Конкретные приемы обсуждаются в разделе о технологическом прогнози­ровании в главе 3. 10 страница

 

⁶⁸ Наиболее важное исследование изменившегося характера деятельности частной корпорации принадлежит Р.Маррису (см.: Morris R. The Economic Theory of “Managerial Capitalism”. N.Y., 1964), который доказывает, что основ­ной целью управляющих является не максимизация прибыли, а “устойчивый темп роста”, направленный прежде всего на увеличение активов. В действи­тельности мотивы управляющих даже сильнее воздействуют на черты компа­нии, чем характер рынка. Работа Р. Марриса служит основой для более попу­лярного изложения подобных же идей Дж.К.Гэдбрейтом в книге “Новое инду­стриальное общество” (см.: Galbraith J.K. The New Industrial State. N.Y., 1967). Гипотеза Р.Марриса анализируется и развивается рядом видных экономистов в книге: Marris R., Wood A. (Eds.) The Corporate Economy. Cambridge (Ma.), 1971. Что касается Советского Союза, то лучшим исследованием роди управля­ющих, сталкивающихся лицом к лицу с политическими “надсмотрщиками”, яв­ляется работа: Azrael J. Managerial Power and Soviet Politics. Cambridge (Ma.), 1966.

 

плановых заданий, распределения ресурсов по секторам и т.д. Но это скорее помогает определить рамки теории революции управ­ляющих, чем способствует ее принятию в качестве лейтмотива всех структурных изменений в западном обществе.

Хотя схематичная и радикальная теория революции управля­ющих, сформулированная Дж.Бёрнхемом (“Марксом для менед­жеров”, как его язвительно называли Герт и Миддс), так и не получила признания в социологии, идея о том, что Советский Союз превратился в новую разновидность общества, ни капита­листическую, ни социалистическую, была широко подхвачена социалистами и марксистами несталинистского толка в 40-е и 50-е годы и стала одной из основных причин разочарования в прежних идеологиях, характерного для того периода.

Тема трансформации советского общества в новый социальный тип нашла свое популярное выражение в 1957 году в работе М.Джидаса “Новый класс”. Книге не хватало теоретической утон­ченности Л.Троцкого, ее автор уклонялся от сложных аналити­ческих проблем, поставленных более ранними марксистскими авторами (такими, как Р.Гильфердинг, С.Шварц, Югов, Чидига, К.Мейер, Ивон), предпринявшими первые попытки статистиче­ского анализа классовых и профессиональных трендов в совет­ском обществе. Тем не менее работе сопутствовал успех по трем причинам: она была написана в тюрьме (и тайно передана отту­да) одним из бывших самых высокопоставленных коммунистов послевоенного периода, вице-президентом Югославии, исключен­ным из партии в 1954 году за призыв к “демократизации”; она пышла в свет вскоре после венгерской революции, которая поро­дила у многих социалистов надежду на то, что советская систе­ма, как это ни удивительно, начала давать трещины; и, наконец, п- упрощенные разоблачения велись с высоконравственных позиций, что выглядело весьма привлекательным.

М.Джидас с самого начала заявил, что его анализ относится главным образом к коммунистическому обществу, единственно­му, с которым он знаком. (“Я не претендую на знание иного мира, кроме коммунистического, в котором я имел счастье или несчастье жить”.) “Очень трудно, если вообще возможно, опре­делить границы нового класса и установить личности его чле­нов”, — пишет он. Однако можно утверждать, что новый класс состоит из тех, кто имеет особые привилегии и обладает эконо­мическими преимуществами вследствие удерживаемой ими мо­нополии на административную власть. Тем не менее, поскольку источником привилегий является власть партии, ядро нового клас­са составляет политическая бюрократия, а не хозяйственные ме­неджеры. Сама модель партии как организации профессиональ­ных революционеров предвосхищала появление этой новой стра-ты. Если в предшествующих обществах новые классы добивались власти после того, как завершалось создание новых экономиче­ских структур, в коммунистическом мире произошло обратное. Новый класс “пришел к власти не для того, чтобы завершить создание нового экономического строя, а затем, чтобы устано­вить собственный порядок и таким образом утвердить свою власть над обществом”.

