Синдром разбившихся надежд 7 страница

 

Но стряпня тети Александры искупила всё: три мясных блюда, всякая зелень из кладовой - свежая, точно летом с огорода, и маринованные персики, и два пирога, и амброзия - таков был скромный праздничный обед. После всего этого взрослые перешли в гостиную и уселись в каком-то оцепенении. Джим растянулся на полу, а я вышла во двор.

 

– Надень пальто, - сказал Аттикус сонным голосом, и я решила не услышать.

 

Фрэнсис сел рядом со мной на крыльце.

 

– Никогда так вкусно не обедала, - сказала я.

 

– Бабушка замечательно стряпает, - сказал Фрэнсис. - Она и меня научит.

 

– Мальчишки не стряпают.

 

Я вообразила Джима в фартуке Кэлпурнии и прыснула.

 

– Бабушка говорит, всем мужчинам следует учиться стряпать, и смотреть за своими женами, и заботиться о них, когда они не совсем здоровы, - сказал мой двоюродный брат.

 

– А я не хочу, чтоб Дилл обо мне заботился, лучше я сама буду о нём заботиться.

 

– О Дилле?

 

– Ага. Ты пока никому не говори, когда мы с ним вырастем большие, мы сразу поженимся. Он мне летом сделал предложение.

 

Фрэнсис так и покатился со смеху.

 

– А чем он плох? - спросила я Фрэнсиса. - Ничем он не плох.

 

– Это такой - от земли не видать? Бабушка говорила, он гостил летом у мисс Рейчел?

 

– Этот самый.

 

– А я про него всё знаю! - сказал Фрэнсис.

 

– Что знаешь?

 

– Бабушка говорит, у него нет дома…

 

– Нет есть, он живёт в Меридиане.

 

– …и его всё время посылают от одних родственников к другим, вот мисс Рейчел и берёт его на лето.

 

– Фрэнсис, ты врешь!

 

Фрэнсис ухмыльнулся.

 

– До чего ты бываешь глупая, Джин Луиза! Хотя что с тебя спрашивать.

 

– Как так?

 

– Бабушка говорит, если дядя Аттикус позволяет тебе гонять по улицам без призору, это его дело, а ты не виновата. А я думаю, если дядя Аттикус чернолюб, ты тоже не виновата, только это позор всей семье, вот что я тебе скажу.

 

– Чёрт возьми, Фрэнсис, что это ты болтаешь?

 

– То, что слышишь. Бабушка говорит, уже то плохо, что вы оба у него совсем одичали, а теперь он ещё стал чернолюбом, так нам больше в Мейкомб и показаться нельзя. Он позорит всю семью, вот что.

 

Фрэнсис вскочил и побежал по галерейке в кухню. Отбежал подальше, обернулся и крикнул:

 

Чернолюб,

Чёрный пуп,

С чёрными связался,

Ваксы нализался!

 

– Врешь! - закричала я. - Не знаю, что ты там болтаешь, только сейчас я тебе заткну глотку!

 

Я прыгнула с крыльца. В два счёта догнала его, схватила за шиворот. И сказала - бери свои слова обратно.

 

Фрэнсис вырвался и помчался в кухню.

 

– Чернолюб! - орал он.

 

Если хочешь поймать дичь, лучше не спеши. Молчи и жди, ей наверняка станет любопытно, и она высунет нос. Фрэнсис выглянул из дверей кухни.

 

– Ты ещё злишься, Джин Луиза? - осторожно спросил он.

 

– Да нет, ничего.

 

Фрэнсис вышел в галерейку.

 

– Возьмёшь свои слова обратно, а?

 

Я рано себя выдала. Фрэнсис пулей умчался в кухню, и я вернулась на крыльцо. Можно и подождать. Посидела так минут пять и услышала голос тети Александры:

 

– Где Фрэнсис?

 

– Он там, в кухне.

 

– Он же знает, что я не разрешаю там играть.

 

Фрэнсис подошёл к двери и завопил:

 

– Бабушка, это она меня сюда загнала и не выпускает!

 

– В чём дело, Джин Луиза?

 

Я подняла голову и посмотрела на тетю Александру.

 

– Я его туда не загоняла, тетя, и я его там не держу.

 

– Нет, держит! - закричал Фрэнсис. - Она меня не выпускает!

 

– Вы что, поссорились?

 

– Бабушка, Джин Луиза на меня злится! - крикнул Фрэнсис.

