего, конечно, информационная программа «Время» (дирек-

тор —Эдуард Сагалаев), молодежная программа (Александр Пономарев),

программа пропаганды (Владимир Шилов), литературно-драматическая (Станислав Рыбас), музыкальная программа, группа обозревателей —вот шесть-семь таких редакций определяли основные направления развития передач. Поэтому мои первые откровенные беседы после назначения на должность состоялись именно с этими людьми.

Помню, когда я пришел на пост руководителя Гостелерадио, уже несколько месяцев лежала подготовленная к открытию серьезная публицистическая программа «Дети XX съезда» тогда еще совсем молодого Леонида Парфенова. Кажется, она шла по линии Главной редакции программ

для молодежи, адвокатом ее выступила Кира Прошутинская, которая при-

шла ко мне и сказала: «Михаил Федорович, вот вы только начинаете, об-

ратите внимание на очень хорошую программу Лени Парфенова «Дети XX

съезда». Там он взял Евгения Евтушенко, Лена Карпинского, Егора Яковле-

ва, Андрея Вознесенского —вот дети XX съезда. Поскольку разговоры в

передаче были резкие и откровенные —идея была такая, что эти дети XX

съезда могут не встретить новую оттепель Перестройки, —эту программу

я хорошо запомнил.

—Какой этап в процессе создания программы наиболее приятный? Сложный? Опасный?

—Самое приятное —это когда программа совпадает с твоим видением, выражает то, что ты представляешь и отстаиваешь. Неприятно, когда видишь, что программа рискованна, обязательно вызовет серьезные последствия... Но когда знаешь, что она интересна, содержательна, и ты

ее разделяешь, то идешь на открытие такой передачи, понимая, что тебе

предстоит противостоять серьезной критике, защищать ее… Но тут уж

надо держать удар, ничего не поделаешь.

В мое время, в период величайшей политизации и раздражения, мы пустили целый ряд программ, направленных на утешение, —Анатолия Кашпировского, Алана Чумака. Но очень скоро от того же Кашпировского

пришлось отказаться, поскольку стало ясно, что это прохиндейство чис-

тейшей воды.

—Чем приходилось жертвовать, работая на телевидении?

—Приходилось полностью жертвовать своей личной жизнью, семьей, возможностью читать... Мой режим работы сильно изменился. Кстати, я с тех пор не люблю телефон: был привязан к нему тогда все 24 часа. Конечно, председателю Гостелерадио меньше звонили, но первые лица — Горбачев, Рыжков [Николай Иванович Рыжков в 1985—1991 годах председатель Совета Министров СССР] —звонили регулярно. Мобильных телефонов тогда еще не было, хотя и был установлен аппарат в автомобиле. Вот эта привязан-

ность, зависимость —пожалуй, самое неприятное. Бывало, приезжаешь

в баню, и тут раздается звонок: аппаратчики Секретариата ЦК могли найти везде. Нужно было сначала поинтересоваться, есть ли в бане телефон, чтобы могли к нему вытащить из парной. Так жили многие государственные служащие, особенно те, кто был связан с повседневной жизнью первых лиц государства.

—В чем были преимущества работы на телевидении?

—Пожалуй, из благ можно упомянуть большую известность —для честолюбия. Я вел практически еженедельные пресс-конференции, транс-

лировавшиеся по Гостелерадио, становился более публичным, известным

человеком. Пожалуй, больше ничего.

—Какова была популярность и влиятельность телевидения по сравнению с радио, с прессой?

—Несомненно, выше. Например, «Советская Россия» была очень популярной газетой —согласно социологическим исследованиям, каждый экземпляр свежего номера читали четыре человека. И все равно общая аудитория была два-три миллиона человек. Потом, когда тираж вырос до шести миллионов экземпляров, аудитория составляла около 10 миллионов человек. А телевидение —это вся страна, 300 миллионов человек, каждую программу смотрели как минимум 100 —200 миллионов.

—Кто пользовался общепризнанным авторитетом в вашей среде?

—Я любил людей энергичных, думающих, как правило, молодых, которые хотели чего-то достичь. По-доброму относился к Эдуарду Сагалаеву, Борису Непомнящему, Леониду Парфенову, Кире Прошутинской, Александру Бовину, Генриху Боровику —эти люди были в чем-то единомышленниками.

—Каким образом осуществлялась обратная связь с аудиторией? Учитывались ее интересы?