Касаясь идеи революции управляющих, М.Джилас пишет: “Важно отметить коренное отличие рассматриваемых здесь по­литических бюрократий от тех, которые возникают вследствие любой экономической централизации”. В каждом развитом об­ществе появляется сдой “белых воротничков” и “функционеров”, которые могут превратиться в особую социальную страту. Но хотя “такие функционеры имеют много общего с коммунисти­ческими бюрократами... они не идентичны”. Над бюрократами в некоммунистических странах “стоят политические деятели, обыч­но выборные, иди собственники капитала, тогда как над комму­нистами нет ни хозяев, ни собственников”. В этом мире “прави­тельство и управляет государственной собственностью, и распре­деляет ее. Новый класс или его исполнительный орган — партий­ная олигархия — действует как собственник и является собствен­ником. Самое реакционное буржуазное правительство едва ли может мечтать о подобной монополии в экономике”⁶⁹.

⁶⁹ D;i;os M. The New Class. N.Y., 1957. P. V, 38-39, 43-44, 207. В ходе продолжительной дискуссии по поводу анализа М.Джидаса прозву­чало одно странное обвинение. В 1958 году в ноябрьском выпуске политическо­го журнала “Le Contrat Social”, выходившего раз в два месяца в Париже под редакцией Б.Суварина, появилась статья Ж.Энейна под названием “Бруно Р. и "новый класс"”, в которой утверждалось, что идеи М.Джиласа почерпнуты из книги “Бюрократизация мира”. К несчастью, писал Ж.Энейн, Бруно Р. умер.

В мартовском выпуске “Le Contrat Social” за 1959 год были опубликованы два связанных с этим письма — одно от самого Бруно Р., пребывавшего в доб ром здравии, другое — от Х.Дрейпера, бывшего редактора газеты “Labor Action”, придерживавшейся шахтмановской ориентации. Бруно Р., обозначивший свое полное имя — Бруно Рицци, лишь отрывочно упомянул о написании книги и ничего не поведал о себе. Он заметил, что впервые рассказал Л.Троцкому, “которого любил и даже считал учителем”, о своих идеях в 1938 году. Он также обвинил Бёрнхема в плагиате мыслей его книги, из которой тот взял только “негативные аспекты”.

Между тем в письме Х.Дрейпера впервые сообщались некоторые биографи­ческие данные об этой странной личности. Х.Дрейпер, член шахтмановской груп­пы, долгое время искал и наконец в 1948 году достал экземпляр книги Бруно Р. В том же году он поместил в журнале “The New International” единственный полный обзор работы Бруно Р. В 1956 году Х.Дрейпер совершенно неожиданно получил письмо из Италии, подписанное Бруно Рицци, который представился ему как автор книги. Он прочитал статью в “The New International” только через восемь лет после ее опубликования и с удивлением обнаружил, что группа социалистов увлекается изложенной в его книге теорией. В апреле 1958 года Х.Дрейпер вместе с женой, будучи тогда в Европе, нанесли визит Б.Рицци. Открылась странная картина. Бруно Р., по словам Х.Дрейпера, не был итальян­ским эмигрантом-антифашистом, а работал коммивояжером, который перед войной свободно разъезжал между Францией и Италией. Б.Рицци никогда не принадлежал к троцкистам. В Париже до 1938 года он пытался добиться член­ства в партии, но итальянские троцкисты, эмигрировавшие из страны, боялись, что он мог быть фашистским шпионом или в лучшем случае политическим экс­центриком. Их опасения были понятны. В 1937 году он опубликовал в Милане под собственным именем книгу “Куда идет СССР”, в которой содержались се­мена его теории и которая распространялась вполне беспрепятственно, по сло-чям Х.Дрейпера, “потому что, согласно теоретическим воззрениям Б.Рицци, фашизм соответствовал общему направлению социального прогресса”. Подоб­ная точка зрения не считалась полным отклонением от нормы среди некоторых марксистов. Так, бывший французский коммунист Ж.Дрио, лидер левого крыла бельгийских социалистов А. де Ман и фракция Французской социалистической п.чртии, возглавляемая Спинассом и Ривом, поддержали Гитлера после начала нойны под предлогом того, что его победа “уничтожила бы капитализм и объе­динила Европу”. Этот исторический аморализм проник и в книгу Дж.Бёрнхема, когда он написал, что “общий исход второй великой войны также очеви­ден... Не существует возможного решения проблемы на капиталистической ос­нове”. Как часто люди путают историю — и прогресс— с необходимостью! Обвинение в плагиате осталось недоказанным; как отметил Б.Суварин в редакционном заключении, не нашлось подтверждений тому, что Дж.Бёрнхем на самой деде “позаимствовал” мысли Бруно Р. Поскольку ни одного экземпляра книги не осталось в наличии, дословное воспроизведение ее текста исключалось. Сама же идея “носилась в воздухе”. В действительности, как неоднократно утверждал М.Номад, источник многих подобных концепций восходит к теориям польского анархо-синдикалиста В.Махайского, который в 1899 году в книге “Эволюция социал-демократии” доказывал, что мессианизм социализма является замаскированной идеологией недовольной интеллигенции, использующей проле­тариат в качестве орудия достижения власти для самой себя. Что касается еще более ранних трактовок, то можно обратиться к истокам российского социализма в 1870-е и 1880-е годы, проявившимся в полемике между П.Акседьродом и П.Ткачевым. П.Аксельрод громко заявил о том, что опасно полагаться только на “воинственно настроенное меньшинство” как лидера народных масс в ходе подготовки революции. Можно процитировать также и М.Бакунина, еще раньше предсказавшего в будущем “приход к власти научной интеллигенции... нового класса, новой иерархии подлинных и мнимых научных работников и ученых... государственных инженеров, которые составят новый привилегирован­ный научно-политический класс”.

