Конкретные приемы обсуждаются в разделе о технологическом прогнози­ровании в главе 3. 4 страница

 

ставдяет собой подлинно правящего класса; возрастание роли менеджеров означало утрату преемственности власти специфи­ческой группы. Преемственность власти базировалось на [на­следовании] институционального статуса. Сегодня же управле­ние находится в руках технической интеллектуальной элиты, включающей корпоративных менеджеров и политический директорат, которые ныне занимают верхние строчки институцио­нальной иерархии. Индивидуумы и семьи уходят, институцио­нальная власть остается⁴⁰.

Вторым шагом была серия моих изысканий для журнала “Форчун” в начале 50-х годов об изменяющемся составе рабочей силы; при этом особо подчеркивалось уменьшение численности непос­редственно занятых в производственных операциях работников по отношению к управленческому и вспомогательному персона­лу предприятия, а также доле технических и профессиональных служащих в обществе в целом. В этой сфере было очевидным влияние книги К.Кдарка “Условия экономического прогресса”, однако еще более меня впечатлила несправедливо забытая статья П.Хатта и Н.Фута, опубликованная в журнале “American Economic Review” в мае 1953 года, которая не только совершенствовала категорию “третичного сектора”, как она была дана К.Кдарком (в частности, выделялись “четвертичный” и “пятеричный” сек­тора), но и связывала изменения в структуре занятости с харак­теристиками социальной мобильности. Исследуя изменения в секторах и виды занятости, П.Хатт и Н.Фут выделили как наи­более важную тенденцию к профессионализации труда и подчер­кнули решающее значение “пятеричного”, иди интеллектуально­го, сектора.

Третьим фактором, воздействовавшим на меня, стала трак­товка И.Шумпетером технологии как открытого континуума (впоследствии развитая в различных исследованиях А.Коула, Ф.Реддиха и Х.Айткена в Гарвардском центре исследований пред­принимательства в 50-х годах)⁴¹. Идеи Й.Шумпетера, переосмыс­ленные в начале 60-х, приковали мое внимание к проблеме техно-

⁴⁰ Очерк воспроизведен во второй главе книги “Конец идеологии”. Доводы

подробно изложены в следующей главе — “Существует ли в Америке правящий класс?”.

⁴¹ См.: Schumpeter J. Capitalism, Socialism and Democracy. N.Y., 1942. P. 118.

 

логического прогнозирования. Капиталистическое общество спо­собно упорядочивать рост, когда оно находит способы институционализировать механизм накоплений и кредитования, обращая их в инвестиции. Одной из проблем постиндустриального обще­ства может стать потребность сгладить неопределенность буду­щего некоторыми средствами “картографирования” открытого океана [технологий]. Различные оценки технологического про^' гнозирования в 60-е годы (суммированные Э.Янтшем в его рабо­те “Перспективы технологического прогнозирования”*), дока­зывали возможность этого.

Наконец, в перечне оказавших на меня влияние работ я бы выделил эссе физика и историка науки Дж.Холтона, открывшего мне значение теоретического знания в его меняющемся отноше­нии к технологии, а также кодификации теории как основы но­вовведений не только в науке, что он непосредственно демонст­рировал, но также в технологии и экономической политике. Ра­бота Дж.Холтона — мастерская демонстрация развития науки как набора кодификаций и отраслей знания⁴².

Вначале я изложил многие из этих идей, употребляя термин “постиндустриальное общество”, в серии лекций на Задьцбургском семинаре в Австрии детом 1959 года. Упор тогда я делал на подвижки в секторах и на переходе от товаропроизводящего общества к сервисной экономике. Весной 1962 года я написал обширный доклад для форума в Бостоне, озаглавленный “Пост­индустриальное общество: гипотетический взгляд на Соединен­ные Штаты в 1985 году и далее”. В нем акцент сместился на решающую роль “интеллектуальной технологии” и науки как в современных социальных переменах, так и в формировании ба­зовых черт постиндустриального общества. Хотя доклад не был опубликован, он широко распространялся в академических и пра­вительственных кругах⁴³. Его вариант был представлен зимой

41. См.: Jantsch E. Technological Forecasting in Perspective. Paris, OECD, 1967.

⁴² См.: Holton G. Scientific Research and Scholarship: Notes Toward the Design of Proper Scales // Daedalus. Spring 1962.

⁴³ Я не хотел публиковать доклад в то время, поскольку чувствовал, что идея еще не сформулирована в законченной форме. Разделы доклада, распрост­ранявшиеся на форуме, были напечатаны без моего разрешения популярным журналом “Current” и деловым изданием “Dun's Review”, откуда непонятным образом перекочевал в отрывках в монографию о формирующих постиндустри­альное общество научных и технологических революциях, изданную Чехосло­вацкой академией наук. Степень распространенности доклада в правительствен­ных кругах, особенно в Департаменте науки и технологии, была отмечена в статье в журнале “Science” от 12 июня 1964 года, стр. 1321.

 

1962/63 года на семинаре по проблемам технологии и социальных изменений в Колумбийском университете и опубликован в со­кращенном виде год спустя в сборнике, изданном под редакци­ей Э.Гинзберга. Центральное место университетов и интеллек­туальных организаций как институтов постиндустриального об­щества было темой, развитой мною в 1966 году в книге “Рефор­мирование общего образования” (по этой причине я опускаю раздел об университетах в настоящей работе). Акцент на кон­цептуальные схемы возник в связи с моей работой в качестве председателя Комиссии по 2000 году в ходе определения рамок анализа будущего американского общества. В некоторых напи­санных мною тогда памятных записках рассматривались кон­цепции национального общества, коммунального общества и постиндустриального общества как средства осмысления изме­нений, вызванных в США революциями в транспорте и комму­никациях, требованиями различных групп по расширению сво­их прав, ростом значения принимавшихся вне рыночной систе­мы приоритетов государственных решений, а также формиро­вавшимся центральным значением теоретического знания и ис­следовательских учреждений. Идея об осевых структурах воз­никла на основе моих попыток в более теоретизированной фор­ме разобраться в проблемах происходящих в обществе перемен и является основой того обобщения теорий социальных измене­ний, которое предпринимается мною ныне для Фонда Рассела Сэйджа⁴⁴.

⁴⁴ О более ранних вариантах см.: Ginzberg E. (Ed.) Technology and Social Change. N.Y., 1964. Ch. 3; Bell D. The Reforming of General Education. N.Y.,1966; Bell D. (Ed.) Toward the Year 2000. Boston, 1968. Тезисы о различных аспектах природы постиндустриального общества (вошедшие в пятую и шестую главы настоящей работы) были представлены в Сиракузах и во время празднования 75-й годовщины Калифорнийского технологического института. Эти материа­лы были помещены в издании: Hutchings E., Hutchings E. (Eds.) Scientific Progress and Human Values. Proceedings of the 75^th Anniversary of the California Institute of Technology. N.Y., 1967, и сборнике: Gross B.M. (Ed.) A Great Society. N.Y., 1968. Статья: Bell D. The Notes on Post-Industrial Society // Public Interest. 1967. No 6 & 7 — является сокращенным вариантом докладов, сделанных в Калифорнийском технологическом институте и в Сиракузах.

 

Мне задавали вопрос, почему я назвал эту гипотетическую концепцию “постиндустриальным обществом”, а не обществом знания, иди информационным обществом, или обществом про­фессионалов, хотя каждый из этих терминов описывает значи­мые черты нарождающегося состояния. В то время я, безус­ловно, находился под влиянием Р.Дарендорфа, в своей работе “Класс и классовый конфликт в индустриальном обществе” писавшего о “посткапиталистическом” обществе, и У.Ростоу, предложившего в “Ступенях экономического роста” понятие “постзрелой” экономики⁴⁵. Смысл идеи был (и остается) в том, что мы являемся свидетелями масштабного исторического из­менения западных обществ, в ходе которого старые обществен­ные отношения (основанные на собственности), властные структуры (сконцентрированные на узких элитах) и буржуаз­ная культура (базирующаяся на принципах экономии и отло­женного удовлетворения) подвергаются быстрой эрозии. Ис-

 

⁴⁵ Вопрос об интеллектуальном приоритете всегда связан с интригующими поворотами. В заметках и таблицах, распространенных среди участников семи­нара в Зальцбурге в 1959 году, я писал: “Придуманный мною термин 'постинду­стриальное общество' обозначает общество, которое перешло от стадии товаро-производства к стадии сервиса”. Я использовал термин “постиндустриальный” в противоположность “посткапитадистическому”, введенному Р.Дарендорфом, поскольку я занимался анализом изменений в секторах экономики, а он изучал роль отношений власти и подчинения на производстве. Впоследствии я обнару­жил, что Д.Рисман употреблял выражение “постиндустриальное общество” в эссе: Riesman D. Leisure and Work in Post-Industrial Society // Larrabee E., Meyersohn R. (Eds.) Mass Leisure. Glencoe (111.), 1958. Д.Рисман применял по­нятие “постиндустриальный” для обозначения досуга в противоположность тру­ду, но ни в каких последующих работах не развивал данную тему или это поня­тие. Вполне возможно, что в то время я читал его эссе и проникся терминоло­гией, хотя и использовал ее в совсем ином контексте. По иронии судьбы, я совсем недавно обнаружил, что аналогичная фраза содержится в названии кни­ги А.Пенти: Penty A. Old Worlds for New: A Study in the Post-Industrial State. L.,1917. Пенти, хорошо известный в свое время представитель Социалистичес­кой гильдии и последователь У.Морриса и Дж.Раскина, критиковал “государ­ство досуга” как коллективистское и ассоциируемое с “государством рабов” и призывал к возврату к децентрализованному, состоящему из небольших ремес­леннических мастерских обществу облагораживающего труда, которое и назы­валось им “постиндустриальным государством”!

 

точники переворота имеют научную и технологическую при­роду, но являются также культурными, поскольку, как я пола­гаю, культура обрела в западном обществе автономный харак­тер. Какими будут эти новые общественные формы, не совсем ясно. Маловероятно, что они обретут единство экономической системы и структурную цельность, присущие капиталистиче­ской цивилизации с середины XVIII до середины XX века. Упот­ребление префикса “пост-” указывает, таким образом, на то, что мы живем в переходный период.

Я использовал идею постиндустриального общества в течение почти десяти дет, и в последние годы она вошла в широкий обо­рот, хотя и с оттенками значений, нередко отличающимися от моих собственных. Поэтому представляется уместным отметить некоторые их этих различий.

Г.Кан и Э.Винер в книге “Год 2000”⁴⁶ употребляют понятие “постиндустриальное общество” как центральный мотив, но при­дают ему почти исключительно экономическое значение (в их сравнительной таблице оно соответствует обществу, сменяющему общество массового потребления). Они рисуют столь изобиль­ный социум (душевой доход в нем удваивается каждые 18 лет), что труд и производительность теряют свою значимость, а ус­корение перемен приводит к “аккультурационной” травме или шоку. Г.Кан и Э.Винер допускают “постэкономическое обще­ство”, в котором отсутствует редкость благ и единственной про­блемой является то, как совладать с их изобилием. Однако “пост­экономическая” концепция не содержит логического смысла, ибо предполагает ситуацию, в которой или отсутствуют издержки [по созданию] чего бы то ни было (а экономика между тем есть управление издержками), или ресурсы являются безграничны­ми. Некоторое время тому назад шли разговоры о “тройной революции”, в результате чего “кибернизация” принесет “пол­ный рог изобилия товаров”. Теперь мы слышим разглагольство­вания об опустошенной планете и необходимости “нулевого экономического роста”, если мы не хотим катастрофического

⁴⁶ Основная дискуссия приведена в главе 4 — “Постиндустриальное обще­ство в стандартном мире”, особенно на стр. 186—189; см.: Kahn H., Wiener A.J. The Year 2000. N.Y., 1967. Работа первоначально появилась в качестве томов II и На Рабочих материалов Комиссии по 2000 году.

 

загрязнения или безнадежного истощения всех мировых ресур­сов. Оба этих апокалиптических подхода, я думаю, неверны.

Збигнев Бжезинский считает, что нашел точное определение будущего через неологизм “технетронное общество”*, которым он называет “общество, формирующееся в своих культурных, пси­хологических, социальных и экономических аспектах под воз­действием технологии и электроники, особенно в области компь­ютерной техники и коммуникаций”⁴⁷. Этой формулировке при­сущи два недостатка. Во-первых, неологизм Зб.Бжезинского пе­ремещает фокус изменений с теоретического знания на практи­ческое применение технологии, хотя в своем изложении он ссы­лается на многие разновидности знания, абстрактного и приклад­ного — от молекулярной биологии до экономики, которые име­ют важнейшее значение в новом обществе. Во-вторых, идея “фор­мирования” природы, или доминирующая роль “технетронных” факторов, предполагает технологический детерминизм, который опровергается подчинением экономики политической системе. Я не считаю, что социальная структура “детерминирует” другие аспекты общества; скорее можно говорить, что изменения в со­циальной структуре (достаточно предсказуемые) выдвигают про­блемы управления и ставят вопросы перед политической систе­мой (чья реакция куда менее ясна). И, как я уже отмечал, я уве­рен, что нынешняя автономия культуры привносит изменения в стиль жизни и в ценности, которые не проистекают из перемен в самой социальной структуре.

Другая группа авторов, таких, как К.Кенистон и П.Гудмен, использовала термин “постиндустриальное общество”, что­бы обозначить серьезную подвижку ценностей значительной массы молодежи, которая, как пишет К.Кенистон, стремится к “поиску мира, расположенного по ту сторону материализма, к отказу от карьеризма и стяжательства”. П.Гудмен полагает,

* Следует отметить, что Зб.Бжезинский использует понятие “технетрон­ное общество”, происходящее от греческого “techne”. В советских переводах и работах российских обществоведов данное понятие странным образом превра­тилось в “технотронное общество”, которое использовалось весьма широко, но не в полной мере отражает позицию автора. — Примечание редактора.

⁴⁷ Brzezinski Zb. Between Two Ages: America's Role in the Tehnetronic Era. N.Y., 1970. P. 9.

 

что наблюдается поворот в сторону “экономики личного само­обеспечения”, независимой от эксцессов машинной цивилизации⁴⁸. Остается лишь убедиться, существуют ди реальные осно­вания для подобных импульсов⁴⁹. Я полагаю, что в настоящее время налицо радикальное разобщение между общественной структурой и культурой, но истоки этого глубоко лежат в анти­буржуазном характере модернистского движения и проявляют себя в гораздо более дифференцированном виде, чем лишь в импульсивности молодежного движения⁵⁰.

И, наконец, тема постиндустриального общества появилась также в работах ряда европейских неомарксистов, таких, как Р.Рихта, С.Малле, А.Горц, А.Турен и Р.Гароди, подчеркивавших решающую роль науки и технологии в преобразовании индуст­риальной структуры и тем самым ставивших под вопрос “пред­начертанную” рабочему классу роль носителя исторических из­менений в обществе. Их труды породили множество теорий, так или иначе акцентирующих внимание на соединении науки и тех­нического персонала с “передовым” рабочим классом, а также идею о “новом рабочем классе”, состоящем главным образом из технически подготовленного персонала⁵¹. Хотя все эти исследо­ватели почувствовали настоятельность структурных перемен в обществе, они оказались теологически нудными в своих дебатах

^4в См.: Keniston К. Youth and Dissent. N.Y., 1971; особенно главу “Вам надо вырасти в Скарсдейде”. Для ознакомления с идеями П.Гудмена см. предисло­вие к книге: Nearing H., Nearing S. Living the Good Life. N.Y., 1971. П.Гудмен близок во взглядах А.Пенти и его идее общества ремесленной гильдии. Недавно ряд молодых ученых утверждал, что “значительные группы населения западных обществ вышли за пределы стадии [обеспечения средств к существованию]”;

эти исследователи употребляют концепцию постиндустриального общества для обозначения ситуации, когда группы людей не зависят прямо от ценностей эко­номического благосостояния”; см., например: Inglehart R. The Silent Revolution in Europe: Intergenerational Change in Post-Industrial Societies // American Political Science Review.1971. December. P. 991-1017.

⁴⁹ О растущем консерватизме каждого нового радикального поколения см.:

Lipset S.M., Ladd E.G., Jr. College Generations — from the 1930s to the 1960s // Public Interest. No. 25 (Fall 1971).

⁵⁰ Эта тема присутствует в концепции Л.Тридлинга о “протестной культу­ре”; см.: Trilling L. Beyond Culture. N.Y., 1965.

⁵¹ Теория Р.Рихты и его группы из Чехословацкой академии наук рассмат­ривается в главе 1, а концепция А.Горца и С.Мадде — в главе 2.

 

о “старом” и “новом” рабочем классе, поскольку они ставили целью не столько вскрыть подлинные социальные сдвиги, сколь­ко “спасти” марксистскую концепцию общественных изменений и ленинские представления об их движущих силах. Однако идео­логический кризис вполне реален. Если налицо эрозия рабочего класса в постиндустриальном обществе, то как сохранить марксово видение общественных перемен? И если рабочий класс не наследует мир (а, напротив, сужается), то как оправдать дикта­туру пролетариата и роль коммунистической партии как аван­гарда рабочего класса? Невозможно спасти теорию, настаивая на том, что почти каждый гражданин является теперь представи­телем “нового рабочего класса”⁵².

ПЛАН КНИГИ

Шесть глав этой книги взаимосвязаны, как я подчеркивал, через анализ различных тем, которые связаны подобно вращающимся шестеренкам и потому не предполагают линейного изложения аргументов.

В первой главе рассматриваются теории общественного раз­вития в зрелом индустриальном обществе. Анализ с необходимо­стью начинается с работ К.Маркса, но в двух весьма необычных ракурсах. Общепринятый взгляд на будущее капитализма почер­пнут из первого тома “Капитала”, в котором К.Маркс предска­зал централизацию производства, поляризацию общества на два класса и неизбежный экономический кризис капиталистической системы. Но гораздо меньше известно о весьма отличающейся схеме общественного развития, которую он изложил в виде от­дельных элементов в третьем томе; там он предвидел отделение собственности от контроля в управлении предприятиями, воз-

⁵² Было бы чрезмерным упрощенчеством настаивать на том, что, поскольку остается все меньше независимых предпринимателей и индивидуально занятых профессионалов, все лица, получающие зарплату, сплошь принадлежат к рабо­чему классу. Поскольку большинство работников получают теперь оклады и их труд не оплачивается повременно иди поштучно, то как можно призывать к “диктатуре класса оплачиваемых работников”? И по отношению к кому может осуществляться подобная диктатура?

 

яикновение административного класса “белых воротничков”, число которых может стать непропорционально большим по срав­нению с рабочим классом, а также новые источники капитала через централизацию банковской системы. Развитие капитализ­ма в реальности пошло по второй схеме К.Маркса, а не по пер­вой. Различие же между моделями заключено в том, что в первом томе он обосновывал “чистую” теорию капитализма, упрощен­ную модель, не учитывавшую многих черт реальности; в третьем же анализировались фактические эмпирические тенденции.

Вторая причина, делающая К.Маркса и ныне актуальным, со­стоит в его взгляде на экономическую субструктуру общества — способ производства, в котором он выделял две части: производ­ственные отношения (собственность) и производительные силы, иди технику производства (машины). С развитием капитализма, считал он, общественные отношения выйдут на первое место и приведут к бескомпромиссной классовой борьбе. Однако в реаль­ности такая поляризация не произошла, а наиболее важным стал упор на технику и индустриализацию. Теория индустриального общества, наиболее успешно развитая Р.Ароном, возникает из этого второго аспекта марксовой теории способа производства.

Теории общественного развития на Западе — концепции В.Зомбарта, М.Вебера, Э.Ледерера, И.Шумпетера, Р.Арона — являются, как я пытаюсь показать, “диалогами” с различными схемами К.Маркса. Существенное расхождение наблюдается в теории бюрократии, мастером которой был М.Вебер. Для него социализм и капитализм — не противоположные системы, а два императива функциональной рациональности, два варианта од­ного и того же социального типа, бюрократии. Промышленное развитие Советского Союза соответствовало марксовому мерилу “техники”, но шло по линии бюрократического развития, пред­сказанного М.Вебером. Конфронтация с бюрократией и с но­вым, порождаемым ею классом была проблемой для Л.Троцкого, столкнувшегося с плодами русской революции.

Сегодня обе системы — западный капитализм и советский социализм — оказались перед лицом научных и технологических изменений, революционизирующих общественную структуру. Коммунистические теоретики делали вид, что не замечают по­следствий этих перемен, за исключением замечательного иссле­дования Р.Рихты из Чехословацкой академии наук, появившего­

ся во время Пражской оттепели. Вопреки большинству коммуни­стических теоретиков, Р.Рихта признавал возможность конфликта “интересов”, если не “классов”, в отношениях между новой на­учно-профессиональной прослойкой и рабочим классом в социа­листическом обществе.

Принимая модель индустриального общества в качестве об­щего типа социального развития западных обществ, автор в пер­вой главе описывает основные различия между доиндустриаль-ным, индустриальным и постиндустриальным обществами в ка­честве основы для сравнительного анализа социальных структур. В заключительном ее разделе излагается общий взгляд на кон­цепцию постиндустриального общества, который развивается в последующих главах.

Во второй главе на примере Соединенных Штатов исследу­ются два из пяти главных компонентов постиндустриального общества: переход от производства товаров к оказанию услуг и изменения в сфере занятости, благодаря которым профессиональ­ный и технический класс становится доминирующей группой в постиндустриальном обществе. В этом контексте изучается ряд тем, касающихся будущего рабочего класса: теория “нового ра­бочего класса”, историческая мощь тред-юнионизма как силы “синих воротничков” и его растущие трудности в достижении новых целей, таких, как контроль за трудом в сложных условиях сервисной экономики и иностранной конкуренции.

В третьей главе рассматриваются измерения знания и техно­логии. Первоначальная проблема, проистекающая из их меняю­щейся природы, связана со скоростью перемен. Существуют мно­гочисленные заблуждения насчет этой идеи, поскольку немногие люди способны точно определить, что именно изменяется. С точки зрения технологии более существенная перемена была, вероятно, привнесена в жизнь людей в XIX веке железной дорогой, парохо­дом, электричеством и телефоном и в начале ХХ-го радио, авто­мобилем, кино, авиацией, скоростными лифтами, а также телеви­дением и компьютером — главными технологическими новше­ствами, внедренными за последние 25 лет. Реальный эффект “ско­рости перемен” наступил не в результате действия различных технологических нововведений, а вследствие сузившихся рамок социума, что объединило изолированные районы и классы в об­щество и активизировало контакты и общение между людьми через

революцию в коммуникациях и транспорте. Но наряду с большей взаимозависимостью наступило изменение в масштабах — рост городов, увеличение организаций, расширение политической аре­ны, что вдохнуло в людей чувство большей беспомощности в кру­гу крупных объединений и усилило контроль центра за деятель­ностью любой организации. Важнейшая социальная революция второй половины XX века связана с попытками справиться с “мас­штабностью” при помощи нового технологического инструмен­тария, будь то поступающая в “реальном времени” компьютер­ная информация иди новые разновидности количественного про­гнозирования.

В этой связи в третьей главе предпринимается попытка опре­делить “знание”: проанализировать природу его экспоненциаль­ного роста; найти реальные пути, на которых оно развивается че­рез ответвления; дать понятие технологии, измерить ее рост и ука­зать способы технологического прогнозирования. Вторая часть главы представляет собой попытку в деталях изобразить статис­тическими методами структуру класса носителей знаний — рас­пределение рабочей силы между профессиями и тенденции в этой области — и исследовать привлечение ресурсов для технической деятельности, то есть распределение денег в области научно-ис­следовательских разработок.

