Два дня мы с Мод бороздили на шлюпке море, объезжая остров в поискахпропавшего рангоута. Только на третий день мы нашли его -- весь целиком идаже нашу стрелу. Но, увы, в самом опасном месте -- там, где волны с бешенымревом разбивались о суровый юго-западный мыс. И как же мы работали! Ужесмеркалось, когда мы, совершенно обессиленные, причалили к нашей бухточке,таща на буксире гротмачту. Стоял мертвый штиль, и нам пришлось грести весьдолгий путь. Еще день изнурительной и опасной работы -- и к грот-мачте прибавилисьобе стеньги. На третий день я, доведенный до отчаяния такой проволочкой,связал вместе фок-мачту, оба гика и оба гафеля наподобие плота. Ветер былпопутный, и я надеялся отбуксировать груз под парусом. Но вскоре ветерповернул, а затем и вовсе стих, и мы шли на веслах со скоростью черепахи.Поневоле можно было пасть духом: я что было мочи налегал на весла, но шлюпкапочти не двигалась с места из-за тяжелого груза за кормой. Спускалась ночь, и, в довершение всех бед, подул ветер с берега. Мы ужене только не продвигались вперед, но нас стало сносить в открытое море. Ягреб из последних сил, пока не выдохся. Бедняжка Мод, которая тожевыбивалась из сил, стараясь мне помочь и не слушая моих уговоров, визнеможении прилегла на корму. Я больше не мог грести. Натруженные,распухшие руки уже не держали весла. Плечи ломило, и, хотя в полдень яосновательно поел, после такой работы у меня голова кружилась от голода. Я убрал весла и нагнулся над буксирным тросом. Но Мод схватила меня заруку. -- Что вы задумали? -- спросила она с тревогой. -- Отдать буксир, -- ответил я, отвязывая трос. Ее пальцы сжали мою руку. -- Нет, нет, не надо! -- воскликнула она. -- Да ведь мы все равно ничего не можем сделать! -- сказал я. -- Уженочь, и нас относит от берега. -- Но подумайте, Хэмфри! Если мы не уплывем на "Призраке", нам надолгие годы, быть может, на всю жизнь, придется остаться на этом острове.Раз его до сих пор не открыли, значит, может быть, никогда и не откроют. -- Вы забыли о лодке, которую мы нашли на берегу, -- напомнил я. -- Это промысловая шлюпка, -- отвечала она, -- и вы, конечно,понимаете, Хэмфри, что если б люди с нее спаслись, они вернулись бы, чтобысоставить себе состояние на этом лежбище. Они погибли, вы сами это знаете. Я молчал, все еще колеблясь. -- А кроме того, -- запинаясь, добавила она, -- это был ваш план, и яхочу, чтобы вам удалось его осуществить. Это придало мне решимости. То, что она сказала, было очень лестно дляменя, но из великодушия я все еще упрямился. -- Лучше уж прожить несколько лет на этом острове, чем погибнуть вокеане этой ночью или завтра, -- сказал я. -- Мы не подготовлены к плаваниюв открытом море. У нас нет ни пищи, ни воды, ни одеял -- ничего! Да вы иодной ночи не выдержите без одеяла. Я знаю ваши силы. Вы и так уже дрожите. -- Это нервы, -- ответила она. -- Я боюсь, что вы не послушаетесь меняи отвяжете мачты. -- О, пожалуйста, прошу вас, Хэмфри, не надо! -- взмолилась она черезминуту. Это решило дело. Она знала, какую власть имеют надо мной эти слова. Мымучительно дрогли всю ночь. Порой я начинал дремать, но холод был такжесток, что я тут же просыпался. Как Мод могла это вынести, было выше моегопонимания. Я так устал, что у меня уже не хватало сил двигаться, чтобы хотьнемного согреться, но все же время от времени я растирал Мод руки и ноги,стараясь восстановить в них кровообращение. Под утро у нее начались судорогиот холода. Я снова принялся растирать ей руки и ноги; судороги прошли, но яувидел, что она совсем окоченела. Я испугался. Посадив ее на весла, язаставил ее грести, но она так ослабела, что после каждого взмаха весламиедва не теряла сознание. Забрезжило, и в предрассветной дымке мы