—Несомненно. Телевидение в этом отношении, пожалуй, первое средство массовой информации, которое имело специальную редакцию —Главную редакцию писем и социсследований, которая анализировала письма, проводила социологические исследования. Это был первоначальный механизм рейтинга, который тогда только складывался. Мы анализировали влиятельность и популярность программ главным образом за счет выборочных социологических исследований и анализа писем телезрителей и оценок, в них высказанных. Гостелерадио ежегодно получало более миллиона писем.

—Насколько вам мешала цензура?

—Мне лично она никак не мешала. Понимаете, цензура —это техническое понятие, которое существовало раньше, существует и теперь. Это определенные каноны сохранения государственной тайны, отсутствия определенных тем и проблем, которые являются недопустимыми с точки зрения государственной безопасности. Вот тут цензура существовала и будет существовать. А политическая цензура, как правило, зависит от отношений с вышестоящим руководством. Председатель Гостелерадио был человеком неподцензурным: до тех пор, пока он пользовался доверием первого лица государства, он был независим. Скажем, Сергей Лапин был всемогущим потому, что у него были добрые отношения с Леонидом Брежневым, он мог позвонить ему, тем более что был прямой телефон.

—Были случаи, когда вас упрекали за политическую невыдержанность?

—В 1989 году я выступал на июньском Пленуме ЦК, отражая обвинения в том, что телевидение якобы чернит страну, не показывая ничего светлого и радостного. Я сказал очень неприятные слова: «А вам не стыдно так плохо править страной?» Телевидение виновно только в том, что полнее, чем кто бы то ни был, отражает происходящее в реальной жизни. Все равно это отражение, и телевидение не может быть лучше, чем жизнь. Зал начал топать, но встал Михаил Горбачев и сказал: «Вы его не затопаете, ведь он вообще-то говорит истину. Вы же его знаете, он пользуется доверием. Попытайтесь разобраться». Такие разговоры были не раз.

—За что обычно ругали и хвалили коллеги, начальство?

—Коллеги хвалили за то, что не поддавался на провокации и держал удары перед вышестоящим начальством. Хорош лишь тот главный редактор и председатель Гостелерадио, который умеет держать удар. Ему могут позвонить 10 раз и выразить претензии, которые он возьмет на себя, а не передаст подчиненным. Он никогда не будет прятаться за спины под-чиненных. Ценили способность руководителя взять на себя самое неприятное, самое сложное.

Что касается вышестоящих руководителей... Трудно сказать... Могли

ценить за позитивные изменения, но это сложно. Не помню, чтобы кого-

либо из председателей Гостелерадио за что-нибудь хвалили, так не бывает.

—Какая редакция (передача, канал) считалась тогда наиболее престижной?

—В то время самыми престижными были программа «Время», программа «Взгляд». Очень популярным был Пятый канал, который и сейчас носит то же название. В то время в Гостелерадио была Первая программа, Вторая появилась позже, когда создали ВГТРК. Третья —Московская, Четвертая —университетская программа «Знание», которую потом Борис Ельцин продал Владимиру Гусинскому в награду за поддержку на выборах. Пятая программа — Санкт-Петербургская, которая была самой интересной после

первого канала. Программа Александра Невзорова и Светланы Сороки-

ной «600 секунд», передача Бэллы Курковой «Пятое колесо» были очень

популярны в то время.

—Были ли тогда звезды в современном понимании?

—Звезд не было. Были известные публицисты и обозреватели. Тот же

Александр Бовин был очень популярен. Фарид Сейфуль-Мулюков, Всево-

лод Овчинников, Генрих Боровик —эти обозреватели были настоящими

звездами. Сейчас публицистика помельчала: нет спроса. Думаю, во многих

случаях это не нужно современной политической элите. В последние

годы вытеснили с экрана практически всю политическую публицистику,

хорошая она была или плохая. Ушли Евгений Киселев, Леонид Парфенов, Светлана Сорокина, Савик Шустер. Из того, что осталось, назвать можно немногое: программы Алексея Пушкова (ТВ Центр), Владимира

Познера («Первый канал») —вот и все.

Все остальное —Ксения Собчак и Тина Канделаки. Это звезды? Это не публицистика, это чистой воды шоу, как и программа Андрея Малахова. Если говорить об эволюции, то упоминать надо не Тину Канделаки или Анфису Чехову, а, скажем, ведущих НТВ Владимира Соловьева и Сергея Минаева —это совсем другие личности, но все-таки и у них шоу. Я не верю тому, что они делают, потому что Минаев —это та же Собчак, только наоборот: я чувствую там абсолютнейшую беспринципность. То же и у Соловьева, по большому счету и он —человек беспринципный, он играет, приглашает один и тот же круг людей. В этом отношении настоящая большая журналистская публицистика из телевидения просто ушла. Думаю, не потому, что не востребована, а потому, что она не нужна современной власти. Это плохо для страны: там, где нет серьезной публицистики, люди не размышляют.

