Весь день мы ждали, что Волк Ларсен спустится на берег. Это былитревожные, мучительные часы. Мы с Мод поминутно бросали взгляды в сторону"Призрака". Но Волка Ларсена не было видно. Он даже ни разу не показался напалубе. -- Верно, у него опять приступ головной боли, -- сказал я. -- Когда яуходил оттуда, он лежал на юте. Он может пролежать так всю ночь. Пойдувзгляну. Она умоляюще посмотрела на меня. -- Не бойтесь ничего, -- заверил я ее. -- Я возьму с собой револьверы.Я ведь говорил вам, что забрал все оружие, какое только было на борту. -- А его руки! Его страшные, чудовищные руки! О Хэмфри, -- воскликнулаона, -- я так боюсь его! Не ходите, пожалуйста, не ходите! Она с мольбой положила свою руку на мою, и сердце у меня забилось.Думаю, что все мои чувства можно было в этот миг прочесть в моих глазах.Милая, любимая моя! Как чисто по-женски уговаривала она меня и льнула комне!.. Она была для меня солнечным лучом и живительной росой, источником, изкоторого я черпал мужество и силы. Неудержимое желание обнять ее, -- как яуже сделал однажды посреди стада котиков, -- охватило меня, но я сдержался. -- Я не буду рисковать, -- сказал я. -- Только загляну на палубу ипосмотрю, что он там делает. Она взволнованно сжала мою руку и отпустила меня. Но на палубе, где я оставил Волка Ларсена, его не оказалось. Он,очевидно, спустился к себе в каюту. В эту ночь мы с Мод установилидежурства, так как нельзя было предвидеть, что может выкинуть Волк Ларсен.Он был способен на все. Мы прождали день и другой, но Ларсен не показывался. -- Эти головные боли... припадки... -- сказала Мод на четвертый день.-- Быть может, он болен, тяжело болен. Быть может, умер. Она ждала от меня ответа, но я молчал, и она добавила: -- Или умирает... -- Тем лучше, -- скачал я. -- Но подумайте, Хэмфри. Ведь он тоже человек. И умирает совсем один. -- Очень возможно... -- проворчал я. -- Да, возможно, -- продолжала она. -- Конечно, мы ничего не знаемнаверное. Но если он действительно умирает, ужасно бросить его так. Я быникогда этого не простила себе. Мы должны что-то сделать. -- Да, возможно, -- повторил я. Я ждал, улыбаясь про себя, и думал: какэто по-женски -- проявлять беспокойство даже о Волке Ларсене! Куда девалосьее беспокойство за меня! А ведь еще недавно она так испугалась, когда яхотел только заглянуть на палубу. Мод разгадала смысл моего молчания -- она была достаточно умна и чутка.А прямота ее равнялась ее уму. -- Вы должны подняться на борт, Хэмфри, и узнать, в чем там дело, --сказала она. -- А если вам хочется посмеяться надо мной, что ж, вы имеете наэто право. Я заранее прощаю вас. Я послушно встал и направился к берегу. -- Только будьте осторожны! -- крикнула она мне вслед. Я помахал ей рукой с полубака и соскочил на палубу. Подойдя к трапу вкают-компанию, я окликнул Волка Ларсена. Он ответил мне. Когда он началподниматься по трапу, я взвел курок револьвера, и все время, пока мыразговаривали, открыто держал револьвер в руке, но Ларсен не обращал на этоникакого внимания. Внешне он не изменился за эти дни, но был мрачен имолчалив. Вряд ли можно назвать беседой те несколько слов, которыми мыобменялись. Я не спросил его, почему он не сходит на берег, и он не спросил,почему я не показывался на шхуне. Он сказал, что головная боль у негопрошла, и я, не вступая в дальнейшие разговоры, ушел. Мод выслушала мое сообщение и облегченно вздохнула, а когда надкамбузом показался дымок, это, видимо, окончательно ее успокоило. Дымоквился над камбузом и последующие дни, а порой и сам Волк Ларсен ненадолгопоявлялся на юте. Но это было все. Он не делал