Синдром разбившихся надежд 17 страница

 

– Это в такой же мере характерно для округа Мейкомб, как и собрания миссионерского общества.

 

– Аттикус, - глаза у тети Александры стали испуганные, - я никак не ожидала, что ты способен из-за этого ожесточиться.

 

– Я не ожесточился, просто устал. Я иду спать.

 

– Аттикус… - угрюмо сказал Джим.

 

Аттикус приостановился в дверях.

 

– Что, сын?

 

– Что же они сделали, как они могли?

 

– Не знаю как, но смогли. Они делали так прежде и сделают ещё не раз, и плачут при этом, видно, одни только дети. Покойной ночи.

 

Но утром всегда всё кажется не так страшно. Аттикус по обыкновению поднялся ни свет ни заря, и, когда мы понуро вошли в гостиную, он уже сидел, уткнувшись в «Мобил реджистер». На сонном лице Джима был написан вопрос, который он ещё не мог толком выговорить.

 

– Погоди волноваться, - успокоил его Аттикус, когда мы все вошли в столовую. - Мы ещё повоюем. Подадим апелляцию, ещё не всё потеряно. Господи боже мой, Кэл, это ещё что такое? - Аттикус во все глаза уставился на свою тарелку.

 

– Папаша Тома Робинсона прислал вам сегодня цыпленка, а я его зажарила.

 

– Скажи ему, что для меня это большая честь, ведь даже у президента наверняка не подают к завтраку цыплят. А это что такое?

 

– Булочки, - сказала Кэлпурния. - Их прислала Эстелла, которая кухаркой в гостинице.

 

Аттикус посмотрел на неё в недоумении, и она сказала:

 

– А вы подите поглядите, что в кухне делается, мистер Финч.

 

Мы тоже пошли. Кухонный стол ломился от всякой снеди: толстые ломти копчёной свинины, помидоры, бобы, даже виноград. Аттикус увидел банку засоленных свиных ножек и усмехнулся.

 

– Как вы думаете, тетя позволит мне есть это в столовой?

 

– Прихожу утром, а у нас всё заднее крыльцо завалено. Они… они очень благодарны вам за всё, что вы сделали, мистер Финч. Это… это ведь не слишком дерзко с их стороны?

 

В глазах Аттикуса стояли слёзы. Он ответил не сразу.

 

– Передай им, что я очень признателен, - сказал он наконец. - Передай им… передай, чтоб они никогда больше этого не делали. Времена слишком тяжёлые…

 

Он заглянул в столовую, извинился перед тетей Александрой, надел шляпу и отправился в город.

 

В прихожей послышались шаги Дилла, и Кэлпурния не стала убирать со стола завтрак, к которому Аттикус так и не притронулся. Дилл, как всегда, жевал передними зубами и рассказывал нам, что сказала после вчерашнего вечера мисс Рейчел: если Аттикус Финч желает прошибать стену лбом - что ж, лоб-то его, не чей-нибудь.

 

– Я бы ей сказал, - проворчал Дилл, обгладывая куриную ножку, - да с ней сегодня не очень-то поспоришь. Говорит, полночи из-за меня проволновалась, хотела заявить шерифу, чтоб меня разыскивали, да он был в суде.

 

– Ты больше не бегай никуда, не сказавшись. Ты её только хуже злишь, - сказал Джим.

 

Дилл покорно вздохнул.

 

– Да я ей сорок раз говорил, куда иду… Просто ей слишком мерещатся змеи в шкафу. Вот спорим, она каждое утро за завтраком выпивает пинту - два полных стакана, я точно знаю. Своими глазами видел.

 

– Не говори так, Дилл, - сказала тетя Александра. - Детям не пристало так говорить. Это… это бесстыдство.

 

– Я не бесстыдник, мисс Александра. Разве говорить правду бесстыдно?

 

– Так, как ты говоришь, - бесстыдно.

 

Джим сверкнул на неё глазами, но только сказал Диллу:

 

– Пошли. Виноград возьми с собой.

 

Когда мы вышли на веранду, мисс Стивени Кроуфорд, захлёбываясь, рассказывала про суд мистеру Эйвери и мисс Моди Эткинсон. Они оглянулись на нас и опять заговорили. Джим издал воинственный клич. А я пожалела, что у меня нет оружия.

 

– Ненавижу, когда большие на меня смотрят, - сказал Дилл. - Сразу кажется, будто что-нибудь натворил.