долго искали глазами нашостров. Наконец, мы увидели его -- крошечное темное пятнышко, милях впятнадцати от нас, на самом горизонте. Я осмотрел море в бинокль. Вдали, наюго-западе, я заметил на воде темную полосу, она явно придвигалась к нам. -- Попутный ветер! -- закричал я хрипло, и мой голос показался мнечужим. Мод хотела что-то сказать и не могла вымолвить ни слова. Губы еепосинели от холода, глаза ввалились, но как мужественно смотрели на меня этиясные карие глаза! Как жалобно и все же мужественно! Снова принялся я растирать ей руки, поднимать и опускать их, пока онане почувствовала, что может двигать ими. Потом я заставил ее встать исделать несколько шагов между средней банкой и кормой, хотя она, верно,упала бы, если бы я не поддерживал ее. Я заставил ее даже попрыгать. -- Ах вы, храбрая маленькая женщина! -- сказал я, увидев, что лицо ееснова оживает. -- Знаете ли вы, какая вы храбрая? -- Никогда я не была храброй, -- промолвила она, -- пока не узнала вас.Это вы сделали меня храброй! -- Ну, и я не был храбр, пока не узнал вас, -- сказал я. Она бросила на меня быстрый "взгляд, и я снова уловил этот теплыйтрепетный огонек Б ее глазах... и еще что-то. Но это длилось всего одномгновение. Мод улыбнулась. -- Вас-то просто обстоятельства изменили, -- сказала она. Но я знал, что это не так, и, быть может, она сама это понимала. Тут налетел ветер, попутный и свежий, и скоро шлюпка уже прокладываласебе дорогу по высокой волне прямо к острову. После полудня мы миновали юго-западный мыс. Теперь уже не только голодмучил нас -- мы изнемогали от жажды. Губы у нас пересохли и потрескались, имы тщетно пытались смочить их языком. А затем ветер начал спадать и к ночистих совсем. Я снова сел на весла, но едва мог грести. В два часа утра носшлюпки врезался в прибрежный песок нашей маленькой бухточки, и я, шатаясь,выбрался на берег и привязал шлюпку. Мод не стояла на ногах от усталости. Яхотел понести ее, но у меня не хватило сил. Я упал вместе с нею на песок, акогда отдышался, взял ее под мышки и волоком потащил к хижине. На следующий день мы не работали. Мы проспали до трех часов дня, покрайней мере я. Когда я проснулся, Мод уже стряпала обед. Ее способностьбыстро восстанавливать силы была поразительна. Это хрупкое, как стебелекцветка, тело обладало изумительной выносливостью. Как ни мало было у неесил, она цепко держалась за жизнь. -- Вы ведь знаете, что я предприняла путешествие в Японию дляукрепления здоровья, -- сказала она, когда мы, пообедав, сидели у костра,наслаждаясь покоем. -- Я никогда не отличалась крепким здоровьем. Врачирекомендовали мне путешествие по морю, ну я и выбрала самое продолжительное. -- Не знали вы, что выбирали! -- рассмеялся я. -- Что ж, это очень изменило меня и, надеюсь, -- к лучшему, -- заметилаона. -- Я теперь стала крепче, сильнее. И, во всяком случае, больше знаюжизнь. Короткий осенний день быстро шел на убыль. Мы разговорились о страшной,необъяснимой слепоте, поразившей Волка Ларсена. Я сказал, что, видимо, делоего плохо, если он заявил, что хочет остаться и умереть на Острове Усилий.Когда такой сильный, так любящий жизнь человек готовится к смерти, ясно, чтотут кроется нечто большее, чем слепота. А эти ужасные головные боли!