ПОБЕРЕЖЬЕ РОНЫ

 

 

Ноги у Марка подкосились, и он упал на колени. Пытаясь встать, он обнаружил, что находится не в помещении и под ним мягкий влажный песок, слегка осевший под его весом.

— Черт! Что же это такое? — услышал он собственный голос, звучавший на редкость тускло и монотонно, что его отнюдь не успокаивало. — Нет. Тут что-то не так. Этого просто не может быть. Где я? Как я сюда попал?

Совершенно растерявшись, он попытался успокоиться и медленно прошелся по песку, нервно осматриваясь. Особенно его удивило, до чего светла ночь. Оказалось, что он стоит, по щиколотку утопая в сыром песке, на берегу маленькой речушки, впадающей, похоже, прямо в океан.

— Нет, этого просто не может быть! — повторил он и несколько раз глубоко вздохнул. А потом громко сказал, обращаясь к самому себе: — Погоди-ка. Не пытайся все сразу понять. Пока что просто осмотрись. Сперва нужно успокоиться, а там, глядишь, в происходящем и появится какой-то смысл. Но непременно нужно сначала успокоиться.

Чувствуя, как лодыжек его ритмично касаются волны, набегающие на берег, и холодная вода уже хлюпает в ботинках, Марк начал постепенно приходить в себя.

— Это наверняка та пицца, — вслух размышлял он. — Наверное, мне просто попался какой-то плохой гриб, или кусок старого сыра, или еще что-нибудь в этом роде. И все это просто галлюцинация, вызванная отравлением. — Поскольку данное предположение показалось ему вполне правдоподобным, он несколько успокоился, но все же продолжал громко разговаривать с самим собой. — Значит, нужно просто немного подождать. Это как с похмельем — перетерпишь какое-то время, и все проходит.

Марк вышел из воды и побрел от реки в сторону просторного пляжа.

— Я думаю, все будет нормально, — сказал он себе, вдыхая солоноватый воздух и чувствуя, как усиливается дующий с моря ветер. — Если у меня просто галлюцинации, то это еще не самое страшное.

Значит, этот пляж ему просто привиделся. Ну конечно, здесь ведь намного теплее, чем сейчас в Айдахо-Спрингс. Марк стянул с себя свитер, затем тяжело плюхнулся на песок и стал возить каблуками туда-сюда, оставляя в песке две глубокие борозды; эти монотонные повторяющиеся движения отчего-то успокаивали. Он откинулся на спину, чувствуя затылком хрустящий песок, и закрыл глаза.

Ветер свидетельствовал о том, что начинается прилив; ощущение было знакомо с детства, и это помогло Марку расслабиться. Теперь он дышал глубоко и ровно, вспоминая дни, проведенные на берегу океана, когда был еще совсем мальчишкой. Родители частенько погружали их с сестрой в похожий на бегемота «универсал» и вывозили подальше от города на Джонс-бич. Потом он тащил по раскаленному песку целую кучу пластиковых игрушек в ярко раскрашенном ведре, а мать шла рядом с огромной корзиной для пикника, полудюжиной полотенец и пляжными подстилками. Сзади отец в одних плавках, отчего он казался еще более высоким, тащил в одной руке автомобильную сумку-холодильник, полную пива, а в другой — огромный желтый пляжный зонт диаметром, наверное, футов десять.

Затем все вместе они подыскивали себе подходящее местечко среди целого моря разноцветных пляжных зонтов, воздвигали своего желтого великана, словно предъявляя территориальные права на площадку размером десять на десять футов, и начинали обустраиваться так, словно находились не на пляже, а в гостевой комнате у тети Дженни.

Уже через несколько минут каждый сантиметр аккуратно расстеленного полотенца или одеяла покрывал тонкий слой песка слишком тонкий, чтобы испортить радость от прихода на пляж, но вполне достаточный, чтобы раздражать кожу взрослым, заползать в подгузники к маленькой сестренке Марка и «приятно» похрустывать в каждом кушанье.

Эти воспоминания заставили Марка улыбнуться, однако, вернувшись к реальной действительности, он помрачнел и сердито воскликнул:

— Ничего подобного! Ничего этого на самом деле нет. Я просто болен. Должно быть, съел какую-то дрянь, и теперь у меня бред и галлюцинации. Нужно просто проснуться — и все будет хорошо.

Он сел и, набрав полные горсти песка, вдруг вспомнил тот гобелен, который Стивен развернул на полу в гостиной.

— Ну да! Наверняка это имеет какое-то отношение к той штуковине! — пробормотал он, встал, снял носки и башмаки и пошел к воде, по-прежнему негромко разговаривая с самим собой. — Ну, если это действительно радиация, то я, можно сказать, уже покойник.