Более ранние и подробные сведения о Бруно Р. даны в моем эссе (см. Вей D. The Strange Tale of Brun R. // The New Leader. September 28, 1959), а также приведены в разделе переписки в том же издании (см.: The New Leader. November 16,1959). Заявления М.Бакунина можно найти в его работе: Bakunin М. Critique of Marxism // Maximoff G.P. (Ed.) The Political Philosophy of Bakunin. Glencoe (111.), 1953. P. 283-289. Его предсказания относительно новых форм господ­ства, которые появятся вслед за победой марксистских идей, настолько порази­тельны, что их стоит прочитать полностью.

 

 

Смерть И.Сталина означала для М.Джидаса, что прежняя эпоха ушла в прошлое и что теперь возможна некоторая нормализация жизни. Новый класс, говорил он, не откажется от власти, но он “измучен догматическими чистками и воспитательными меро­приятиями. Ему хотелось бы пожить спокойно. Хотя в настоя щее время его позиции достаточно укрепились, он вынужден за­щищаться даже от собственного облеченного властью лидера”*.

Десятилетие спустя был поднят вопрос о том, “раздроблен” ли новый класс и не может ли власть партии над обществом быть подорвана новой научной и технической интеллигенцией, груп­пировкой, на творческую элиту которой частично распространя­лась свобода научных исследований. Тема неизбежного конфликта между научной интеллигенцией и партийной бюрократией наи­более резко прозвучала в книге А.Парри “Разделенный новый класс”**. А.Парри использовал выражение “новый класс”, под­ражая М.Джиласу, но если последний, пусть и с оговорками, го­ворил о нем как о правящей партийной бюрократии, то А.Парри отождествлял “новый класс” с интеллигенцией, которая, утверж­дал он, “составляет почти пятую часть всех советских трудящих­ся”. Внутри этого сдоя, являющегося в целом более привидегиро-

 

* Djilas М. The New Class. P. 52.

** См.: Parry A. The New Class Divided. N.Y., 1966.

 

ванным по сравнению с рабочим классом и крестьянством, суще­ствует до 600 тыс. научных работников, и требования этой груп­пы, символом которых являлись для А.Парри карьера и труды физика П.Капицы, могли бы стать вызовом жесткому партийно­му контролю.