 

– Поди сюда, Фрэнсис! Джин Луиза, если я услышу от тебя ещё хоть слово, я скажу отцу. Кажется, ты недавно поминала чёрта?

 

– Не-е.

 

– А мне послышалось. Так вот, чтоб я этого больше не слышала.

 

Тетя Александра вечно подслушивала. Едва она ушла, Фрэнсис вышел из кухни, задрал нос и ухмыльнулся во весь рот.

 

– Ты со мной не шути! - заявил он.

 

Выбежал во двор и запрыгал там - бьет по кустикам увядшей травы, как по футбольному мячу, от меня держится подальше, только иногда обернётся и усмехается. Вышел на крыльцо Джим, поглядел на нас и скрылся. Фрэнсис залез на старую мимозу, опять слез, сунул руки в карманы и стал прохаживаться по двору.

 

– Ха! - сказал он.

 

Я спросила, кого он из себя изображает - дядю Джека, что ли? Фрэнсис сказал - кажется, Джин Луизе велено сидеть смирно и оставить его в покое.

 

– Я тебя не трогаю, - сказала я.

 

Он внимательно на меня посмотрел, решил, что меня уже утихомирили, и негромко пропел:

 

– Чернолюб…

 

На этот раз я до крови ободрала кулак о его передние зубы. Повредив левую, я стала работать правой, но недолго. Дядя Джек прижал мне локти к бокам и скомандовал:

 

– Смирно!

 

Тетя Александра хлопотала вокруг Фрэнсиса, утирала ему слёзы своим платком, приглаживала ему волосы, потом потрепала по щеке. Аттикус, Джим и дядя Джимми стояли на заднем крыльце - они вышли сюда, как только Фрэнсис начал орать.

 

– Кто первый начал? - спросил дядя Джек.

 

Фрэнсис и я показали друг на друга.

 

– Бабушка, - провыл Фрэнсис, - она меня обозвала потаскухой и всего исколотила.

 

– Это правда, Глазастик? - спросил дядя Джек.

 

– Ясно, правда.

 

Дядя Джек посмотрел на меня, и лицо у него стало точь-в-точь как у тети Александры.

 

– Я ведь, кажется, предупреждал: если будешь бросаться такими словами, жди неприятностей. Говорил я тебе?

 

– Да, сэр, но…

 

– Так вот, ты дождалась неприятностей. Стой тут.

 

Я колебалась - не удрать ли - и опоздала: рванулась бежать, но дядя Джек оказался проворнее. Вдруг у меня под самым носом очутился муравей, он с трудом тащил по траве хлебную крошку.

 

– До самой смерти и говорить с тобой не буду! Терпеть тебя не могу, ненавижу, чтоб тебе сдохнуть!

 

Кажется, всё это только придало дяде Джеку решимости. Я кинулась за утешением к Аттикусу, а он сказал - сама виновата, и вообще нам давно пора домой.

 

Я ни с кем не простилась, залезла на заднее сиденье, а когда приехали домой, убежала к себе и захлопнула дверь. Джим хотел мне сказать что-то хорошее, я не стала слушать.

 

Я осмотрела следы бедствия, оказалось только семь или восемь красных пятен, и я стала думать, что и правда всё на свете относительно, и тут в дверь постучали. Я спросила, кто там; отозвался дядя Джек.

 

– Уходи!

 

Дядя Джек сказал - если я буду так разговаривать, он опять меня выдерет, и я замолчала. Он вошёл, я ушла в угол и повернулась к нему спиной.

 

– Глазастик, - сказал он, - ты меня всё ещё ненавидишь?

 

– Можете опять меня выдрать, сэр.

 

– Вот не думал, что ты такая злопамятная, - сказал он. - Я был о тебе лучшего мнения, ты ведь сама знаешь, что получила по заслугам.

 

– Ничего я не знаю.

 

– Дружок, ты не имеешь права ругать людей…

 

– Ты несправедливый, - сказала я, - несправедливый!

 

Дядя Джек высоко поднял брови.

 

– Несправедливый? Это почему же?

 

– Дядя Джек, ты хороший, и я, наверно, всё равно даже теперь тебя люблю, только ты ничего не понимаешь в детях.

 

Дядя Джек подбоченился и посмотрел на меня сверху вниз.

