Кризисы нового типа 1 страница

Каковы общие черты этих кризисов?

За отправной момент можно взять модное теперь слово глобализация. Капиталу всегда свойственно искать по всему миру самые выгодные сферы прило­жения. Но никогда еще для этого не было таких воз­можностей, как в наше время, — возможностей поли­тических, экономических, технических, информацион­ных. Закрытыми для иностранного капитала остаются лишь островки вроде Северной Кореи. Страны, которые хотят жить по правилам современного мира и пользо­ваться его преимуществами, вводят полную или хотя бы значительную свободу движения капитала, особен­но ввоза и репатриации (возвращения в свою страну) иностранного капитала, перевода домой прибылей и процентов.

В то же время выходящие на мировую арену страны второго мира (бывшие социалистические) и третьего мира (развивающиеся), их банки и фирмы не могут, да и не стремятся соблюдать жесткую финансовую дис­циплину. Конечно, и в странах первого мира (развито­го капиталистического) немало проблем, но там ста­бильность финансов является приоритетом, что мир не­давно увидел в полной мере в связи с созданием евро. В бывших социалистических и новых индустриальных странах положение иное.

Такое сочетание и создает ту гремучую смесь, кото­рая в последние годы взрывается в разных странах и создает угрозу мирового экономического кризиса. Бо­лее или менее единообразно происходят следующие процессы. Государство плохо собирает налоги и расто­чительно расходует деньги, нередко в интересах про­дажных чиновников. Дефицит бюджета покрывается внутренними и внешними займами. Поскольку эти займы имеют высокую доходность для кредиторов и до известного момента представляются надежными, массы капитала, ищущего выгодного приложения, ин­вестируются в обязательства правительств, нередко краткосрочные (подобно российским ГКО). Фирмы, от­чаянно борющиеся за место на мировом рынке, зани­мают в долг у отечественных и иностранных банков и при малейших трудностях оказываются не в состоя­нии погасить его. Относительно слабые национальные банки, имея в активах эти плохие, невозвращаемые кредиты (non-performing loans), сами черпают средства на мировом рынке капиталов — размещают свои обя­зательства, получают ссуды в иностранных банках.

Одновременно развивается валютный и банковский кризис. Банки, вынужденные платить по вкладам и другим видам ресурсов высокие проценты, повыша­ют процентные ставки по своим ссудам. Для многих предприятий кредит теперь недоступен, что толкает их к банкротству.

На определенном этапе доверие оказывается подо­рванным, иностранные держатели государственных и частных ценных бумаг продают их в массовом поряд­ке, иностранные банки требуют возврата кредитов. Эко­номически это означает уход капитала из страны. Од­новременно бежит капитал национальный: фирмы, бан­ки, физические лица покупают иностранные ценные бумаги, наращивают средства на счетах за границей. Как обычно бывает при кризисах, эти процессы лави­нообразно нарастают, доходят до уровня паники. Уход и бегство капитала из страны означают резкое увели­чение спроса на иностранную валюту, возникает тен­денция к ее удорожанию, к понижению курса валюты национальной. Если центральный банк страны пыта­ется удержать курс валюты, он должен продавать дол­лары или другую твердую валюту из своих резервов. Но при этом даже высокий уровень резервов оказыва­ется недостаточным.

Что остается делать? Можно произвести девальва­цию — скажем, просто отпустить курс валюты в свобод­ное плаванье. Можно просить срочной кредитной под­держки у Международного валютного фонда, у запад­ных правительств и банков. Можно сделать то и другое;

обычно так и поступают. Если это невозможно или не­достаточно, приостанавливаются выплаты по внешним долгам, иностранным держателям ценных бумаг и дру­гих средств отказывают в конверсии в твердую валюту, вводятся разного рода валютные ограничения. Но пос­ле этого трудно рассчитывать на высокий междуна­родный финансовый рейтинг, а вместе с тем на доступ к мировым ресурсам капитала. Этого страны, кото­рые ведут себя нормально, стремятся избежать лю­бой ценой.

Такие кризисы оставляют в руинах банковскую систему, что и произошло в России и в Индонезии. Одни финансовые учреждения закрываются, другие поглощаются более сильными национальными или иностранными банками, третьим пытается помочь го­сударство путем вливания бюджетных денег. Прак­тически все кризисные страны оказались перед ли­цом сложнейшей проблемы реструктуризации банков.

МВФ пытается найти свое место в этой новой ми­ровой ситуации. Однако Фонд — характерное порож­дение проблем, возникших еще в первой половине XX века. Он был рассчитан на менее масштабные и многосторонние кризисы, главным образом на преодо­ление временных трудностей в уравновешивании платежного баланса по текущим операциям, в кото­ром определяющей статьей является внешняя торгов­ля. В кризисах «мексиканского» типа дефицит внеш­ней торговли и других статей текущего платежного баланса может играть свою роль, нередко значитель­ную. Но главный их элемент — утрата доверия и свя­занный с этим отлив капиталов, который может ока­заться огромным по масштабам и стремительным по темпам. Чтобы бороться с такими силами, МВФ вы­нужден увеличивать свои ресурсы и кредиты, что само по себе не просто. Кроме того, он настаивает на том, чтобы страны-заемщики принимали более глубокие и радикальные меры, направленные не только на устра­нение внешнего дефицита, но на финансовую стабили­зацию в целом. Миссии Фонда, направляемые в стра­ны, которые претендуют на его кредиты, становятся все более въедливыми, они жестко требуют от прави­тельств экономии, дисциплины, строгости.

МВФ передает деньги стран-кредиторов во главе с США странам-должникам. Кредиторам предоставле­ние ресурсов Фонду все более видится бросанием де­нег в бездонную бочку, а должникам предлагаемое Фондом лекарство кажется все более горьким. Таким образом назревает кризис самого Международного ва­лютного фонда.

Сказанное выше является не только введением к настоящей главе, непосредственно посвященной кризи­сам в Латинской Америке, но и к трем заключитель­ным главам, в которых речь пойдет о странах Азии и, наконец, о России.

Несбалансированный рост

Если взять глобус и поискать на нем страны, поло­жение которых имеет более всех общие черты с Росси­ей, то, за исключением нескольких стран СНГ, мы дол­жны назвать крупные страны Латинской Америки:

Бразилию, Мексику, Аргентину. Географически и кли­матически далеко, но экономически и политически — довольно близко.

Начнем с того, что это обширные страны с богатыми природными ресурсами. По численности населения Бразилия уже превосходит нас, Мексика подтягивает­ся и, возможно, через полтора-два десятилетия догонит Россию. Начиная с 1930—1940-х годов эти страны пы­таются избавиться от положения сырьевых придатков США и Западной Европы и, отгородившись от внешне­го мира импортными пошлинами и другими барьера­ми, проводят индустриализацию. В политике эквива­лентом нашего коммунистического режима там были военные диктатуры, сравнимые не столько с тиранией Сталина, сколько с более мягкими режимами Хруще­ва и Брежнева.

Некоторые результаты этой индустриализации мо­гут вызвать у нас зависть: к примеру, Бразилия (точнее, иностранные компании, осуществившие там инвести­ции) производит теперь примерно вдвое больше авто­мобилей, чем Россия. Но некоторые черты опять-таки роднят большие страны Латинской Америки с Росси­ей: в них также есть громоздкий и неэффективный го­сударственный сектор, который тяжелым бременем ложится на бюджет и на банковскую систему.

Слабость финансов — хроническая беда Латинской Америки: налоги собираются плохо, уклонение от них носит массовый характер; значительный дефицит го­сударственного бюджета —довольно обычное дело. Воз­можности использования внутренних сбережений для покрытия дефицита весьма ограничены, как, кстати ска­зать, и в России. Поэтому в течение всего периода после Второй мировой войны почти вся Латинская Америка является своего рода заповедником большой инфля­ции. Это полностью относится к трем странам, о кото­рых идет речь [4].

Бразилия, Мексика, Аргентина были крупными международными должниками начиная с XIX века; в послевоенный период внешние долги стран Латинской Америки стали важнейшим элементом сложной сис­темы международной задолженности. Кредиторами для них являются банки Северной Америки, Запад­ной Европы и Японии, правительства ряда развитых стран, различные институциональные инвесторы, а также международные финансовые организации во главе с МВФ.

По оценке на 1998 г., все три страны были в первой десятке мировых должников, причем по размерам дол­га Бразилия занимала в этом списке первое место, Рос­сия второе, Мексика третье, Аргентина седьмое. По раз­мерам долга на душу населения все три страны близ­ки к России.