Неясно, насколько широкой иди эффективной может быть такая оппозиция. То, что подобные настроения существуют, сле­дует из документа, распространенного А.Сахаровым, одним из создателей советской водородной бомбы, который стад совестью интеллектуалов. В одном из разделов своего манифеста, озаглав­ленного “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе” он заявляет: “Подобное положение интеллигенции в обществе делает бессмысленными любые гром­кие требования того, чтобы она подчинила свои стремления воде и интересам рабочего класса (в Советском Союзе, Польше и дру­гих социалистических странах). Эти призывы на деде означают подчинение воле партии иди, точнее, ее центрального аппарата и его чиновников. Кто может гарантировать, что они всегда выра­жают подлинные интересы рабочего класса и подлинные интере­сы прогресса, а не свои собственные кастовые интересы?”⁷⁰

И все же маловероятно, что требования небольшой элитной группы, если даже она относится к разряду стратегических, мо­гут оказать решающее влияние на реорганизацию власти, что было бы необходимо для обеспечения независимости научного сооб­щества в Советском Союзе. Тем не менее партийное руковод­ство действительно сталкивается с необходимостью проведения некоторых структурных изменений, и эта необходимость выте­кает, как очевидно для любого марксиста, из нового социадьно-икономического характера общества. Зб.Бжезинский, например, утверждал, что монолитный партийный контроль в сфере поли­тики и командная система в экономике, будучи когда-то, воз­можно, необходимыми для индустриализации страны, сейчас ста­новятся все более ненужными, так как высокоцентрализованная структура проявляет растущую неспособность управлять слож­ным “технетронным обществом”, требующим постоянной ини­циативы для своего прогресса.

⁷⁰ Sakharov A.D. Progress, Coexistence and Intellectual Freedom. N.Y., 1968. Г. 30.

 

Зб.Бжезинский обозначает пять альтернативных путей политического развития советской системы, которые он считает логически допустимыми.

Олигархическое оцепенение: партия сохраняет свою господствующую роль; идеология остается догматической; политическое руководство продолжает быть коллективным, поскольку в отсут­ствие перемен не требуется большого выбора. По существу, это было бы продолжением нынешней тенденции.

Плюралистическая эволюция: трансформация партии в ме­нее монолитную организацию, в некоторой степени подобно тому, как это имеет место в Югославии, а также эрозия догма­тической ленинско-сталинской традиции. В такой ситуации “партия скорее играла бы роль морально-идеологического сти­мулятора, чем роль правящей группировки; государство, как и само общество, стадо бы более важным источником нововведе­ний и перемен”.

Технологическая адаптация: трансформация бюрократической партии в партию технократов. Руководство государством взяли бы на себя научные специалисты, усвоившие новейшие техниче­ские достижения, которые следили бы за научными нововведени­ями ради обеспечения безопасности советского общества и его промышленного развития.

Воинствующий фундаментализм: возобновление идеологиче­ского рвения, встряска жесткой бюрократической структуры; меньшее по размерам, но более централизованное руководство и усиление враждебности к внешнему миру в соответствии с уста­новками “культурной революции” Мао Цзэдуна.

Политическая дезинтеграция: внутренний паралич в правя­щей элите, вызванный растущими притязаниями отдельных груп­пировок, а также расколом в вооруженных силах и других основ­ных поддерживающих систему секторах.

“Заглядывая приблизительно на десяток дет вперед и используя в качестве ориентира нынешнее распределение власти в советском обществе”, Зб.Бжезинский считает, что советское руководство попытается найти баланс между первым и третьим вариантами. Оно будет стремиться сохранить олигархический контроль и, как в Восточной Германии, вовлечь больше технократов в процесс принятия решений. Однако, добавляет Зб.Бжезинский, вследствие затрудняющих интеграцию устоявшегося партийного стиля,

огромных размеров страны и потребностей обороны этот курс, вероятнее всего, столкнется с трудностями. Тем не менее, если его будут придерживаться, “объединение первого и третьего вариантов (стремление сочетать идеологическую жесткость с технологическими успехами)... вызвало бы в течение 70-х годов трансформацию нынешней диктатуры коммунистической партии в коммунистическую преторианскую олигархию”⁷¹.

СОЦИАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ: ВЗГЛЯД ИЗ МОСКВЫ

Если подытожить сказанное, то за последние сорок дет в разви­тии западных индустриальных обществ произошли три главных изменения: модернизация промышленного предприятия в силу появления контролирующих организацию управляющих; пере­мены в профессиональной структуре, вызванные относительным сокращением промышленного пролетариата и расширением но­вого технического и профессионального сдоя; и трансформация политической системы вследствие распространения государ­ственной бюрократии и повышения роди политических технок­ратов.