Он закатал штанины и вошел в пенистую воду.

— Нет, какой же я покойник? Ведь покойнику все равно, промок он или нет.

Марк наклонился и попробовал океанскую воду на вкус. Она показалась ему чуть солонее, чем на пляжах Лонг-Айленда. Все еще ощущая легкое похмелье — все-таки они выпили слишком много пива! — Марк вытер рукавом лоб и взмолился:

— Господи, хоть бы я все-таки еще не умер! Ужасно попасть на тот свет в таком пришибленном состоянии и навечно остаться в чистилище!

Сдавшись на милость времени и надеясь, что оно непременно в итоге позволит ему понять, что же с ним произошло, Марк Дженкинс побрел по мелководью вдоль берега и, обогнув какой-то лесистый выступ, вдруг остановился как вкопанный. Прямо перед ним над горизонтом висел ответ на его вопрос, почему этот вечер показался ему таким необычайно светлым: с ночного неба на него молча смотрели две луны, точно глаза какого-то бодрствующего в этот поздний час морского божества.

— Две луны, — тихо и задумчиво пробормотал Марк себе под нос и вдруг заорал: — Стивен! Да что же это за штуку ты принес? — Сердце у него стучало так, что кружилась голова. Он без сил рухнул на колени, повторяя как заведенный: — Нет, это невозможно... невозможно... невозможно... — И ему показалось, что это звучит как заклинание.

Затем медленно, словно боясь спугнуть то, что способно направить его мысли на единственно правильный ответ, Марк поднял голову и стал изучать созвездия в небесах. Они все были ему незнакомы, он не узнавал ни одной звезды.

Нет, это не галлюцинация. И он не отравился и не умер.

Но более никаких ответов от ночного неба он не дождался и сел на песок, подобрав колени к груди и обхватив их руками, несмотря на то, что ночь была очень теплой и влажной.

 

 

* * *

— Марк! — крикнул Стивен, растерянно оглядываясь. — Ты что, в ванной?

Ответа не последовало. Дверь в ванную комнату была открыта, и свет там не горел. И наверх Марк тоже никоим образом попасть не мог: для этого ему нужно было бы пройти через кухню, а там был он, Стивен.

— Да он, наверное, уже вышел на улицу, — пробормотал Стивен и бросился назад по коридору, то и дело окликая приятеля.

Но наружная дверь оказалась крепко запертой.

— Господи, зачем ты ее запер-то? Я ведь следом иду, разве не ясно? — крикнул он, находя весьма странным, что Марк запер дверь снаружи, не подождав его.

Потом отпер дверь, вышел на крыльцо и только тогда услышал, как в кармане куртки Марка что-то негромко брякает. Спеша поскорее убраться подальше от «радиоактивного» гобелена, принадлежавшего Уильяму Хиггинсу, Стивен не сразу догадался, что это ключи. Ключи Марка, которые по-прежнему лежат у него в кармане куртки! На всякий случай он сунул руку в карман, и подозрения его полностью подтвердились. Тогда он снова вернулся в дом и принялся искать и звать Марка.

— Идем, — кричал ему Стивен, — нам надо поскорее отсюда убраться!

В кухне снова зазвонил телефон. Наверное, это Ханна, думал Стивен; хочет просто напомнить, что завтра вечером у них свидание. Ему очень хотелось снять трубку, но в данный момент необходимо было прежде всего отыскать Марка. Ничего, Ханне он позвонит позже, от Оуэна.

Стивен прислушался, не слышно ли где в доме шагов: нет, тихо. В гостиной над полом по-прежнему висело странное дрожащее марево, и за проблесками желтого и зеленого света Стивен, казалось, видел темные камни старинной каминной облицовки.

Он медленно повернулся, вошел в гостиную и стал смотреть на таинственный гобелен на полу — яркая мешанина цветов и оттенков словно изливалась из волшебного горшочка, которому сказали: «Вари!» Гобелен был, правда, самого простого плетения и, насколько мог понять Стивен, соткан из шерсти. Впрочем, теперь он уже не мог вспомнить, мягкой ли была эта ткань на ощупь, когда он доставал ее из шкатулки. Рисунок на ней был весьма прихотлив и странен: множество различных фигурок и предметов, изображенных необычайно подробно, но совершенно ему, Стивену, не известных. Это было настолько непонятно и в тот же время настолько очевидно, что он почувствовал дурноту и чуть не лишился чувств.

— О господи! — прошептал он. — Нет, только не туда... Нет, этого просто не может быть!