 

– Отчего же это я ничего не понимаю в детях, мисс Джин Луиза? Когда дети ведут себя так, как ты себя вела, тут особенно и понимать нечего. Ты дерзишь, ругаешься и дерешься…

 

– Почему ты меня не слушаешь? Я не собираюсь дерзить. Я только хочу объяснить тебе.

 

Дядя Джек сел на кровать. Сдвинул брови и посмотрел на меня.

 

– Ну, говори.

 

Я набрала побольше воздуху.

 

– Вот. Во-первых, ты меня не выслушал, не дал слова сказать, сразу накинулся. Когда мы с Джимом поссоримся, Аттикус не одного Джима слушает, меня тоже. А во-вторых, ты говорил - никогда не произносить такие слова, если они не аб-со-лют-но необходимы. Фрэнсису абсолютно необходимо было оторвать башку.

 

Дядя Джек почесал в затылке.

 

– Ну, рассказывай.

 

– Фрэнсис обозвал Аттикуса, вот я ему и задала.

 

– Как он его обозвал?

 

– Чернолюбом. Я не знаю толком, что это, только он так это сказал… ты так и знай, дядя Джек, хоть убей, а не дам я ему ругать Аттикуса.

 

– Фрэнсис так и сказал?

 

– Да, сэр, и ещё много всего. Что Аттикус позор всей семьи, и что мы с Джимом у него одичали…

 

У дяди Джека стало такое лицо - я подумала, сейчас мне опять попадёт. Потом он сказал:

 

– Ну, посмотрим, - тут я поняла, что попадёт Фрэнсису. - Пожалуй, я ещё сегодня вечером туда съезжу.

 

– Пожалуйста, сэр, оставьте всё, как есть. Пожалуйста!

 

– Нет уж, ничего я так не оставлю, - сказал дядя Джек. - Пускай Александра знает. Надо же додуматься… Ну, погоди, доберусь я до этого мальчишки…

 

– Дядя Джек, обещай мне одну вещь, ну, пожалуйста! Не говори про это Аттикусу! Он… он меня один раз попросил терпеть и не злиться, что бы про него ни сказали, и… и пускай он думает - мы дрались из-за чего-нибудь ещё! Дай слово, что не скажешь, ну, пожалуйста!…

 

– Но я не желаю, чтобы Фрэнсису это так сошло…

 

– А ему и не сошло. Дядя Джек, может, ты мне перевяжешь руку? Ещё немножко кровь идёт.

 

– Конечно, перевяжу, малышка. С величайшим удовольствием. Нет на свете руки, которую мне так приятно перевязать. Не угодно ли пройти сюда?

 

Дядя Джек учтиво поклонился и пригласил меня в ванную. Он промыл и перевязал мне пальцы и всё время смешно рассказывал про почтенного близорукого старичка, у которого был кот по имени Бульон и который, отправляясь в город, считал все трещинки на тротуаре.

 

– Ну, вот и всё, - сказал дядя Джек. - На безымянном пальце настоящей леди полагается носить обручальное кольцо, а у тебя останется шрам.

 

– Спасибо, сэр. Дядя Джек…

 

– Да, мэм?

 

– Что такое потаскуха?

 

Дядя Джек опять принялся рассказывать что-то длинное про старика премьер-министра, который заседал в палате общин и во время самых бурных дебатов, когда все вокруг с ума сходили, поддувал кверху перышки, да так, что они не падали. Наверно, он старался ответить на мой вопрос, но выходило как-то непонятно.

 

Потом, когда мне уже полагалось спать, я спустилась вниз попить воды и из коридора услыхала - в гостиной разговаривали дядя Джек с Аттикусом.

 

– Я никогда не женюсь, Аттикус.

 

– Почему?

 

– Вдруг будут дети…

 

– Тебе придётся многому поучиться, Джек, - сказал Аттикус.

 

– Знаю. Твоя дочь преподала мне сегодня первые уроки. Она сказала, что я ничего не понимаю в детях, и объяснила почему. И она совершенно права. Аттикус, она растолковала мне, как я должен был с ней обращаться… ей-богу, я ужасно жалею, что отшлепал её.

 

Аттикус фыркнул.

 

– Она вполне заслужила трепку, так что пусть совесть тебя не слишком мучает.

 

Я замерла: вдруг дядя Джек возьмёт и расскажет Аттикусу… Но он не стал рассказывать. Только пробормотал:

 

– У неё весьма богатый лексикон. Но половину бранных слов она говорит, не понимая их значения. Она меня спросила, что такое потаскуха.

