Конкретные приемы обсуждаются в разделе о технологическом прогнози­ровании в главе 3. 5 страница

Я пытаюсь доказать в своей книге, что главным источником структурных сдвигов в обществе — изменений в способах ново­введений, в отношении науки к технологии, перемен в государ­ственной политике — является изменение в характере знания:

экспоненциальный рост и разветвление наук, появление новой интеллектуальной технологии, начало систематических исследо­ваний, финансируемых из бюджетов НИОКР, как вершина всего этого, кодификация теоретического знания.

Отношение к научному знанию определяет ценностную сис­тему общества. Средневековая концепция естественного закона была концепцией “запрещенного знания”. Священнослужители опасались, что “знание вырвется” и проявит себя “подобно змию”. В христианские века “природа”, пусть и в особом контексте, отож­дествлялась с “сатанинским порядком”. Легенда о Фаусте, ис­пользованная К.Мардо, подтверждает существовавший в сред­ние века гипнотический ужас перед естественными науками⁵³. К концу XVIII века вера в растущее могущество человека начала вытеснять прежние страхи. У Ф.Бэкона в его “Новой Атланти­де”, которой он намеревался заменить мифическую Атлантиду, изображенную Платоном в сочинении “Тимей”, король уже не философ, а ученый-исследователь. А на острове Бенсалем самое значимое здание — Дом Соломона — не церковь, а исследова­тельский институт, “благороднейшее учреждение... когда-либо существовавшее на земле, светоч королевства”. Дом Соломона, или Колледж творения шести дней, есть государственное заведе­ние, построенное “для созидания великих и замечательных тво­рений на благо человека”. Один из “основателей” Дома Соломо­на так описывает его назначение: “Цель нашего заведения есть постижение причин скрытого движения вещей и расширение че­ловеческой империи до ее максимально возможных пределов”⁵⁴.

До сих пор безграничная амбиция господствовала над поис­ком знаний. Поначалу человек стремился покорить порядок при­роды, и в этом он почти преуспел. В последние сто дет он пыта­ется заменить естественный порядок техническим и достигает в этом больших успехов⁵⁵. Постиндустриальное общество в своих основах есть еще более радикальный пересмотр такого техниче­ского поиска. Вопрос заключается в том, захочет или не захочет человек двигаться дальше. На это ответит история.

⁵³ См.: Willy В. The Seventeenth Century Background. L., 1949; глава 2 -“Ф.Бэкон и реабилитация природы”, особенно стр. 31.

⁵⁴ Bacon F. New Atlantis // Andrews Ch.A. Famous Utopias. N.Y., n.d. P. 263.

⁵⁵ Эти темы я анализирую в историческом и философском плане в эссе “Тех­нология, природа и наука: превратности трех мировоззрений и путаница сфер”, представленном в виде лекции в декабре 1972 года в Смитсоновском нацио­нальном музее истории технологии; опубликовано издательством “Doubleday” в сборнике данных лекций.

 

ГЛАВА I

От индустриального общества к постиндустриальному: теории социального развития.

Социолог всегда испытывает соблазн выступить в роли если не пророка, то хотя бы провидца. В период с 1850 по 1860 год, сидя по утрам в читальном зале Британского музея, К.Маркс, как ему казалось, слышал в каждом едва уловимом отзвуке мятежа или в каждом шорохе снижения цикла дело­вой активности громыхание революции, ведущей к резкой транс­формации общества. В этом отношении его нетерпеливое ожида­ние было точным отражением озабоченности, которая с самого начала сопутствовала начавшемуся в XIX веке развитию социо­логии, пристальному изучению исторических горизонтов в поис­ках “нового класса”, который низверг бы существующий соци­альный порядок. А. де Сен-Симон, учитель О.Конта и один из родоначальников современной социологии, первым начал эти поиски в 1816 году, когда приступил к нерегулярному изданию журнала “L'industrie”, популяризируя в нем термин “индустриа­лизм” и изображая на его страницах социум будущего. Прежнее общество, говорил А. де Сен-Симон, представляло собой воен­ный строй, где главными фигурами были священники, професси­ональные военные и феодалы — “паразиты” и потребители бо­гатства. Новым индустриальным обществом, по его словам, уп­равляли бы производители — инженеры и предприниматели, “люди будущего”.

Разные времена, разные люди, разные представления. В 1840 году А. де Токвиль, предсказывая возможные последствия новой массовой демократии, которая, по его мнению, возникла в современном обществе, писал: “Множество похожих друг на друга и одинаковых по положению людей трудятся ради обретения при­митивного и вульгарного удовлетворения... Над этими людьми возвышается чудовищная опекающая их власть, государство, кото­рое обеспечивает их безопасность, заранее предусматривает потребности и поставляет предметы первой необходимости, управ­ляет их промышленностью, регулирует наследование собствен­ности и распределяет принадлежащее им наследство; остается лишь избавить их всех от заботы думать и от хлопот, связанных с самой жизнью” 1.

Тридцать дет спустя историк Я.Буркхардт, наблюдая за транс­формацией немецкого общества, писал в письме к другу: “Воен­ная машина... непременно станет моделью существования... во­енное государство преодолеет “индустриальное”. Скопления лю­дей на огромных фабриках будут жить в условиях очевидной и управляемой бедности, где каждый обречен будет носить уни­форму и начинать и заканчивать день под барабанный бой; если рассуждать логически, то именно это и должно произойти”².

Через пятьдесят дет после Я.Буркхардта Т.Веблен вновь об­ратился к теме, затронутой А. де Сен-Симоном. Революция в двад­цатом столетии, заявил он, могла бы быть только “индустриаль­ным переворотом”, и, если бы таковая пришла в Соединенные Штаты (слово “если” выделено курсивом, так как, будучи видав­шим виды скептиком, он весьма сомневался в подобной перспек­тиве), то ее возглавила бы отнюдь не второстепенная политиче­ская партия, как в Советской России, которая была раздроблен­ным и отсталым в промышленном отношении регионом, и не проф­союзы, “хранящие верность лишь ложке и тарелке”, а специали­сты по организации производства, выступающие в качестве не­обходимого “генерального штаба” индустриальной системы. “Эти главные направления революционной стратегии, — писал он в книге “Инженеры и система цен”, — соответствуют магистраль­ным путям технической организации и промышленного управле­ния, крайне важным закономерностям организации производства, ведущим к формированию высокоразвитой индустриальной сис­темы, составляющей неотъемлемую материальную основу любо­го современного цивилизованного сообщества”³.

1 Tocqueville A; de. Democracy in America. N.Y., 1966. P. 666-667. Эта и следующая цитаты найдены мною в книге: Mayer J.P. Alexis de Tocqueville: A Biographical Study in Political Science. N.Y., 1960. P. 121-122, но в обоих случаях, сверяя материалы с источником, я расширил приведенные им выдержки.

² Dm A. (Ed.) The Letters of Jacob Burckhardt. L., 1955. P. 151-152.

³ Veblen Th. The Engineers and the Price System. N.Y., 1963. P. 4.

 

Удивительным во всех этих набросках контуров новой эпохи является то, что каждый из них содержит проблеск истины наря­ду с туманными рассуждениями, лишающими прогнозы на буду­щее их реальности. Так, Я.Буркхардт тотчас же после своего “ло­гического” предсказания иронически добавил: “...Я достаточно таю историю, чтобы понять, что обстоятельства не всегда скла­дываются по законам логики”⁴.

Не испытывает недостатка в социологических провидцах и наше время. Привычки прошлого непреодолимы, и если даже предшествующий опыт призывает к осторожности, то ощущение перемен настолько непосредственно, а изменения в обществен­ной структуре столь впечатляющи, что каждый ученый, так или иначе претендующий на роль социолога-теоретика, держит при себе оригинальную концептуальную карту социальной местнос­ти и набор указателей для грядущего общества.

Для молодых государств и развивающихся стран дается стан­дартный прогноз: они станут промышденно развитыми, модер­низированными и вестернизированными, хотя не столь ясно, ока­жутся ли они коммунистическими или социалистическими и пре­образуют ли их элиты (военные иди политические) иди же вер­нут к жизни народные массы. Один из скептиков, К.Гирц, заме­тил, что понятие “переходное общество” может сделаться посто­янным в социальных науках. Тем не менее, что касается стран “третьего мира”, то хотя их развитие и может быть долгим и трудным, возникает ощущение некоего поворотного пункта и начала новой эры.

Для передовых промышленно развитых стран, однако, ситуа­ция выглядит более туманной. Каждый провидец чувствует: эпо­ха подходит к концу (Боже мой, сколько же “кризисов” мы пере­жили!), но согласие по поводу того, что можно ждать впереди, отсутствует. Эта апокалипсическая нотка, связанная с “ощуще­нием конца”, является, как отметил Ф.Кермоуд, характерным литературным образом нашего времени.

В социологии это ощущение разрыва времени, существова­ния в определенном “безвременье” острее всего символизируется широко распространенным употреблением слова “пост-”, что кажется парадоксом, поскольку речь идет о приставке, ука-

⁴ Dru A. (Ed.) The Letters of Jacob Burckhardt. P. 152.

 

альное общество сохраняет буржуазную окраску. Не может быть буржуазии без пролетариата, и если один из упомянутых классов постепенно исчезает, то же происходит и с другим — по анало­гичной причине. Современному индустриальному обществу для своего функционирования не нужен ни один из них”⁶.

По мнению А.Этциони, мы находимся в “постсовременной” (postmodern) эпохе. Он начинает свою книгу “Активное обще­ство” с удивительного заявления: “Современный период закон­чился радикальной трансформацией информационных, научных и энергетических технологий, которая произошла вслед за окон­чанием второй мировой войны”. Однако, к сожалению, больше | ни разу (в буквальном смысле) ни на 670 страницах текста, ни в примечаниях, ни в глоссарии не дискутируются вопросы ин­формационных и иных технологий, не раскрывается и то, что именно вложено в понятие “постсовременное общество”. В ко­нечном счете нам приходится возвратиться к идее, изложенной в первых строках предисловия. “Главной особенностью совре­менного периода, — пишет А.Этциони, — стал непрерывный рост эффективности производственных технологий, что броса­ет вызов первостепенному значению ценностей, которым, как подразумевается, этот фактор призван служить. В постсовре­менный период, начавшийся, возможно, в 1945 году, либо по­явится еще большая угроза статусу этих ценностей, создавае­мая волнами технологии, либо произойдет подтверждение их нормативного преимущества. В зависимости от того, какая из альтернатив возобладает, определится и то, уготована ли обще­ству роль слуги или хозяина структуры, которую оно возво­дит”.

Таким образом, “постсовременность”, будь она историческим периодом иди типом общества, является скорее не определением, а лишь постановкой вопроса⁷.

К.Боулдинг полагает, что мы переживаем начало постцивилизованной эпохи. Поскольку термин “цивилизация”, указывает он, несет благоприятное сопутствующее значение, а “постцивилизация” способна поразить и смутить человека, можно также ис­

⁶ Lichtheim С. The New Europe: Today and Tomorrow. N.Y., 1963. P. 194.

⁷ Etzioni Л. The Active Society. N.Y., 1968. P. VII.

 

пользовать слово “технологический” иди термин “развитое об­щество”. Однако отличительной чертой этого нового периода К.Боулдинг считает, используя выражение Тейяра де Шардена, постижение ноосферы, создание комплекса знаний как предпо­сылки социального развития общества и выработки социального (в противовес индивидуальному) самосознания. Таким образом, формулировка К.Боулдинга направлена на придание особого зна­чения возможности управления обществом в новый период социальной или ментальной эволюции, приходящий на смену адапта­ции, отличавшей биологическую иди социальную эволюцию про­шлого⁸.

В эпилоге своей книги “Британская политика в эпоху коллективизма” (1969) С.Бир ведет речь о “постколлективистской” политике. Он чувствует, что коллективистская модель раздроб­ленной партийными позициями британской политики, функционалистской и ориентированной на государство всеобщего бдагосостояния, возможно, завершает свое существование. Посткол­лективистская тенденция является “реакцией на растущие масш­табы и интенсивность рационализации как правительства, так и общества”. И если даже она не приведет к принципиальному из­менению политических методов, она могла бы реорганизовать индийское государственное устройство*.

Итак, все идет своим чередом. Так сложилось, что великим преобразователем литературных значений было слово “за пре­делами” (beyond): за пределами трагедии, за пределами культу­ры, за пределами общества. Однако мы, по-видимому, исчерпа­ли резервы этого понятия, и сегодня в роди социологического преобразователя выступает слово “пост-”: С.Э.Альстром, теолог, характеризовал религиозную обстановку в Соединенных Штатах в 60-е годы как “постпуританскую, постпротестантскую и постхристианскую”⁹. А.Фейер выпустил книгу “Маркс и интеллектуалы”, имеющую подзаголовок “Сборник постидеологических очерков”. Дж.Леонард в газете “Нью-Йорк тайме” писал о “пост-

8. См.: Boulding K. The Meaning of the Twentieth Century: The Great Tranillon. N.Y., 1964.

* (См.: Beer S. Brirtish Politics in the Collectivist Age. N.Y., 1969. P. 426].

9 Ahlstrom S. The Radical Turn in Theology and Ethics // The Annals. January 1970.

 

литературной культуре”, предвестником которой служит “мак-духанитский период”¹⁰. По мнению социолога С.Н.Эйзенштадта, новые государства могут быть обозначены как “пост­традиционные” общества, поскольку, не связанные больше нор­мами прошлого и осознанно стремящиеся к переменам, они находятся в переходном состоянии, почти не приближаясь к современным западным моделям 11. Несколько раньше Р.Сейденберг, предсказывая победу рационализма, дал характерис­тику постисторического человека, в образе которого мы дви­жемся из доисторических времен, когда инстинкт доминиро­вал над интеллектом, через переходный период в пости­сторическую эпоху, где интеллект господствует над инстинк­том¹² — прямо как у Заратустры: человек, как веревка над про­пастью, символизирует переход от животного прошлого к гря­дущему супермену. И наконец, в этом перечне возникает тема постиндустриального общества¹³.

¹⁰ The New York Times. November 20, 1970.

11. Это было темой парижского семинара, спонсированного журналом “Daedalus” (9—10 июня 1970 года). Э.Гобсбаум писал о “посттрайбалистских обществах”, доказывая, что общественные классы возникают только на совре­менной стадии развития. См. его эссе: Hobsbawm E. Social History and the History of Society // Daedalus. Winter 1971. P. 36.

¹² См.: Seidenberg S. Post-Historic Man. Chapel Hill (N.C.), 1950.

¹³ Т.Берне из Эдинбурга, хотя и иронизирует по поводу термина “постинду­стриальное общество”, ведет речь о “пострыночном обществе и посторганиза­ционной фазе индустриализма” в своей неопубликованной рукописи: Burns Т. The Rationale of the Corporate System. 1970. P. 50, — подготовленной в рамках гарвардской программы исследования технологии и общества. К этому ряду следует добавить и понятие “постэкономическое”, обозначающее возможность, которую предусматривал Г.Кан для периода, когда доходы станут настолько велики, что стоимость не будет иметь почти никакого практического значения при принятии решений (см. его доклад: Kahn H. Forces for Change in the Final Third of the Twentieth Century. Hudson Institute, 1970). Исходя из логики сло­жившейся ситуации, некоторые радикалы (см. дискуссии в журнале “Social Policy”, том 1, № 1 и 4) говорили о “постдефицитном (post-scarcity) обще­стве”, тогда как Г.Сьёберг и его коллеги упомянули об “обществе постблагосо­стояния (post-welfare society)”. Наконец, сэр Джеффри Виккерс в своей новой книге “Свобода в качающейся лодке” употребляет выражение “постлибераль­ная эра”. Всего в этот каталог можно включить до двадцати различных упот­реблений слова “пост-”, с помощью которого показывается наступление нового этапа развития нашего общества.

 

ДВА ПОСТРОЕНИЯ МАРКСА

Все мы — эпигоны великих мастеров¹⁴. Э.Шилс был совершенно прав, когда выступил недавно со следующим комментарием: “Одна из самых больших трудностей состоит в том, что мы не в состо­янии представить себе ничего, выходящего за пределы основной темы, которая определена великими социологами девятнадцато­го и двадцатого столетий. Тот факт, что концепция постиндуст­риального общества является амальгамой мыслей А. де Сен-Си-мона, О.Конта, А. де Токвиля и М.Вебера, вложенных в наше сознание, свидетельствует, что мы ограничены весьма определен-

¹⁴ Было бы несправедливым и самонадеянным полагать, что все эпигоны А. де Сен-Симона иди К.Маркса собрались под лозунгом, начинающимся с час­тицы “пост-”. Существовали просто дерзкие искатели приключений, которые пытались определить характер новой эпохи в наиболее резкой манере.

Так, Р.Дарендорф в одном из своих недавних наскоков дает характеристи­ку “обществу сервисного класса (a service class society)”. “Социологи дали много названий этому новому обществу: посткапитадистическое и управленческое, праздное и потребительское, развитое индустриальное и массовое общество — таков лишь небольшой их подбор. Следовательно, не будет большого вреда, если дать ему еще одно обозначение и заявить, что Европа полным ходом движется к обществу сервисного класса”. Класс работников сферы услуг, согласно Р.Дарендорфу, состоит преимущественно из “белых воротничков” и особенно про­фессионалов и технических специалистов (см.: Dahrendorf R. Recent Changes in Class Structure // Graubard S.R. (Ed.) A New Europe? Boston, 1964. P. 328).

Зб.Бжезинский пишет о “технетронной эре”, в которой “технология и преж­де всего электроника — отсюда мой неологизм "технетронный" — все больше обусловливают социальные перемены, изменяют нравы, социальную структуру, ценности и глобальное мировоззрение общества”. Он отмечает, что предпочи­тает неологизм “технетронный” “постиндустриальному”, так как первый более точно передает характер основных мотивов изменений в наше время (см.: Brzezinski Zb. Between Two Ages: America's Role in the Technetronic Era. N.Y., 1970. P. 9).

Ж.Эллюль назвал представляемое им общество “технологическим”, М.Мак-Аюэн — “глобальной деревней”, а Б.Гросс (на более обыденном уровне) ведет речь о “мобильной революции”, тогда как популяризатор О.Тоффлер, пораз­мыслив над терминами “трансиндустриальное” и “постэкономическое”, останав­ливается на понятии “супериндустриальное общество”. Под ним подразумева­ется, пишет он, “сложное, быстро развивающееся общество, основанное на са­мой передовой технологии и постматериадистической системе ценностей” (Toffler A. Future Shock. N.Y., 1970. P. 434). На определениях О.Тоффлера, казалось бы, все перестановки и комбинационные идеи, связанные со словом “пост-”, исчерпались.

 

ным кругом лиц, который намного более непроницаем чем ему следовало бы быть”¹⁵.

Одна из фигур, пропущенная, как это ни странно, Э.Шилзом, — это К.Маркс, возможно, потому, что все мы стали пост марксистами. А. де Сен-Симон изображал стадии истории в фор­ме сменяющих друг друга циклических спиралей органических и критических периодов (что предвосхитило идею ideational и sensate mentality у П.Сорокина), а О.Конт видел посдедоватедьно-рационадистское движение общества от теологической к мета­физической, а затем и к научной стадии. Обе эти теории пыта­ются проникнуть в суть явлений, хотя их, может быть, и отодви­нули в сторону, но объектом нашего особого интереса выступает прежде всего К.Маркс. Он связал социальные перемены с обще ственной структурой или институтами (предпочитая их ментальностям и относясь к идеям, рассматриваемым в качестве эпифе­номенов, даже слишком бесцеремонно) и нарисовал схему таких перемен в четкой форме, стремясь раскрыть источники детерми­низма в отношениях между людьми. Не многие из нас решились бы утверждать, что прогнозируемые нами социальные перемены возникают совершенно неожиданно иди проистекают исключи­тельно из проектов, созданных воображением людей. Даже тог­да, когда они первоначально появляются как идеи, их следует воплотить в институты, а изображать социальные перемены схе­матически означает определять изменения характера осевых прин­ципов [общественной организации]. Если в этом случае образу­ется детерминистская модель, которую следует идентифициро­вать, снова придется обратиться к призраку К.Маркса. Желая изобразить стадии развития капиталистического индустриального общества, мы должны начать с марксовых предсказаний. Одна­ко, поступая таким образом, мы сталкиваемся с головоломкой, так как в его прогнозе на будущее присутствуют, как я постара­юсь показать, не одно, а два построения, и именно на эти две дивергентные концепции чутко реагирует большинство теорий социального развития.

В “Капитале” (особенно в главе 23 первого тома — “Истори­ческая тенденция капиталистического накопления”) К.Маркс на-

¹⁵ Shils E. Tradition, Ecology and Institutions in the History of Sociology // Daedalus. Fall 1970. P. 825.

 

чертил свою основную схему социального развития: структура нового общества, заметил он, а именно обобществленная орга­низация производства, находится полностью готовой во чреве старого; она отражает усиливающееся противоречие между обоб­ществленным характером промышленности и “закованным в кан­далы способом производства”, созданным “монополией капита­ла”; происходит поляризация социума, уменьшается число маг­натов капитала, и неуклонно возрастает численность пролетари­ата; характер нового общества становится несовместимым с ка­питалистической формой старого, в конце концов “его оболочка разлетается на куски”, и наступает эпоха социализма. Метафора является биологической, процесс выглядит имманентным, траек­тория развития — односторонней.

И события, конечно, не развернулись подобным образом. Сколь бы ни была сильна социальная притягательность марксизма, мар­ксистские движения оказались наиболее успешными в отсталых, а не в передовых странах. Что еще важнее, социальные структу­ры развитых капиталистических стран эволюционировали по пути, весьма отличавшемуся от предсказанного в первом томе “Капи­тала”. И все же позднее К.Маркс в некоторых разделах третьего тома “Капитала” сумел хотя и мельком, но весьма точно отра­зить характер событий, которые произошли в реальности. Имен­но этот комплекс расхождений между двумя различными схема­ми К.Маркса является отправным пунктом для анализа со­циального развития индустриальных капиталистических стран Запада.

Начнем с первой схемы. Марксов анализ капиталистическо­го процесса в начальной стадии основан на двух сферах производства: крупномасштабной промышленности и сельском хозяй­стве¹⁶. С экспансией капиталистической системы, однако, раз­личие между землей и капиталом, а также между землевладель­ческим и капиталистическим классами исчезает. Их слияние оставляет в обществе два основных класса: капиталистов, вла­дельцев средств производства, и пролетариат. Мы исходим из

¹⁶ В данном случае я придерживаюсь аргументации, выдвинутой Э.Харригом: Harris A. Pure Capitalism and the Disappearance of the Middle Class // Iniirnal of Political Economy. June 1939, — уточняя ее затем отмеченными им отрывками из трудов К.Маркса.

 

того, говорит К.Маркс, что непрерывное распространение ка­питалистического производства поглотит все общество; соответ­ственно остаются только эти два класса. Всякие третьи лица исключаются. Э.Харрис пишет: “...Третьи лица (dritte personen) — это термин, который К.Маркс использовал для обозначения двух разных, но более иди менее родственных ка­тегорий людей. Первая включает таких самостоятельных про­изводителей, как мелкие фермеры, независимые ремесленники, и всех других наследников прежних способов производства, дей­ствующих вне капиталистического процесса как такового. Вто­рая состоит из двух групп: 1) священнослужителей, лавочни­ков, юристов, государственных служащих, профессоров, артис­тов, учителей, врачей и солдат, которые существуют на основе капиталистического процесса, но не участвуют в нем; 2) ком­мерсантов, посредников, биржевых дельцов, торговых работни­ков (“белых воротничков”), управляющих, прорабов и всех дру­гих должностных лиц, которые "выступают от имени капита­ла"”¹⁷.

Почему следует исключить этих третьих лиц? С точки зрения К.Маркса, самостоятельные фермеры и ремесленники находятся вне капиталистического процесса, хотя и воспринимают его ха­рактер. (Как владельцы собственных средств производства они являются капиталистами; как владельцы собственной рабочей силы они — обыкновенные работники.) Так иди иначе с развитием капитализма они будут постепенно исчезать как класс. Артисты, врачи, профессора и другие являются работниками “непроизвод­ственной сферы”. Чтобы быть производительным, труд должен возмещать авансированную капиталистом стоимость новой сто­имостью в форме прибавочного продукта и нового капитала. По­вар или официант, работающие в отеле, являются производитель­ными работниками, так как приносят прибыль его владельцу; как домашние слуги они непроизводительны, даже если им платят заработную плату. Работники непроизводительной сферы полу­чают свой доход из трат двух основных классов, вовлеченных в процесс производства. Если отношения между рабочими и капи-

¹⁷ Harris Л. Pure Capitalism and the Disappearance of the Middle Class. P. 339-340.

 

талистами распространить на медицинское обслуживание, зре­лищный бизнес и образование, то врач, артист и профессор ста­нут получать заработную плату и окажутся субъектами произво­дительного труда.

Во всем этом К.Маркс усматривал модель “чистого капита­лизма”¹⁸. Он писал: “Такая общая норма прибавочной стоимос­ти, — в виде тенденции, как и все экономические законы, — была допущена нами в качестве теоретического упрощения; однако в действительности она является фактической предпосылкой ка­питалистического способа производства, хотя установление ее и тормозится в большей иди меньшей степени практическими пре­пятствиями... Но в теории предполагается, что законы капитали­стического способа производства развиваются в чистом виде. В действительности же всегда имеется налицо лишь некоторое при­ближение”*.

¹⁸ Первым автором, изложившим модель “чистого капитализма”, был Х.Грос­сман (см.: Crossmann H. Das Akkumulations und Zusammensbruchsgesetz des Kapitalistishen Systems. Leipzig, 1929). Аналогичное предположение относительно использования абстрактных понятий высказывает П.Суизи в книге: Sweezey P. The Theory of Capitalist Development. Oxford, 1946. Как писал К.Маркс в автор­ском предисловии к первому тому “Капитала”, “форма стоимости, получающая свой законченный вид в денежной форме, очень бессодержательна и проста. И, тем не менее, ум человеческий тщетно пытался постигнуть ее в течение более чем 2000 лет, между тем как, с другой стороны, ему удался, по крайней мере приблизительно, анализ гораздо более содержательных и сложных форм. Поче­му так? Потому что развитое тело легче изучать, чем клеточку тела. К тому же при анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни хи­мическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции. Но то­порная форма продукта труда, или форма стоимости товара, есть форма эконо­мической клеточки буржуазного общества. Для непосвященного анализ ее по­кажется просто мудрствованием вокруг мелочей. И это действительно мелочи, но мелочи такого рода, с какими имет дело, например, микроанатомия” (Marx К Capital. Vol. 1. Chicago, 1906. P. 12 [перевод этой цитаты приводится по: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. 23. С 5—6]). К.Маркс развил данную идею в незавершенном эссе “Метод политической экономии”, опубли­кованном в качестве приложения к работе: Marx К. Contribution to the Critique nt Political Economy. Chicago, 1906.

* Marx K. Capital. Vol. 3. Chicago, 1909. P. 206 [перевод этой цитаты при­водится по: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. 25. Ч. I. С. 191— 1Ч2.].

 

Таким образом, допущение “чистой формы” является основ­ным для марксова анализа. Он предполагает, что все некапитали­стические сферы производства либо будут устранены в результа­те расширения системы, либо окажутся подчиненными ей. Рас­сматривается ли капиталистический процесс с точки зрения то­варов или исходя из распределения дохода, “существуют только два исходных пункта: капиталист и рабочий. Третьи лица всех категорий иди должны получать деньги от этих двух классов за какие-нибудь услуги, или в форме ренты, процента и т.д.”*.

В рамках отношений капиталистов и рабочих наблюдается сложный процесс, представляющий собой “абсолютный, все­общий закон капиталистического накопления”. Поступатель­ное накопление капитала ведет к его концентрации и центра­лизации в руках “гигантских промышленных предприятий” пре­имущественно за счет “многих мелких капиталистов, капита­лы которых отчасти переходят в руки победителя, отчасти по­гибают”**. С другой стороны, имеет место непропорциональ­ное использование постоянного капитала по сравнению с пе­ременным капиталом иди трудом. Это создает относительное “избыточное население” благодаря вытеснению рабочей силы и вызывает падение нормы прибыли. (“Норма прибыли пони­жается не потому, что рабочего меньше эксплуатируют, а по­тому, что вообще применяется относительно меньше труда по сравнению с применяемым капиталом***). Из этого вытекает грандиозная мистерия экономического апокалипсиса: “...Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов немногими, развивается кооперативная форма процесса труда в постоянно растущих размерах, развивается сознательное техническое применение науки... втягивание всех народов в сеть мирового рынка... Вместе с постоянно умень­шающимся числом магнатов капитала... растет и возмущение