Но что-то в глубине души говорило ему: да, это именно так, и совершенно не имеет значения, может это быть или не может. Каким-то образом эта проклятая ткань вобрала в себя его друга!

— Марк! — заорал он прямо в пол, — Марк, ты меня слышишь?

Его крики, эхом отдаваясь от стен, заставляли тоненько звенеть металлические колокольчики в механизме настенных часов. Стивен перестал орать, и перезвон колокольчиков тут же прекратился, но ему на смену пришел скрип досок под тяжелыми шагами — Стивен, точно раненый зверь, метался за диваном туда и обратно, надеясь услышать ответ. Но ответа не было.

«Думай! — велел он себе. — Надо побыстрее что-нибудь придумать!»

Но несмотря на полное отчаяние, ни одной мысли в голову ему не приходило. А может, поставить опыт? Он подошел к письменному столу, сдвинул шкатулку из розового дерева вместе с «драгоценным» камнем Уильяма Хиггинса в сторонку и поискал карандаш. Потом снова повернулся лицом к расстеленному на полу гобелену.

— Итак, — начал он рассуждать вслух, — я пока что чувствую себя нормально. И эта штука вроде бы не наносит мне никакого особого вреда. С другой стороны, я никогда в жизни не имел дела с радиоактивными материалами, так что не могу быть полностью в этом уверен. — Он покатал карандаш в пальцах. — Впрочем, так или иначе, вряд ли она могла полностью дезинтегрировать Марка или заставить его попросту испариться за те пятнадцать секунд, которые мне понадобились, чтобы сходить на кухню и вернуться. Особенно если учесть, что уже и сейчас стою здесь как минимум минут десять... — Стивен просто проклинал себя за неспособность мыслить ясно и четко в таких вот стрессовых ситуациях. — Ну ладно, допустим, в доме его нет. Но тогда, значит, он должен быть... — Стивен поднял карандаш и указал им на ткань. — Там, внутри.

Он бросил карандаш и с ужасом увидел, как тот описал в воздухе дугу, дважды слегка подпрыгнул, сверкнув своим ярким оранжево-синим логотипом — Стивену как раз хватило времени, чтобы прочитать слова «Денвер Бронкос», напечатанные на карандаше чуть ниже остро заточенного конца, — но на пол так и не упал. Стоило карандашу оказаться в мерцающем над полотном мареве, как он исчез, точно растворившись в воздухе.

— Пресвятая Богородица! — вырвалось у Стивена, и он принялся искать еще что-нибудь, чем можно было бы кинуть в гобелен.

Скрепки для бумаг, скатанный в шарик счет за телефон, две пустые жестянки из-под пива и оставшаяся от пиццы корка — все это немедленно исчезало, и теперь Стивену стало по-настоящему страшно. Прихватив с собой куртку Марка, он выбежал на улицу и спринтерской рысью бросился вниз по улице, завернул за угол и наконец на Майнерз-стрит увидел «Паб Оуэна». Сияющий огнями, полный шума и громкой музыки, он был точно мираж былых воспоминаний на фоне соседних домов, молчаливых и темных. И тут, хоть Стивен и мчался по ночному городу, словно убегая от смерти, страшные мысли все же нагнали его и заставили замедлить шаг. А ведь, пожалуй, если он явится в полицию с подобной историей, все это попросту сочтут бредом сумасшедшего...

Стивен остановился и даже присел на уличную скамью, понурив голову и тщетно пытаясь отыскать хоть какую-нибудь разумную версию случившегося — нужно же придумать что-нибудь такое, отчего полицейские не бросятся немедленно звонить в ближайший пункт скорой помощи и вызывать психиатрическую неотложку.

Стивен сильно потер пальцами виски и сердито воскликнул:

— Но этому нет никакого разумного объяснения! Ты просто трусишь, черт бы тебя побрал! Ничего, придется тебе все-таки самому выяснять, что случилось с Марком. И не кто-нибудь, а именно ты сам должен непременно его найти!

И, чувствуя себя страшно одиноким и виноватым, Стивен Тэйлор поднялся и пошел назад, домой.

 

 

* * *

Прошло два часа, а он все еще сидел на садовом стуле на крыльце дома № 147, наблюдая за своей гостиной через окно. Никакого разумного объяснения случившемуся он так и не нашел, и ему было слишком страшно снова входить в дом. Он все еще надеялся, что Марк внезапно появится откуда-нибудь целый и невредимый, и тогда ему, Стивену, не придется предпринимать никаких решительных действий. Они просто передадут этот гобелен тому, кто будет знать, что с ним делать, а потом пусть Хауард Гриффин задаст ему вполне заслуженную головомойку, когда узнает, что он все-таки открыл сейф, принадлежащий Хиггинсу.

Интересно, думал Стивен, сколько людей повели бы себя в такой ситуации так же, как я? Он сознавал, что страх полностью подчинил его себе, сломил его настолько, что он совершенно лишился способности здраво мыслить и никак не мог придумать, как же ему быть дальше и что предпринять. Нет, храбрецом он никогда не был. И сейчас был напуган до смерти. Наверное, что-то из далекого прошлого, что-то такое, отчего еще в раннем детстве он испытывал безотчетный страх, заставило его стать таким, избрать в жизни именно эту дорожку; и это нечто постепенно все росло и росло в его душе, накапливая страхи слой за слоем, и вот теперь он оказался буквально парализован охватившим его ужасом.

Они с Марком часто смеялись и подшучивали над тем, до чего Стивен не любит рисковать. В его жизни всему должно было быть свое время и место: он должен был знать, что лежит за видимым горизонтом, о чем пишут в газете, и только тогда чувствовал себя спокойно. Отпуск он начинал планировать за двенадцать месяцев, чтобы уж точно никаких случайностей не возникло. Марк был совсем другим — отважная душа, он охотно ввязывался в разные рискованные ситуации и всегда, казалось, выходил сухим из воды.

— Ну почему не я провалился сквозь этот чертов гобелен? — спросил Стивен у тихой осенней ночи, словно надеясь получить у нее ответ, способный хоть немного унять терзавшее его беспокойство.

Вот Марк наверняка бы знал, что ему делать — в крайнем случае просто прыгнул бы прямо в центр загадочной ткани, храбро устремившись навстречу тому, что его ждет по ту сторону. А он, Стивен, не может заставить себя хотя бы встать и снова войти в дом, не говоря уж о том, чтобы шагнуть на этот гнусный коврик! И сколько бы он себя ни подстегивал, он так и продолжал сидеть на крыльце, предаваясь мучительным угрызениям совести.

— Сукин ты сын! — выкрикнул он с такой ненавистью к самому себе, что даже несколько растерялся.

Прошло еще немного времени, и первые лучи зари окрасили розовым вершины гор, возвещая приход нового дня. С исчезновения Марка прошло уже почти восемь часов, но Стивен по-прежнему сидел на крыльце, страдая от невыносимых, ужасных мыслей и видений.

Трус! И нет ему ни спасения, ни прощения! Можно, конечно, было бы попросить кого-то о помощи или просто самому войти в дом и отдаться на милость этого странного гобелена, который он позавчера украл из сейфа. Но ни то ни другое его не привлекало. И то и другое требовало куда большей храбрости и стойкости, чем он сумел выработать в себе за всю свою жизнь.

Глядя, как горы медленно меняют свой цвет под лучами зари, Стивен вспоминал лекции по истории искусств. Художники-импрессионисты считали, что солнечный свет, падающий на любой предмет, меняется примерно каждые семь минут. Он посмотрел на часы: 5.42. Не сводя глаз со скалистых вершин над каньоном Клир-Крик, он ждал, рассчитывая непременно увидеть, как через семь минут свет переменится и солнечный свет окутает горные хребты сияющей дымкой; а еще через полминуты он, Стивен Тэйлор, встанет и отправится на поиски Марка.

В 5.45 какая-то машина проехала по Десятой улице: это Дженнифер Стаки направилась к себе в пекарню, чтобы сунуть в печь первые утренние караваи. Солнечный свет еще на дюйм спустился по отвесным стенам каньона; Стивен ждал, буквально впитывая в себя эти последние мгновения. Он даже припомнить не мог, когда столь же остро чувствовал каждую минуту своей жизни. Что ж, сегодня утром он сможет полностью оценить эти семь оставшихся ему минут.

Впрочем, никогда в жизни он и не испытывал подобного страха. Это утро во всех отношениях было особенным. Интересно, вдруг подумал Стивен, а часто ли Моне или Ренуар выжидали целых семь минут, чтобы увидеть, как изменится освещение какого-нибудь цветка или маленького пруда? Сейчас он видел вокруг настолько больше, чем когда-либо, и настолько яснее, что это помогало ему заглушить снедавшее его беспокойство; необычайная глубина и ясность видения давали ему надежду и пробуждали в душе тонкий лучик мужества, чтобы он мог достойно встретить то, что с ним случится чуть позже.

В 5.49 Стивен поднялся и в последний раз окинул взглядом каньон. Импрессионисты были правы. Он действительно увидел, как меняется освещение. Сжимая в одной руке куртку Марка, Стивен открыл дверь, быстро прошел через прихожую и без колебаний шагнул в дрожащее марево над расстеленным на полу гобеленом.