В 1980-х годах военные режимы стали выходить из моды в Латинской Америке. Для Аргентины после­дним толчком послужила неудачная попытка отобрать у Англии Фолклендские (Мальвинские) острова в 1982 г. Мексика теснее остальных связала свою судьбу с Соединенными Штатами, став даже членом интегра­ционной группировки вместе с США и Канадой. Бра­зилия, кажется, просто устала от переворотов и хунт.

Эти политические сдвиги породили тенденции, опять-таки схожие с развитием России в 1990-х годах. В духе времени страны Латинской Америки стали на путь интеграции в мировую экономику, отказа от протекцио­низма, сокращения административных и увеличения рыночных элементов в экономике, приватизации и лик­видации раздутого государственного сектора. Хотя это принесло ряд преимуществ, хронические пороки эконо­мики не только не исчезли, но выявились с большей си­лой. Суровые ветры мирового рынка оказываются для них время от времени непосильным испытанием.

В отдельных случаях черты сходства с Россией про­стираются еще дальше: в 1970-х годах Мексика, подоб­но России, сделалась крупным экспортером нефти и в результате стала «почивать на лаврах». В 1980-х годах снижение мировых цен на нефть и повышение процент­ных платежей по внешнему долгу толкнули Мексику в кризис, который с трудом удалось преодолеть; в тече­ние 1980-х годов валовой внутренний продукт Мекси­ки в расчете на душу населения не только не вырос, а даже несколько снизился.

Для Аргентины это десятилетие было еще более не­благоприятным: с 1980-го по 1990г. душевой продукт снизился более чем на 20%. Страна, занимавшая по традиции одно из первых мест среди развивающихся стран по уровню жизни населения, откатилась в сере­дину списка.

Эти негативные тенденции увеличивают уязвимость стран Латинской Америки для финансовых кризисов 1990-х годов.

Мексика (1994-1995)

Пример мексиканского кризиса поучителен в двух главных отношениях. Во-первых, состояние экономи­ки и финансов страны не давало серьезных оснований ожидать вспышки кризиса. Ни международные финан­совые организации, ни авторитетные аналитики, ни сами иностранные инвесторы не были готовы к кризи­су. Во-вторых, кризис показал, что сравнительно уме­ренные политические потрясения могут в конкретных условиях хронически нестабильных стран иметь боль­шое значение для подрыва финансовой устойчивости.

В 1988-1993 гг. экономика Мексики развивалась успешно, а ее позиции в мире укреплялись. В итоге долгих усилий инфляцию удалось погасить до одно­значных годовых цифр (меньше 10% в год), годовой прирост валового внутреннего продукта составлял в среднем 3%. Для иностранного капитала Мексика представлялась одной из самых приемлемых сфер при­ложения. Проводя приватизацию в стране и либерали­зацию внешнеэкономических связей, Мексика, казалось, твердо встала на путь здоровой интеграции в мировую экономику. Долгосрочный внешний долг был реструк-турирован и не оказывал непосредственного давления на экономику. Важнейшим критерием этих успехов было вступление Мексики в Организацию экономиче­ского сотрудничества и развития (ОЭСР), что означало серьезные претензии на переход из числа стран третье­го мира в группу развитых стран.

Высший чиновник Банка Мексики (центрального банка), объясняя происхождение кризиса при таких внешне благоприятных условиях, говорил: «В своей основе кризис был результатом серии непредвиденных политических и криминальных событий...» [98, р. 22]. Одно такое событие — сепаратистский мятеж бедных крестьян-индейцев в южном штате Чьяпас, который показал, что за фасадом западной демократии и эконо­мического прогресса скрывается «тыл» многомиллион­ного сельского населения, не пользующегося никаки­ми благами цивилизации и в отчаянии готового взять­ся за оружие. Второе событие — убийство кандидата от правящей партии на предстоящих президентских вы­борах, вскрывшее неустойчивость политической систе­мы и угрозу возрождения традиционного терроризма и порождаемого им смятения.

Дальнейшие события не подтвердили опасения по­литического краха и возврата страны к эпохе мятежей и восстаний. Хотя проблема Чьяпас осталась нерешен­ной, военные действия удалось приостановить, и прави­тельство вступило в диалог с повстанцами. Но для ино­странных инвесторов оказалось достаточно, чтобы та­кое опасение возникло, а рационально взвесить степень его реалистичности им было очень трудно.

Однако независимые эксперты, не отрицая значения этих факторов, указывают на более близкие к экономи­ке причины кризиса. На первом месте здесь цепь фак­торов, обычно имеющих место в странах этого типа. Люди хотят больше и немедленно взять от экономиче­ского роста, в научной терминологии — обладают высо­кой склонностью к потреблению и, соответственно, низ­кой склонностью к сбережению, что при свободе внеш­ней торговли вызывает рост импорта. Вместе с тем подъем выражается в росте инвестиций, что опять-та­ки расширяет импорт. В результате у Мексики образо­валось внешнее отрицательное сальдо по текущим опе­рациям в размере до 8-10% ВВП, которое покрыва­лось притоком иностранного капитала. Благополучие зависело от значительных и постоянных вливаний — преимущественно в форме покупки иностранными ин­весторами облигаций центрального правительства, шта­тов и крупных национальных фирм.

Как заметил один аналитик, Мексика и иностран­ные инвесторы стали жертвами своеобразной иллюзии:

в стране, достигшей значительной политической и эко­номической стабильности, по инерции сохранялись вы­сокие процентные ставки, в полтора раза и более пре­вышавшие средний уровень развитых стран [98, р. 36]. Такое сочетание умеренного риска с повышенной до­ходностью толкало менеджеров, управляющих инвес­тиционными фондами всех типов, на пополнение порт­феля мексиканскими ценными бумагами. У них были для этого тем более веские основания потому, что в 1994 г. правительство, стремясь привлечь иностранный капитал, предоставило покупателям его новых обли­гаций (так называемых tesobonos) долларовую гаран­тию: в случае девальвации национальной валюты (песо) они получили бы в погашение прежнюю сумму в долларах. Конечно, переход от эмиссии обычных об­лигаций в песо на эмиссию с долларовой гарантией мог бы послужить для инвесторов сигналом тревоги, но этого не случилось.

Мексиканское песо не было прикреплено к доллару, но и не находилось в свободном плаванье. К его курсу применялась система «наклонного коридора», весьма похожая на режим курса российского рубля до августа 1998г. Здесь, возможно, была допущена аналогичная ошибка: снижение курса песо отставало от внутренней инфляции, в результате чего песо реально дорожало по отношению к доллару. Завышенный курс националь­ной валюты, как обычно, сдерживал мексиканский про­мышленный экспорт и стимулировал импорт. Ощуще­ние рынка, что правительство и Банк Мексики не смо­гут удержать курс в пределах коридора и вынуждены будут пойти на девальвацию, постепенно крепло.

К октябрю 1994 г. все эти факторы синергически (т.е. более чем простой суммой) сложились. Иностранный капитал стал уходить из мексиканских ценных бумаг;

бегство капиталов (т.е. продажа бумаг инвесторами и конверсия выручки в доллары) превосходило размеры новых эмиссии тезобонос, которые еще удавалось раз­мещать благодаря долларовой оговорке. Валютные ре­зервы страны с октября до середины декабря 1994 г. сократились более чем вдвое.

Момент истины наступил в середине декабря 1994 г. Не имея других средств остановить бегство капиталов и истощение резервов, правительство объявило 20 декаб­ря 1994 г. о повышении верхней планки долларового коридора на 13%. Это было воспринято рынком и ин­весторами как сигнал бедствия. Считается, что только за один следующий день центральный банк был вы­нужден продать до 6 миллиардов долларов, чтобы удов­летворить спрос владельцев капитала, спасавших свои инвестиции в Мексике. Удержать новый курс песо оказалось невозможно, и к 26 декабря по сравнению с докризисным уровнем он упал на 36%. Попытка сроч­но разместить крупный заем в тезобонос провалилась. Хрупкая валютная стабильность рухнула.

Естественно, первой мерой на этот случай, как обыч­но, стала отставка министра финансов: кто-то должен был ответить за кризис. Теперь задача состояла в том, чтобы остановить лавину кризиса и минимизировать его экономические и политические последствия.

Для этого в первую очередь требовалось восстано­вить доверие к стране, правительству, банкам, валюте. Самый верный путь к этому лежал через совместные и согласованные действия Мексики и международно­го сообщества. В свою очередь это было возможно толь­ко при сохранении магистральной линии экономиче­ской политики, которую можно назвать либеральной.

Экономическая катастрофа в Мексике близко затра­гивала Соединенные Штаты. Уже в начале января 1995 г. был готов пакет гарантированной финансовой поддержки для Мексики в сумме 18 миллиардов долла­ров, из которых правительство США обещало 9 милли­ардов и американские банки еще 3 миллиарда. Осталь­ную сумму обещали другие страны и организации. Тем временем шли интенсивные переговоры с Международ­ным валютным фондом. В итоге к концу февраля был сформирован самый большой в финансовой истории па­кет международной помощи в виде гарантий и кредитов на сумму 52 миллиарда долларов. МВФ пошел на бес­прецедентную акцию, предоставив кредит, в 7 раз пре­вышающий квоту Мексики, тогда как обычное правило требует не переходить за трехкратный предел.

Смысл этой колоссальной суммы, которая многими считалась чрезмерной и, кстати, фактически не была полностью использована Мексикой, именно в том и заключался, чтобы показать всему финансовому миру, что страна не будет брошена на произвол судьбы, что ей не позволят утонуть. Условия этой финансовой помо­щи были традиционны: сокращение бюджетного дефи­цита, всемерное сдерживание инфляции, ограничение банковского кредита, продолжение процесса привати­зации, сохранение конвертируемости национальной валюты.

В итоге 1995 год стал трудным для Мексики. Реаль­ный валовой внутренний продукт оказался более чем на 5% ниже, чем в 1994 г., примерно в такой же мере снизилась промышленная продукция. Заметно возрос­ла безработица.

Однако худшего не случилось. Инфляцию удалось удержать в умеренных рамках. Уже в конце 1995 г. возобновился экономический рост, и период 1996-1997 гг. оказался для Мексики вполне благоприятным.

Так называемый «эффект текилы», т.е. финансовый удар по соседним странам, имел место, но не породил масштабного кризиса ни в одной из крупных стран Ла­тинской Америки. Самые заметные трудности испыта­ла Аргентина, где мексиканский кризис вызвал обвал на бирже и натиск вкладчиков на банки. Произошла «расчистка» банковской системы от слабых банков, в итоге чего до 40% операций оказалось в руках круп­ных иностранных банков, которым население доверя­ет гораздо больше, чем отечественным.

Бразилия (1998-1999)

Огромная португалоязычная Бразилия — ныне де­сятая (по другим данным, девятая) промышленная дер­жава мира, которая опережает Россию. ВВП на душу населения в Бразилии тоже выше, чем в России. Вмес­те с тем в мире не просто найти страну с таким потен­циалом взрывчатого материала: разрыв между богат­ством и бедностью здесь один из самых больших в мире, остро стоит традиционная проблема огромных помещи­чьих латифундий и масс безземельных крестьян.

После мирной ликвидации военно-диктаторского режима в конце 1980-х годов Бразилия, по своему го­сударственному устройству представляющая собой федерацию, встала на путь либерально-демократического (по стандартам Латинской Америки) развития. Однако инфляция, измерявшаяся сотнями и даже ты­сячами процентов в год, оставалась главным препят­ствием для нормализации экономической ситуации. В 1994 г. по инициативе и под руководством мини­стра Фернандо Кардозо была проведена финансовая стабилизация, впервые за многие десятилетия увенчав­шаяся успехом. Инфляция была сведена к уровню в несколько процентов в год, и притом эта шоковая те­рапия по-бразильски не остановила промышленный рост. Успехи произвели на народ такое впечатление, что вскоре Кардозо был избран президентом, а в 1998 г. переизбран на второй срок. Он и сегодня про­должает быть весьма популярной фигурой.

Тем не менее слабости бразильской экономики ос­тавались очевидными для мирового финансового со­общества. Поэтому если кризис в Мексике оказался для него неожиданным, то Бразилия представлялась довольно естественным кандидатом после событий 1997-1998 гг. в странах Азии и в России. Российский шок 17 августа 1998 г. более всего отозвался в Латин­ской Америке, в первую очередь в Бразилии. Это про­изошло вовсе не по причине тесных экономических связей страны с Россией (эти связи не очень значи­тельны), а потому, что на Бразилии теперь сосредото­чились недоверие и подозрительность финансистов, управляющих мировыми потоками капитала.

Еще Маркс заметил, что распространение кризисов по миру похоже на стрельбу, которую производит зал­пами один взвод за другим. Теперь, когда степень гло­бализации экономических процессов несравнима с тем, что было в его времена, это явление приобрело гро­мадные масштабы. В современной науке и публицис­тике для него обычно применяется английский тер­мин contagion, что означает «заражение», «распрост­ранение эпидемии».

Осенью 1998 г., когда в воронку кризиса оказались втянутыми до десятка стран среднего уровня разви­тия (к их числу следует отнести и Россию) и к тому же развивался банковский кризис в Японии (см. ниже), многим наблюдателям в мире представлялось, что эта серия региональных кризисов может вполне перерасти в мировой экономический кризис. События в Бразилии, казалось, подтверждали эти опасения.

При всех отличиях тропической Бразилии от хо­лодной России проблемы наших стран имеют немало схожего: хроническая инфляция, лишь недавно и не очень надежно взятая под контроль; непреодолимый дефицит федерального бюджета и традиционное рас­точительство самовольных штатов, образующих фе­дерацию; слабость банковской и кредитной системы со значительной долей неоплатных, невозвращаемых (non-performing) ссуд; огромная внешняя задолжен­ность и зависимость от притока иностранных капи­талов, по большей части краткосрочных; постоянный конфликт между президентом и правительством, стремящимися проводить либеральную экономиче­скую политику, и парламентом, в котором сильны популистские и националистические силы.

Как и в России, власти выбрали в качестве «якоря стабильности» курс национальной валюты (реала), под­держивая его в рамках установленного наклонного коридора, то есть допуская медленное понижение, гру­бо соответствующее темпу инфляции. Курс реала по­степенно полз вниз, но, как выяснилось, оставался за­вышенным; как обычно, это затрудняло экспорт, сти­мулировало импорт и создавало на рынках ощущение неизбежности девальвации.

Летом 1998г., особенно после 17 августа, все эти слабости бразильской экономики и финансов вырва­лись наружу. Первым сигналом, что довольно типич­но для современной рыночной экономики, явилось падение показателей фондовой биржи; в июле и августе индексы упали примерно вдвое. Иностранный капи­тал, имевший форму бразильских облигаций, депози­тов в банках и кредитов зарубежных банков бразиль­ским заемщикам, обратился в паническое бегство из Бразилии. Как обычно, за ним последовал и нацио­нальный капитал. Чтобы поддержать курс реала, от которого все стремились как можно скорее избавить­ся, центральный банк выбросил за три месяца почти половину своих валютных резервов, составлявших к началу кризиса весьма внушительную величину — около 70 миллиардов долларов (в несколько раз боль­ше российских резервов).

Пытаясь остановить бегство капиталов, централь­ный банк поднял ставку рефинансирования выше 30% годовых. Рыночные ставки банков подскочили до 40-50%, что сделало банковские ссуды для большинства предприятий практически недоступными. Возникла характерная в последние годы для многих стран ситуация: защита стабильности валюты ценой эконо­мического спада. Сильное эхо бразильского кризиса прокатилось по всей Латинской Америке в виде обес­ценения акций, ухода иностранного капитала, деваль­ваций валют нескольких малых стран.

Для Вашингтона финансовый крах Бразилии был столь же опасен, как крах Мексики несколькими го­дами ранее. Было решено действовать на опережение, не ожидая худшего. Уже в ноябре 1998 г. Междуна­родный валютный фонд сформировал при участии правительства США и нескольких других кредито­ров пакет помощи для Бразилии в размере 41,5 мил­лиарда долларов, из которых Фонд взял на себя 18,1 миллиарда. Эти деньги предполагалось выдавать траншами по мере выполнения страной согласован­ной с МВФ программы стабилизации. Расчет был также на то, что сам огромный размер кредитной поддержки укрепит доверие к бразильской экономи­ке и валюте.

Как обычно, Бразилия согласовала с Фондом про­грамму мер, направленных на оздоровление экономи­ки: уменьшение бюджетного дефицита, улучшение сбора налогов, ограничение банковского кредита не­эффективным предприятиям, сдерживание роста де­нежной массы, санация банков и других финансовых учреждений. Бразильское правительство обещало про­должить приватизацию государственного сектора, которая довольно успешно проводилась с начала 1990-х годов. Это стандартный набор требований, ко­торый иногда вызывает в странах-заемщиках резкую оппозицию. Но для правительства Кардозо этот курс был вполне органичен, и можно думать, что правитель­ство не пыталось обмануть Фонд, принимая на себя обременительные обязательства. Скорее, это укрепля­ло его позиции в отношениях с парламентом и влия­тельными губернаторами.

Однако «неотложная помощь» не спасла реал от девальвации и не предотвратила острую фазу кризи­са. В январе 1999 г. Бразилия была вынуждена отка­заться от твердого (точнее, почти твердого) курса валюты и допустить рыночную девальвацию реала. Произошло примерно то же, что в России, хотя и в меньших размерах: вместо предписанного финансовы­ми «докторами» понижения курса на 10-15% курс реала к доллару за несколько недель понизился при­мерно на 40%. Столь большая девальвация сделала риск возобновления инфляции весьма значительным. В марте 1999г. ситуация казалась столь тревожной, что правительство в своем очередном меморандуме Фонду (обычно такие документы естественным обра­зом склоняются в сторону официального оптимизма) прогнозировало на этот год неблагоприятные показа­тели: падение ВВП на 3,5—4% и годовую инфляцию по индексу потребительских цен до 10% на первое полугодие и до 15—17% на год. В конце марта 1999г. лондонский «Экономист» называл бразильскую де­вальвацию «беспорядочной и панической» и писал:

«Спад, который уже имел место, углубился, а инфля­ция вновь на подъеме».

Стало модно ругать администрацию президента Кардозо как недостаточно твердое и компетентное «правительство профессоров». Дело в том, что сам Кардозо — в прошлом университетский профессор социологии, а в кабинете министров семь ключевых постов занимают его ученые коллеги. К тому же он назначил президентом центрального банка обученно­го и долго работавшего в США Арминио Фрагу. Это напоминает российские разговоры времен премьерства Гайдара и даже Черномырдина о «правительстве зав­лабов» и министрах «в коротких штанишках». Прав­да, бразильские профессора были в целом успешнее российских завлабов.

Отказавшись от «планового» курса национальной валюты и пустив его в плаванье, правительство стало ориентироваться на другой ключевой показатель — допустимый темп инфляции. Эта политика, характер­ная для многих стран (в сущности, в последнее время и для России), получила название «инфляционного таргетирования» (inflation targeting). Предполагается, что правительство в силах воздействовать таким об­разом на основные факторы, определяющие темп рос­та цен, чтобы удерживать его в заданных рамках. На­сколько можно судить, в 1999-2000 гг. Бразилии уда­лось это в значительной мере.

Главный успех послекризисного развития заклю­чался в том, что удалось избежать возобновления боль­шой инфляции. В сравнении с Россией и Индонезией, где инфляционная волна мощно поднялась после кри­зиса и девальвации, показатели роста цен в Бразилии выглядят относительно благополучно и не дотягива­ют до указанных выше прогнозов правительства. В от­личие от азиатских стран (см. ниже) экономический спад выразился не в падении производства (измеряе­мого по ВВП или индексу промышленной продукции), а лишь в стагнации этих показателей в 1998—1999 гг. К концу 1999 г. уровень курсов акций вернулся в дол­ларовом выражении к предкризисному уровню.

Эксперты спорят о причинах столь благополучно­го выхода Бразилии из финансового кризиса. Руко­водители МВФ и близкие к нему экономисты, есте­ственно, указывают на то, что правительство мудро не поддалось давлению достаточно влиятельных сил, вы­ступавших против жесткой финансовой политики, ре­комендованной Фондом. Это укрепило доверие миро­вого сообщества к Бразилии и остановило бегство ка­питала.

Очевидно, в этом есть значительная доля истины. Вместе с тем несомненно, что важнейшее значение имело состояние всей мировой экономики, которая смогла преодолеть симптомы спада и в целом продол­жала в 1999-2000 гг. расти достаточно высокими тем­пами. В эти годы не было масштабных финансовых кризисов в странах среднего уровня развития, хотя в конце 2000 г. они четко проявились в Турции.