 

– Поди сюда, Джим Финч! - закричала мисс Моди.

 

С тяжёлым вздохом Джим слез с качелей.

 

– И мы с тобой, - сказал Дилл.

 

Мисс Стивени так и нацелилась на нас своим любопытным носом. Кто же это нам позволил пойти в суд? Она-то нас не видала, но сегодня с утра в городе только и разговору, что мы сидели на галерее для цветных. Это что же, Аттикус усадил нас туда, чтобы?… Там, верно, дышать было нечем среди всех этих?… И неужели Глазастик поняла всё это?… А досадно, верно, нам было, когда нашего папочку разбили в пух и прах?

 

– Помолчи, Стивени, - ледяным тоном сказала мисс Моди. - Я не намерена всё утро торчать на крыльце… Джим Финч, я позвала тебя, чтобы узнать, не желаешь ли ты и твои коллеги отведать пирога. Я поднялась в пять часов, чтобы его испечь, так что лучше соглашайся. Прошу нас извинить, Стивени. До свиданья, мистер Эйвери.

 

На кухонном столе у мисс Моди красовался большой пирог и два маленьких. Маленьких нужно бы три. Не похоже было на мисс Моди, чтоб она забыла про Дилла, и, наверно, лица у нас стали удивлённые. Но тут она отрезала кусок от большого пирога и протянула его Джиму.

 

Мы ели и понимали - это мисс Моди показывает нам, что её отношение к нам ни капельки не изменилось. Она молча сидела на табурете и смотрела на нас.

 

И вдруг сказала:

 

– Не горюй, Джим. В жизни всё не так плохо, как кажется.

 

Когда дома, не на улице, мисс Моди собиралась произнести длинную речь, она упиралась ладонями в колени и языком поправляла вставные зубы. Так она сделала и сейчас, а мы сидели и ждали.

 

– Вот что я хочу вам сказать: есть на свете люди, которые для того и родились, чтобы делать за нас самую неблагодарную работу. Ваш отец тоже такой.

 

– Ладно уж, - безнадёжным голосом сказал Джим.

 

– Никаких «ладно уж», сэр, - сказала мисс Моди. - Ты ещё недостаточно взрослый, чтоб уразуметь мои слова.

 

Джим уставился на свой недоеденный пирог.

 

– Чувствуешь себя, как гусеница в коконе, вот что, - сказал он. - Будто спал спеленатый в тёплом углу и ветерок ни разу на тебя не подул. Я всегда думал, мейкомбцы самые лучшие люди на свете, по крайней мере с виду-то они такие.

 

– Мы самые благополучные люди на свете, - сказала мисс Моди. - Не часто обстоятельства призывают нас доказать, что мы и в самом деле христиане, но уж когда это случится, у нас есть на то люди вроде Аттикуса.

 

Джим горько улыбнулся.

 

– Хорошо, если бы все в нашем округе так думали.

 

– Ты и не подозреваешь, как нас много.

 

– Разве? - Джим повысил голос. - Кто хоть чем-нибудь помог Тому Робинсону, ну кто?

 

– Прежде всего его друзья цветные и люди вроде нас. Вроде судьи Тейлора, вроде мистера Гека Тейта. Перестань жевать, Джим Финч, и пошевели мозгами. Тебе не приходило в голову, что судья Тейлор не случайно назначил Аттикуса защитником Тома? Что у судьи Тейлора могли быть на это свои причины?

 

Вот это мысль! Если обвиняемый не мог нанять адвоката, защитником обычно назначали Максвелла Грина, самого молодого из мейкомбских адвокатов, так как ему надо было набираться опыта. И, значит, Тома Робинсона должен был бы защищать Максвелл Грин.

 

– Подумай-ка об этом, - продолжала мисс Моди. - Это ведь не случайно. Вчера вечером я сидела на крыльце и ждала. Я всё ждала вас из суда, ждала и думала: Аттикус Финч не выиграет дело, не может выиграть, но он единственный в наших краях способен заставить присяжных так долго ломать голову над таким делом. И я говорила себе: что ж, мы идём вперёд… Это один только шаг, крохотный, младенческий, а всё-таки шаг вперёд.

 

– Это всё разговоры… Но неужели наши просвещённые судьи и адвокаты не могут справиться с дикарями присяжными? - пробормотал Джим. - Вот я вырасту…

 

– Об этом уж ты потолкуй с отцом, - сказала мисс Моди.