 

– Ты объяснил?

 

– Нет, я рассказал ей про лорда Мелбурна.

 

– Когда ребёнок о чём-нибудь спрашивает, Джек, ради всего святого, не увиливай, а отвечай. И не заговаривай зубы. Дети есть дети, но они замечают увертки не хуже взрослых, и всякая увертка только сбивает их с толку. Нет, - задумчиво продолжал отец, - наказать её сегодня следовало, по только не за то. Все дети в известном возрасте начинают ругаться, а когда поймут, что бранью никого не удивишь, это проходит само собой. А вот вспыльчивость сама не пройдёт. Девочка должна научиться держать себя в руках, да поскорее, ей предстоит несколько трудных месяцев. Впрочем, она понемногу набирается ума-разума. Джим становится старше, и она всё больше берёт с него пример. Ей только надо изредка помочь.

 

– Аттикус, а ведь ты её никогда и пальцем не тронул?

 

– Признаться, нет. До сих пор довольно было пригрозить. Она изо всех сил старается меня слушаться, Джек. Это у неё далеко не всегда выходит, но она очень старается.

 

– Но секрет ведь не в этом, - сказал дядя Джек.

 

– Нет, секрет в другом: она знает, что я знаю, как она старается. А это очень важно. Плохо то, что им с Джимом скоро придётся проглотить много разных гадостей. У Джима, надеюсь, хватит выдержки, но Глазастик, когда заденут её гордость, сразу кидается в драку…

 

Я думала, тут дядя Джек не смолчит. Но он и на этот раз сдержал слово.

 

– А будет очень скверно, Аттикус? Ты как-то толком не рассказал.

 

– Хуже некуда, Джек. У нас только и есть показания негра против показаний Юэлов. Всё сводится к тому, что один твердит - ты это сделал, а другой - нет, не делал. И, конечно, присяжные поверят не Тому Робинсону, а Юэлам… ты имеешь представление об этих Юэлах?

 

Дядя Джек сказал - да, припоминаю - и стал описывать Аттикусу, какие они. Но Аттикус сказал:

 

– Ты отстал на целое поколение. Впрочем, нынешние Юэлы ничуть не лучше.

 

– Так что же ты думаешь делать?

 

– Прежде чем меня разобьют, я рассчитываю встряхнуть присяжных и вызвать разногласия… притом у нас есть ещё шансы на апелляцию. Право, сейчас ещё трудно что-либо сказать, Джек. Знаешь, я надеялся, что мне никогда не придётся вести такое дело, но Джон Тейлор прямо указал на меня и сказал, что тут нужен я и никто другой.

 

– А ты надеялся, что минует тебя чаша сия?

 

– Вот именно. Но как, по-твоему, мог бы я смотреть в глаза моим детям, если бы отказался? Ты и сам понимаешь, чем это кончится, Джек, и дай им бог пройти через всё это и не озлобиться, а главное, не подхватить извечную мейкомбскую болезнь. Не понимаю, почему разумные люди впадают в буйное помешательство, как только дело коснётся негра… просто понять не могу. Одна надежда, что Джим и Глазастик со всеми вопросами придут ко мне, а не станут слушать, что болтают в городе. Надеюсь, они мне достаточно верят… Джин Луиза!

 

Я так и подскочила. Заглянула в дверь.

 

– Да, сэр?

 

– Иди спать.

 

Я побежала к себе и легла. Какой молодец дядя Джек, не выдал меня! Но как Аттикус догадался, что я подслушиваю? Только через много лет я поняла: он говорил для меня, он хотел, чтобы я слышала каждое слово.

 

 

 

 

Аттикус был слабосильный, ведь ему было уже под пятьдесят. Когда мы с Джимом спросили, почему он такой старый, он сказал - поздно начал, и мы поняли: поэтому ему далеко до других мужчин. Он был много старше родителей наших одноклассников, и, когда другие ребята начинали хвастать - а вот мой отец… - мы волей-неволей помалкивали.

 

Джим был помешан на футболе. Аттикус о футболе и думать не хотел, а если Джим пытался его затащить, неизменно отвечал:

 

– Для этого я слишком стар.

 

Ничем стоящим наш отец не занимался. Работал он в кабинете, а не в аптеке. Хоть бы он водил грузовик, который вывозил мусор на свалки нашего округа, или был шерифом, или на ферме хозяйничал, или работал в гараже - словом, делал бы что-нибудь такое, чем можно гордиться.

 

И, ко всему, он носил очки. Левым глазом он почти ничего не видел, он говорил, левый глаз - родовое проклятие Финчей. Если надо было что-нибудь получше разглядеть, он поворачивал голову и смотрел одним правым.

 

Он не делал ничего такого, что делали отцы всех ребят: никогда не ходил на охоту, не играл в покер, не удил рыбу, не пил, не курил. Он сидел в гостиной и читал.

 

При таких его качествах мы бы уж хотели, чтоб его никто не замечал, так нет же: в тот год вся школа только и говорила про то, что Аттикус защищает Тома Робинсона, и разговоры эти были самые нелестные. Когда я поругалась с Сесилом Джейкобсом, а потом ушла, как последняя трусиха, ребята стали говорить - Глазастик Финч больше драться не будет, ей папочка не велит. Они немного ошиблись: я не могла больше драться на людях, но в семейном кругу дело другое. Всяких двоюродных и пятиюродных братьев и сестёр я готова была отдубасить за Аттикуса всласть. Фрэнсис Хенкок, к примеру, испробовал это на себе.

 

Аттикус подарил нам духовые ружья, а учить нас стрелять не захотел. Поэтому дядя Джек дал нам первые уроки; он сказал - Аттикус ружьями не интересуется. Аттикус сказал Джиму:

 

– Я бы предпочёл, чтобы ты стрелял на огороде по жестянкам, но знаю, ты начнёшь бить птиц. Если сумеешь попасть в сойку, стреляй их сколько угодно, но помни: убить пересмешника большой грех.

 

Я впервые слышала, чтоб Аттикус про что-нибудь сказал - грех, и спросила мисс Моди, почему грех.

 

– Твой отец прав, - сказала мисс Моди. - Пересмешник - самая безобидная птица, он только поёт нам на радость. Пересмешники не клюют ягод в саду, не гнездятся в овинах, они только и делают, что поют для нас свои песни. Вот поэтому убить пересмешника - грех.

 

– Мисс Моди, наш квартал очень старый, правда?

 

– Он существовал, когда и города-то не было.

 

– Нет, я не про то - на нашей улице все люди старые. Всего и детей - Джим да я. Миссис Дюбоз скоро будет сто лет, и мисс Рейчел тоже старая, и вы, и Аттикус.

 

– Я бы не сказала, что пятьдесят лет - такая уж старость, - едко заметила мисс Моди. - Меня, кажется, ещё не возят в коляске. И твоего отца тоже. Хотя, надо сказать, слава богу, что этот мой старый склеп сгорел, мне уже не под силу было содержать его в порядке… да, пожалуй, ты права, Джин Луиза, квартал наш очень солидный. Ты ведь почти не видишь молодёжи, правда?

 

– Вижу, мэм, - в школе.

 

– Я имею в виду - молодых, но уже взрослых. Вы с Джимом счастливчики, скажу я тебе. Вам повезло, что отец у вас немолодой. Будь ему тридцать, вам жилось бы совсем по-другому.

 

– Ясно, по-другому, ведь Аттикус ничего не может…

 

– Ты его не знаешь, - сказала мисс Моди. - Он ещё полон жизни.

 

– А что он может?

 

– Ну, например, может так разумно и толково составить для кого-нибудь завещание, что комар носу не подточит.

 

– Поду-умаешь…

 

– Ну, хорошо, а известно тебе, что он лучший игрок с шашки во всём нашем городе? Ого, на «Пристани», когда мы были ещё совсем детьми, он мог обыграть кого угодно и на том берегу и на этом.

 

– Да что вы, мисс Моди, мы с Джимом всегда его обыгрываем!

 

– Потому что он вам поддаётся, пора бы понимать. А известно тебе, что он умеет играть на окарине?

 

Есть чем хвастать! Мне стало только ещё больше стыдно за Аттикуса.

 

– Ладно же…

 

– Что ладно, мисс Моди?

 

– Ничего. Ты, видно, но умеешь гордиться отцом. Не всякий может играть на окарине. А теперь не вертись-ка у плотников под ногами. Беги домой, я сейчас займусь азалиями, и мне некогда будет за тобой смотреть. Ещё доской зашибет.

 

Я пошла к нам на задворки, там Джим палил в консервную банку - самое глупое занятие, когда кругом полно соек. Я вернулась в сад и два часа сооружала крепость - на строительство пошла автопокрышка, ящик из-под апельсинов, бельевая корзина, стулья с веранды и маленький национальный флаг с коробки от жареной кукурузы, мне его дал Джим.

 

Когда Аттикус пришёл обедать, я сидела в крепости и целилась.

 

– Ты куда метишь?

 

– В попку мисс Моди.

 

Аттикус обернулся и увидел мою обширную мишень - мисс Моди склонилась над кустами у себя в саду. Аттикус сдвинул шляпу на затылок и зашагал через улицу.

 

– Моди, - окликнул он, - хочу тебя предупредить. Тебе грозит серьёзная опасность.

 

Мисс Моди выпрямилась и поглядела на меня. И сказала:

 

– Аттикус, ты просто дьявол.

 

Потом Аттикус вернулся и велел мне переменить позиции.

 

– И чтоб я больше не видел, что ты в кого бы то ни было целишься из этого оружия, - сказал он.

 

А хорошо, если б мой отец был просто дьявол! Я стала расспрашивать Кэлпурнию.

 

– Мистер Финч? Да он всё на свете умеет.

 

– Ну что, что?

 

Кэлпурния почесала в затылке.

 

– Не знаю я толком, - сказала она.

 

А тут ещё Джим спросил Аттикуса, будет ли он играть за методистов, и Аттикус ответил: нет, он для этого слишком стар и может сломать себе шею. Методисты хотели выкупить заложенный участок при своей церкви и вызвали баптистов сразиться в футбол. В матче должны были участвовать отцы всех мейкомбских ребят, кроме, кажется, одного Аттикуса. Джим сказал - он и смотреть-то не хочет, но где ему было утерпеть, раз играют в футбол, хотя бы и любители! Конечно, он пошёл, и стоял рядом со мной и Аттикусом, и мрачно смотрел, как отец Сесила Джейкобса забивает голы методистам.

 

Один раз в субботу мы с Джимом захватили свои ружья и пошли на разведку - может, подкараулим белку или кролика. Миновали дом Рэдли, отошли ещё ярдов на пятьсот, и вдруг я вижу, Джим украдкой поглядывает куда-то в сторону. Повернул голову вбок и скосил глаза.

 

– Ты что там увидал?

 

– А вон пес бежит.

 

– Это Тим Джонсон, да?

 

– Угу.

 

Хозяин Тима, мистер Гарри Джонсон, шофёр мобилского автобуса, жил на южной окраине города. Тим, пойнтер с рыжими подпалинами, был любимцем всего Мейкомба.

 

– Что это он?

 

– Не знаю, Глазастик, Давай вернёмся.

 

– Ну-у, Джим, сейчас февраль.

 

– Всё равно, надо сказать Кэлпурнии.

 

Мы побежали домой и ворвались в кухню.

 

– Кэл, - сказал Джим, - выйди на минутку на улицу, пожалуйста.

 

– А зачем? Некогда мне каждый раз выходить.

 

– Там собака, и с ней что-то неладно.

 

Кэлпурния вздохнула.

 

– Некогда мне сейчас собачьи лапы перевязывать. В ванной есть марля, возьми сам и перевяжи.

 

Джим покачал головой.

 

– Этот пес болен, Кэл. Что-то с ним неладно.

 

– А что, он ловит себя за хвост?

 

– Нет, он делает вот так. - Джим весь сгорбился, изогнулся и стал разевать рот, как золотая рыбка. - Он вот так и идёт, Кэл, и, по-моему, ему это совсем не нравится.

 

– Ты меня не разыгрываешь, Джим Финч? - Голос у Кэлпурнии стал сердитый.

 

– Нет, Кэл, честное слово!

 

– Этот пес бежит бегом?

 

– Нет, он как-то трусит рысцой, только очень медленно. Он идёт сюда.

 

Кэлпурния сполоснула руки и вышла за Джимом во двор.

 

– Никакого пса не видать, - сказала она.

 

Мы повели её мимо дома Рэдли, и она поглядела в ту сторону, куда показал Джим. Тим Джонсон был ещё очень далеко, но он шёл к нам. Он двигался как-то вкривь, будто правые лапы у него короче левых. Я подумала: он как автомобиль, который забуксовал на песке.

 

– Он стал какой-то кривобокий, - сказал Джим.

 

Кэлпурния вытаращила глава, потом сгребла нас за плечи и скорей потащила домой. Захлопнула дверь, бросилась к телефону и закричала:

 

– Дайте контору мистера Финча! Мистер Финч, это Кэл! Как перед богом, на нашей улице бешеная собака… Да, сэр, к нам бежит… Да… Мистер Финч, вот вам моё честное слово… Тим Джонсон… Да, сэр… Хорошо, сэр… хорошо…

 

Она повесила трубку, мы стали спрашивать, что говорит Аттикус, а она только головой мотнула. Постучала по рычагу и сказала в трубку:

 

– Мисс Юла Мэй… нет, мэм, с мистером Финчем я уже поговорила, пожалуйста, больше не соединяйте… Послушайте, мисс Юла Мэй, может, вы позвоните мисс Рейчел, и мисс Стивени Кроуфорд, и у кого там ещё есть телефоны на нашей улице? Скажите им: идёт бешеная собака! Пожалуйста, мэм!

 

Она послушала немного.

 

– Знаю, что февраль, мисс Юла Мэй, только я уж знаю, который пес здоровый, а который бешеный, не ошибусь. Пожалуйста, мэм, поторопитесь!

 

Потом Кэлпурния спросила Джима:

 

– А у Рэдли телефон есть?

 

Джим посмотрел в телефонной книге и сказал - нету.

 

– Да ведь они из дому не выходят, Кэл.

 

– Всё равно, надо им сказать.

 

Она выбежала на веранду, мы с Джимом кинулись было за ней.

 

– Сидите дома! - прикрикнула она.

 

Мисс Юла уже передала предупреждение Кэлпурнии всем нашим соседям. Сколько хватал глаз, по всей улице двери были закрыты наглухо. Тима Джонсона нигде не было видно. Кэлпурния подобрала юбки и фартук и бегом кинулась к дому Рэдли. Взбежала на веранду и забарабанила в дверь. Никто не выглянул, и она закричала:

 

– Мистер Натан! Мистер Артур! Берегитесь, бешеный пёс! Бешеный пёс!

 

– Ей полагается стучать с заднего крыльца, - сказала я.

 

Джим покачал головой.

 

– Сейчас это неважно, - сказал он.

 

Напрасно Кэлпурния ломилась в дверь. Никто не откликнулся, казалось, никто её и не слышит.

 

Она помчалась к заднему крыльцу Рэдли, и тут на нашу подъездную дорожку влетел чёрный «форд». Из него вышли Аттикус и мистер Гек Тейт.

 

Гек Тейт был шериф округа Мейкомб. Высокий, как наш Аттикус, только потоньше и носатый. На нём были высокие сапоги со шнуровкой, с блестящими металлическими глазками, бриджи и охотничья куртка. И пояс с патронами. И в руках огромное ружье. Они с Аттикусом подошли к крыльцу, и Джим отворил дверь.

 

– Не выходи, сын, - сказал Аттикус. - Где он, Кэлпурния?

 

– Сейчас уже, наверно, где-нибудь тут, - и Кэлпурния махнула рукой вдоль улицы.

 

– Бегом бежит или нет? - спросил мистер Тейт.

 

– Нет, сэр, мистер Гек, его сейчас корчит.

 

– Может, пойдём ему навстречу, Гек? - сказал Аттикус.

 

– Лучше подождём, мистер Финч. Обычно они бегут по прямой, но кто его знает. Может быть, он повернёт, как улица поворачивает, это бы дай бог, а может, его понесёт прямиком на задворки к Рэдли. Обождём немного.

 

– Не думаю, чтобы он забежал во двор к Рэдли, - сказал Аттикус. - Забор помешает. Скорее всего двинется по мостовой…

 

Раньше я думала - у бешеных собак идёт пена изо рта, и они очень быстро бегают, и кидаются на тебя, и хотят перегрызть тебе горло, и всё это бывает в августе. Если б Тим Джонсон был такой, я испугалась бы куда меньше.

 

Когда на улице ни души и всё затаилось и ждёт чего-то, это очень страшно. Деревья застыли неподвижно, пересмешники и те смолкли, плотники со двора мисс Моди куда-то исчезли. Мистер Тейт чихнул, потом высморкался. И взял ружье на руку. Потом за стеклом своей парадной двери, точно в рамке, появилась мисс Стивени Кроуфорд. Подошла мисс Моди и стала с нею рядом. Аттикус поставил ногу на перекладину кресла и медленно потер ладонью колено. И сказал тихо: