ЭТОТ НОВЫЙ ДРЕВНИЙ МИР

 

Философия истории – непростая наука. Ее многочисленные загадки и парадоксы прямо сопряжены с уникальным статусом человека в мире, свободой его воли. И в то же время – с гораздо более предсказуемыми, хотя отнюдь не элементарными, законами развития сложных систем. Жизнеспособность же подобных систем, в свою очередь, во многом связана с их внутренней неоднородностью, “цветущей сложностью”, разнообразием, голографичностью.

Философия экономики, – наверное, не менее сложная область знания, которая в современном мире также оказалась в весьма драматичном положении. Знамения времени — стремительная прагматизация и технологизация не обошли стороной и экономическую науку. Все более заметно сужение ее предметного поля, в результате чего она начинает иной раз смотреться как некий специфический набор банковских прописей. Складывается впечатление, что реальная задача современной экономики лежит не столько в области фундаментальной науки, сколько в сфере универсальных технологий и стратегий поведения в условиях ограниченности и противоречивости нашего знания о глубинах экономического космоса. Между тем нынешнее состояние мирового хозяйства, возможно, было бы лучше понято, откажись экономика от сознательных и подсознательных претензий на статус естественнонаучной дисциплины, вспомни она о своих гносеологических корнях, осознай себя вновь частью этики и политики, то есть сферы целеполагания и “категорического императива” поведения человека в мире. Иначе говоря, — ведись обсуждение фундаментальных экономических проблем в интенсивном взаимодействии с актуальными философскими и культурологическими дискуссиями.

Конечно, оптимизация, как и экономия, — вроде бы естественные атрибуты хозяйственного процесса. Но если отвлечься на время от общих констатаций и вдуматься в феноменологию происходящего, то обнаруживается ряд не всегда очевидных, но достаточно тревожных проявлений данной глобальной тенденции.

Например, нарастающий импорт дешевых товаров и ресурсов зачастую есть не что иное, как оборотная сторона закрепления социальных аберраций в ряде районов земного шара, а также множащихся ограничений свободного передвижения на рынке труда. И, стало быть, — фактического экспорта сверхэксплуатации. В свою очередь из-за деформации объективной конкурентоспособности труда (что наиболее отчетливо обнаруживается, по-видимому, в области сельскохозяйственного производства) заметно искажается социальная ситуация во внутреннем пространстве цивилизации Модерна. В результате труд в ряде случаев становится скорее социальной, чем экономической категорией, требуя компенсации из соответствующих фондов, либо грозя массовой безработицей, либо перемещаясь в какие-то другие области деятельности, носящие иной раз квазиэкономический характер.

Неравновесная ситуация прослеживается также в сложной системе перераспределения мирового дохода и международного разделения труда, когда в неравные условия поставлены целые направления хозяйственной деятельности. Прежде всего это проявляется в общеизвестном феномене ножниц цен. С этим же явлением частично связана такая специфическая головоломка экономической теории, как отсутствие перманентного увеличения предельных общих расходов, казалось бы, неизбежного в либеральной экономической среде.

Оптимизация экономической деятельности, таким образом, плавно перерастает в социотопологию — целенаправленное обустройство планеты в соответствии с желаемой формой; ее поддержание обеспечивается всеми имеющимися в распоряжении современной цивилизации средствами. При этом все явственнее просматривается тенденция разделения фактического суверенитета государств на разные классы, то есть, по существу, в мире выстраивается некая “неодемократическая иерархия”.

Таким образом, исторические цели общества Модерна по созданию вселенского гражданского общества вступают в противоречие с его же вполне прагматичными устремлениями: с желанием обеспечить высокий уровень жизни и потребления в первую очередь для собственных граждан, в том числе и за счет населения других стран. При этом индустриально развитые страны попадают в своеобразную ловушку. Пытаясь ослабить нарастающий груз социально-экономических проблем, экспортируя сверхэксплуатацию во “внешний мир”, общество вынуждено сталкиваться с последствиями своего экономического двоемыслия, в частности, — со значительным уровнем безработицы, развившимся в условиях формально удовлетворительных экономических обстоятельств.

 

* * *

 

Эффективна ли современная экономика? Этот вопрос не столь уж наивен, как может показаться на первый взгляд. Ведь он предполагает и другой вопрос: а какова в настоящее время реальная динамика условий жизни в самих развитых странах? Оказывается, она весьма неоднозначна. Так, одним из тревожных симптомов современной ситуации является несовпадение векторов экономического роста и уровня занятости. В свое время министр труда США Роберт Райх обратил внимание на эту коллизию, констатировав, что в условиях глобального рынка экономика может процветать, курс акций расти, прибыли корпораций увеличиваться, и все это – при значительном уровне безработицы. Действительно, по данным Международной организации труда, число безработных в индустриально развитых странах, несмотря на продуманные и достаточно эффективные меры противодействия, достигает 35 млн. человек. Иначе говоря, фактически имеет место самый острый кризис занятости со времен Великой депрессии. Размышляя об этой ситуации, невольно ловишь себя на мысли, что рядом своих черт она все чаще напоминает былую структуру античной демократии, гибко и, на первый взгляд, парадоксально сочетавшей существование общества, обладавшего широким комплексом гражданских прав, с реальностью параллельного, “теневого” сообщества — мира рабов. Структуру, в каких-то своих специфических и знаменательных проявлениях, кажется, продолжающую подспудно присутствовать в человеческом универсуме, однако на сей раз — в глобальном масштабе.

Впрочем, некоторые другие черты современной цивилизации вызывают еще более неожиданные ассоциации, заставляя заново переосмысливать недавний опыт тоталитарной архаики ХХ века или даже вновь вспомнить величественные империи Древнего Востока. Чего стоит, например, все чаще возникающий образ исподволь возводимой в современном мире Великой иммиграционной стены.

Наконец, отметим еще одно существенное обстоятельство. Реализация глобальных схем координации и управления мировым хозяйством оказалась возможной во многом благодаря революции в области информационных (и коммуникационных) технологий. Она позволила объединить географически разноликое пространство в единое целое, осуществляя глобальный мониторинг экономической деятельности и контроль над нею. В свою очередь, интенсивно развивавшаяся отрасль информационно-коммуникационных услуг быстро превратилась в самостоятельный сегмент экономики, часть постиндустриальной сферы, растущую едва ли не самыми бурными темпами. Действительно, если привычные виды промышленного производства, имеющие дело с материальными объектами, оказались в тисках “пределов роста”, то горизонты информатики стали своего рода дальним рубежом цивилизации, вполне свободным от подобных ограничений.

Кардинальное воздействие на судьбы современной экономики и будущее цивилизации оказал процесс формирования энергичной и призрачной неоэкономики финансовых технологий. Ее становление тесно связано с проявившимся тогда же, в начале 70-х годов, фатальным кризисом бреттон-вудсской системы, совпавшим с логикой развития информационной революции и приведшим, в свою очередь, к стремительной виртуализации денег, прогрессирующему росту всего семейства финансовых инструментов. В результате мир финансов стал фактически самостоятельным, автономным космосом, утратив прямую зависимость от физической реальности. Это нашло свое выражение в отказе от рудиментов золотого стандарта, то есть самого принципа материального обеспечения совокупной денежной массы. Пороговым событием здесь явилось изменение статуса и состояния мировой резервной валюты – доллара. В августе 1971 года США отказались от золотого обеспечения своей валюты (на уровне 35 долл. за унцию). Таким образом, перестал действовать, хотя уже и усеченный (после 1934 года существовавший только для граждан других стран), принцип обмена американских бумажных денег на золото. После устранения формальной связи доллара с золотом рыночная цена последнего поднялась за короткий срок на порядок и это в условиях роста добычи желтого металла с применением современных технических средств. В целом же обесценивание доллара за последние сто с небольшим лет составляет почти три порядка, причем приблизительно двухпорядковое падение его реальной покупательной способности приходится на вторую половину этого срока.

