Кризисы нового типа 3 страница

Индонезийский бюджет уже тяжело обременен за­тратами на спасение потерпевшей полный крах бан­ковской системы. Одни лишь выплаты процентов по государственному долгу достигают 15% ВВП, что бес­примерно много по любым стандартам. Увеличение денежной массы далеко опережает установленные по согласованию с МВФ пределы. Вот почему, не говоря уже о падающей рупии, Индонезии угрожает новая вспышка инфляции, социальные последствия которой могут быть крайне опасными.

Японский спад и его последствия

В конце 1950-х годов советские экономисты, подсте­гиваемые успехами отечественной экономики, а еще более указаниями властей, подсчитывали с таблицами сложных процентов в руках, сколько лет понадобится СССР, чтобы догнать США.

Рост советского ВВП за предыдущее десятилетие оценивался в 9% в год, американского — менее 3%. Простейшая экстраполяция (прогноз будущего, осно­ванный на прошлом) давала желанный результат: лет через двадцать догоним.

Что вышло на деле, известно всем нам.

Такие экстраполяции играют с прогнозистами злые шутки. В конце 1980-х годов у иных прогнози­стов получалось, что Япония, которая долгое время развивалась значительно быстрее Америки, очень ско­ро превзойдет ее по размерам ВВП на душу населе­ния, а в первом десятилетии XXI века и по общему объему валового внутреннего продукта и промыш­ленной продукции. Ныне ясно, что в обозримом бу­дущем это не произойдет.

В 1990-х годах японский темп роста оказался бо­лее чем вдвое ниже американского, в 1998 г. он был вовсе отрицательным, в 1999—2000 гг. — почти что нулевым. Японский спад сложился под действием многих факторов — от «заражения» азиатской бо­лезнью до структурных слабостей японской эконо­мики, но, по мнению большинства аналитиков, важ­нейшую роль сыграли выдвинувшиеся на передний план органические пороки финансовой системы.

В несколько сенсационной книге, ставящей своей целью разрушить миф о вечном японском чуде, про­фессор Деклан Хейес (европеец, живущий и работаю­щий в Японии), пишет: «В самом сердце японской финансовой системы есть какая-то внутренняя гниль. Даже самые престижные банки ныне обвиняются в злоупотреблениях... Смотрим ли мы на японскую финансовую систему в микроплане или в макропла­не, мы видим повсюду одну и ту же картину: мо­шенничество, семейственность, полную некомпетент­ность» (100, р. 78, 86). В резюме книги на супероб­ложке можно также прочитать: «Япония допустила масштабное проникновение организованной преступ­ности в свои финансовые институты».

При всех огромных отличиях от нашей ситуации это чем-то напоминает общепринятое и, очевидно, спра­ведливое представление о российских банках, оказав­шихся в августе 1998 г. банкротами в финансовом, де­ловом и этическом плане.

Возможно, автор немного преувеличивает японские пороки. Но он обильно аргументирует свой главный тезис, который состоит в следующем. Создав после Второй мировой войны чрезвычайно эффективную промышленность, ориентированную на экспорт, и за­няв достойное место на мировом рынке, Япония со­хранила плохо регулируемую и уязвимую финансовую систему. До поры до времени это было скрыто и за­тмевалось экономическими успехами. Но в 1980-х го­дах в Японии развился спекулятивный бум с непо­мерным разбуханием банковского кредита, фондово­го рынка и операций с недвижимостью. В 1990-х годах наступила расплата и за этот бум, и за органическую слабость финансовой системы. К этому диагнозу сто­ит прислушаться и присмотреться.

За десятилетие с 1979-го по 1989 г. индекс курсов японских акций в долларовом выражении поднялся почти в 10 раз. Во всей истории фондовых рынков трудно найти пример подобного роста фиктивного ка­питала. Курсы акций повышались во всем мире, но далеко не таким темпом: в США и в Западной Евро­пе они выросли за тот же период в среднем примерно в 3 раза.

Во многих японских компаниях показатель цена/прибыль (price/earnings) превысил 100, тогда как нормальный его уровень обычно составляет 15-20. Он исчисляется как отношение курса акции к чистой прибыли в расчете на акцию. Высокий уровень озна­чает, что курс акций оторвался от реальной прибыль­ности компании и содержит большую и опасную спе­кулятивную составляющую. Японские компании вы­плачивали, как правило, низкие дивиденды, и большой спрос на акции питался исключительно расчетами на дальнейшее повышение курсов.