Эти процессы протекают и в западном, капиталистическом, и н советском, коммунистическом, обществах. На Западе распро­странение государственной бюрократии и становящийся все бо­лее технологическим характер политических решений создают проблему баланса между теми, кто управляет политической сис­темой, непосредственно реагируя на групповые интересы (поли­тические деятели, представляющие бизнес, рабочий класс и дру­гие страты), а также бюрократами и технократами. В Советском Союзе существование многочисленной бюрократии, которая трансформировалась в новый класс, угрожает обоснованности коммунистической идеологии и противоречит обещанию постро­ения в будущем бесклассового общества. В обеих системах сход­ная трансформация профессиональных и классовых структур порождает вопрос, связанный с “историческим образом” буду­щего индустриального общества (если ни капиталисты, ни рабо-

⁷¹ Brzezinski Zb. Between Two Ages: America's Role in the Technetronic Era. N.Y., 1970. P. 164-172.

 

чий класс не утвердятся в качестве решающей силы на земном шаре), и ставит коренную проблему отношений между полити­ческими типами обществ — идет ли речь об управляющих, уп­равляемых, бюрократической или демократической системе — и социальной структурой нового типа, будь она “постиндустри­альной”, “посткапитадистической” или имеет какой-нибудь иной ярлык, используемый для обозначения возникающего общества, где доминирует образованный класс профессионально-техниче­ских и научных работников.

В западной социологии не прекращались попытки проследить за развитием этих тенденций и энергично обсуждались социальные теории, претендующие на лучшее объяснение происходящих пе­ремен. В Советском Союзе до последнего времени фактически хранилось молчание. Прошли лишь отдельные серьезные дискус­сии на тему о структурных изменениях в западных обществах. (Обозначение этих обществ по-прежнему в качестве “капитали­стических” свидетельствует, что коммунистические авторы и сей­час считают уместным характеризовать систему в духе К.Мар­кса и В.Ленина⁷².) Обсуждение политической сущности совет­ской бюрократии и тема “нового класса”, разумеется, запреще­ны. Советские социологи лишь недавно приступили к исследова­нию меняющейся профессиональной структуры общества, и вскоре

⁷² Примечательно, однако, что разговор о неизбежном экономическом кри­зисе и экономическом упадке капитализма в значительной степени исчез со стра­ниц советских научных изданий. Эту тему заменило обсуждение социальной нестабильности западного общества. В 1969 году был создан Институт Соеди­ненных Штатов Америки Академии наук СССР (ныне Институт США и Кана­ды РАН), который с января 1970 года начал публикацию собственного журнала “США: экономика, политика, идеология”. М.Фейнсод отмечает в обзоре пер­вых шести выпусков журнала: “Статьи о современной американской внешней политике, как и можно было ожидать, верноподданнически отражают тепереш­нюю партийную линию. Однако при всем этом нельзя не заметить, что прими­тивное повторение лозунгов уступило место более информативному и утончен­ному анализу сил и факторов, формирующих американскую внешнеполитичес­кую стратегию”. Статьи по другим вопросам, особенно затрагивающие техни­ческую тематику, включая экономику, имеют заметную тенденцию к тому, что­бы основываться на фактах, а американская литература по вопросам управле­ния и практики менеджмента в настоящее время тщательно просматривается в поиске материалов для возможного использования в подготовке советских уп­равляющих (см.: Fainsod M. Through Soviet Eyes // Problems of Communism. November-December, 1970).

 

пришло понимание деликатного характера избранной темы, тая­щей в себе настоящее “осиное гнездо” проблем.

Обращаясь к советской социологии, можно выделить три уров­ня дискуссии.

Во-первых, существует обветшалое царство официальной иде­ологии. На этом уровне теоретическая социология приравнивает­ся к историческому материализму; концепции состоят из цитат К.Маркса и В.Ленина; в стандартных учебниках повторяется уп­рощенная схема социального развития, вульгаризирующая идеи К.Маркса, словно в западном обществе за последние сто лет или в советском обществе за последние сорок лет не произошло никаких перемен, которые могли бы изменить провозглашаемые схемы.