Однако новая финансовая реальность оказалась необычайно эффективной и жизнеспособной именно в условиях технологизации, компьютеризации и либерализации валютно-финансовой деятельности, раскрепощенной как в национальных границах, так и на просторах транснационального мира. Быстрое развитие микропроцессорной техники и телекоммуникаций создавало необходимую информационную среду способную координировать события и действия в масштабе планеты, а также в режиме реального времени, оперативно производить многообразные платежи и расчеты, мгновенно перемещая их результаты в форме “электронных денег”, стимулируя, таким образом, интенсивный рост новой глобальной субкультуры — финансовой цивилизации.

 

* * *

 

Каркас и жизненную пружину возводимой вселенской конструкции постиндустриального Квази-Севера составляет принцип глобального финансово-правового регулирования, претендующего на роль нервной системы мира. К данному кругу явлений и идей прямо причастен феномен современного монетаристского мышления, последовательно разрабатывающего концептуалистику, которая могла бы обеспечить на практике переход к универсальной системе гибкого управления социальными объектами со стороны валютно-финансовых кругов и палат…

Монетаризм не отменяет институциональное управление экономикой, но передает его функции от правительства (осуществляющего налоговую и бюджетную политику) — центральному банку, регулирующему экономику кредитно-денежными методами. Однако, подобно тому, как в мире намечается перетекание властных полномочий от выборных органов в мир НПО (неправительственных организаций), так же и частные финансовые институты начинают конкурировать с соответствующими национальными и даже международными организациями. Уже сейчас союз влиятельных международных структур (наподобие “большой семерки”) и транснационального финансового сообщества, перенимая гипотетические функции мирового правительства (но при этом неизбежно редуцируя их), выступает в качестве системы управления, реализующей в глобальном масштабе и фискальные (геоэкономические рентные платежи), и монетаристские (сжатие мировой денежной массы за счет слабых национальных валют) механизмы. В результате порожденный веком Просвещения привычный образ прогресса, осуществляемого человечеством на основе коллективного согласия относительно целей и ценностей общественного развития, оказался в настоящее время существенно поколеблен. В социальном универсуме и сознании людей вместо идеалов гражданского общества и рационально-созидательных форм поведения утверждается примат анонимных, стихийных сил, существующих и действующих независимо от человеческой воли, творящих вне рамок осознанных намерений общества принципиально непостижимую, спонтанную версию реальности. Уходящая куда-то в дурную бесконечность “темная” мировая конструкция создает между тем специфическую систему социальной регуляции, основанную на скрупулезной денежно-финансовой фиксации поведения индивида и соответствующей формализации жизни. Впрочем, новый социальный проект обладает и собственным мировоззренческим комплексом, и даже, отчасти, метафизикой, развившейся из поклонения священной корове экономического либерализма — “невидимой руке рынка”.

Данный концепт в его современной интерпретации, хотя и опирается на авторитет Адама Смита, является, в сущности, полупародийной модификацией его взглядов. Английский экономист в своих рассуждениях и построениях фактически исходил из традиционных для мира западного христианства воззрений (восходящих, в свою очередь, к позиции блаженного Августина). Одновременно в его построениях были заложены постулаты, предвосхитившие идеи “гуманистической психологии” ХХ века. Суть этих рассуждений в общем и целом такова: благое в своей основе мироустройство требует от человека естественного поведения, следования должному (не нарушая при этом норм закона и правил общественной морали), полагая, что из суммы правильных и разумных в каждом конкретном случае действий может проистекать лишь общий позитивный результат. Истина реализует себя в достаточной мере независимо от индивидуальной воли и намерений (которые иной раз могут оказаться глубоко ошибочными), проявляясь в сумме свободных и конструктивных действий всего человечества. В том числе, и даже в первую очередь, – в экономической сфере жизни. “Каждому человеку, пока он не нарушает законов справедливости (выделено мной – А.Н. ), — писал Адам Смит, и именно этой существенной оговоркой очерчивается русло его умозаключений, — предоставляется совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и конкурировать своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица и целого класса”.[17] Таким образом, “невидимая рука” мыслилась, по сути, властью Провидения, исполнением человеком воли Божьей (даже не осознавая ее), то есть Его дланью выстраивающей мир. А основой экономики оказывался синтез общественной морали, законов справедливости, и естественного желания человека улучшить свое существование. В нынешней же, постхристианской интерпретации это рассуждение ставится иной раз прямо-таки с ног на голову. Образовавшийся в современном секуляризованном обществе метафизический вакуум заполняют безликие стихии, по античному роковые “силы рынка”, выстраивающие собственную, никому до конца не ведомую версию дольнего мира. Применяемый теперь с точностью, чуть ли не наоборот, принцип “невидимой руки” утверждает, пожалуй, как раз диктат своеволия и антиобщественных интересов, слишком часто прямо попирающих именно законы справедливости. Получается, что парадоксальная метафизика современного либерализма, отдающая жизнь людей во власть “стохастических духов” самоорганизующегося экономистичного универсума, вроде бы по своей сути ближе безличному восточному фатализму, нежели привычному личностно-ориентированному мировоззрению, признающему достоинство человека, основанное на его прямой ответственности за происходящее.

Существует, однако, фундаментальное противоречие между самой идеей централизованной иерархии, целенаправленно управляющей финансовыми потоками, и сетевым характером ткущейся глобальной паутины. Пока финансовый интеллект более-менее успешно пасет на виртуальных пастбищах стада “горячих денег” спекулятивного частного капитала. Однако обитатели этой параллельной реальности, кажется, вот-вот готовы сорвать печати с гибельного мешка Эола, сделав тщетным любой рациональный контроль над буйными стихиями. Вот тогда управляющий класс вполне рискует быть затоптанным и пожранным обезумевшим стадом рвущихся в пропасть свиней…

* * *

 

Novus Ordo переводится ведь не только как “новый порядок”, но и как “новое сословие”. Проблема эта столь глубока и многомерна, что осознавалась и осмысливалась уже в период великого перелома первых веков II тысячелетия, иначе говоря, у самых истоков современной фазы западной цивилизации. Мы хорошо знакомы со стереотипом трех сословий, но гораздо хуже осведомлены о полемике вокруг сословия четвертого. А такая полемика велась к тому же не один век. В концепции четвертого сословия проявилась сама квинтэссенция нового, динамичного состояния мира, смены мировоззрения человека Средневековья. Контур нового класса проступал в нетрадиционных торговых схемах, в пересечении всех и всяческих норм и границ (как географических, так и нравственных). Диапазон его представителей — от ростовщиков и купцов до фокусников и алхимиков. Так, в немецкой поэме XII века утверждалось, что “четвертое сословие” — это класс ростовщиков (Wuocher), который управляет тремя остальными. А в английской проповеди XIV века провозглашалось, что Бог создал клириков, дворян и крестьян, дьявол же — бюргеров и ростовщиков.[18] Ростовщичество и ссудный процент запрещены в Библии[19], осуждались также исламом, а вне религиозного круга производство денег ради денег подвергалось необычайно резкой критике еще Аристотелем, который прямо сравнивал людей, занимающихся подобными делами, с “содержателями публичных домов”[20].

Между тем к концу ХХ века на планете уже сформировалось вполне самостоятельное поле разнообразных валютно-финансовых операций, все более расходящихся на практике с интересами человечества, потребностями и нуждами “реальной” экономики, ее возможностями и объемом. Однако финансовая глобализация – это одновременно и смысл, и интегральный символ “Глобализации-2”. Здесь сошлись воедино экономическая интеграция, повсеместная информатизация и глобальная коммуникация. Здесь же проявился и дух “нового универсализма”, заменивший проект универсального гражданского общества идеей глобального планирования и контроля за перераспределением ресурсов.