попыток спуститься на берег,-- нам это было известно, так как мы следили за ним и продолжали дежурить поночам. Мы ждали, что он что-нибудь предпримет, откроет, так сказать, своюигру. Его бездействие сбивало нас с толку и вызывало тревогу. Так прошла неделя. Все наши мысли были теперь сосредоточены на ВолкеЛарсене. Его присутствие угнетало нас и мешало нам заниматься нашимиобычными делами. Но к концу недели дымок перестал виться над камбузом, и Волк Ларсенбольше не появлялся на юте. Я видел, что Мод снова начинает беспокоиться, ноиз робости, а может быть, и из гордости не повторяет своей просьбы. А в чем,в сущности, мог я упрекнуть ее? Она была женщиной и к тому же глубокоальтруистической натурой. Признаться, мне самому было как-то не по себе,когда я думал о том, что этот человек, которого я пытался убить, быть может,умирает здесь, возле нас, брошенный всеми. Он оказался прав. Нравственныеправила, привитые мне в моем кругу, были сильнее меня. То, что у него такиеже руки и ноги, как у меня, и тело имеет некоторое сходство с моим,накладывало на меня обязательства, которыми я не мог пренебречь. Поэтому я не стал ждать, когда Мод вторично пошлет меня на шхуну. "Унас осталось мало сгущенного молока и джема, -- заявил я, -- надо поднятьсяна борт". Я видел, что Мод колеблется. Она даже пробормотала, что все это нетак уж нам необходимо и мне незачем ходить туда. Однако подобно тому, какраньше она сумела разгадать, что таится за моим молчанием, так и теперь онасразу поняла истинный смысл моих слов, поняла, что я иду туда не за молокоми джемом, а ради нее, -- иду, чтобы избавить ее от беспокойства, которое онане сумела от меня скрыть. Поднявшись на судно, я снял башмаки и в одних носках бесшумно прокралсяна корму. На этот раз я не стал окликать Волка Ларсена. Осторожноспустившись по трапу, я обнаружил, что в кают-компании никого нет. Дверь вкаюту капитана была закрыта. Я уже хотел было постучать, но передумал, решивсперва заняться тем, что якобы и привело меня сюда. Стараясь поменьшешуметь, я поднял крышку люка и отставил ее в сторону. Товары судовой лавкинаходились в той же кладовой, и мне захотелось заодно запастись и бельем. Когда я выбрался из кладовой, в каюте Волка Ларсена раздался шум. Язамер и прислушался. Звякнула дверная ручка. Я инстинктивно отпрянул всторону. Притаившись за столом, я выхватил револьвер и взвел курок. Дверьраспахнулась, и показался Волк Ларсен. Некогда не видел я такого отчаяния,какое было написано на его лице -- на лице сильного, неукротимого ВолкаЛарсена. Он стонал, как женщина, и потрясал сжатыми кулаками над головой.Потом провел ладонью по глазам, словно сметая с них невидимую паутину. -- Господи, господи! -- хрипло простонал он и в беспредельном отчаянииснова потряс кулаками. Это было страшно. Я задрожал, по спине у меня пробежали мурашки, ихолодный пот выступил на лбу. Вряд ли есть на свете зрелище более ужасное,чем вид сильного человека в минуту крайней слабости и упадка духа. Но огромным усилием воли Волк Ларсен взял себя в руки. Поистине этостоило ему колоссального усилия. Все тело его сотрясалось от напряжения.Казалось, его вот-вот хватит удар. Лицо его страшно исказилось -- виднобыло, как он старается овладеть собой. Потом силы снова оставили его. Вновьсжатые кулаки поднялись над головой, он застонал, судорожно вздохнул раз,другой, и из груди его вырвались рыдания. Наконец ему удалось овладетьсобой. Я опять увидел прежнего Волка Ларсена, хотя какая-то слабость инерешительность все еще проскальзывали в его движениях. Энергично, каквсегда, он шагнул к трапу, но все же в его походке чувствовалась этаслабость и нерешительность. Признаться, тут уж я испугался -- незакрытый люк находился как раз наего пути и выдавал мое присутствие. Но вместе с тем мне стало досадно, чтоон может поймать меня в такой трусливой позе -- скорчившимся позади стола,-- и я решил, пока не поздно, появиться перед ним, что тут же и сделал,бессознательно приняв вызывающую позу. Но Волк Ларсен не замечал ни меня, ниоткрытого люка. Прежде чем я успел понять, в чем дело, и что-либопредпринять, он уже занес ногу над люком и готов был ступить в пустоту.Однако, не ощутив под ногой твердой опоры, он мгновенно преобразился. Да,это был уже прежний Волк Ларсен. Вторая нога его еще не успела оторваться отпола, как он одним могучим прыжком перенес свое начавшее падать тело черезлюк. Широко раскинув руки, он плашмя -- грудью и животом -- упал на пол поту сторону люка и тут же, подтянув ноги, откатился в сторону, прямо всложенные мною около крышки люка продукты и белье. Я увидел по его лицу, что он все понял. Но прежде, чем я успелчто-нибудь сообразить, он уже надвинул на люк крышку. Тут наконец понял всеи я. Он думал, что поймал меня в кладовой. Он был слеп -- слеп, -- каклетучая мышь! Я следил за ним, затаив дыхание, страшась, как бы он неуслышал меня. Он быстро подошел к своей каюте. Я видел, что он не сразунащупал дверную ручку. Надо было пользоваться случаем, и я быстро, нацыпочках, проскользнул через каюткомпанию и поднялся по трапу. Ларсенвернулся, таща за собой тяжелый морской сундук, и надвинул его на крышкулюка. Не удовольствовавшись этим, он приволок второй сундук и взгромоздилего на первый. Затем подобрал с пола мой джем и белье и положил на стол.Когда он направился к трапу, я отступил в сторону и тихонько перекатилсячерез палубу рубки. Ларсен остановился на трапе, опираясь руками о раздвижную дверцу. Онстоял неподвижно и пристально, не мигая, смотрел куда-то в одну точку. Янаходился прямо перед ним, футах в пяти, не больше. Мне стало жутко. Ячувствовал себя каким-то призракомневидимкой. Я помахал рукой, но не привлекего внимания. Однако, когда тень от моей руки упала на его лицо, я сразузаметил, что он это почувствовал. Лицо его напряглось; он явно пыталсяпонять и проанализировать неожиданно возникшее ощущение. Он понимал, что этокакое-то воздействие извне, какое-то изменение в окружающей среде,воспринятое его чувствами. Я замер с поднятой рукой; тень остановилась.Ларсен начал медленно поворачивать голову то в одну сторону, то в другую,наклонять и поднимать ее, заставляя тень двигаться по его лицу и проверяясвои ощущения. Я следил за ним и был, в свою очередь, поглощен желанием выяснить,каким образом удается ему ощутить такую невесомую вещь, как тень. Если б унего были повреждены только глазные яблоки или если б его зрительные нервыбыли поражены не полностью, все объяснялось бы просто. Но он явно был слеп.Значит, он ощущал разницу в температуре, когда тень падала на его лицо. Или-- почем знать -- это было пресловутое шестое чувство, сообщавшее ему оприсутствии постороннего предмета? Отказавшись, как видно, от попыток определить, откуда падает тень, онподнялся на палубу и пошел на бак поразительно уверенно и быстро. И все жебыло заметно, что идет слепой. Теперь-то я это ясно видел. Он нашел на палубе мои башмаки и унес их с собою в камбуз: мне было исмешно и досадно. Я еще остался посмотреть, как он разводит огонь и варитсебе пищу. Потом снова прокрался в кают-компанию, забрал джем и белье,проскользнул мимо камбуза, спустился на берег и босиком отправился к Мод --дать отчет о своей вылазке.
