Синдром разбившихся надежд 10 страница

 

Я хотела остаться и всё рассмотреть, но Кэлпурния повела меня по проходу. В дверях она задержалась, чтобы поговорить с Зибо и его семейством, а мы с Джимом поболтали с мистером Сайксом. У меня вертелось на языке сто вопросов, но я решила - после спрошу у Кэлпурнии.

 

– Мы очень рады, что вы пришли к нам сегодня, - сказал преподобный Сайкс. - Ваш папа - лучший друг нашего прихода.

 

Любопытство всё-таки одолело меня.

 

– А почему вы собирали деньги для жены Тома Робинсона?

 

– Разве вы не слыхали? - спросил преподобный Сайкс. - У Элен трое маленьких, и она не может работать.

 

– А почему ей не взять их с собой, ваше преподобие? - спросила я.

 

Негритянки, работавшие на хлопковых плантациях, всегда брали малышей с собой и усаживали их куда-нибудь в тень, обычно между двумя рядами кустов. Тех, кто ещё и сидеть не умел, матери привязывали себе за спину на индейский лад или завертывали в пустые мешки из-под хлопка и клали на землю.

 

Преподобный Сайкс замялся.

 

– По правде говоря, мисс Джин Луиза, сейчас Элен не так-то просто найти работу… Когда наступит время собирать хлопок, я думаю, её возьмёт мистер Линк Диз.

 

– А почему ей сейчас не найти работу?

 

Преподобный Сайкс не успел ответить, Кэлпурния положила руку мне на плечо. И я послушно сказала:

 

– Спасибо, что вы позволили нам прийти.

 

Джим сказал то же самое, и мы пошли домой.

 

– Кэл, я знаю, Тома Робинсона посадили в тюрьму, он сделал что-то ужасно плохое, а Элен почему не берут на работу? - спросила я.

 

Кэлпурния в тёмно-синем муслиновом платье и высокой шляпке шла между мною и Джимом.

 

– Потому, что люди говорят, Том плохо поступил, - сказала она. - Никому не хочется… не хочется иметь дело с его семьёй.

 

– Кэл, а что он такое сделал?

 

Кэлпурния вздохнула.

 

– Старый мистер Боб Юэл заявил, что Том снасильничал над его дочкой, вот Тома и арестовали и засадили в тюрьму.

 

– Мистер Юэл? - Мне кое-что вспомнилось. - Есть такие Юэлы, они каждый год в первый день приходят в школу, а потом больше не ходят. Он из них, да? И Аттикус сказал, они настоящие подонки… Аттикус никогда ни про кого так не говорил. Он сказал…

 

– Вот это они самые и есть.

 

– Ну, если все в Мейкомбе знают, что за народ эти Юэлы, так все рады будут нанять Элен на работу… Кэл, а что это - насильничать?

 

– Спроси мистера Финча, он тебе лучше объяснит. Ты, верно, голодная? Преподобный отец сегодня что-то длинно проповедовал, всегда он не так скучно говорит.

 

– Он совсем как наш проповедник, - сказал Джим. - А почему вы так странно поете псалмы?

 

– Ты про вторенье? - спросила Кэлпурния.

 

– Это называется вторенье?

 

– Да, мы так называем. Так всегда делалось, сколько я себя помню.

 

Джим сказал - отложили бы за год деньги с церковных сборов и купили бы сборники псалмов.

 

Кэлпурния засмеялась.

 

– А что от них толку? Читать-то всё равно никто не умеет.

 

– Как же так? - спросила я. - Столько народу, и никто не умеет читать?

 

Кэлпурния кивнула.

 

– Ну да. В «Первой покупке» читают, может, человека четыре… я в том числе…

 

– Ты в какой школе училась, Кэл? - спросил Джим.

 

– Ни в какой. Дай-ка вспомнить, кто же это меня научил грамоте? А, да, старая мисс Бьюфорд, тетушка нашей мисс Моди Эткинсон.

 

– Да разве ты такая старая?

 

– Я даже старше мистера Финча, - усмехнулась Кэлпурния. - Только не знаю, много ли. Мы с ним один раз стали вспоминать да рассчитывать, сколько же это мне лет… я помню немножко дальше него, стало быть, я и старше ненамного, женская-то память получше мужской.

 

– А когда твой день рождения, Кэл?

 

– Я справляю на рождество, так легче запомнить… а настоящего дня рождения у меня нету.

 

– Но ты по виду совсем не такая старая, как Аттикус, - запротестовал Джим.

 

– Цветные не так быстро стареют, как белые, по ним не так видно, - сказала Кэлпурния.

 

– Может быть, это потому, что они не умеют читать. Кэл, это ты научила Зибо грамоте?

 

– Да, мистер Джим. Когда он был мальчонкой, у нас тут и школы-то не было. А я его всё ж таки заставила учиться.

 

Зибо был старшим сыном Кэлпурнии. Если б я прежде об этом подумала, я бы догадалась, что Кэл уже пожилая - у Зибо у самого дети были почти взрослые, только я как-то об этом не задумывалась.

 

– Ты его учила по букварю? - спросила я.

 

– Нет, я ему велела каждый день выучивать страничку из священного писания, и ещё была книжка, по которой меня учила мисс Бьюфорд, - вам не угадать, откуда я её взяла.

 

Мы и не угадали. Кэлпурния сказала:

 

– Мне её дал ваш дедушка Финч.

 

– Да разве ты с «Пристани»? - удивился Джим. - Ты нам никогда не говорила.

 

– Ясно, с «Пристани», мистер Джим. Там и выросла, между «Пристанью» и имением Бьюфордов. Круглый год работала на Бьюфордов да на Финчей, а потом ваши папа с мамой поженились, я и переехала в Мейкомб.

 

– А какая это была книжка, Кэл? - спросила я.

 

– «Комментарии» Блэкстоуна.

 

Джим был ошеломлён.

 

– И по этой книге ты учила Зибо грамоте?!

 

– Ну да, сэр, мистер Джим. - Кэлпурния застенчиво прикрыла рот рукой. - У меня других книг нету. Ваш дедушка говорил, что мистер Блэкстоун писал превосходным языком…

 

– Значит, вот почему ты говоришь не так, как все, - сказал Джим.

 

– Кто все?

 

– Все цветные. Кэл, а ведь в церкви ты говорила так же, как они…

 

Мне никогда и в голову не приходило, что у нашей Кэлпурнии есть ещё другая жизнь. Оказывается, она может существовать как-то отдельно, вне нашего дома, да ещё знает два языка!

 

– Кэл, - сказала я, - а для чего ты со своими разговариваешь, как… как цветные, ты ведь знаешь, что это неправильно?

 

– Ну, во-первых, я и сама чёрная…

 

– Всё равно, зачем же тебе ломать язык, когда ты умеешь говорить правильно? - сказал Джим.

 

Кэлпурния сбила шляпку набок и почесала в затылке, потом старательно поправила шляпку.

 

– Как бы это вам объяснить, - сказала она. - Вот бы вы с Глазастиком стали у себя дома разговаривать как цветные, - это было бы совсем не к месту, верно? А если я в церкви или со своими соседями стану говорить как белая? Люди подумают - я совсем заважничала.

 

– Но ведь ты знаешь, как правильно! - сказала я.

 

– А не обязательно выставлять напоказ всё, что знаешь. Женщине это и не к лицу. И, во-вторых, людям вовсе не по вкусу, когда кто-то умней их. Они сердятся. Хоть и говори сам правильно, а их не переменишь, для этого им надо самим научиться, а уж если они не хотят, ничего не поделаешь: либо держи язык за зубами, либо говори как они.

 

– Кэл, а можно мне иногда с тобой повидаться?

 

Кэлпурния поглядела на меня с недоумением.

 

– Повидаться, дружок? Да мы с тобой видимся каждый день.

 

– Нет, можно прийти к тебе в гости? Как-нибудь после работы? Аттикус меня проводит.

 

– Пожалуйста, когда захочешь, - сказала Кэлпурния. - Мы тебе всегда будем рады.

 

Мы шли по тротуару мимо дома Рэдли.

 

– Посмотрите-ка на веранду, - сказал Джим.

 

Я оглянулась на дом Рэдли - вдруг его таинственный обитатель вылез подышать свежим воздухом? Но веранда была пуста.

 

– Да нет, на нашу веранду посмотри, - сказал Джим.

 

Я посмотрела. В качалке - прямая, непреклонная и неприступная, с таким видом, будто она здесь провела весь свой век, - сидела тетя Александра.

 

 

 

 

– Отнеси мой саквояж в ту спальню, что окнами на улицу, Кэлпурния, - были первые слова тети Александры. - Джин Луиза, перестань чесать в затылке, - были её следующие слова.

 

Кэлпурния подняла тяжёлый тетин чемодан и отворила дверь.

 

– Я сам отнесу, - сказал Джим и взял у неё чемодан.

 

Слышно было, как чемодан грохнул об пол в спальне. И ещё долго от этого не смолкал глухой гул.

 

– Вы приехали в гости, тетя? - спросила я.

 

Тетя Александра не часто выезжала с «Пристани» и уж тогда путешествовала с помпой. У неё был свой ярко-зелёный солидный «бьюик» и чёрный шофёр, оба сверкали такой чистотой, смотреть тошно, но сейчас их нигде не было видно.

 

– Разве отец вам ничего не сказал? - спросила тетя Александра.

 

Мы с Джимом помотали головами.

 

– Вероятно, забыл. Его ещё нет дома?

 

– Нет, он обычно возвращается только к вечеру, - сказал Джим.

 

– Ну так вот, ваш отец и я посоветовались и решили, что пора мне немножко у вас пожить.

 

«Немножко» в Мейкомбе может означать и три дня и тридцать лет. Мы с Джимом переглянулись.

 

– Джим становится взрослый, и ты тоже растёшь, - сказала тетя Александра. - Мы решили, что тебе полезно женское влияние. Пройдёт совсем немного лет, Джин Луиза, и ты начнёшь увлекаться нарядами и молодыми людьми…

 

Я могла много чего на это ответить: Кэлпурния тоже женщина, пройдёт ещё очень много лет, пока я начну увлекаться молодыми людьми, а нарядами я вообще никогда не стану увлекаться… но я промолчала.

 

– А как же дядя Джимми? - спросил Джим. - Он тоже приедет?

 

– О нет, он остался на «Пристани». Ему надо присматривать за фермой.

 

– А вы не будете без него скучать? - спросила я и сразу спохватилась: это был не очень тактичный вопрос. Тут ли дядя Джимми, нет ли, разница невелика, от него всё равно никогда слова не услышишь.

 

Тетя Александра пропустила мой вопрос мимо ушей.

 

Я не могла придумать, о чём ещё с ней говорить. Сказать по совести, я никогда не знала, о чём с ней говорить, и сейчас сидела и вспоминала наши прошлые тягостные беседы: «Как поживаешь, Джин Луиза?» - «Очень хорошо, благодарю вас, мэм. А вы как поживаете?» - «Хорошо, спасибо. А чем ты всё это время занималась?» - «Ничем». - «Как, неужели ты ничего не делаешь?» - «Ничего». - «Но у тебя, наверно, есть друзья?» - «Да, мэм». - «Так чем же вы все занимаетесь?» - «Ничем».

 

Тетя, конечно, считала меня круглой дурой, один раз я слышала - она сказала Аттикусу, что я отсталая.

 

Что-то было неладно, но расспрашивать не захотелось: но воскресеньям тетя Александра всегда была сердитая. Наверно, из-за корсета. Она была не толстая, но весьма солидная особа и сильно затягивалась - бюст получался такой высокий, что смотреть страшно, талия в рюмочку, сзади всё очень пышно, глядя на эту фигуру, поневоле подумаешь, что раньше тетя Александра была песочными часами. С какого боку ни посмотри, выходило очень внушительно.

 

Остаток дня прошёл в тихом унынии - так всегда бывает, когда приедут родственники, - а потом мы заслышали автомобиль и сразу ожили. Это из Монтгомери вернулся Аттикус. Джим забыл свою солидность и вместе со мной побежал его встречать. Джим выхватил у Аттикуса чемодан и портфель, а я повисла у него на шее; он на лету поцеловал меня, и я спросила:

 

– А книжку ты мне привёз? А знаешь, тетя приехала!

 

Аттикус сказал - привёз и знает.

 

– Тетя будет у нас жить. Ты рада?

 

Я сказала - очень рада, это была неправда, но бывают такие обстоятельства, что приходится и соврать, раз уж всё равно ничего не поделаешь.

 

– Мы решили, что настало время, когда детям необходимо… в общем, вот что, Глазастик, - сказал Аттикус, - тетя делает мне большое одолжение и вам обоим тоже. Я не могу весь день сидеть с вами дома, и этим летом нам придётся трудно.

 

– Да, сэр, - сказала я.

 

Я ничего не поняла. Мне только показалось, что не так уж Аттикус звал тетю Александру, это она сама всё придумала. У неё была такая манера, она заявляла: так лучше для семьи, - вот, наверно, и к нам она поэтому переехала.

 

Мейкомб встретил тетю Александру очень приветливо. Мисс Моди Эткинсон испекла свой любимый торт, до того пропитанный наливкой, что я стала пьяная; мисс Стивени Кроуфорд приходила в гости и сидела часами, причём больше всё качала головой и говорила «гм-гм». Мисс Рейчел зазывала тетю днём пить кофе, и даже мистер Натан Рэдли один раз заглянул к нам во двор и сказал, что рад её видеть.

 

Потом тетя Александра расположилась у нас как дома, и всё пошло своим чередом, и можно было подумать, будто она весь век тут живёт. Её славу отличной хозяйки ещё подкрепили угощения на собраниях миссионерского общества (тетя не доверяла Кэлпурнии печь и стряпать деликатесы, которые должны были поддерживать силы слушателей во время длиннейших докладов Общества распространения христианства на Востоке); она вступила в Мейкомбский дамский клуб и стала его секретарём. В глазах мейкомбского высшего света тетя Александра была последней представительницей аристократии: манерами обладала самыми изысканными, какие приобретаются только в лучших закрытых школах и пансионах; была образцом и авторитетом в вопросах морали; мастерски владела искусством намека и не знала себе равных по части сплетен. Когда она училась в школе, ни в одной хрестоматии не упоминалось о внутренних сомнениях, и тетя Александра понятия о них не имела. Она не ведала скуки и не упускала случая выступить в роли главного арбитра: наводила порядок, давала советы, остерегала и предупреждала.

 

Она никогда не забывала упомянуть о слабостях любого другого рода и племени, дабы возвысить славный род Финчей; эта привычка иногда злила Джима, а чаще забавляла.

 

– Тете надо быть поосторожнее в словах, она наводит критику чуть не на всех в Мейкомбе, а ведь половина города нам родня.

 

Молодой Сэм Мерриуэзер покончил с собой - и тетя Александра наставительно говорила: наклонность к самоубийству у них в роду. Стоило шестнадцатилетней девчонке в церковном хоре разок хихикнуть, и тетя Александра замечала:

 

– Вот видите, в роду Пенфилдов все женщины легкомысленны.

 

Кажется, любая мейкомбская семья отличалась какой-нибудь наклонностью: к пьянству, к азартным играм, к скупости, к чудачествам.

 

Один раз тетя стала уверять нас, будто манера совать нос в чужие дела у мисс Стивени Кроуфорд наследственная, и Аттикус сказал:

 

– А знаешь, сестра, если вдуматься, до нашего поколения в роду Финчей все женились на двоюродных сёстрах и выходили за двоюродных братьев. Так ты, пожалуй, скажешь, что у Финчей наклонность к кровосмешению?

 

Тетя сказала - нет, просто от этого у всех в нашей семье маленькие руки и ноги.

 

И что её всегда волнует наследственность? Почему-то мне представлялось так: люди благородные - это те, от чьего ума и талантов всем больше всего пользы; а у тети Александры как-то так получалось, хоть она прямо и не говорила, будто чем дольше семья живёт на одном месте, тем она благороднее.

 

– Тогда и Юэлы благородные, - сказал Джим.

 

Уже третье поколение семейства, к которому принадлежали Баррис Юэл и его братья, существовало на одном и том же клочке земли за городской свалкой, росло и кормилось за счёт городской благотворительности.

 

А всё-таки в теории тети Александры была какая-то правда. Мейкомб - старинный город. Расположен он на двадцать миль восточнее «Пристани Финча», слишком далеко от реки, что очень неудобно и странно для такого старого города. Впрочем, он стоял бы на самом берегу, если бы не один ловкий человек по фамилии Синкфилд; на заре времён этот Синкфилд держал гостиницу на перекрёстке двух дорог, и это был единственный постоялый двор во всей округе. Синкфилд не был патриотом, он одинаково оказывал услуги и продавал патроны индейцам и белым поселенцам и нимало не задумывался, стоит ли его заведение на территории Алабамы или во владениях племени Ручья, лишь бы дело приносило доход. Дело процветало, а в это самое время губернатор Уильям Уайат Бибб решил упрочить покой и благоденствие вновь созданного округа и отрядил землемеров определить в точности, где находится его центр, чтобы здесь и обосновались местные власти. Землемеры остановились у Синкфилда и сообщили ему, что его постоялый двор входит в пределы округа Мейкомб, и показали, где именно разместится, по всей вероятности, административный центр округа. Не соверши Синкфилд дерзкого шага, чтобы остаться на бойком месте, центр этот расположился бы посреди Уинстоновых болот, унылых и ничем не примечательных. А вместо этого осью, вокруг которой рос и ширился округ Мейкомб, стал постоялый двор Синкфилда, ибо смекалистый хозяин в один прекрасный вечер, напоив своих постояльцев до того, что перед глазами у них всё путалось и расплывалось, уговорил их вытащить карты и планы, малость отрезать там, чуточку прибавить тут и передвинуть центр округа на то место, которое ему, Синкфилду, было всего удобнее. А наутро они отправились восвояси и повезли с собою в переметных сумах, кроме карт, пять кварт наливки - по две бутылки на брата и одну губернатору.

 

Поскольку Мейкомб был основан как административный центр, он оказался не таким неряхой, как почти все города таких же размеров в штате Алабама. С самого начала дома строились солидно, здание суда выглядело весьма внушительно, улицы прокладывались широкие. Среди жителей Мейкомба немало было разного рода специалистов: сюда приезжали издалека, когда надо было вырвать больной зуб, пожаловаться на сердцебиение, починить экипаж, положить деньги в банк, очистить душу от греха, показать мулов ветеринару. Но в конце концов ещё вопрос, мудро ли поступил в своё время Синкфилд. По его милости молодой город оказался слишком в стороне от единственного в ту пору общественного средства сообщения - от речных судов, - и жителю северной части округа приходилось тратить два дня на поездку в город Мейкомб за необходимыми покупками. Вот почему за сто лет город не разросся и остался всё таким же островком среди пёстрого моря хлопковых плантаций и густых лесов.

 

Война между Севером и Югом обошла Мейкомб стороной, но закон о «реконструкции» Юга и крах экономики всё же вынудили город расти. Рос он не вширь. Новые люди появлялись редко, браки заключались между представителями одних и тех же семейств, так что постепенно все мейкомбцы стали немножко похожи друг на друга. Изредка кто-нибудь вернётся из отлучки и привезёт с собою жену - уроженку Монтгомери или Мобила, но и от этого пройдёт лишь едва заметная рябь по мирной глади семейного сходства. В годы моего детства жизнь текла почти без перемен.

 

Разумеется, жители Мейкомба делились на касты, но мне это представлялось так: люди взрослые, мейкомбские граждане нынешнего поколения, прожившие бок о бок многие годы, знают друг друга наизусть и ничем один другого удивить не могут; осанка, характер, цвет волос, даже жесты принимаются как само собою разумеющееся, что переходит из поколения в поколение и только совершенствуется со временем. И в повседневной жизни надёжным руководством служат истины вроде: «Все Кроуфорды суют нос в чужие дела», «Каждый третий Мерриуэзер - меланхолик», «Делафилды с правдой не в ладах», «У всех Бьюфордов такая походка», - а стало быть, когда берёшь у кого-либо из Делафилдов чек, сперва наведи потихоньку справки в банке; мисс Моди Эткинсон сутулится, потому что она из Бьюфордов; и если миссис Грейс Мерриуэзер втихомолку потягивает джип из бутылок от сиропа, удивляться тут нечему - то же делала и её мать.

 

Мейкомб сразу почуял в тете Александре родственную душу - Мейкомб, но не мы с Джимом. Я только диву давалась - неужели она родная сестра Аттикусу и дяде Джеку? - и даже вспомнила старые сказки про подменышей и корень мандрагоры, которыми в незапамятные времена пугал меня Джим.

 

В первый месяц её жизни у нас всё это были просто отвлеченные рассуждения - тетя Александра почти не разговаривала со мной и с Джимом, мы её видели только во время еды да вечером перед сном. Ведь было лето, и мы весь день проводили на улице. Конечно, иной раз среди дня забежишь домой выпить воды, а в гостиной полно мейкомбских дам - потягивают чай, шепчутся, обмахиваются веерами, и я слышу:

 

– Джин Луиза, поди сюда, поздоровайся с нашими гостьями.

 

Я вхожу, и у тети становится такое лицо, будто она жалеет, что позвала меня, ведь я всегда в глине или в песке.

 

– Поздоровайся с кузиной Лили, - сказала один раз тетя Александра, поймав меня в прихожей.

 

– С кем? - переспросила я.

 

– Со своей кузиной Лили Брук.

 

– Разве она нам кузина? А я и не знала.

 

Тетя Александра улыбнулась так, что сразу видно было: она деликатно извиняется перед кузиной Лили и сурово осуждает меня. А когда кузина Лили Брук ушла, я уже знала - мне здорово попадёт.

 

Весьма прискорбно, что наш отец не потрудился рассказать мне о семействе Финч и не внушил своим детям никакой гордости. Тетя призвала и Джима, он сел на диван рядом со мной и насторожился. Она вышла из комнаты и возвратилась с книжкой в тёмно-красном переплёте, на нём золотыми буквами было вытиснено: «Джошуа Сент-Клер. Размышления».

 

– Эту книгу написал ваш кузен, - сказала тетя Александра. - Он был замечательный человек.

 

Джим внимательно осмотрел книжечку.

 

– Это тот самый кузен Джошуа, который столько лет просидел в сумасшедшем доме?

 

– Откуда ты знаешь? - спросила тетя Александра.

 

– Так ведь Аттикус говорит, этот кузен Джошуа был студентом и свихнулся. Аттикус говорит, он пытался застрелить ректора. Аттикус говорит, кузен Джошуа говорил, что ректор просто мусорщик, и хотел его застрелить из старинного пистолета, а пистолет разорвался у него в руках. Аттикус говорит, родным пришлось выложить пятьсот долларов, чтобы его вызволить…

 

Тетя Александра выпрямилась и застыла, точно аист на крыше.

 

– Довольно, - сказала она. - К этому мы ещё вернёмся.

 

Перед сном я пришла в комнату Джима попросить что-нибудь почитать, и в это время к нему постучался Аттикус. Вошёл, сел на край кровати, невозмутимо оглядел нас и вдруг улыбнулся.

 

– Э-гм… - начал он. В последнее время он как-то покашливал, прежде чем заговорить, и я уж думала, может, это он, наконец, становится старый, но с виду он был всё такой же. - Право, не знаю, как бы вам сказать…

 

– Да прямо так и скажи, - посоветовал Джим. - Мы что-нибудь натворили?

 

Отцу явно было не по себе.

 

– Нет, просто я хотел вам объяснить… тетя Александра меня попросила… Сын, ты ведь знаешь, что ты - Финч, правда?

 

– Так мне говорили. - Джим исподлобья поглядел на отца и, верно сам того не замечая, повысил голос: - Аттикус, в чём дело?

 

Аттикус перекинул ногу на ногу, скрестил руки.

 

– Я пытаюсь вас познакомить с обстоятельствами вашего происхождения.

 

Джим ещё сильнее сморщился.

 

– Знаю я эту ерунду, - сказал он.

 

Аттикус вдруг стал серьёзен. Он заговорил своим юридическим голосом:

 

– Ваша тетя просила меня по возможности довести до сознания твоего и Джин Луизы, что оба вы не какие-нибудь безродные, за вами стоит несколько поколений, получивших безукоризненное воспитание…

 

Тут у меня по ноге побежал муравей, я стала его ловить, и Аттикус замолчал. Я почесала укушенное место.

 

– …безукоризненное воспитание, - повторил Аттикус, - и вы должны жить так, чтоб быть достойными вашего имени. Тетя Александра просила меня сказать вам, что вы должны себя вести, как подобает маленькой леди и юному джентльмену. Она намерена побеседовать с вами о нашей семье и о том, какую роль играли Финчи на протяжении долгих лет в жизни округа Мейкомб, тогда вы будете представлять себе, кто вы такие, и, может быть, постараетесь вести себя соответственно, - скороговоркой закончил он.

 

Мы с Джимом были ошарашены и, раскрыв рот, поглядели друг на друга, потом на Аттикуса - ему, видно, стал тесен воротничок. И ничего не ответили.

 

Немного погодя я взяла со столика гребёнку Джима и провела зубцами по краю доски.

 

– Перестань трещать, - сказал Аттикус.

 

Сказал резко и очень обидно. Я не довела гребёнку до конца и швырнула её на пол. Неизвестно почему я заплакала и никак не могла перестать. Это не мой отец. Мой отец никогда так не думал. И никогда так не говорил. Это его тетя Александра заставила. Сквозь слёзы я увидела Джима - он стоял так же уныло и одиноко и голову свесил набок.

 

Идти было некуда, но я повернулась, хотела уйти - и передо мной оказалась жилетка Аттикуса. Я уткнулась в неё и услышала за светло-синей материей знакомые тихие звуки: тикали часы, похрустывала крахмальная рубашка, негромко, ровно стучало сердце.

 

– У тебя бурчит в животе, - сказала я.

 

– Знаю, - сказал Аттикус.

 

– А ты выпей соды.

 

– Выпью.

 

– Аттикус, как же мы теперь будем? Всё станет по-другому, и ты…

 

Он погладил меня по затылку.

 

– Не волнуйся, - сказал он. - Погоди волноваться.

 

И тут я поняла - он опять с нами. Ноги у меня уже не были как чужие, и я подняла голову.

 

– Ты правда хочешь, чтобы мы были такие? Ничего я не помню, как это Финчам полагается по-особенному себя вести…

 

– И не надо вспоминать. Оставим это.

 

Он вышел. Он чуть было не хлопнул дверью, но в последнюю минуту спохватился и тихо её притворил. Мы с Джимом ещё смотрели вслед, и вдруг дверь опять отворилась, и в неё заглянул Аттикус. Он высоко поднял брови, очки соскользнули на кончик носа.

 

– Кажется, я становлюсь всё больше похож на кузена Джошуа? Как по-вашему, может, я тоже обойдусь нашему семейству в пятьсот долларов?

 

Теперь-то я понимаю, чего добивался от нас Аттикус, но ведь он был всего лишь мужчина. А с такими тонкостями воспитания умеют справляться только женщины.

 

 

 

 

От тети Александры мы больше не слыхали про семейство Финч, зато в городе слышали больше чем достаточно. По субботам, если только Джим брал меня с собой (теперь он прямо не переносил, когда я появлялась с ним на людях), мы прихватим, бывало, свои пятаки и пробираемся по улицам в распаренной толпе, а за спиной нет-нет да и скажут:

 

– Вон его ребята!

 

Или:

 

– Видал Финчей?

 

Оглянешься - никого, только какой-нибудь фермер с женой изучает клизмы в витрине аптеки. Или две коренастые фермерши в соломенных шляпах сидят в двуколке.

 

А какой-то костлявый человек поглядел на нас в упор и сказал совсем непонятно:

 

– Кто заправляет нашим округом, им больно наплевать - хоть над всеми подряд насильничай, они и не почешутся.

 

Тут я вспомнила, что давно хотела задать Аттикусу один вопрос. И в тот же вечер спросила:

 

– Что такое насильничать?

 

Аттикус выглянул из-за газеты. Он сидел в своём кресле у окна. С тех пор как мы стали старше, мы с Джимом великодушно решили после ужина полчаса его не трогать - пускай отдыхает.

 

Он вздохнул и сказал - насилие есть плотское познание женщины силой и без её согласия.

 

– Только и всего? А почему я спросила Кэлпурнию, а она не стала мне отвечать?

 

Аттикус поглядел внимательно.

 

– О чём это ты?

 

– Ну, мы тогда шли из церкви, и я спросила Кэлпурнию, что это значит, и она сказала - спросить у тебя, а я забыла, а теперь спросила.

 

Аттикус опустил газету на полепи.

 

– Объясни, пожалуйста, ещё раз, - сказал он.

 

И я ему рассказала, как мы ходили с Кэлпурнией в церковь. Аттикусу это, по-моему, очень понравилось, но тетя Александра до этого спокойно вышивала в своём углу, а тут отложила работу и смотрела на нас во все глаза.