Потолковав, мы решили, что он, очевидно, страдает какой-то болезнью мозговыхсосудов и во время приступов испытывает нечеловеческую боль. Я заметил, что, чем больше говорили мы о тяжелом состоянии ВолкаЛарсена, тем сильнее прорывалось у Мод сострадание к нему, но это было тактрогательно и так по-женски, что лишь сильнее привлекало меня к ней. К томуже всякая фальшивая сентиментальность была ей совершенно чужда. Мод вполнесоглашалась со мной, что нам необходимо применить к Волку Ларсену самыесуровые меры, если мы хотим уплыть с этого острова, и только мысль о том,что я могу оказаться вынужденным лишить его жизни, чтобы спасти свою (онасказала "нашу") жизнь, пугала ее. На следующий день мы позавтракали на рассвете и сразу же принялись заработу. В носовом трюме, где хранился судовой инвентарь, я нашел верп иценой больших усилий вытащил его на палубу и спустил в шлюпку. Сложив бухтойна корме шлюпки длинный трос, я завез якорь подальше от берега и бросил его.Ветра не было, стоял высокий прилив, и шхуна была на плаву. Отдав швартовы,я начал верповать вручную, так как брашпиль был испорчен. Скоро шхунаподошла почти к самому верпу. Он, конечно, был слишком мал, чтобы удержатьсудно даже при легком бризе, поэтому я отдал большой якорь правого борта,дав побольше слабины. После обеда я взялся восстанавливать брашпиль. Целых три дня провозился я с этим брашпилем, хотя любой механик,вероятно, исправил бы его за три часа. Но я в этом ровно ничего не смыслил,и мне приходилось овладевать знаниями, которые являются азбукой дляспециалиста; да к тому же я должен был еще учиться пользоватьсяинструментами. Однако к концу третьего дня брашпиль с грехом пополам началдействовать. Он работал далеко не так хорошо, как до поломки, но все жеделал свое дело, без него моя задача была бы невыполнима. Полдня ушло у меня на то, чтобы поднять на борт обе стеньги, поставитьстрелу и закрепить ее оттяжками, как и в первый раз. В эту ночь я улегсяспать прямо на палубе около стрелы. Мод отказалась ночевать одна на берегу иустроилась в матросском кубрике. Днем Волк Ларсен опять сидел на палубе,прислушиваясь к тому, что мы делаем, и беседовал с нами на посторонние темы.Никто из нас ни словом не обмолвился о произведенных им разрушениях, и онбольше не требовал, чтобы я оставил его шхуну в покое. Но я по-прежнемубоялся его -- слепого, беспомощного и все время настороженноприслушивающегося. Работая, я старался держаться подальше, чтобы он не могвцепиться в меня своей мертвой хваткой. В эту ночь, заснув возле нашей драгоценной стрелы, я очнулся от звукашагов. Была звездная ночь, и я увидел темную фигуру Волка Ларсена,движущуюся по палубе. Я вылез из-под одеяла и неслышно подкрался к нему.Вооружившись плотничьим скобелем, взятым из ящика с инструментами, онсобирался перерезать им гафельгардели, которыми я снова оснастил стрелу.Нащупав веревки, он убедился, что я оставил их ненатянутыми. Тут скобелемничего нельзя было сделать, и он натянул гафель-гардели и закрепил их. Онуже готов был перепилить их скобелем, когда я произнес негромко: -- На вашем месте я бы не стал этого делать. Он услышал, как я взвел курок револьвера, и засмеялся. -- Хэлло, Хэмп! -- сказал он. -- Я ведь все время знал, что вы здесь.Моих ушей вы не обманете. -- Лжете, Волк Ларсен, -- сказал я, не повышая голоса. -- Но у меняруки чешутся пристрелить вас, так что делайте свое дело, режьте. -- У вас всегда есть эта возможность, -- насмешливо сказал он. -- Делайте свое дело! -- угрожающе повторил я. -- Предпочитаю доставить вам разочарование, -- со смехом пробормоталон, повернулся на каблуках и ушел на корму. Наутро я рассказал Мод об этом ночном происшествии, и она заявила: -- Что-то нужно предпринять, Хэмфри! Оставаясь на свободе, он можетсделать все что угодно. Он способен затопить шхуну, поджечь ее. Неизвестно,что он выкинет. Его нужно посадить под замок. -- Но как? -- спросил я, беспомощно пожав плечами. -- Подойти к немублизко я не решаюсь и в то же время не могу заставить себя выстрелить внего, пока его сопротивление остается пассивным. И он это знает. -- Должен же быть какой-то способ, -- возразила Мод. -- Дайте мнеподумать. -- Способ есть, -- мрачно заявил я. Она с надеждой поглядела на меня. Я поднял охотничью дубинку. -- Убить его она не убьет, -- сказал я, -- а прежде чем он придет всебя, я успею связать его по рукам и ногам. Но Мод с содроганием покачала головой. -- Нет, только не это! Нужно найти какой-нибудь менее зверский способ.