 

Мы спустились по прохладным новым ступенькам, вышли на солнце и увидели, что мистер Эйвери и мисс Стивени Кроуфорд всё ещё стоят и разговаривают. Они прошли по тротуару и стояли теперь у дома мисс Стивени. И к ним шла мисс Рейчел.

 

– А я когда вырасту, наверно, стану клоуном, - сказал Дилл.

 

Мы с Джимом от удивления стали как вкопанные.

 

– Да, клоуном, - сказал он. - Ничего у меня с людьми не получается, я только и умею, что смеяться над ними, вот я и пойду в цирк и буду смеяться до упаду.

 

– Ты всё перепутал, Дилл, - сказал Джим. - Сами клоуны грустные, а вот над ними всё смеются.

 

– Ну и пусть, а я буду другой клоун. Буду стоять посреди арены и смеяться всем в лицо. Вон погляди туда, - мотнул он головой. - Это разве люди? Им только на помеле летать. Тетя Рейчел уже и летает.

 

Мисс Стивени и мисс Рейчел нетерпеливо махали нам - верно сказал Дилл: настоящие ведьмы.

 

– О, чтоб вас! - выдохнул Джим. - А не подойти нельзя, невежливо.

 

Что-то случилось. Мистер Эйвери был весь красный - он так расчихался, чуть не сбил нас с ног, когда мы подошли. Мисс Стивени прямо вся тряслась, мисс Рейчел схватила Дилла за плечо.

 

– Иди сейчас же во двор и носа не высовывай. На улице опасно, - сказала она.

 

– А почему? - спросила я.

 

– Вы что, не слыхали? Весь город только об этом и говорит…

 

Тут на пороге появилась тетя Александра и позвала нас, но было уже поздно. Мисс Стивени, захлёбываясь, сообщила нам, что сегодня утром мистер Боб Юэл остановил Аттикуса на углу у почты, плюнул ему в лицо и сказал - дай только срок, он ещё с этим адвокатишкой расправится.

 

 

 

 

– Я бы предпочёл, чтобы Боб Юэл не жевал табак, - только и сказал об этом Аттикус.

 

По словам мисс Стивени Кроуфорд, дело было так: Аттикус выходил с почты, к нему подошёл мистер Юэл, обругал его, плюнул ему в лицо и погрозился убить. Мисс Стивени сказала (а когда она рассказывала это второй раз, уже выходило, будто она всё видела своими глазами по дороге из бакалейной лавки) - Аттикус и бровью не повёл, только вынул платок, утёрся и стоял и слушал, как мистер Юэл честил его, да такими словами, что она их нипочём не повторит, скорей язык себе откусит. Мистер Юэл ну и разошёлся, а тут ещё Аттикус никак не отвечал на его брань, он и говорит: что, говорит, черномазым пятки лизать не гордый, а драться гордый? Нет, сказал Аттикус, просто старый, сунул руки в карманы и пошёл прочь, рассказывала мисс Стивени. Уж в этом Аттикусу Финчу не откажешь - он иной раз так срежет…

 

Но мы с Джимом выслушали всё это без всякого удовольствия.

 

– А всё-таки прежде он был самый меткий стрелок во всем округе, - сказала я. - Он мог…

 

– Не станет он ходить с ружьем, Глазастик, - сказал Джим. - Да у него и ружья-то нет… Ты же знаешь, он и у тюрьмы тогда без ружья сторожил. Он мне сказал: ходить с оружием - значит только набиваться, чтоб в тебя стреляли.

 

– Сейчас другое дело, - сказала я. - Давай попросим его, пускай у кого-нибудь одолжит ружье.

 

Мы попросили, и Аттикус сказал - чепуха.

 

Дилл сказал - нам надо взывать к доброму сердцу Аттикуса: ведь если мистер Юэл его убьёт, мы помрем с голоду и ещё достанемся тете Александре, и ведь, ясное дело, как только Аттикуса схоронят, она сразу уволит Кэлпурнию. Джим сказал - может, на Аттикуса подействует, если я стану реветь и кататься по полу, ведь я ещё маленькая, да к тому же девочка. Это тоже не помогло.

 

Но потом Аттикус увидел, что мы уныло бродим вокруг дома, не едим, забросили все игры, и понял, до чего мы напуганы. Как-то вечером он принёс Джиму новый футбольный журнал, Джим нехотя перелистал его и бросил. Тогда Аттикус спросил:

 

– Что тебя тревожит, сын?

 

– Мистер Юэл, - напрямик сказал Джим.

 

– А что случилось?

 

– Ничего. Мы за тебя боимся, надо, чтоб ты с ним что-то сделал.

 

Аттикус невесело усмехнулся.

 

– Что же с ним сделать? Заставить его подписать пакт о ненападении?

 

– Когда человек говорит, что он с тобой расправится, это не шутка.

 

Аттикус сказал:

 

– Он и не шутил тогда. Попробуй-ка на минуту влезть в шкуру Боба Юэла, Джим. На суде я окончательно доказал, что ни одному его слову верить нельзя, если ему до этого хоть кто-нибудь верил. Ему необходимо было на ком-нибудь это выместить, такие люди иначе не могут. Что ж, если оттого, что он плюнул мне в лицо и пригрозил убить, на долю Мэйеллы досталось меньше побоев, пусть так. Должен же он был на ком-то сорвать зло, так уж лучше на мне, чем на своих ребятишках. Понимаешь?

 

Джим кивнул.

 

– Нам нечего бояться Боба Юэла, он уже отвёл душу, - сказал Аттикус.

 

И тут вошла тетя Александра.

 

– Я в этом совсем не так уверена, Аттикус, - сказала она. - Такой на всё пойдёт, лишь бы отомстить за обиду. Ты же знаешь этих людей.

 

– Но что мне такого может сделать Юэл, сестра?

 

– Какую-нибудь гадость исподтишка, - сказала тетя Александра. - Уж не сомневайся.

 

– В Мейкомбе мало что можно сделать исподтишка, - возразил Аттикус.

 

Больше мы не боялись. Лето кончалось, и мы не теряли времени даром. Аттикус объяснил нам, что Тому Робинсону ничто не грозит, пока его дело не рассмотрят в следующей инстанции, и что его скорее всего освободят или в крайнем случае назначат новое разбирательство. А пока он на тюремной ферме, в Честерском округе, в семидесяти милях от Мейкомба. Я спросила, позволяют ли жене и детям навещать Тома, но Аттикус сказал - не позволяют.

 

– А что с ним будет, если апелляция не поможет? - спросила я как-то вечером.

 

– Тогда его посадят на электрический стул, - сказал Аттикус, - если только губернатор не смягчит приговор. Подожди волноваться, Глазастик. Мы вполне можем выиграть это дело.

 

Джим растянулся на диване и читал журнал «Популярная механика». Тут он поднял голову и сказал:

 

– Это всё несправедливо. Даже если он виноват, он никого не убил. Он никого не лишил жизни.

 

– Ты же знаешь, по законам штата Алабама за изнасилование полагается смертная казнь, - сказал Аттикус.

 

– Да, сэр, но всё равно присяжные не должны были присуждать его к смерти… Если уж решили, что он виновен, присудили бы двадцать лет.

 

– К двадцати годам, - поправил Аттикус. - Том Робинсон - цветной, Джим. Ни один состав присяжных в наших краях, разбирая подобное дело, не скажет: «Мы считаем, что ты виноват, но не очень». Тут могло быть либо оправдание, либо самый суровый приговор.

 

Джим помотал головой.

 

– Нет, это всё неправильно, только я не пойму, в чём ошибка… может, изнасилование не надо считать таким тяжким преступлением…

 

Аттикус уронил газету на пол. Он согласен с законом об изнасиловании, вполне согласен, но весьма опасно, когда на основании одних лишь косвенных улик прокурор требует смертного приговора и присяжные его выносят.

 

Тут он увидел, что я тоже слушаю, и объяснил:

 

– Иными словами, для того чтобы человека приговорили к смерти, скажем, за убийство, требуются один или два очевидца. Надо, чтобы кто-то мог сказать: «Да, я там был, я сам видел, как он спустил курок».

 

– Но ведь очень многих казнили на основании косвенных улик, - возразил Джим.

 

– Знаю, и многие из них, вероятно, этого заслуживали… Но если нет очевидцев, всегда остаётся сомнение, пусть хотя бы тень сомнения. Закон называет это «допустимое сомнение», по, по-моему, мы не имеем права даже на тень сомнения. В противном случае всегда остаётся вероятность, пусть самая малая, что осуждённый не виновен.

 

– Значит, опять выходит, что во всем виноваты присяжные. Тогда надо с ними покончить, - убеждённо сказал Джим.

 

Аттикус очень старался сдержать улыбку, но не сумел.

 

– Уж слишком ты с нами крут, сын. Я думаю, можно найти лучший выход: изменить закон. Так изменить, чтобы для самых тяжких преступлений определять наказание мог только судья.

 

– Тогда поезжай в Монтгомери, пускай изменят закон.

 

– Ты даже не подозреваешь, как это трудно. Мне не дожить до того времени, когда изменят закон, а ты, если и доживёшь, будешь уже стариком.

 

Джиму это не понравилось.

 

– Нет, сэр, с присяжными надо покончить. Ведь вот Том не виновен, а они сказали - виновен.

 

– Будь на месте этих присяжных ты и ещё одиннадцать таких, как ты, Том уже вышел бы на свободу, - сказал Аттикус. - Жизнь не успела ещё отучить тебя рассуждать ясно и здраво. Двенадцать присяжных, которые осудили Тома, в повседневной жизни люди вполне разумные, но ты сам видел: что-то помешало им рассуждать здраво. То же самое ты видел и в ту ночь перед тюрьмой. Они ушли тогда не потому, что в них верх взял разум, но потому, что они натолкнулись на нас. Есть в нашей жизни что-то такое, от чего люди теряют облик человеческий: они бы и хотели быть справедливыми, да не могут. Когда у нас в суде белый выступает против чёрного, выигрывает всегда белый. Такова неприкрашенная правда жизни.

 

– Всё равно несправедливо, - упрямо сказал Джим. Кулаком он постукивал себя по коленке. - При таких уликах нельзя осудить человека, нельзя - и всё.

 

– По-твоему, нельзя, и ты бы не осудил, а вот они осудили. И чем старше ты будешь становиться, тем больше такого увидишь. В суде, более чем где бы то ни было, с человеком должны поступать по справедливости, какого бы цвета ни была его кожа, но люди ухитряются приносить с собой на скамью присяжных все свои предрассудки. Становясь старше, ты всё больше будешь замечать, как белые каждый день на каждом шагу обманывают чёрных. Но вот что я тебе скажу, сын, и ты это запомни: если белый так поступает с чёрным, кто бы ни был этот белый, как бы он ни был богат, из какой бы хорошей семьи ни вышел, всё равно он - подонок.

 

Аттикус говорил совсем тихо, но это последнее слово нас оглушило. Я подняла голову - глаза его горели.

 

– Белый негодяй, который пользуется невежеством негра, - что может быть гнуснее? Не надо обманывать себя - счёт всё растёт, и рано или поздно расплаты, не миновать. Надеюсь, вам не придётся это пережить.

 

Джим почесал в затылке. И вдруг широко раскрыл глаза.

 

– Аттикус, - сказал он, - почему люди вроде нас и мисс Моди никогда не бывают присяжными? Наши городские никогда не бывают, а всё только какие-то из самой глуши.

 

Аттикус откинулся в своей качалке. Почему-то он был очень доволен Джимом.

 

– Я всё ждал, когда ты до этого додумаешься, - сказал он. - На то есть много причин. Прежде всего мисс Моди не может быть присяжной, потому что она женщина…

 

Я возмутилась.

 

– Разве в Алабаме женщины не могут?…

 

– Вот именно. Как я подозреваю, это для того, чтобы оберечь нежных дам от грязных дел, таких вот, как дело Тома. И потом, - Аттикус усмехнулся, - боюсь, мы бы ни одно разбирательство не довели до конца: дамы всё время задавали бы вопросы.

 

Мы с Джимом расхохотались. Мисс Моди присяжная - вот бы поглядеть! А миссис Дюбоз в своём кресле на колёсах: «Прекрати этот стук, Джон Тейлор, я хочу кой о чём спросить этого человека!» Пожалуй, наши предки рассудили мудро.

 

– Ну, а что до людей вроде нас, нам тоже придётся платить по тому счёту, - продолжал Аттикус. - Мы получаем таких присяжных, каких заслужили. Во-первых, наши доблестные мейкомбцы слишком равнодушны. Во-вторых, они боятся. Потом они…

 

– Почему боятся? - спросил Джим.

 

– Ну… допустим, мистеру Линку Дизу придётся решать, сколько должна мисс Рейчел уплатить мисс Моди, если она, скажем, сбила её машиной. Линку ведь не захочется терять ни одну из своих покупательниц, правда? Вот он и говорит судье Тейлору, что не может заседать в суде, ему не на кого оставить магазин. И судья Тейлор его освобождает. Иной раз и сердится, а всё-таки освобождает.