Происходил головокружительный рост цен на не­движимость. На пике бума один квадратный метр зем­ли в престижном районе Токио стоил до 350 тысяч долларов. Площадь, покрытая купюрой в 100 долла­ров, стоила дороже этого номинала. Квартиру средних размеров (с двумя спальнями) можно было купить лишь за один-полтора миллиона долларов. Этот спе­кулятивный бум был возможен лишь благодаря ог­ромному потоку кредитов от банков и других финан­совых учреждений. Сфера торговли недвижимостью оказалась золотым дном для якудзы — организован­ной японской преступности. Интересы финансовых кругов тесно переплетались с интересами якудзы, ко­торая, в частности, брала на себя «зачистку» продава­емых участков земли и строений от служивших поме­хой мелких собственников и арендаторов.

Когда в начале 1990-х годов биржевой и земельный бум внезапно оборвался, японские банки оказались держателями колоссальных безнадежных активов — кредитов, выданных под обеспечение недвижимостью и ценными бумагами, а часто без всякого обеспечения. В 1997-1998 гг. курсы японских акций оказались в 2,5 раза ниже, чем на пике. Городская недвижимость обесценилась еще больше — во многих случаях на 70-80%. В этих условиях должники оказались не в со­стоянии (а многие, как выяснилось, и не собирались) погашать ссуды. Затяжной банковский кризис стал важнейшей чертой японской экономики и остается ею по сей день.

Первыми банкротами оказались специальные бан­ки жилищного кредита (дзюсены), чья сумма безна­дежных кредитов официально оценивалась в 7 трил­лионов иен (примерно 70 миллиардов долларов по среднему курсу того времени). Убытки дзюсенов в большой мере легли на коммерческие банки, которые их финансировали и контролировали (100, р. 45—49). В конце 1994 г. были закрыты два крупных банка, и скоро под ударом оказался один из крупнейших бан­ков страны — Банк долгосрочного кредита (LTCB). В течение нескольких лет правительство пыталось организовать слияние тонущего гиганта с другими банками, но в конце концов было вынуждено взять на себя его обязательства, проведя в 1998 г. фактическую национализацию путем приобретения его акций.

Кризис в азиатских странах, которые во многом копировали японскую модель развития, ориентиро­ванную на интенсивную экспортную экспансию, на­нес новый сильный удар по финансовой системе Япо­нии. Осенью 1997 г. мировое финансовое сообщество загудело как потревоженный улей при известиях о банкротстве третьей по размерам фондовой фирмы «Ямаичи секьюритиз». Давая 3 декабря 1997г. это срочное сообщение, Би-би-си снабдило его «шапкой», где говорилось, что «новость... встречена падением курсов акций по всему миру и опасениями, что по­трясение японской экономики может столкнуть в спад весь мир».

Японские фондовые фирмы (securities companies) подобны американским инвестиционным банкам и занимаются эмиссией ценных бумаг, торговлей ими, управлением капиталами. Их операции осуществля­ются в мировом масштабе и не уступают американ­ским и европейским конкурентам. В 1990-х годах крупнейшие из них оказались вовлеченными в скан­далы, связанные с выплатой отступного мафии, подку­пом чиновников и т.п.

Трудно судить, насколько прямо крах «Ямаичи» был связан с азиатским кризисом, но едва ли совпаде­ние во времени было случайным. В целом же этот кризис затронул Японию по нескольким направлени­ям. Во-первых, кризисные страны сократили импорт японских товаров, что усилило трудности многих японских фирм. Во-вторых, среди безнадежных кре­дитов японских банков было много долгов этих стран. В-третьих, многие прямые инвестиции японских фирм в регионе оказались убыточными. Все это внесло свой вклад в углубление японского спада в 1998-1999 гг. Другое дело, что не оправдались опасения перераста­ния азиатского кризиса и японского спада в мировую рецессию или даже депрессию. Можно сказать, миру, да и России, еще раз повезло.

Впервые за весь послевоенный период безработица стала серьезной проблемой для Японии. В конце 1999 г. доля безработных в рабочей силе составила 4,7%, а для Японии это очень высокий показатель. Хуже того, по авторитетным подсчетам, избавление компаний от заведомо избыточной рабочей силы под­няло бы его до 8%, а может быть, и выше. Известная система «пожизненного найма», которая долгие годы отличала японские фирмы и считалась социально бла­готворной, в 1990-х годах оказалась непосильной для многих фирм и стала отмирать. В конце десятилетия этот процесс заметно усилился. Для Японии это соци­альный и моральный сдвиг большого значения.

В целом 1990-е годы оказались для Японии време­нем отрезвления после «головокружения от успехов», не без оснований охватившего в 1960-1980-х годах японское общество, бизнесменов, банкиров, политиков. К концу десятилетия необходимость реформ, которые могли бы закрепить экономические достижения стра­ны на будущее, стала все более осознаваться правя­щими кругами. Характерно, что на переднем плане этих реформ оказалась финансовая система.

Богатая Япония в силах вложить в эти реформы большие деньги, для нас просто невообразимые. В 1998 г. потолок расходования государственных средств на реструктуризацию финансовых институтов был установлен в 60 триллионов иен, что равносильно 500-600 миллиардам долларов (в зависимости от при­нятого курса пересчета). Из этой суммы 25 триллио­нов выделено на пополнение капитала слабых, но жиз­неспособных банков, 18 триллионов — на затраты по национализации и ликвидации банков-банкротов и 17 триллионов— на полную гарантию для вкладчиков обанкротившихся банков. Хотя в ряде случаев отме­чался уход вкладов из попавших в трудное положение финансовых институтов, до отказа в возврате вкладов нигде дело не доходило. Деньги вкладываются госу­дарством через его специализированные органы глав­ным образом путем покупки у банков (со скидкой) их невозвращаемых кредитов и приобретения акций банков. Эти и другие активы, которые попадают в руки государства, предполагается постепенно реализовывать на рынке и из этих денег покрывать многомиллиард­ные затраты. Речь не идет о создании большого посто­янного государственного сектора в банковской систе­ме. Уже в конце 1999 г. была в принципе согласована продажа национализированного Банка долгосрочного кредита американским инвесторам.

Собственно, суть реформы финансовой системы за­ключается в ее вестернизации, реальном внедрении более эффективных англо-американских стандартов, принципов, способов ведения бизнеса. В той мере, в ка­кой западная система означает свободу финансового рынка, обеспечение здоровой конкуренции, ответствен­ное поведение финансовых институтов, реформа содер­жит элемент дерегулирования, уменьшения прямого вмешательства государства. Но одновременно вводят­ся принятые в США и других странах более жесткие нормы контроля над достаточностью капитала банков, их ликвидностью, обеспеченностью кредитов.

Многовековая традиция самоизоляции Японии про­являлась в финансовой сфере в том, что японский ры­нок был практически закрыт для иностранных бан­ков и других финансовых институтов. Теперь как буд­то взят курс на ликвидацию этой закрытости, от чего ожидают свежего ветра конкуренции и повышения эффективности. Множатся сообщения о том, что япон­ские банки активно избавляются от нерентабельных линий деятельности, закрывают не дающие достаточ­ной прибыли филиалы, увольняют избыточную рабо­чую силу.

Эти меры особенно усиленно проводятся при слия­ниях банков, что в последние годы приобрело значи­тельные масштабы. Три крупнейших банка объявили программу слияния путем образования холдинга, в ре­зультате чего к 2002 г. может возникнуть крупнейший в мире по размерам активов коммерческий банк. Ожидаемое слияние двух других больших банков при­мечательно тем, что эти банки традиционно принадле­жат к двум различным и конкурирующим финансо­во-промышленным группам (кэйрэцу). Специалисты считают это знаковым событием для японской бан­ковской системы, поскольку для многих банков член­ство в кэйрэцу означает своего рода кабалу; банки вы­нуждены вкладывать деньги туда, куда они при пол­ной свободе конкуренции не стали бы их вкладывать.

Мировая финансовая архитектура

Понятие архитектуры, уже дано вошедшее в ком­пьютерное дело, теперь все чаще употребляется финан­систами. По определению МВФ, мировая финансовая архитектура — это «институты, рынки, правила игры и стандарты, используемые правительствами, предпри­ятиями и индивидами в их экономической и финансовой деятельности». Это значительно более широкое понятие, чем знакомый нам термин «международная валютная система». Впрочем, надо предупредить чи­тателя, что новый термин не отличается жесткой оп­ределенностью и не всегда употребляется в одном и том же смысле.