—У вас была возможность смотреть зарубежную телепродукцию, общаться с зарубежными коллегами?

—Возможностей смотреть имелось очень немного, чаще - когда ездил в командировки. Так, летом 1988 года я выступал на международной телевизионной конференции в Люксембурге. Затем я был гостем крупной японской телекомпании Эн-эйч-кей, а также на финском «Юлис радио». Вот их программы я смотрел. В Люксембурге я познакомился с руководителем Би-би-си, затем в Японии —с главой Эн-эйч-кей и в Финляндии на «Юлис радио» —тоже. В то время это были единственные компании общественного, а не государственного телевидения.

Мне были интересны самостоятельность, определенная независимость и

даже вальяжность этих людей: просто они были независимы от государства. Телевидение общественного типа —это канал, который оплачивается не государством, а абонементом, как подписка на газету. Шесть лет назад Союз журналистов предложил аналогичный проект у нас, все это время он лежит в Думе, но ничего не получается. Сначала доказывали, что это будет дорого для подписчиков, но теперь выяснилось: это не дороже газетной подписки, если учитывать размеры нашей огромной страны. И всеравно мы этого не делаем. Идея в том, чтобы хотя бы один канал, не подчиненный государству, был независимым, но не коммерческим, как РЕН ТВ или СТС.

—Какова была раньше степень свободы у руководителей и рядовых сотрудников телевидения?

—Я думаю, что сотрудники имели свободу в рамках свободы их руководителя.

—Как происходило неформальное общение с коллегами?

—Отношения были очень добрыми, со многими товарищами я встречался, особенно с теми, кому доверял, —с Петром Решетовым, с Всеволодом Богдановым. В гости друг к другу ходили.

—Что вы считаете свои главным достижением?

—Если говорить о телевидении, никаких достижений я не вижу. Мое самое большое достижение состоит в том, что, проработав более полутора лет в этом сложном информационном учреждении, я сохранил себя и свое достоинство. Может быть, я удержал телевидение от ухода слишком далеко вправо или влево. Я оставил его в том виде, в котором оно было естественно в тех условиях. Радикальные перемены —приближение к людям, созидательность —были невозможны: мало времени, да и обстановка была неблагоприятной. Тогда телевидение было невероятно политизированным.

То, что делалось на телевидении, все больше вступало в противоречие с позицией и Михаила Горбачева, и его ближайшего окружения. Горбачев, хоть и изображал из себя большого демократа, таковым, конечно, не был. Ситуация была очень сложная: Горбачев и некоторые его помощники жаловались на разнузданность журналистов программы «Взгляд». В то же время он мог с ними встретиться неофициально и одобрить их работу. И наоборот, на Политбюро мне могли предъявлять очень серьезные

претензии в отношении «Взгляда», хотя там же сидел Эдуард Шеварднадзе, который возил журналистов этой передачи с собой за рубеж и вел с

ними беседы, заигрывал… Как можно было этим управлять?

Были интриги, поступали жалобы на меня: дескать, нежесткую линию занимаю, либерал, плохой диктатор. Я несколько раз встретился с Михаилом Сергеевичем [Горбачевым]и откровенно сказал ему, что меняться не буду и готов в любое время уйти. Он раза два говорил, что я нужен, а потом я понял, что он не возражает. Так появился Леонид Кравченко, с его заявлением о готовности выполнить волю Горбачева, но было бесполезно: поезд уже ушел.

—Что вы считаете своей главной неудачей?

—Сам приход в Гостелерадио: это не соответствовало моим интересам, моему стилю. Да и время было не то. В общем, неудачная страница моей биографии. Опыт был огромный. Когда я прощался с коллективом, то пошутил: сделал, говорю, больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Честно

говоря, уходил с чувством радости и освобождения. Я вернулся в Госкомпечати, а потом был и министром печати и информации. Место в Госкомпечати оказалось свободным, мой последователь ушел снова редактором в «Известия», и меня вернули, хотя я просил отпустить меня в Московский государственный университет печати, на факультет журналистики, на преподавательскую работу. Я уже тогда хотел создать кафедру периодической печати, которой сейчас заведую.

—Сколько вы зарабатывали? На что хватало этих денег?

—Заработная плата министра была невысокой, и те самые широко обсуждавшиеся привилегии были очень невелики. Работая главным ре-

дактором газеты, я получал 500 —600 рублей. Став председателем Гос-

компечати, получал где-то 650, а позднее —700 рублей. Пришел на те-

левидение —было 800 рублей. Потом, в самый последний момент, —до

1тысячи рублей, в то время —это была приличная сумма.

—Насколько жестокой тогда была конкуренция?

— По существу, творческой конкуренции не было. Это, я думаю, самый большой недостаток Гостелерадио. Гостелерадио сам был монополистом, и внутренняя его жизнь была тоже монополизирована. Сейчас уже другая система взаимоотношений, но и она, боюсь, монополизирована….Внутри была монополия уже редакций. Если редакция литературно-драматических или музыкальных программ наметила ряд передач, то потом альтернативы нет, так как нет другой литературной или музыкальной редакции. Систему невозможно было повернуть.

Впоследствии Леонида Кравченко критиковали: почему ту или иную передачу закрывают, вместо того чтобы заменить? А нечем было заменить! Когда я встречался с редакторами, то говорил: «Так нельзя!» В газете есть конкурс материалов, которым занимается редколлегия. Если один отдел предоставил отвратительный материал на главную полосу, редколлегия может его снять и заменить. На телевидении ничего подобного не было. Если стоит передача в программе на неделю вперед, то сделать ничего нельзя.

— Сейчас все изменилось…

— Сейчас телевидение работает по совершенно другой системе — по рыночной. Каналы сами не творят, у них зачастую, кроме информационных редакций, других и нет, они берут материалы со стороны. Например, телекомпания ВИД продает свои программы на «Первый канал» и на канал

«Россия», по той же схеме работает телекомпания «АТВ» Анатолия Малкина.

Все творческие программы теперь продаются, и у них есть право выбора,

они в лучшем положении: таких программ может быть много —и шоу, и по-

литических, и информационных, и прочая, и прочая. А мы сами же их твори-

ли. Музыкальная редакция была одна на 42 редакции, других не было.

Хорошая модель телевидения —это когда много каналов и когда есть

абсолютная конкуренция, альтернатива, творческая конкуренция, взаимозаменяемость, обязательно состязание творческое. Сейчас это есть. Другое дело, что сами каналы все равно остаются монополистами. Переход на цифровое телевидение приведет к тому, что таких каналов будут не десятки, а сотни, тогда у зрителей появится возможность большего выбора.

Сегодня схема управления телевидением пока остается старой. Она

строится на личных взаимоотношениях Кремля, первых лиц и т.д. Кон-

стантин Эрнст, Олег Добродеев, Николай Сенкевич, Александр Понома-

рев, вот и все. Они теперь сидят еще прочнее, поскольку владеют огром-ными средствами. Откуда вальяжность у тех же Эрнста, Добродеева, По-

номарева? Два миллиарда долларов поступает рекламных средств, хотя

в связи с кризисом, может быть, и меньше теперь. Эта сумма поступает

только на телевидение, причем около 80 процентов —на центральные

каналы. Откуда сейчас такой поток сериалов? Это рекламные средства.

Думаю, не меньше 400 —500 миллионов долларов в год на этом получа-

ет «Первый канал» и примерно столько же —канал «Россия». Это же огромные суммы, дающие им независимость. Боюсь, все покупается сверху донизу, включая даже огромный чиновничий аппарат. А ответственность за

страну —категория уже другого толка.

—Изменилась ли за прошедшие годы аудитория? И если - да, то в какую сторону?

—Думаю, в худшую, поскольку в последние годы телевидение все де-

лает, чтобы манипулировать сознанием, которое в значительной степени

разрушено. Аудитория уже такая, какой ее формирует телевидение.

—Какие болезни у современного телевидения?

—Одна из самых главных проблем заключается в том, что на каком-

то этапе мы поверили, что телевидение —это производство широкого по-

требления и широкого спроса. Что оно не должно быть интеллектуальным,

не должно будить мысль. Что оно должно быть именно массовым, про-

дукцией ширпотреба. Думаю, такое мнение сложилось потому, что теле-

видение владеет очень широкой аудиторией. В отличие от печати, телеви-дение не дифференцированно. Если взять четыре-пять основных каналов,

можно увидеть, что они почти одинаковы. А.газеты все-таки различают-

ся: «Труд» —это не «Известия», «Известия» —это не «Коммерсант», ≪Ком-

мерсант» —это не «АиФ», «АиФ» —это не «Российская газета»... Раздают-

ся голоса, что журналистика-де однообразна. В отношении печати это не

так. А вот каналы очень несущественно различаются: все равно, что смотреть.

— Интересно, а почему так происходит?

—Это потому, что они раз и навсегда себя убедили: мы не можем быть диф-

ференцированными, у нас огромная территория, надо работать на массу,

а это в среднем, извините, лох. Такое отношение появилось с самого момента создания телевидения, даже когда я там был. Во-первых, у телевидения никогда не было соперника, конкуренции. Между газетами она была всегда, есть и сейчас (соревнование за тиражи и прочее). Помню, я пришел и поинтересовался, почему никто из работников телевидения библиотекой не пользуется, на что Анатолий Лысенко мне ответил, что телевидение вообще не рассчитано на интеллектуальных людей. Телевидение —это ширпотреб, чем проще, тем лучше: больше охватит. И сейчас та же логика: народу нравится. Это и есть самый большой недостаток телевидения. В этом отношении оно становится в чем-то снобистским: мы работаем на большинство, на всех; среда думающая нас не интересует.

—Чье участие в создании передачи недооценивается? Переоценивается?

—В условиях монополизации телевидения, когда оно прямо привязано к власти и нет общественного телевидения по модели Би-би-си, Эн-эйч-кей или «Юлис радио», прежде всего игнорируется сам зритель: он беспомощен, не может ни на что повлиять. Из работников телевидения недооценивается прежде всего творец. Но интересы зрителей страдают в наибольшей степени: их никто не спрашивает. Есть журналистская байка: у нас в России общественное мнение —это мнение тех, кого не спрашивают.

—Есть у современного российского телевидения какие-то яркие удачи?

—Удача появляется тогда, когда телевидение рассчитано на думающих людей, будит мысль, например, выступает с классикой —есть хорошие передачи: давали Достоевского, Булгакова... А когда в основе нет серьезной литературы, серьезного материала, получается абсолютная чепуха. Сейчас все фильмы похожи друг на друга, а все потому, что вообще нет серьезной литературы.

Хотя, честно говоря, иногда бывают и серьезные передачи. Зачастую мы сбрасываем их в конец сетки: та же программа Александра Гордона «Гордон Кихот», где был целый ряд интересных передач. Он все-таки попытался воевать с ханжами, вытащил туда лже-писателя Виктора Ерофеева. Пытался показать, в чем же звездность таких людей, как Ксения Собчак, почему они —герои нашего времени… Он вытащил Сергея Минаева и т.д.

—Какой совет вы бы дали начинающему журналисту?

—Я бы начал так: на телевидение надо приходить лишь после того, как хорошо поработал в газете. Там можно научиться русской словесности. Слово первично! За словом —мысль, она всегда выражается в слове. И только когда ты освоишь слово, поймешь слово, тогда приходи на телевидение.

—Каким качеством нужно обладать, чтобы стать телевизионным долгожителем?

—Я думаю, телевизионным долгожителем не надо быть. Я не советую: и для здоровья вредно, и для интеллекта. Надо уходить и учить других, это очень полезно и эффективно.

—Каким словом вы бы определили сущность телевизионной работы?

—Это нечто собирательное, не очень профессионально определенное. Телевидение —система, объединяющая информацию, кино, театр, музыку в одно. Это могущественный, влиятельный и при этом интегрированный вид СМИ. И в этом его сила: оно, несомненно, может более полно и широко отражать реальность. Телевидение, как бы мы к нему ни относились, —самое точное зеркало того, что происходит в реальной жизни.

Особенно хорошо, если телевидение обладает интеллектом, если там ценят слово, это тоже возможно.

— Существует ли особый телевизионный дар, с которым нужно родиться?

—Полагаю, дар один—наличие мысли. Нужен человек, способный размышлять и принимать самостоятельные решения. Только такой человек может удержаться на телевидении.

—Что преобладает на телевидении – творчество или ремесло?

—Считаю, что ремесло. Ремесло —не такое уж и плохое слово, это совокупность умений, а это в телевидении особенно важно. Нужно быть и мастером слова, и мастером видения, нужно хорошо представлять картинку. Телевидение—больше ремесло, потому что это совокупность разных умений.

—Исходя из вашего опыта, какого типа люди оказываются более успешными на телевидении?

—Наиболее успешными оказываются все-таки люди не думающие, а

имеющие определенный большой запас наглости.

— Чего больше на телевидении – конкуренции или взаимопомощи? Раньше и теперь?

—Конкуренции —и раньше, и теперь. В отличие от печатной журналистики, конкуренции больше. Оттого, что это уже мир искусства, а там соперничество более острое.

—Что в первую очеред