 

– А почему мистер Диз думает, что мисс Моди или мисс Рейчел перестанут у него покупать? - спросила я.

 

– Мисс Рейчел перестанет, а мисс Моди нет, - сказал Джим. - Аттикус, но ведь это тайна, кто из присяжных за что голосует.

 

Отец усмехнулся.

 

– Тебе предстоит ещё многое уразуметь, сын. Да, предполагается, что это тайна. Став присяжным, человек должен принимать решения и высказывать их. Люди этого не любят. Это ведь не всегда приятно.

 

– Насчёт Тома присяжные, уж конечно, решали наспех, - пробормотал Джим.

 

Аттикус взялся за кармашек для часов.

 

– Нет, не наспех, - сказал он почти про себя. - Понимаешь, именно потому я и подумал: может быть, это всё-таки начало. Присяжные совещались не один час. Приговор, вероятно, всё равно был предрешён, но обычно такие дела отнимают всего несколько минут. А на этот раз… - Аттикус замолчал на полуслове и посмотрел на нас. - Вам, наверно, интересно будет узнать, что был там один присяжный, которого насилу уломали… вначале он требовал безоговорочного оправдания.

 

– Кто же это? - удивился Джим.

 

Глаза Аттикуса весело блеснули.

 

– Не надо бы говорить, но я вам всё-таки скажу. Это один ваш приятель из Старого Сарэма.

 

– Из Канингемов? - заорал Джим. - Из… я их никого не видел… Нет, ты шутишь! - Он исподлобья смотрел на Аттикуса.

 

– Это их родич. Я как почуял - и не отвёл его. Прямо как почуял. Мог бы отвести, по не отвёл.

 

– Одуреть можно! - изумился Джим. - Только что они его чуть не убили, а через минуту чуть не выпустили… Нет, ввек мне не понять, что это за народ за такой.

 

Аттикус сказал - просто надо их узнать. Он сказал - с тех самых пор, как Канингемы переселились в Новый Свет, они ни у кого ничего не брали и не перенимали. И ещё: уж если заслужил их уважение, они за тебя в огонь и в воду. А ему кажется, нет, вернее сказать, мерещится, сказал Аттикус, что в ту ночь, когда они повернули от тюрьмы, они преисполнились уважения к Финчам. И потом, сказал он, переубедить Канингема может только чудо, да и то в паре с другим Канингемом.

 

– Будь у нас в этом составе два Канингема, присяжные так никогда и не вынесли бы приговора.

 

– И ты не отвёл из присяжных человека, который накануне хотел тебя убить? - медленно сказал Джим. - Как же ты мог пойти на такой риск, Аттикус, как ты мог?

 

– Если разобраться, риск был не так уж велик. Какая разница между двумя людьми, если оба они готовы засудить обвиняемого? А вот между человеком, который готов осудить, и человеком, несколько сбитым с толку, разница всё-таки есть, согласен? Из всего списка только о нём одном я не знал наверняка, как он проголосует.

 

– А кем он приходится мистеру Уолтеру Канингему? - спросила я.

 

Аттикус встал, потянулся и зевнул. Даже нам ещё не время было спать, но ему хотелось почитать газету. Он поднял её с полу, сложил и легонько хлопнул меня по макушке.

 

– Сейчас прикинем, - прогудел он. - Ага, вот. Дважды двоюродный брат.

 

– Это как же?

 

– Две сестры вышли за двух братьев. Больше ничего не скажу, соображай сама.

 

Я думала-думала и решила: если б я вышла за Джима, а у Дилла была бы сестра и он на ней женился, наши дети были бы дважды двоюродные.

 

– Вот это да, Джим, - сказала я, когда Аттикус ушёл. - Ну и чудные эти Канингемы. Тетя, вы слышали?

 

Тетя Александра крючком вязала коврик и не смотрела на нас, но прислушивалась. Она сидела в своём кресле, рабочая корзинка стояла рядом на полу, коврик расправлен на коленях. Я никогда не могла понять, почему настоящие леди вяжут шерстяные коврики в самую жару.

 

– Да, слышала, - сказала она.

 

Мне вспомнилась та давняя злополучная история, когда я кинулась на выручку Уолтеру Канингему-младшему. Как хорошо, что я тогда это сделала.

 

– Вот пойдём в школу, и я позову Уолтера к нам обедать, - объявила я, совсем забыв, что поклялась себе при первой же встрече его отлупить. - А то можно зазвать его к нам и после уроков. А потом Аттикус отвезёт его в Старый Сарэм. А когда-нибудь он, может, и переночует у нас, ладно, Джим?

 

– Там видно будет, - сказала тетя Александра.

 

Эти слова у неё всегда означали угрозу, а вовсе не обещание. Я удивилась:

 

– А почему нет, тетя? Они хорошие люди.

 

Она поглядела на меня поверх своих рабочих очков.

 

– Я нисколько не сомневаюсь, что они хорошие люди, Джин Луиза. Но они не нашего круга.

 

– Тетя хочет сказать, они неотесанные, Глазастик, - объяснил Джим.

 

– А что это - неотесанный?

 

– Ну, грубый, любит музыку погромче и всякое такое.

 

– Подумаешь, я тоже люблю…

 

– Не говори глупостей, Джин Луиза, - сказала тетя Александра. - Суть в том, что, если даже отмыть Уолтера Канингема до блеска, надеть на него башмаки и новый костюм, он всё равно не будет таким, как Джим. К тому же все Канингемы чересчур привержены к спиртному. Женщины из рода Финчей не интересуются подобными людьми.

 

– Тё-о-тя, - протянул Джим, - ей же ещё и девяти нет.

 

– Всё равно, пусть знает.

 

Спорить с тетей Александрой было бесполезно. Я сразу вспомнила, как она в последний раз стала мне поперёк дороги. Почему - я так и не поняла. Я тогда мечтала побывать дома у Кэлпурнии - мне было до смерти интересно, я хотела быть её гостьей, поглядеть, как она живёт, увидеть её друзей. Но это оказалось так же невозможно, как достать луну с неба. На этот раз тактика тети Александры была другая, но цель та же. Может, для того она и поселилась у нас, чтобы помогать нам в выборе друзей?

 

– Ну раз они хорошие люди, почему мне нельзя хорошо обходиться с Уолтером?

 

– Я не предлагала тебе обходиться с ним плохо. Будь с ним учтивой и приветливой, со всеми надо быть любезной, милочка. Но совершенно незачем приглашать его в дом.

 

– Тетя, а если б он был нам родня?

 

– Но он нам не родня, а если бы и так, всё равно я сказала бы тебе то же самое.

 

– Тетя, - вмешался Джим, - Аттикус говорит, друзей выбираешь, а родных-то не выберешь, и признавай их, не признавай - всё равно они тебе родня, и не признавать их просто глупо.

 

– Узнаю вашего отца, - сказала тетя Александра, - и всё-таки, повторяю, Джин Луизе незачем приглашать Уолтера Канингема в этот дом. Будь он ей хоть дважды и трижды двоюродный, всё равно его незачем принимать у себя в доме, разве только он придёт к Аттикусу по делу. И хватит об этом.

 

Запрет окончательный и бесповоротный, но всё-таки теперь ей придётся дать объяснение.

 

– Тетя, а я хочу играть с Уолтером, почему нельзя?

 

Тетя Александра сняла очки и посмотрела на меня в упор.

 

– А вот почему, - сказала она. - Потому, что он - по-до-нок. Вот почему я не позволяю тебе с ним играть. Я не потерплю, чтобы ты водила с ним компанию, и перенимала его привычки, и училась у него бог весть чему. Твоему отцу и без того хватает с тобой хлопот.

 

Уж не знаю, что бы я сделала, если бы не Джим. Он удержал меня за плечи, обхватил одной рукой и повёл к себе. Аттикус услыхал, как я реву от злости, и заглянул в дверь.

 

– Это ничего, сэр, - сердито сказал Джим, - это просто так.

 

Аттикус скрылся.

 

– На, держи, Глазастик, - Джим порылся в кармане и вытащил пакетик жевательной резинки. Не сразу я её разжевала и почувствовала вкус.

 

Джим стал наводить порядок у себя на столике. Волосы у него надо лбом и на затылке торчали торчком. Наверно, они никогда не улягутся, как у настоящего мужчины, разве что он их сбреет, тогда, может, новые отрастут аккуратно, как полагается. Брови у него стали гуще, а сам он сделался какой-то тонкий и всё тянулся и тянулся кверху.