Мировая финансовая архитектура часто упомина­ется в связи с другим важнейшим и чрезвычайно мод­ным понятием — глобализация. Можно сказать, что это та система международных финансовых отноше­ний, которая соответствует стадии глобализации в ми­ровой экономике. Наконец, финансовая архитектура, как и глобализация, подразумевает, что в мире укреп­ляются принципы открытой экономики, в которой реализуется свобода движения товаров и капиталов через национальные границы.

Без ясного понимания этих фундаментальных тер­минов трудно анализировать материалы МВФ, кото­рые, кстати сказать, с годами становятся все более трудным чтением не только для образованных лю­дей вообще, но и для профессиональных экономистов, не работающих в области финансов и международных экономических отношений.

Финансовые кризисы 1990-х годов выдвинули на передний план вопрос о реформе мировой финансовой архитектуры. Когда стали искать виноватого в по­трясших мир кризисах, грозивших всеобщей депрес­сией, то первым кандидатом оказался Международ­ный валютный фонд, который как раз и отвечает за эту архитектуру. Фонд — это прежде всего колоссаль­ные деньги: общая сумма квот (подписок стран-чле­нов) составляет в настоящее время более 280 милли­ардов долларов. Контроль над этими деньгами и их использованием дает немалую власть группе бюрок­ратов, стоящих во главе организации, которая притом дает весьма щедро оплачиваемую работу нескольким тысячам международных чиновников. Естественно, в последние два-три года Фонд уделял большое внима­ние разработке, обсуждению и согласованию реформы. В последних годовых отчетах обширные главы посвя­щены именно этим проблемам.

Дискуссии о благотворности или злокозненности МВФ идут чуть ли не со времени его основания. В Со­ветском Союзе было принято относиться к нему рез­ко отрицательно и изображать орудием закабаления американским империализмом сначала ослабленных войной европейских стран, а позже — в течение не­скольких десятилетия — развивающихся стран. По­лучив от Фонда за годы членства (с 1992 г.) кредитов на 19 миллиардов долларов, официальная Россия не может, конечно, продолжать подобную риторику. Но критики правительственной политики из «националь­но-патриотического» лагеря нередко обвиняют Фонд в навязывании России вредного для нее курса. На са­мом деле главная проблема в отношениях России с Фондом заключается в том, что российское руковод­ство с самого начала рассматривало его кредиты как источник средств для спасения режима от хрониче­ского экономического кризиса, тогда как главный принцип деятельности МВФ состоит в оказании под­держки странам, испытывающим временные трудно­сти с платежным балансом.

Во многих развивающихся странах существует сильная оппозиция Фонду и его политике. В послед­ние годы эта оппозиция сливается с критикой глоба­лизации как процесса и политики, дающих односто­ронние выгоды развитым странам и оставляющих на обочине миллиарды людей в бедных регионах. Важ­нейшим условием предоставления кредитов Фонда является проведение страной либеральной экономи­ческой политики: ведущая роль рыночных механиз­мов, уменьшение вмешательства государства, минимум внешнеэкономических ограничений. Равновесие бюд­жета и преодоление инфляции для него важнейшие приоритеты, даже если это на время сдерживает эко­номический рост. Для многих стран проведение та­кой линии оказывается затруднительным, а иногда — неприемлемым по идеологическим и политическим мотивам.

Нельзя не признать, что твердолобый догматизм Фонда может вызывать обоснованное недовольство развивающихся стран, стремящихся к экономическо­му росту любой ценой и к сохранению независимости в своей политике. Но не менее справедливо и то, что рекомендуемая Фондом его «клиентам» линия не с руки популистским режимам и политикам. Она ме­шает им проводить политику социального расточи­тельства, за которое потом приходится расплачивать­ся населению. Чиновники, живущие за счет все­возможных ограничений, квот, льгот, запрещений и разрешений, тоже не в восторге от рекомендаций МВФ.

С другой стороны, МВФ (как и Организация Объ­единенных Наций) является традиционным объектом нападок консервативных сил в США. Америка — пер­вый донор Фонда, и он недешево обходится американ­ским налогоплательщикам. Этот фактор приобретает в последние годы особое значение по двум причинам. Первая — огромные затраты ресурсов Фонда на под­держку кризисных стран, включая Россию. Вторая — обострение внутриполитических противоречий в США и критика «мягкой» линии администрации Клинтона во внешней и внешнеэкономической политике.

Это не означает, что в США может получить преоб­ладание полностью отрицательная позиция в отноше­нии МВФ, вплоть до прекращения его финансирова­ния. Но определенные изменения в их политике про­явились уже в 1998-2000 гг. Эти изменения сводятся к тому, что США настаивают на большей «обусловлен­ности» кредитов Фонда в отношении экономической политики «клиентов», на более жестких финансовых условиях кредитов. Такой курс, вернее всего, укрепит­ся со сменой администрации в 2001 г.

Парадоксально, но именно нападки на МВФ с раз­ных сторон и разных позиций (часто несовместимых) являются фактором его живучести. Все критикуют Фонд, но, кажется, никто всерьез не хочет его ликви­дации. Едва ли можно сомневаться, что в обозримом будущем МВФ останется центральным игроком на доске международных финансов. Это заставляет серь­езно относиться к его действиям и планам реформы мировой финансовой архитектуры.

Прежде всего заметим, что ныне речь не идет о ре­форме собственно валютной системы, как это было в 1960-1970-х годах, когда последний раз проводилась такая реформа, закрепленная пересмотром устава МВФ: отказ от принципа твердых валютных парите­тов, ограничение валютной роли золота и создание международных денег — специальных прав заимство­вания (СДР — по первым буквам английских слов). Теперь речь идет о более широком и гибком исполь­зовании уставных полномочий Фонда для укрепления всей системы международных финансов, особенно для предотвращения и смягчения финансовых кризисов. В широком смысле ставится задача использовать для прогресса мировой экономики те преимущества, кото­рые дает глобализация (конкретнее — глобальные фи­нансовые рынки), и вместе с тем исключить, или по крайней мере уменьшить, создаваемые ею риски и опасности. Можно понять лидеров Фонда, когда они говорят, что для этого нужны не какие-то разовые ре­шения, а система мер в разных областях, проводимых различным темпом при сотрудничестве международ­ных организаций, правительств и бизнеса. Отсюда про­истекает изобилие технических деталей, всевозможных оговорок и довольно зыбких формулировок в ма­териалах МВФ по реформе мировой финансовой ар­хитектуры.

Рекомендации Фонда не претендуют ни на ради­кальность, ни на особую оригинальность. Поэтому они в той или иной форме включают многое из того, что было предложено в последние годы другими органи­зациями, коллективами и специалистами. Характерно также, что эти рекомендации Фонд предлагает прово­дить в жизнь совместно с другими международными организациями, ставящими своей целью укрепление мировой экономики и финансов (Всемирный банк, Банк международных расчетов в Базеле, Организация экономического сотрудничества и развития и другие).

В самой схематичной форме программу реформ мировой финансовой архитектуры можно изложить следующим образом:

• Под контролем и при технической помощи международных организаций все страны должны принять меры по соблюдению фирмами и бан­ками высоких стандартов деловой практики, бухгалтерии, отчетности и т.п. Должна быть обеспечена доброкачественность и своевремен­ность статистической и иной информации, пред­ставляемой правительствами. Среди особо важ­ных областей при этом фигурируют данные о валютных резервах и внешней задолженности. Понятия прозрачности (transparency) и подотчет­ности (accountability) многократно фигурируют в материалах МВФ.

• Особое внимание должно уделяться дестабилизи­рующему воздействию движения краткосрочных капиталов (иностранные вложения в краткосроч­ные ценные бумаги потенциально кризисных стран, рост заимствований банков и фирм таких стран за границей и т.п.). Фонд ни в коем случае не предлагает, чтобы страны применяли полный валютный контроль как над притоком, так и над оттоком таких капиталов. Он лишь говорит о постоянном отслеживании этих процессов, о возможности селективных мер в отношении некоторых форм движения капиталов.

• Определенная в Уставе МВФ свобода стран-чле­нов в выборе режима валютного курса (свободное или частично свободное плаванье, прикрепление к какому-либо якорю вроде доллара, стабиль­ность в рамках группы стран и др.) должна быть сохранена, однако каждая страна обязана стре­миться к тому, чтобы ее действия соответст­вовали интересам всеобщей макроэкономиче­ской стабильности. В частности. Фонд не должен помогать странам, которые искусственно поддер­живают курс, оторвавшийся от экономической реальности (это косвенная самокритика ряда акций Фонда в 1997-1998 гг.).

• Для предотвращения кризисов важнейшее значе­ние имеет постоянное сотрудничество бизнеса (частного сектора) как в странах-кредиторах, так и в странах-должниках, потенциальных жертвах кризиса. Банки, инвестиционные фонды и другие институты стран-кредиторов должны крайне осторожно подходить к вложению средств в сомнительные активы. Банки и фирмы стран-должников не должны допускать опасного роста внешней задолженности. Тем и другим следует своевременно договариваться об урегулировании долгов, не допуская панического изъятия средств, дефолта по облигациям и т.п.

Хотя это выглядит довольно абстрактно, практиче­ски все пункты программы имеют прямое отношение к России. Вопрос о статистике резервов Центрального банка России и способах их хранения на протяжении последних лет неоднократно ставился руководством Фонда. Хуже того, остаются подозрения, хотя и не доказанные, что часть его кредитов вовсе не попала в резервы, а каким-то образом была присвоена высоки­ми российскими чиновниками. Пирамида ГКО-ОФЗ в значительной мере питалась вложениями зарубежных спекулянтов, а отлив этих капиталов сыграл большую роль в августовском кризисе 1998 г. (подробнее см. главы 15 и 16). Упорное поддержание Центробанком завышенного курса рубля многими аналитиками считается одной из ошибок на пути к указанному кризису. Наконец, мировым финансовым сообщест­вом высказывается мнение, что острота российского кризиса в известной мере связана с отсутствием прозрачных и честных связей между российскими банками и их западными партнерами.

Россия ни в коем случае не должна оставаться в стороне от реформы мировой финансовой архитекту­ры и, в частности, обязана активно сотрудничать в этой области с Международным валютным фондом.

 

Глава 15

Путь России (1991-1998)

История новой России начинается с августа — декаб­ря 1991 г. К этому времени экономическое положе­ние в СССР уже было крайне тяжелым. Робкие ре­формы горбачевской перестройки не могли изменить основы советской системы, но подрывали те элементы «застойной стабильности», которые в ней были. Внут­ренняя обстановка в СССР обострялась, режим начи­нал рушиться в нескольких регионах. Не менее стре­мительно происходил распад социалистической сис­темы — Варшавского пакта, СЭВа и всего, что было с этим связано.

Вспоминаются мне даже не профессиональные, а чи­сто обывательские ощущения 1989 г. Надвигающаяся инфляция чувствовалась кожей. Вдруг возник повы­шенный спрос на подмосковную недвижимость: люди пытались спасти свои денежные накопления. Из про­дажи чаще и в больших масштабах исчезали доброт­ные товары. Оживлялся черный валютный рынок.

Десятилетие 1989-1998 гг. вмещает в себя огром­ную массу событий. Перестала существовать страна, в которой мы жили. Радикально изменилась вся соци­ально-экономическая система России. Да, рыночные реформы далеко не завершены. Политическая жизнь порой выглядит пародией на демократию. И все же это совсем другая страна. Финансовые кризисы в этих ус­ловиях приобрели новые черты.

То, что было для советских людей любопытной эк­зотикой другого мира, стало реальностью, прямо затра­гивающей жизнь. Что это означает и предвещает? Люди думают по-разному. Вот размышления отнюдь не экономиста, но очень умного человека — писателя Бориса Стругацкого. Он писал о финансовом кризисе, который мы переживали после августа 1998г.: «Кри­зис наш типично "капиталистический", а это означает, что мы прошли уже достаточно далеко по торной до­роге цивилизации, и добираться до той цели, что впе­реди, нам теперь уже ближе, чем возвращаться назад, к Госплану и карточной системе» («Известия», 27 фев­раля 1999 г.).

Здесь, безусловно, много справедливого. Но и предо­стережение уместно. В нынешней России немало вли­ятельных людей, которым возврат «к Госплану и кар­точной системе» (с адекватной политической системой и средствами массовой информации) представляется лучшим выходом из кризиса.