Так, Г.Глезерман в книге под названием “Законы обществен­ного развития” пишет: “Современная буржуазная социология отвергает возможность познания законов общественного разви­тия и даже само их существование и таким образом в большин­стве случаев отрицает возможность социального предвидения... Ее аргументы о невозможности проникновения за покров буду­щего направлены главным образом против марксизма, доказав­шего, что коммунизм одержит победу. К.Маркс провозгласил те­зис о неизбежном ниспровержении капитализма и его замене социалистическим обществом более ста лет тому назад”⁷³.

Для теоретика Г.Глезермана существуют “общий” и “особен­ные” законы. “Общим” законом социального развития является то, что социализм как новая общественно-экономическая форма­ция неизбежен. Однако, поскольку каждой стране, проходящей через капитализм или минующей его, не предопределено идти одним и тем же путем, существуют также “особенные” законы. Так как в ходе истории встречается множество различных вари­антов развития, логика аргумента вскоре подведет нас к тому, что в каждом случае действует свой конкретный “закон”! Такова качественная сторона теории⁷⁴.

⁷³ Glezerman С. The Laws of Social Development. Moscow, n.d. P. 79. Эта книга представляет собой сборник лекций ддя аспирантов кафедры философии Московского государственного университета и отделения философии Акаде­мии общественных наук при ЦК КПСС.

⁷⁴ У теоретика Г.Глезермана возникает большая путаница. На одной стра­нице, изобилующей цитатами из произведений Ф.Энгельса и В.Ленина, нам говорят, что законы “отражают сущностную связь”, “всеобщую связь” и “необ­ходимую связь между явлениями” (Glezerman G. The Laws of Social Development. P. 46, курсив автора). Однако через несколько страниц утверждается, что “лю­бой закон носит незавершенный, ограниченный характер... Для того чтобы пред­видеть конкретный процесс, недостаточно знания только одного закона, ибо он не принимает в расчет все обстоятельства, которых существует бесконечное мно­жество. В этой связи В.Ленин писал в “Философских тетрадях”, что только бесконечное число концепций и законов представляет конкретное в его полно­те” (Ibid. P. 82, курсив мой. — Д.Белл). Далее говорится, что “марксисты спо­собны предвидеть ход общественного развития благодаря умелому применению теории при анализе конкретной исторической обстановки” (Ibid. P. 86, курсив автора), ибо общей тенденцией научного развития “является в конечном сче­те анализ, обусловленный требованиями производства...” (Ibid. P. 80, курсив мой. — Д.Белл). Тем не менее не ясно, производится ли этот “окончательный анализ” аналитиком (что может означать — последним оставшимся в живых аналитиком) или же в конце исторической эпохи, но если именно это имеется в виду, то каким образом можно было бы заранее установить в бесконечном мно­жестве элементов, определяющих общественное развитие, необходимый, под­линный элемент?

И наконец, в ответ на наши попытки выяснить, что же такое “закон”, нам говорят, что “в конечном счете... особенность закона состоит в выражении ус­тойчивой, постоянной связи между явлениями. Объективный мир, природа и общество, которые окружают человека, непрерывно меняются. Однако, несмотря на все это, имеют место определенные, относительно устойчивые, постоянные связи. Как отмечал В.Ленин в “Философских тетрадях”, закон — это нечто устойчивое, прочно укорененное в явлении” (Ibid. P. 47, курсив автора). По­пытке Г.Гдезермана определить изменение и постоянство лучше всего соответ­ствует ремарка профессора Колумбийского университета С.Моргенбессера, который на вопрос молодого радикала из его философского класса о том, верит ли профессор в закон Мао о “противоречиях”, ответил: “И да, и нет”.