Частная корпорация в капиталистическом обществе (или пред­приятие в социалистической экономике) предназначена оставать­ся главным типом организаций вплоть до конца столетия. Если пользоваться в обоих случаях логикой фирмы — логикой функци­ональной рациональности, — следует не говорить о капитализме иди социализме, а поразмышлять о способах “экономизации” и “социодогизации”, которые присутствуют в обеих системах. Каж­дый из них “логически” отвечает определенной задаче. Способ “экономизации” ориентирован на функциональную эффективность и на управление вещами (и людьми, воспринимаемыми как вещи). Способ “социологизации” устанавливает более широкие критерии, но это с необходимостью предполагает потерю эффективности, сокращение производства и иные издержки, следующие за внедре­нием неэкономических ценностей. В контексте Соединенных Шта­тов в четвертой главе исследуется логика этих двух способов и доказывается, что поддержание баланса между ними есть важней­шая проблема постиндустриального общества.

Постиндустриальное общество является такой социальной организацией, где принятие решений с необходимостью стано­вится более осознанным. Главной проблемой выступает здесь определение социальных задач, которые четко отражали бы “ран­жирование” предпочтений самими индивидами. Парадокс Кондорсе, в том виде, как он изложен К.Эрроу, гласит, что теорети­чески выбор между социальным развитием и благосостоянием сделать невозможно. Поэтому остается одно — нахождение ком­промисса в переговорах отдельных групп. Но чтобы договари­ваться, надобно знать возможные выгоды и иметь представление о социальных издержках. В настоящее время у общества нет ме­ханизмов, позволяющих вести учет социальных расходов и выве­рять социальные цеди. В пятой главе рассматривается адекват­ность наших концепций и нашего инструментария социального

планирования.

Итак, значение постиндустриального общества определяется тем,что:

1) оно укрепляет роль науки и знания как основной институ­циональной ценности общества;

2) делая процесс принятия решений более техническим, оно все непосредственнее вовлекает ученых иди экономистов в поли­тический процесс;

3) углубляя существующие тенденции в направлении бюрок­ратизации интеллектуального труда, оно вызывает к жизни на­бор ограничителей традиционных определений интеллектуальных интересов и ценностей;

4) создавая и умножая техническую интеллигенцию, оно под­нимает серьезнейший вопрос отношения технического интеллек­туала к гуманитарному собрату.

Суммируя, можно сказать, что возникновение нового социу­ма ставит под вопрос распределение богатства, власти и статуса, что имеет фундаментальное значение для любого общества. Те­перь богатство, власть и статус не являются мерилами класса, а становятся ценностями, к которым стремятся и которые обрета­ют классы. Классы создаются в обществе по основным осям стра­тификации, а ими в западном обществе являются собственность и знание. Наряду с ними существует политическая система, ко­торая все больше управляет обоими и порождает временные эли­ты (в том смысле, что среди их членов не существует преемственности власти через занимаемую должность, подобно преемственности семьи или класса по признаку собственности и дифферен­циальным преимуществам, вытекающим из принадлежности к меритократии).

В шестой главе рассматривается главным образом связь между принятием технократических и политических решений. Вопреки мечтаниям первых технократов, которые, подобно Сен-Симону, надеялись, что ученые будут править миром, становится ясно: по­литические решения являются в обществе центральными, и отно­шение знания к власти есть отношение подчиненности.

Любая новая рождающаяся система возбуждает враждебность со стороны тех, кто чувствует в ней угрозу для себя самих. Глав­ная проблема нарождающегося постиндустриального общества заключена в конфликте, который обусловлен принципом мери­тократии, служащим главным мерилом при определении соци­ального статуса. Поэтому противостояние популизма и эдитизма, теперь уже очевидное, становится вопросом политики. Вто­рой круг проблем проистекает из столкновения исторически сло­жившейся независимости научного сообщества и его традицион­ной автономии с его растущей зависимостью от правительства как в средствах, выделяемых на исследовательские работы, так и в постановке задач, которые оно призвано выполнять. Эти воп­росы все чаще поднимаются в университетах, которые становят­ся ведущими учреждениями постиндустриального общества. И наконец, существуют серьезнейшие трения между культурой, чье осевое направление — антиинституциональность и антиномич-ность, и социальной структурой, которая управляется способами экономизации и технодогизации. Именно последние составляют в конечном счете наиболее фундаментальную проблему постин­дустриального общества. Эти вопросы изложены в Эпилоге.