Что говорит статистика

Кризис 1998-1999 гг. наступил в итоге длительно­го и тяжелого экономического спада. Статистические показатели производят удручающее впечатление. Ва­ловой внутренний продукт России в сопоставимых це­нах снизился за период 1990-1997 гг. на 41%. Одна­ко почти все падение пришлось на первые годы, а с 1994-го по 1997г. сокращение составило около 9%. Доля России в мировом продукте снизилась с 3,7% в 1990г. до 1,7% в 1997г. Эту последнюю цифру надо сравнить с соответствующими показателями для США— 20,6% и Китая— 10,7%.

ВВП на душу населения снизился с 1990 г. более чем на 40% и составлял в 1997 г. примерно одну седь­мую от уровня США. По этому показателю мы едва превосходим Индонезию и значительно уступаем Бра­зилии. Столь же неутешительны показатели по про­мышленному производству и производительности тру­да [106].

Эти суровые цифры необходимо иметь в виду при любых суждениях о настоящем и близком будущем России, идет ли речь об экономике, политике или во­енном деле.

Жизненный уровень населения значительно пони­зился. Реальная заработная плата в 1997 г. составля­ла 54-55% от уровня 1990 г. Возможно, эти данные несколько преувеличивают спад, поскольку возросли легальные и нелегальные доходы населения в иных формах. Об этом косвенно свидетельствуют и данные о реальном объеме розничного товарооборота: в 1995— 1997 гг. он колебался между 80 и 90% от цифры 1990 г. Импорт теперь покрывает гораздо более высокую долю потребностей населения, чем до 1991 г.

Основные показатели финансовой сферы указывают на постоянное напряжение. Федеральный бюджет в 1992-1994 гг. представлял собой сплошную дыру, ко­торая затыкалась почти исключительно кредитами Центрального банка. Такие кредиты обычно, а в усло­виях России этих лет практически целиком, означают эмиссию бумажных денег. За 1995-1997 гг. дефицит бюджета составлял около 10% ВВП, что достаточно много, но в нормальных условиях не грозит катастрофой. Способ покрытия этого дефицита был менее ин­фляционным, чем в 1992-1994 гг.: это была покупка краткосрочных государственных ценных бумаг Цент­ральным банком и другими банками, а также иност­ранными инвесторами. Тем не менее бюджет и госу­дарственный долг оставались важнейшим слабым мес­том экономики.

О масштабах инфляции дают представление следу­ющие цифры роста потребительских цен за соответству­ющие годы (декабрь к декабрю, в разах): 1991 — 2,6; 1992 — 26; 1993 — 9,4; 1994 — 3,2; 1995 — 2,3.

В итоге к концу 1995 г. рублевые цены оказались примерно в 5 тысяч раз выше, чем пятью годами ра­нее. Только в 1996-1997 гг. удалось удержать инфля­цию в более или менее приемлемых размерах: прирост индекса цен составил соответственно 22% и 11% [118].

Напомню, что с 1 января 1998 г. была произведена тысячекратная деноминация рубля; она вывела нас на уровень потребительских цен, примерно в 7-8 раз пре­вышающий уровень 1989-1990 гг. Многие наверняка скажут, что в действительности рост цен был больше. К примеру, проезд в московском метро, стоивший пять копеек, в 1998 г. обходился в 3 рубля — в 60 раз больше. Но такова массовая психология: людям бросаются в глаза случаи вопиющего удорожания, тогда как случаи умеренного повышения цен они склонны не замечать или не брать в расчет. В любом случае восьмикратный рост цен — очень много. К примеру, размеры пенсии по старости в конце 1997 г. увеличились в среднем не более чем в 3-3,5 раза по сравнению с 1989 г. Разрыв между массовыми доходами и ценами возрос еще больше пос­ле августа 1998 г., о чем речь пойдет ниже.

Инфляция последнего десятилетия в России — от­крытая, грубая, зримая. Она мало чем отличается, ска­жем, от инфляции в Бразилии или Индонезии. У нас государство по социальным мотивам дотирует кварт­плату, коммунальные услуги, пассажирский транспорт и как бы не пускает вполне инфляцию в эти сферы потребления. Но и в других странах есть подобные «особые зоны».