Подождем еще. Ждать нам пришлось недолго -- дело решилось само собой. Утром посленескольких неудачных попыток я наконец определил центр тяжести фок-мачты изакрепил несколько выше его подъемные тали. Мод направляла трос на брашпилеи складывала в бухту сбегавший конец. Будь брашпиль в исправности, нашазадача была бы несложной, а так мне приходилось со всей силой налегать нарукоятку, чтобы поднять мачту хотя бы на один дюйм. То и дело я присаживалсяотдохнуть. По правде говоря, я больше отдыхал, чем работал. Когда, невзираяна все мои усилия, рукоятка не подавалась, Мод, держа конец одной рукой,ухитрялась еще помогать мне, налегая на рукоятку своим хрупким телом. Через час оба блока сошлись у вершины стрелы. Дальше поднимать былонекуда, а мачта все еще не перевалилась через борт. Основанием своим оналегла на планшир левого борта, в то время как верхушка ее нависала над водойдалеко за правым бортом. Стрела оказалась коротка, и вся моя работа свеласьк нулю. Но я уже не приходил в отчаяние, как прежде. Я начинал обретать всебольшую веру в себя и в потенциальную силу брашпилей, стрел и подъемныхталей. Способ поднять мачту, несомненно, существовал, и мне оставалосьтолько найти его. Пока я размышлял над этой задачей, на ют вышел Волк Ларсен. Нам сразу бросилось в глаза, что с ним творится что-то неладное. Вовсех его движениях еще сильнее чувствовалась какая-то нерешительность,расслабленность. Проходя вдоль рубки, он несколько раз споткнулся, апоравнявшись с краем юта, сильно пошатнулся, поднял руку уже знакомым мнежестом, -- словно смахивая паутину с лица, -- и вдруг загремел по ступенькамвниз. Широко расставив руки в поисках опоры, он, шатаясь, пошел по палубе иостановился, покачиваясь из стороны в сторону, у люка кубрика охотников.Потом ноги у него подкосились, и он рухнул на палубу. -- Припадок! -- шепнул я Мод. Она кивнула мне, и я снова прочел сострадание в ее взгляде. Мы подошли к Волку Ларсену. Он, казалось, был без памяти и дышалсудорожно, прерывисто. Мод сейчас же взялась за дело -- приподняла емуголову, чтобы предотвратить прилив крови, и послала меня в каюту заподушкой. Я прихватил и одеяла, и мы постарались устроить больногопоудобнее. Я нащупал его пульс. Он бился ровно -- не часто и не слишкомслабо, словом, совершенно нормально. Это удивило меня и показалось мнеподозрительным. -- А что, если он притворяется? -- спросил я, не выпуская его руки. Мод покачала головой и посмотрела на меня с упреком. И в ту же секундурука Волка Ларсена выскользнула из-под моих пальцев и словно в стальныхтисках сдавила мое запястье. Я дико вскрикнул от неожиданности и испуга.Злорадная гримаса исказила его лицо, и больше я уже ничего не видел, --другой рукой он обхватил меня и притянул к себе. Он отпустил мое запястье, но при этом так сдавил меня, обхватив заспину, что я не мог шевельнуться. Свободной рукой он схватил меня за горло,и в это мгновение я испытал весь ужас и всю горечь ожидания смерти -- смертипо собственной вине. Как мог я подойти так близко к его страшным ручищам?Вдруг я ощутил прикосновение других рук -- Мод тщетно пыталась оторвать отмоего горла душившую меня лапу. Поняв, что это бесполезно, она отчаяннозакричала, и у меня похолодело сердце. Мне был знаком этот душераздирающийвопль, полный ужаса и отчаяния. Так кричали женщины, когда шел ко дну"Мартинес". Лицо мое было прижато к груди Волка Ларсена, и я ничего не мог видеть,но слышал, как Мод побежала куда-то по палубе. Все произошло с молниеноснойбыстротой, но мне показалось, что протекла вечность. Сознание мое еще неуспело померкнуть, когда я услышал, что Мод бегом возвращается обратно, и вто же мгновение почувствовал, как тело Волка Ларсена подалось назад иобмякло. Дыхание с шумом вырывалось из его груди, на которую я налегал всейсвоей тяжестью. Раздался сдавленный стон; был ли то возглас бессилия, илиего просто исторгло удушье -- не знаю, но пальцы его, вцепившиеся мне вгорло, разжались. Я глотнул воздух. Пальцы дрогнули и снова сдавили мнегорло. Но даже его чудовищная сила воли уже не могла преодолеть упадка сил.Воля сдавала. Ларсен терял сознание. Шаги Мод звучали у меня над самым ухом. Пальцы Ларсена в последний разстиснули мое горло и разжались совсем. Я откатился в сторону. Лежа на спине,я хватал воздух ртом и моргал от солнечного света, бившего мне прямо в лицо.Я отыскал глазами Мод; она была бледна, но внешне спокойна и смотрела наменя со смешанным выражением тревоги и облегчения. Я увидел у нее в рукетяжелую охотничью дубинку. Заметив мой взгляд. Мод выронила дубинку, словноона жгла ей руку, у меня же сердце исполнилось ликованием. Вот она -- мояподруга, готовая биться вместе со мной и за меня, как бились бок о бок сосвоими мужчинами женщины каменного века! Условности, которым она подчиняласьвсю жизнь, были забыты, и голос инстинкта, не заглушенный до концаизнеживающим влиянием цивилизации, властно заговорил в ней. -- Родная моя! -- воскликнул я, с трудом поднимаясь на ноги. В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала,припав к моему плечу. Прижимая ее к себе, я смотрел на ее пышные каштановыеволосы; они сверкали на солнце, словно драгоценные камни, и затмевали в моихглазах все сокровища земных царей. Я нагнулся и нежно поцеловал их, такнежно, что она и не заметила. Но я тут же заставил себя трезво взглянуть на вещи. Естественно, что Мод, как истая женщина, после пережитой опасностипроливала слезы облегчения в объятиях своего защитника, чья жизнь, в своюочередь, была под угрозой. Будь я ей отцом или братом, положение ничуть быне изменилось. К тому же сейчас было не время и не место для любовныхпризнаний, и я хотел прежде заслужить право говорить ей о своей любви.Поэтому я только нежно поцеловал еще раз ее волосы, чувствуя, что онавысвобождается из моих объятий. -- Вот теперь припадок непритворный, -- сказал я. -- После одного изтаких припадков он и потерял зрение. Сегодня он сперва притворялся и, бытьможет, этим и вызвал приступ. Мод уже начала поправлять ему подушку. -- Постойте, -- сказал я. -- Сейчас он беспомощен -- и таким долженоставаться и впредь. Теперь мы займем кают-компанию, а Волка Ларсенапоместим в кубрике охотников. Я взял его под мышки и потащил к трапу, а Мод по моей просьбе принеславеревку. Обвязав его веревкой под мышками, я спустил его по ступенькам вкубрик. У меня не хватало сил положить его на койку, но с помощью Мод мнеудалось сперва приподнять верхнюю часть его туловища, а потом я закинул накойку и его ноги. Но этим нельзя было ограничиться. Я вспомнил, что у Волка Ларсена вкаюте хранятся наручники, которыми он пользовался вместо старинных тяжелыхсудовых кандалов, когда ему нужно было заковать провинившегося матроса. Мыразыскали эти наручники и сковали Ларсена по рукам и ногам. После этого,впервые за много дней, я вздохнул свободно. Выйдя на палубу, я испыталчувство необычайного облегчения -- у меня словно гора с плеч свалилась. Ячувствовал также, что все пережитое нами нынче еще больше сблизило меня сМод, и, направляясь вместе с ней к стреле, на которой теперь уже виселафок-мачта, мысленно спрашивал себя, ощущает ли Мод эту близость так, как я.