За последние десятилетия ХХ века было разыграно несколько стратегических валютных и финансовых комбинаций, последовательно поднимавших ставки в глобальном казино. (Что, в частности, позволило отодвинуть далеко в будущее сценарий резкого скачка цен на природные ресурсы. В результате вместо взлета стоимости полезных ископаемых в восьмидесятые годы на планете разразился настоящий сырьевой бум.) [21] На практике технология масштабной экономической игры выглядела следующим образом. Сначала произошло радикальное изменение цены на нефть. Это привело к настоящему взрыву на рынке кредита за счет “нефтедолларов”. Кредит стал общедоступным, даже избыточным. Началась яростная конкурентная борьба за клиентуру, процентные ставки серьезно понизились (и даже, в условиях инфляции, порой становились “отрицательными”), т.е. финансовые ресурсы на глазах превращались в “скоропортящийся товар”. В результате возник своего рода финансовый Клондайк. И в числе основных потребителей избыточных средств оказались развивающиеся страны. При этом проценты по вкладам, как правило, погашались за счет новых займов, банки имели устойчивый доход, а экономика процветала в условиях низких учетных ставок и массированных капиталовложений. Однако подобное благополучие зиждилось на весьма непрочном фундаменте. Именно тогда в результате коллективных усилий различных сторон в мире сформировалась основа перманентного “глобального долга”.

К началу следующего десятилетия ситуация изменилась. В условиях нового повышения цен на нефть новый виток инфляции потребовал принятия достаточно жестких мер, в том числе увеличения процентных ставок. Кроме того, к этому времени сами нефтедобывающие страны увязли в трясине многочисленных, нередко дорогостоящих и амбициозных проектов. В странах же Севера были оперативно задействованы собственные финансово-экономические механизмы, позволяющие перераспределять геосферную ренту в свою пользу. И, наконец, на роль крупнейшего заемщика стали претендовать Соединенные Штаты, столкнувшиеся в силу ряда обстоятельств с устойчивым ростом государственных расходов и бюджетного дефицита.

Оскудение кредитных рынков породило проблему выплат по ранее взятым долговым обязательствам. Многие развивающиеся страны стали погружаться в дурную бесконечность “потерянного десятилетия”, а в результате еще больше ужесточалась политика банковского сообщества, оказавшегося перед угрозой глобального финансового краха. Первой его ласточкой стал долговой кризис 1982 г. Чтобы избежать неприятностей, международные экономические организации, МВФ и Всемирный банк, стали проводить политику реструктуризации задолженности стран-заемщиков, санации их финансового положения, сокращения их бюджетного дефицита, а также — структурную перестройку экономики, сопряженную с широкой приватизацией, либерализацией цен и внешней торговли (ситуация Латинской Америки). В итоге мировая финансовая система устояла, однако глобальная экономика приобрела качественно иной облик.

При анализе стратегии адаптации периферийных экономик к глобальному рынку – программ структурной перестройки и финансовой стабилизации – обращают на себя внимание следующие обстоятельства. Во-первых, в отличие от прежних рецептов “догоняющего развития”, алгоритмы структурной перестройки нацелены на создание модели, прямо ориентированной на глобальный рынок. Эта модель имеет и весьма серьезные социальные следствия, связанные с ограничением внутреннего потребления (и его перераспределением) в странах-должниках, ибо только одно радикальное уменьшение бюджетных расходов, конечно же, заметно влияет на положение широких слоев населения. Во-вторых, данный пакет реформ, содействуя определенной устойчивости современной финансовой среды и даже стимулируя ее развитие (формируя и поддерживая платежеспособный спрос на финансовые ресурсы и услуги), призван также решить и другую актуальную стратегическую задачу — обеспечить долгосрочную встроенность (adjustment) Юга в систему североцентричного глобального рынка в качестве его ресурсно-сырьевой составляющей, выводя ситуацию пресловутых “ножниц цен” на качественно новый уровень. Так формируется весьма благоприятный международный торговый климат для стран, потребляющих основную массу сырьевых продуктов. Тем самым, по сути, стимулируется “сырьевой бум”: изобилие дешевых природных ресурсов на международных рынках в силу естественного в подобных условиях падения цен.

Однако в самой данной концепции реформ, в сущности, заложено некое фундаментальное противоречие — между стимулированием развития национального частного сектора и внерыночным характером действий международных организаций, их целенаправленным влиянием на процесс принятия решений в странах-реципиентах. В результате фактический контроль за социально-экономической деятельностью, в конце концов, переходит не столько к местному частному сектору, сколько к иностранным донорам и международным организациям, формируя контекст весьма своеобразного, североцентричного “макроколо-ниализма”. Одновременно новая экономическая эра открыла шлюзы, которые ранее сдерживали развитие откровенно спекулятивных тенденций. Быстрыми темпами стала расти хищническая квазиэкономика, паразитирующая на новых реалиях и имеющая мало общего с конструктивным духом экономической практики Нового времени.

Создается впечатление, что в мире происходит постепенное, но неумолимое и последовательное вытеснение идеологии честного труда альтернативной ей идеологией финансового успеха. Деморализация экономических отношений — явление весьма тревожное, влекущее за собой массу самых серьезных следствий. Еще Аристотель рассматривал экономику как часть этики. Она по самой своей сути не есть некая универсальная технология, действенная на все времена и для всех народов, но (хотя это далеко не всегда очевидно) весьма и весьма специфичный феномен культуры. Не исключено, что тотально аморальная экономика попросту невозможна (в длительной перспективе). Так, разрушение привычного контекста экономических операций, кризис самой атмосферы доверия, вытеснение морали правом, утверждение сугубо формальных, а то и прямо формализованных условий экономической деятельности приводит в конечном итоге к экспоненциальному росту необходимости их перманентной формально-юридической фиксации. Это скачкообразно увеличивает количество конфликтных ситуаций на различных уровнях экономического процесса. Иными словами, ведет к резкому, порой неприемлемому возрастанию затрат и подрывает всю сложившуюся систему взаимоотношений.[22] Утрата же доверия в стабильность самого контекста экономических операций (зачастую связанная не столько с реальной хозяйственной ситуацией, сколько с ее конъюнктурной интерпретацией, то есть общественной психологией) в условиях финансовой цивилизации достаточно быстро проявляется как в экономических, так и в социальных потрясениях, с весьма далеко идущими последствиями.

Глобализация финансовой деятельности позволяет успешно преодолевать законодательные ограничения и нормы, существующие в пределах национальных границ. На карте мира появляются как бы условные государства: терминалы транснациональных организмов, наподобие оффшорных зон, чье истинное предназначение нередко — реализация разнообразных схем лукавой экономической практики, включая асоциальные комбинации.

В наметившемся расщеплении социальных и финансово-экономических целей общества, кстати, просматривается определенная историческая преемственность между сегодняшним днем и временами Великой депрессии, когда имело место уничтожение продуктов хозяйственной деятельности человека ради достижения финансовой выгоды. Тем самым, в частности, прокладывается путь для еще более внушительной экономической деструкции — индустрии высокотехнологичных, промышленно- и ресурсоемких войн ХХ века…

 

* * *

 

В 90-е годы сама кризисная ситуация, кажется, становится одним из источников дохода. Выражается это в разрастании комплексной экономики управления рисками, хеджировании, появлении инновационных форм страхования, реализации схоластичных, но изощренных, хорошо продуманных схем валютно-финансовых спекуляций и интервенций, развитии финансовой математики, в целенаправленной организации и даже прямом провоцировании финансово-экономических пертурбаций… В результате в смысловом поле мировой экономики, наряду со столь значимыми для нее реалиями мировой резервной валюты и глобального долга, кажется, сформировался третий, самостоятельный, весьма внушительный феномен глобального риска. Одновременно прорисовываются и другие впечатляющие перспективы: например, столкновения различных финансовых инструментов в борьбе за многомерное Lebensraum геоэкономических континентов и электронных сетей – специфическое жизненное пространство XXI века...

Все это, вместе взятое, постепенно лишает деньги их прежнего содержания (и в каком-то смысле реального наполнения), превращая в род особой, энергичной и агрессивной финансовой информации. Поток операций на валютно-финансовых рынках в настоящее время в десятки раз превосходит реальные потребности финансирования международной торговли, их ежедневный объем примерно соответствует совокупным валютным резервам всех национальных банков (которые теоретически могли бы быть использованы в целях стабилизации при развитии глобального кризиса).[23] А рынок вторичных ценных бумаг (производных финансовых инструментов) и вовсе в несколько раз превышает совокупный валовой продукт всех стран, что чревато уже в ближайшем будущем поистине тектоническими сдвигами в глобальной финансовой системе и мировой экономике в целом…

Летом 1997 года базирующийся в Базеле Банк международных расчетов (BIS) опубликовал свой ежегодный отчет, в котором констатировал реальный характер угрозы срыва мировой банковской системы, ее постепенного выхода за пределы действенного контроля и профессионального прогноза. Аналогичные опасения высказал весной 1998 года и глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен. Эти опасения не случайны, учитывая и ежегодный объем мировых финансовых трансакций (около полквадриллиона долларов), и масштабы рынка вторичных ценных бумаг (приблизительно 100 трлн. долларов или даже больше).

Сегодня финансовый “кубик Рубика” постепенно объединяет проблемы мировой валюты, глобального долга, а также управления рисками в единый взаимосвязанный комплекс. Но теоретически можно представить контуры и сформулировать стратегические коды четвертого вида глобальной игры — контролируемой деструкции или организованного хаоса, логически завершающей утверждение на планете особой, неоархаизированной среды, еще дальше отстоящей от прокламируемых идеалов мирового гражданского общества. Суть механизма – возможность искусственной организации и последующего использования развернутых кризисных ситуаций с целью повышения… уровня контроля над динамикой мировых процессов, массированного изменения прав собственности и устойчивости всей возводимой архитектуры геоэкономических пространств. Иначе говоря, успех данной стратегии создает условия для перманентного внешнего управления самыми разнообразными экономическими массивами, а в перспективе и всей социальной средой.

Клиентам, оказавшимся в сложном положении, предлагается универсальный свод правил – своего рода “кодекс должника”, – предполагающий выполнение ряда обязательных условий для получения помощи по выходу из кризиса. Это могут быть, скажем, введение режима функционирования национальных денежных систем на основе внешней валюты (что придает второе дыхание мировой резервной валюте и ее намечающимся конкурентам); определение квот и порядка заимствований финансовых ресурсов; установление жесткой взаимосвязи объемов национального бюджета, экспортной выручки, уровня внутреннего потребления и внешних выплат (продлевающих жизнь глобальной “долговой экономике”); осуществление обязательного страхования национальных и финансовых рисков (раздвигающих исторические рамки для применения второго поколения производных финансовых инструментов); проведение заранее оговоренной социальной политики и т.п.

 

* * *

 

Попробуем теперь обобщить все изложенные здесь построения и понять логику происходящего.

Деградация модели расширенного воспроизводства Нового времени прошла несколько нисходящих ступеней. Вначале она “поддалась” соблазну сверхдоходов, получаемых за счет эксплуатации иных геоэкономических регионов и видов деятельности, искусно поставленных в подчиненное положение. Данный процесс, в свою очередь, стал источником дополнительных ресурсов, питательной средой для различного рода финансовых операторов и развития соответствующих технологий, которые привели к утверждению достаточно неожиданной “постиндустриальной” надстройки над привычной хозяйственной деятельностью — финансово-правовой системы.

Превращение денежной сферы в необъятный виртуальный континент, в свою очередь, способствовало развитию в ее недрах целого семейства изощренных финансовых практик. По форме — более-менее легальных операций и инициатив, однако, по сути — все отчетливее расходящихся с нуждами реальной экономики, разрушающих ее смысловое поле, паразитирующих на результатах конструктивной деятельности человека. Затем дошло и до откровенных спекулятивных атак и подрывных акций, имеющих целью получение дополнительной прибыли без производства реальной стоимости. (Как не создают ее, к примеру, кражи или, скажем, азартные игры, хотя и они способны приносить доход и перераспределять материальные ценности. А ведь здесь речь идет об “играх”, основанных не на слепой случайности, а методично организуемых и управляемых, то есть в определенном смысле – “шулерских”.)