 

 

Второй уровень носит научный характер, но все же отожде­ствляется с партией. Он сосредоточен скорее в Академии наук, чем в официальных партийных органах, и его представители боль­ше заинтересованы в уравновешенной защите традиционной дог­мы и достижении конкретных результатов в прикладных соци­альных исследованиях. Значительной частью этих работ руково­дил А.Румянцев, бывший до 1971 года вице-президентом Акаде­мии наук СССР. Он подвергал нападкам “ползучий эмпиризм”; однако в то же самое время поддерживал работу в области соци­ального прогнозирования как средства обеспечения более точ­ных сведений о меняющемся характере советского общества. В примечательном отсутствием лицемерия докладе, сделанном им в 1970 году в Варне на Шестом Всемирном социологическом конгрессе, А.Румянцев изложил исходные тезисы к развитию соци­ального прогнозирования, которое заняло видное место в совет­ской социологии. “Отсутствие достаточной информации и пони­мания нынешней общественной ситуации обрекает предсказание ожидаемых перемен на неудачу”, — отмечал он.

“Трудности прогнозирования... вытекают из самой природы социальных процессов, которые многообразны, сложны и веро­ятностны... мы сталкиваемся с необходимостью изучения не только объективных экономических явлений, но и ряда субъективных факторов, таких, как вкусы, стиль, предпочтения и так далее... Эффективность социального планирования в огромной степени зависит от адекватного принятия во внимание как экономичес­ких, так и неэкономических факторов, равно как и от учета ин­тересов, мотивов, потребностей и наклонностей. Вся эта обшир­ная информация может быть эффективно использована только в том случае, если в процессе оценки, планирования и управления широко применяются статистические и математические методы, моделирование и компьютерная техника”⁷⁵.

А.Румянцев отражает мышление “коммунистов-управляющих”, для которых важнейшая перемена заключена в “научно-техни­ческой революции”, с которой они связывают трансформацию советского общества. По мнению футуролога И.Бестужева-Лады, “научно-техническая революция чрезвычайно усложняет управ­ление социальными процессами”. В своей книге “Окно в буду­щее: сегодняшние проблемы социального прогнозирования” он делает обзор различных подходов к социальному прогнозирова­нию и приходит к выводу, что “вероятностный подход... являет-

⁷⁵ Rumiantsev A.M. Social Prognostication and Planning in the Soviet Union. Moscow, 1970. P. 6, 9, 12. Работа представлена Советской социологической ас­социацией на конгрессе в Варне, Болгария. Хотя все это выглядит прекрасно, очевидно, что жесткая критика А.Румянцева направлена против догматиков в советском планировании, когда он пишет после упоминания о необходимости изучать вкусы, стиль и предпочтения, что “долгосрочный план, основанный на научном предсказании потребностей населения, гораздо более адекватен, чем планы, упускающие отмеченные факторы” (Rumiantsev A.M. Social Prognostica­tion... P. 6). Однако, будучи партийным идеологом, А.Румянцев также утверж­дает, что основные положения марксизма-ленинизма по-прежнему остаются верными (см.: Rumiantsev A.M. Categories and Laws of the Political Economy of Communism. Moscow, 1969).

 

ся наиболее эффективным, есди не единственно возможным”. Далее И.Бестужев-Лада указывает, что “в футурологии ощуща­ется недостаточное внимание к исследованию развития мораль­но-этических норм и того, каким образом они способны воздей­ствовать на научно-техническую революцию”⁷⁶.

Третий уровень дискуссии представлен широким потоком эм­пирических исследований, в качестве отправного пункта кото­рых служит структура занятости в Советском Союзе и в кото­рых осторожно изучается ее значение. Как подчеркивает Л.Ла-бедз, “с тех пор как И.Сталин в 1931 году отметил, что "ни один правящий класс не обходился без собственной интеллигенции", существует щекотливая проблема того, как следует определять эту группу и каково ее место в социальной структуре”⁷⁷.

Как отмечал А.Румянцев в 1965 году, интеллигенция, в целом определяемая как “работники умственного труда”, составляет в Советском Союзе 25 миллионов человек, иди около пятой части рабочей силы. Еще более важно его утверждение о том, что на­следование такого положения (и благосостояния) становится важным фактором формирования новой классовой структуры в СССР⁷⁸.

⁷⁶ Bestuzhev-Lada I.B. Okno v budushchee: sovremennye problemy sotsialnogo prognozirovaniya. Moscow, 1970. В комментарии по поводу необходимости при­менять вероятностный, а не детерминистский, подход И.Бестужев-Лада пишет: