ОЛЕГУ ЕФРЕМОВУ
Мы из породы битых, но живучих, Мы помним всё, нам память дорога. Я говорю как мхатовский лазутчик, Заброшенный в Таганку – в тыл врага.
Теперь в обнимку, как боксеры в клинче, И я, когда-то мхатовский студент, Олегу Николаевичу нынче Докладываю данные развед…
Что на Таганке той – толпа нахальная, У кассы давятся – Гомор, Содом! — Цыганки с картами, дорога дальняя, И снова строится казенный дом.
При всех делах таганцы с вами схожи, Хотя, конечно, разницу найдешь: Спектаклям МХАТа рукоплещут ложи, А мы, без ложной скромности, без лож.
В свой полувек Олег на век моложе, — Вторая жизнь взамен семи смертей, Из-за того, что есть в театре ложи, Он может смело приглашать гостей.
Артисты мажутся французским тончиком — С последних ярусов и то видать! А на Таганке той – партер с балкончиком, И гримы не на что им покупать.
Таганцы ваших авторов хватают И тоже научились брать нутром, У них гурьбой Булгакова играют, И Пушкина – опять же впятером.
Шагают роты в выкладе на марше, Двум ротным – ордена за марш-бросок! Всего на десять лет Любимов старше, Плюс «Десять дней…» – но разве это срок?!
Гадали разное – года в гаданиях: Мол, доиграются – и грянет гром. К тому ж кирпичики на новых зданиях Напоминают всем казенный дом.
Ломали, как когда-то Галилея, Предсказывали крах – прием не нов, Но оба добрались до юбилея И дожили до важных орденов.
В истории искать примеры надо — Был на Руси такой же человек, Он щит прибил к воротам Цареграда И звался тоже, кажется, Олег…
Семь лет назад ты въехал в двери МХАТа, Влетел на белом княжеском коне. Ты сталь сварил, теперь все ждут проката — И изнутри, конечно, и извне.
На мхатовскую мельницу налили Расплав горячий – это удалось. Чуть было «Чайке» крылья не спалили, Но, слава богу, славой обошлось.
Во многом совпадают интересы: Мы тоже пьем за старый Новый год, В обоих коллективах «мерседесы», Вот только «Чайки» нам недостает.
А на Таганке – там возня повальная, Перед гастролями она бурлит, — Им предстоит в Париж дорога дальняя, Но «Птица синяя» не предстоит.
Здесь режиссер в актере умирает, Но вот вам парадокс и перегиб: Абдулов Сева – Севу каждый знает — В Ефремове чуть было не погиб.
Нет, право, мы похожи даже в споре, Живем – и против правды не грешим: Я тоже чуть не умер в режиссере И, кстати, с удовольствием большим…
Идут во МХАТ актеры, и едва ли Затем, что больше платят за труды. Но дай Бог счастья тем, кто на бульваре, Где чище стали Чистые пруды!
Тоскуй, Олег, в минуты дорогие По вечно и доподлинно живым! Все понимают эту ностальгию По бывшим современникам твоим.
Волхвы пророчили концы печальные: Мол, змеи в черепе коня живут… А мне вот кажется, дороги дальние, Глядишь, когда-нибудь и совпадут.
Ученые, конечно, не наврали, Но ведь страна искусств – страна чудес, Развитье здесь идет не по спирали, А вкривь и вкось, вразрез, наперерез.
Затихла брань, но временны поблажки, Светла Адмиралтейская игла. Таганка, МХАТ идут в одной упряжке, И общая телега тяжела.
Мы – пара тварей с Ноева Ковчега, Два полушарья мы одной коры. Не надо в академики Олега! Бросайте дружно черные шары!
И с той поры, как люди слезли с веток, Сей день – один из главных. Можно встать И тост поднять за десять пятилеток — За сто на два, за два по двадцать пять!
1977
* * *
Мне судьба – до последней черты, до креста Спорить до хрипоты (а за ней – немота). Убеждать и доказывать с пеной у рта, Что – не то это вовсе, не тот и не та! Что – лабазники врут про ошибки Христа, Что – пока еще в грунт не влежалась плита, — Триста лет под татарами – жизнь еще та: Маета трехсотлетняя и нищета. Но под властью татар жил Иван Калита, И уж был не один, кто один против ста. ‹Пот› намерений добрых и бунтов тщета, Пугачевщина, кровь и опять – нищета… Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, — Повторю даже в образе злого шута, — Но не стоит предмет, да и тема не та, — Суета всех сует – все равно суета.
Только чашу испить – не успеть на бегу, Даже если разлить – все равно не смогу; Или выплеснуть в наглую рожу врагу — Не ломаюсь, не лгу – все равно не могу! На вертящемся гладком и скользком кругу Равновесье держу, изгибаюсь в дугу! Что же с чашею делать?! Разбить – не могу! Потерплю – и достойного подстерегу: Передам – и не надо держаться в кругу И в кромешную тьму, и в неясную згу, — Другу передоверивши чашу, сбегу! Смог ли он ее выпить – узнать не смогу. Я с сошедшими с круга пасусь на лугу, Я о чаше невыпитой здесь ни гугу — Никому не скажу, при себе сберегу, — А сказать – и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу! Может, кто-то когда-то поставит свечу Мне за голый мой нерв, на котором кричу, И веселый манер, на котором шучу… Даже если сулят золотую парчу Или порчу грозят напустить – не хочу, — На ослабленном нерве я не зазвучу — Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу! Лучше я загуляю, запью, заторчу, Все, что ночью кропаю, – в чаду растопчу, Лучше голову песне своей откручу, — Но не буду скользить словно пыль по лучу! …Если все-таки чашу испить мне судьба, Если музыка с песней не слишком груба, Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, — Я умру и скажу, что не все суета!
1978
* * *
Реальней сновидения и бреда, Чуднее старой сказки для детей — Красивая восточная легенда Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.
И кто нырнет в холодный этот омут, Насобирает ракушек, приклеенных ко дну, — Ни заговор, ни смерть его не тронут; А кто потонет – обретет покой и тишину.
Эх, сапоги-то стоптаны – походкой косолапою Протопаю по тропочке до каменных гольцов, Со дна кружки блестящие я соскоблю, сцарапаю — Тебе на серьги, милая, а хошь – и на кольцо!
Я от земного низкого поклона Не откажусь, хотя спины не гнул. Родился я в рубашке – из нейлона, — На шелковую, тоненькую, я не потянул.
Спасибо и за ту на добром слове: Ношу – не берегу ее, не прячу в тайниках, — Ее легко отстирывать от крови, Не рвется – хоть от ворота рвани ее – никак!
Я на гольцы вскарабкаюсь, на сопку тихой сапою, Всмотрюсь во дно озерное при отблеске зарниц: Мерцающие ракушки я подкрадусь и сцапаю — Тебе на ожерелие, какое у цариц!
Пылю посуху, топаю по жиже, — Я иногда спускаюсь по ножу… Мне говорят, что я качусь все ниже, А я – хоть и внизу, а все же уровень держу!
Жизнь впереди – один отрезок прожит, Я вхож куда угодно – в терема и в закрома: Рожден в рубашке – бог тебе поможет, — Хоть наш, хоть удэгейский – старый Сангия-мама!
Дела мои любезные, я вас накрою шляпою — Я доберусь, долезу до заоблачных границ, — Не взять волшебных ракушек – звезду с небес сцарапаю, Алмазную да крупную – какие у цариц!
Нанес бы звезд я в золоченом блюде, Чтобы при них вам век прокоротать, — Да вот беда – заботливые люди Сказали: «Звезды с неба – не хватать!»
Ныряльщики за ракушками – тонут. Но кто в рубашке – что тому тюрьма или сума: Бросаюсь головою в синий омут — Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мама!..
Но до того, душа моя, по странам по Муравиям Прокатимся, и боги подождут-повременят! Мы в галечку прибрежную, в дорожки с белым гравием Вобьем монету звонкую, затопчем – и назад.
А помнишь ли, голубушка, в денечки наши летние Бросали в море денюжку – просила ты сама?… А может быть, и в озеро те ракушки заветные Забросил бог для верности – сам Сангия-мама!..
1978
|