Дальнейшим этапом становится смещение подобных практик в трудно контролируемую зону еще более сомнительных операций. При этом нередко используются разночтения в законодательствах различных территорий или общее несовершенство правовой базы, с трудом поспевающей за стремительным разрастанием разношерстного семейства финансовых инструментов. Тут уже происходит фактическое смыкание полулегальных спекулятивных комбинаций с прямо криминальными действиями, “слипание” горячих денег и денег грязных…

Проявляется также (в качестве самостоятельного вида квазиэкономической активности) и такой род хозяйственного вампиризма как прямая деконструкция цивилизации, инволюционное расхищение ее плодов, наиболее подходящее название для которого, пожалуй, — “трофейная экономика”. Следующим логическим шагом в этой цепочке становится общий хаос, возникающий в результате завершения исторической мутации феномена экономики.

Некогда Новое время, освобождаясь от заскорузлой психологии “собирания богатств”, формировало энергичную экономику, преображавшую, перестраивавшую мир, превращая золото, сокровища в деятельный капитал. И вот теперь капитал постепенно умаляет свою производственную составляющую, вновь трансформируясь в квазизолото финансово-информационных потоков. В подобной механике мира цели социального развития оказываются в какой-то момент подчинены корыстным и, в общем-то, конъюнктурным интересам финансовой олигархии. При этом финансовая неоэкономика в конечном итоге является таким же тупиком торгового модуса геоэкономики моря, как военная промышленность и связанные с нею войны, – тупиком, жерновами производственной экономики суши.

 

* * *

 

Происходящая ныне смена исторического регистра, изменение баланса сил не только освобождает скованного до поры виртуального джинна, но одновременно порождает химеричного неокриминального Голема, стремительно растущего и набирающего вес.

В последние годы наблюдаются явное умножение сфер человеческой практики и рост числа территорий, прямо пораженных “трофейной” и криминальной активностью, сливающихся в единый феномен деструктивной квазиэкономики — более чем специфической хозяйственной сферы, подчиняющейся качественно иным, нежели легальная экономика, фундаментальным законам (фактически производя ущерб, то есть своего рода отрицательную стоимость [24]) и уже сейчас ворочающей сотнями миллиардов долларов. Распечатываются и интенсивно эксплуатируются (в глобальном масштабе, с применением самых современных технических средств) запретные виды псевдоэкономической практики: производство и распространение наркотиков, крупномасштабные хищения, рэкет, контрабанда, коррупция, казнокрадство, компьютерные аферы, торговля людьми, “дешевое” захоронение токсичных отходов, отмывание грязных и производство фальшивых денег, коммерческий терроризм и т.п....

Симптоматично, что некоторые из видов деятельности, в сущности той же природы: игорный бизнес, распространение порнографии и некоторые другие виды индустрии порока расположены в легальной сфере, а их коммерческий результат включается в подсчет ВВП соответствующей страны. Эффект от разрастания, усложнения и диверсификации подобного извращенного параэкономического базиса начинает все сильнее сказываться на большом социуме, подрывая его конструктивный характер, вызывая многочисленные моральные и материальные деформации, ведя к внутреннему перерождению общества. Становится также все труднее избавиться от впечатления, что утро XXI века заслонила тень Второй великой депрессии, но на этот раз глобальной и, что более важно, — выходящей за рамки собственно экономических неурядиц. Под воздействием разнообразных деструктивных процессов и тенденций на “обочине цивилизации” зреет новая, весьма непривычная форма организации общества.

Еще одна примета надвигающегося кризиса — сложная социальная ситуация на планете, которая к тому же грозит выйти из-под контроля. Вспомним о втором комплексе сценариев трансформации Третьего мира, связанном с нарастанием процессов цивилизационной коррупции. Действительно, ведь Третий мир, расколовшись, произвел на свет не только динамичный Новый Вост