Георгий Васильевич Чичерин 5 страницаНа этом основана связь ее с религией и церковью. 5) Будучи источником всякого положительного закона, определяющего права и обязанности граждан, она в отношении к последним является ненарушимою. Ей должно быть оказано полное повиновение. 6) Верховная власть существует для общего блага и действует во имя общего блага. Но окончательным судьею в этом деле является только она сама. Поэтому она безответственна. Всякий ответственный орган перестает быть носителем верховной власти; он становится подчиненным. 7) Так как территория во всем составе, со всем, что в ней обретается, составляет принадлежность государства, то верховная власть простирается на все, что находится в этих пределах. В этом смысле она признается везде присущею. На этом основании, по английскому праву, корона, в случае тяжбы, если не явится от нее поверенный, не может быть осуждена за неявку; она признается всегда присутствующею. Тоже значение имеет зерцало в наших присутственных местах. Распространяясь на все, она исключает всякую другую, независимую от нее власть. Оттого чужестранная власть не может иметь прав внутри территории. Мы видели исключения, проистекающие из начала экстерриториальности. На том же основании не признается и существовавшее прежде право убежища. Наконец, 8) так как верховная власть представляет волю государства, как единого целого, и распространяется на все, то всякая частная власть, установленная для государственных целей, является только органом верховной власти и от нее заимствует свою силу. Поэтому верховная власть есть источник всякой государственной власти. Подчиненные власти от нее получают право повелевать и действуют от ее имени. Так, судья от имени верховной власти произносит свой приговор. Но представляя союз государственный, верховная власть не есть источник тех частных властей, которые принадлежат к другим союзам, находящимся в пределах государства. Так, религиозные власти основаны на добровольном подчинении верующих; существо их определяется церковными постановлениями, а не государственными законами. Последние определяют только юридическую их сторону, которая чрез это становится обязательною для граждан. Верховная государственная власть не есть источник и семейной власти; она установляет лишь общие нормы семейного права; для приобретения действительной власти нужен частный гражданский акт, исходящий от свободной воли лиц или от частных их действий. Смешанный характер имеют корпоративные и местные власти. С одной стороны, они являются представителями частных союзов и местных потребностей; с другой стороны, они не только получают власть свою от государства, но сами становятся в некоторых отношениях органами государственной власти. Этот двойственный характер выражается в различном устройстве местного управления. Таковы признаки верховной власти, вытекающие из самого существа государственного союза, которого она является представителем, независимо от той или другой ее формы. Совокупность принадлежащих ей прав есть полновластие (Machtvollkommenheit), как внутреннее, так и внешнее. Юридически, она ничем не ограничена; она может делать все, что считает нужным для общего блага. В этом отношении, она не подчиняется ни чьему суду, ибо, если бы был высший судья, то ему принадлежала бы верховная власть. Она источник всякого положительного закона, который она может установлять, изменять и отменять по усмотрению. Она верховный судья всякого права, ибо право определяется законом, а закон установляется верховною властью. Наконец, она источник всякой государственной власти и верховный судья всех других властей. Одним словом, это власть в юридической области полная и безусловная. Эта полнота власти называется иногда абсолютизмом государства, в отличие от абсолютизма князя. В самодержавных правлениях монарх потому имеет неограниченную власть, что он единственный представитель государства, как целого союза. Но и во всяком другом образе правления верховная власть точно также неограниченна. Англичане называют парламент всемогущим. Это полновластие не составляет принадлежности того или другого образа правления; оно существует при всяком образе правления, ибо неразлучно с самым существом государства, как верховного союза. Однако это учение признается не всеми. Многие публицисты считают верховную власть ограниченною по самому ее существу. Но если мы рассмотрим те ограничения, которыми думают связать юридическое полновластие государства, то увидим, что они совершенно несостоятельны, чем еще более подтверждается правильность нашего взгляда. Некоторые публицисты ограничивают верховную власть прирожденными правами человека. Это-учение, идущее от Французской революции разделяемое даже такими значительными публицистами, как Бенжамен Констан. Мы уже разбирали эту теорию и убедились, что она не выдерживает критики. Все права членов государства суть права гражданския, определяемые положительным законом, а закон установляется верховною властью, которая является таким образом верховным судьею всякого права. Другие писатели признают тоже ограничение в более широкой форме: над положительным законом они воздвигают закон естественный, с которым верховная власть всегда должна сообразоваться. Но в государстве действует не естественный закон, подлежащий самым разнообразным толкованиям, а положительный, обязательный для всех. Единственный законный и обязательный толкователь естественного закона, в приложении к данному обществу, есть верховная власть, и все обязаны подчиняться ее толкованию. Притом, она может и уклоняться от отвлеченных требований естественного закона во имя общего блага, которое для государства есть высший закон. Вследствие этого, третьи ограничивают верховную власть началами общего блага, или государственной цели. По этой теории, государственная власть может повелевать только во имя общего блага и не может выходить из этих пределов. Но общее благо, по существу своему, есть начало изменчивое и еще более подверженное колебаниям и толкованиям, нежели естественный закон. Здесь опять верховная власть является единственным законным судьею того, что требуется общим благом. Каждый может думать, что он хочет, но каждый обязан свое личное толкование подчинить сознанию государства, выраженному верховною властью. Нет сомнения, что верховная власть должна действовать для общей пользы, руководствоваться естественным законом, то есть требованиями правды, уважать права граждан, вытекающие из прирожденной человеку свободы; но так как это власть верховная, над которой нет высшего судьи, то это обязанности нравственные, а не юридические. Она остается верховным судьею своих прав и обязанностей, вследствие чего всякие ее ограничения могут быть только нравственные, а не юридические. Будучи юридически безгранична, верховная власть находит предел, как в собственном нравственном сознании, так и в совести граждан, которая не подлежит принуждению. Об этом уже говорено выше. Без сомнения, такая безграничная власть может быть употреблена во зло, все равно, будет ли она вверена одному лицу. нескольким или всем. Большинство может точно также злоупотреблять своим правом, как и самодержавный монарх. Но против этого нет средства. Злоупотребления неизбежны везде, где есть люди, и какой бы ни был учрежден контроль, так как он вверяется людям, то открывается возможность злоупотреблений. Quis custodiet ipsos custodes? Как бы ни громоздились власть над властью и контроль над контролем, все же необходимо придти наконец к власти, над которою нет суда, и это будет власть верховная. Задача государственного устройства заключается в том, чтобы предупредить по возможности злоупотребления, поставив власть в такие руки, от которых менее всего можно их ожидать. Но это определяется не одними общими соображениями; устройство власти зависит от исторических данных, от юридического и фактического состояния общества. Из неограниченности верховной власти следует, что восстание против верховной власти, как таковой, никогда не может быть правом. С юридической точки зрения, это может быть только фактом, нарушающим право, то есть преступлением. Поэтому, восстающие против верховной власти всегда наказываются справедливо, ибо они нарушают право в самом высшем его проявлении. Тем не менее, такое нарушение права не всегда может быть безусловно осуждено. Если верховная власть не имеет юридических границ, то она, как сказано, имеет границы нравственные, и хотя, юридически, она сама остается судьею своих поступков, хотя самый нравственный закон требует повиновения во имя высшего порядка, однако есть крайние случаи, когда выступление из всяких нравственных границ со стороны власти если не оправдывает юридически, то нравственно извиняет восстание. Поэтому мы видим случаи, где подобные восстания поддерживались даже законными правительствами. Таково было, например, восстание Греков против Оттоманской Порты. Революции можно рассматривать и с точки зрения общественной пользы. Как исторические факты, они могут иметь полезные или вредные последствия для народа. Также как право я нравственность, общественная польза составляет один из существенных элементов государственной жизни, и как таковой, дает материал для суждения. Таким образом, значение революций можно обсуждать с разных сторон; но каково бы ни было суждение, юридическая точка зрения остается непоколебима. они могут быть полезны или вредны, нравственны или безнравственны; но правомерны они никогда не могут быть. Возмущение против верховной власти не может быть правом. Иначе ставится вопрос при восстании против власти ограниченной, когда она выходит из пределов, поставленных ей законом, например, когда в ограниченной монархии король нарушает конституцию. Примеры подобного рода представляют обе английские революции, а также июльская революция во Франции. Сюда же относится и отложение Североамериканских Штатов от Англии. Здесь сама власть нарушает право, а потому восстание есть только средство защиты. Однако и тут уважение к общему благу требует, по возможности, воздержания от употребления силы. Народ, которого права нарушаются, имеет несомненно право восстать во имя закона; но общее благо налагает на него нравственную обязанность испытать все средства для восстановления законного порядка, прежде нежели прибегнуть к оружию, ибо низвержение законной власти во всяком случае производит глубокое потрясение в государстве. Наконец, может быть поставлен вопрос о праве восстания, или сопротивления, в случае уступки области одним государством другому. Этот вопрос не может практически возникнуть в случае войны, ибо, если бы область имела возможность защищаться, то она не была бы уступлена. Вопрос возникает, когда область уступается добровольно, по политическим соображениям. В этих случаях новейшее международное право требует согласия жителей. Так было поступлено при уступке Ниццы и Савойи Франции. Но если бы уступленная область не изъявила согласия и взялась за оружие, чтобы отстоять свою независимость, то подобное восстание нельзя было бы назвать возмущением против верховной власти, ибо прежняя власть, уступая свои права, лишается их, а новая власть еще не приобрела законного титула. Здесь вопрос, за отсутствием высшего судьи, решается только силою. Сходный с этим вопрос возникает ныне в Англии. Внесенный Гладстоном билль об ирландском самоуправлении несомненно создает новое государство с самостоятельною политическою властью. Жители подчиненных этому государству областей, не желающие войти в его состав, имеют ли право взяться за оружие, чтоб отстоять свою независимость? Консервативная партия, держась чистых английских преданий, идущих от Великой Хартии, отвечает на этот вопрос утвердительно. Бывший первый министр, лорд Солсбери, выразил это очень рельефно: "они обязаны повиноваться, но это-повиновение граждан, а не рабов. Вы имеете право ими управлять; вы не имеете права их продавать". Приверженцы Гладстона, напротив, отрекаясь от всех преданий и учений либеральной партии, проповедуют безусловное повиновение. Таково существо верховной власти. Переходим к лицу, ею облеченному, или к субъекту верховной власти. Лицо, облеченное верховною властью, является органом и представителем государственной воли. Оно держит власть по публичному, а не по частному праву, не как собственность, а как должность, во имя общественной цели. Власть принадлежит, следовательно, не лицу, как таковому, а месту или сану, им занимаемому, то есть, лицу юридическому, которого физическое лице есть только представитель. Поэтому и права принадлежат ему единственно потому, что оно принимает на себя обязанности, сопряженные с саном. Таково существо всякой общественной власти, а потому и власти верховной, хотя последняя не знает над собою судьи, принуждающего ее к исполнению обязанностей. Кто может быть субъектом верховной власти? На этот счет существуют различные теории. Подробный разбор их относится к истории политических учений*(3). Здесь мы должны вкратце упомянуть о главных. Философия права нового времени представляет последовательное и полное их развитие. Первую теорию мы находим у писателей, исходящих от начала общежития, Гуго Гроция, Гоббеса, Пуффендорфа и других. Верховная власть, по их учению, составляет необходимую принадлежность общества, как целого; общество же составляется договором лиц. Следовательно, верховная власть первоначально принадлежит народу, который волен перенесть ее на то или другое лице. Заключая договор об установлении государства, народ может избрать какой угодно образ правления; но раз связавши себя, передавши свои права установленной им верховной власти, он уже не в праве взять их назад. В этой теории справедливо то, что если верховная власть принадлежит народу, и он добровольно переносит ее на то или другое лице, то он тем самым связывает себя, подчиняясь постоянному порядку и установленной им высшей власти. Отныне только этой власти принадлежит право изменять закон. Точно также, если самодержавный монарх дает конституцию, то он тем самым лишается права изменять ее самовольно. Но в этой теории несправедливо то, что верховная власть первоначально принадлежит народу. Это предполагает, что государство всегда составляется из рассеянных лиц, на основании договора, между тем как обыкновенно оно возникает из других союзов. В первоначальном союзе, в семействе, существует уже естественная власть. Никакое общество не может держаться без власти, а потому образование государств на основании договора составляет не правило, а исключение. Другие последователи теории договора идут еще далее: признавая верховную власть первоначально принадлежащею народу, они отрицают у него право отчуждать ее и переносить на другие лица. По этой теории, верховная власть всегда принадлежит народу, ибо свобода неотчуждаема. Лица соединяются в общества единственно для охранения своих прав и для достижения личных целей. В этих видах установляются правительства, которые народ всегда имеет право сменить, когда они уклоняются от своего назначения. Правомерное государство есть, следовательно, только демократическая республика. В этом учении государство представляется в виде товарищества, которое образуется и поддерживается доброю волей членов. Но подобный союз не составляет единого тела, цельного организма, господствующего над членами. Здесь нет обязанности подчинения, иначе как добровольно на себя принимаемой отдельным лицом. Последовательно проведенное, начало неотчуждаемости личного правд приходит к тому, что каждый человек, в каждую данную минуту, остается судьею своего повиновения, взвешивая те выгоды и невыгоды, которые он извлекает из общежития. Это ничто иное как анархия. Вследствие этого, защитники народного полновластия, как Руссо, допускают отчуждение отдельным лицом естественной своей свободы и всех проистекающих из нее прав, но лишь в пользу общества, как целого, которого оно остается свободным членом, участвующим во всех решениях, а отнюдь не с перенесением верховной власти на те или другие физические лица. Но раз допускается отчуждаемость естественной свободы, то на каком основании ограничивать устройство государства известною формой, и притом совершенно неосуществимою в том виде, в каком она требуется последовательным проведением этих начал? Признавая полное отчуждение свободы, невозможно утверждать вместе и ее неотчуждаемость*(4). В действительности, государство, как единое тело, образуется не всецелым отчуждением личной свободы, а подчинением ее высшему началу, во имя обязанности. Государство представляет высший порядок, господствующий над людьми и связывающий следующие друг за другом поколения в один постоянный союз. Существующее поколение есть не более как звено в этой цепи; оно является временным представителем союза и может быть таковым лишь настолько, насколько оно к тому способно. Поэтому, в самых демократических республиках, даже при непосредственном участии народа в правлении, личное право не господствует исключительно; оно всегда ограничивается началом способности, то есть, сознанием высших начал. Вследствие этого, женщины и дети везде исключаются из правления, между тем как, в силу личного права, они должны иметь политические права, также как они имеют права гражданские. Но непосредственные демократии, которые, по учению Руссо, суть единственные правомерные государства, занимают в истории государственных форм весьма небольшое место. Рядом с ними существовали и существуют не только представительные демократии, но и чистые и смешанные монархии, которые составляют точно такие же государства, с такою же верховною властью, признанною законною самим народом. Отрицая юридическую возможность всех подобных государств, теория народовластия становится в противоречие с очевидными фактами, и этим она сама себя осуждает. Каково бы ни было происхождение политической теории" умозрительное или опытное, во всяком случае она должна объяснить все существующие явления. Если же она не прилагается к целому разряду фактов, то, очевидно, она недостаточна или одностороння. И точно, в разбираемом учении не трудно обнаружить внутреннее противоречие. В действительности наследственная монархия может более соответствовать нравам, понятиям, интересам известного народа,.а между тем, признавая за народом верховную власть, это учение лишает его права установить в государстве ту власть, какая ему нужна. Эта односторонность проистекает из того, что в основание государства полагается исключительно начало права и упущено из вида начало обязанности. Этот недостаток восполняется другой, совершенно противоположною теорией, которая исходит единственно от последнего. Таково учение легитимистов. Они утверждают, что так как государство представляет собою высший порядок, владычествующий над людьми, то верховная власть должна быть независима от воли граждан; она установляется в силу высшего закона, исходящего от Божества. В этом смысле верховная власть установляется Богом, и облеченное ею лице является представителем Божества на земле. Таковым может быть, главным образом, монарх, как лице независимое от воли народной. Приписывать же верховную власть народу значит извратить все отношения, поставить основание государства наверху, а вершину внизу. Последнее справедливо, если за субъект верховной власти принять народ, как неорганизованную массу. Граждане, как отдельные лица, следовательно и как их совокупность, должны повиноваться, а не повелевать. Но нет причины, почему народ, организованный как единое целое, не мог бы быть субъектом верховной власти. Последняя принадлежит целому союзу над членами, а представителем этого целого может быть совокупность способных граждан. Это устройство может быть хорошо или дурно; во всяком случае оно вполне правомерно. Иногда оно даже необходимо. Везде, где законная власть, по какой бы то ни было причине, пресекается, граждане в совокупности остаются единственными представителями государства и установляют новую власть по своей воле. Отрицать правомерность демократического правления значит тоже отрицать целый ряд явлений, о которых мы имеем самые положительные данные; это обличает односторонность теории. Приверженцы этого взгляда стараются опереться на христианское учение; но последнее говорит только о существе власти, а не о принадлежности ее тому или другому лицу. Поясняя эти отношения, Златоуст прямо это высказывает. "Здесь речь идет не о лицах, а о существе предмета, говорит он. Необходимо, чтобы существовали власти, чтоб одни господствовали, а другие подчинялись, дабы народы не носились туда и сюда, как волны; в этом состоит божественное установление. Поэтому не говорится: "несть бо князь аще не от Бога, а нест бо власт. Точно также в Писании говорится, что Богом муж сочетается с женою, не в том смысле, что соединение каждого мужчины с каждою женщиной происходит от Бога, а в том, что Богом установлен такой порядок жизни"*(5). В этим смысле от Бога исходит всякая власть, не только княжеская, но и народная. Иного смысла это изречение иметь не может, ибо Божество лично не вмешивается в государственные дела и не выражает своей воли непосредственно. Власть установляется и передается положительным законом, а положительный закон издается людьми, а не Богом. Это-не откровение, а человеческое законодательство. Таким образом, обе эти теории одинаково односторонни. Одна принимает за основание начало права, другая начало обязанности. Обе, поэтому, не в состоянии объяснить всех явлений. Опыт практического их примирения представляет школа скептическая, или утилитарная. Она утверждает, что всякая власть должна быть уважаема, если она полезна. Здесь не исключается никакой образ правления; но единственным основанием власти становится начало практической пользы, очевидно недостаточное для юридической ее твердости, ибо спрашивается: кто же судья этой пользы? Если всякий, то это чистая анархия; если же судьею признается известное лице или лица, то они тем самым облекаются верховною властью. Не практическую, а идеальную цель полагает в основание верховной власти школа доктринеров. Она утверждает, что правомерная верховная власть может принадлежать только разуму и правде, которые одни могут повелевать во имя высших начал. Человеческие же власти никогда не могут быть настоящими представителями разума и правды. Поэтому им может принадлежать только фактическое полновластие (souverainete de fait), а не юридическое (souverainete de droit). Это и выражается в таком устройстве, в котором верховная власть никому не присвоивается в своей полноте, а распределяется между различными органами, принужденными искать совокупно общего решения. Ошибка этой теории заключается в том, что субъектом верховной власти может быть только лице, а не отвлеченное начало; поэтому и установленное здесь различие между юридическим полновластием и фактическим лишено всякого основания. Истинная сторона учения состоит в требовании, чтобы воля была разумна; но распределение верховной власти между различными органами служит только одним из практических способов осуществления этой задачи. Никак нельзя сказать, чтобы этот способ был единственным правомерным. При различных условиях. эта цель достигается различными путями. Иногда требуется разделение власти, иногда ее сосредоточение. И то и другое одинаково законно. Во всяком случае, большее или меньшее приближение к идеалу не служит признаком правомерности. Одно составляет вопрос права, другое есть вопрос политики. Поэтому невозможно согласиться и с точкою зрения Гегеля, который единственным разумным государственным устройством признает расчленение верховной власти на отдельные отрасли и гармоническое их сочетание в конституционной монархии. Все другие политические формы он считает преходящими моментами исторического развития. Но то, что Гегель называет преходящими моментами, в действительности соответствует постоянным элементам политической жизни. Из них у одного народа может преобладать один, у другого другой, и этим определяется самое различие субъектов верховной власти. С этой точки зрения, все образы правления одинаково правомерны, хотя не все обнаруживают одинакую степень развития. Недостаток всех изложенных выше теорий состоит в том, что все они отправляются от одного какого-нибудь элемента, а потому впадают в односторонность. Но каждая из них заключает в себе известную долю истины и объясняет известные явления государственной жизни. Поэтому требуется их соединение. Чтобы точнее определить начала, от которых зависит решение этого вопроса, надобно прежде всего различить субъект идеальный и субъект реальный, subjectum commune и subjectum proprium, по выражению Гроция. Кому, по идее, принадлежит верховная власть, это ясно из самого понятия о государстве: она принадлежит целому союзу над членами. Следовательно, идеальный субъект верховной власти есть государство. Как верховная власть, по существу своему, едина, так и субъект ее един и всегда один и тот же. Но государство есть лице юридическое, или нравственное, то есть идеальное; это-вечный союз, обнимающий многие поколения людей, которого воля признается непрерывною. Между тем, нравственное лице собственной воли не имеет и само действовать не может; оно всегда должно быть представляемо физическим лицом. Кто же может быть представителем государства? Государство, как нравственное лице, составляется из физических лиц двоякого рода: из правителей и граждан. Одни граждане не составляют государства; они представляют только неустроенную массу, а государство есть цельный союз. Но точно также не составляют государства одни правители, ибо целое образуется из членов. Граждане суть члены союза; правители суть органы союза, как целого. И те и другие могут быть представителями этого целого, следовательно, носителями верховной власти. В правительстве, как органе целого, выражается единая владычествующая воля; поэтому, когда в нем сосредоточивается верховная власть, то естественная "его форма есть монархия. Здесь граждане являются подчиненными. Напротив, когда верховная власть присвоивается гражданам, а правители являются только уполномоченными последних, то государство принимает форму республики. Но так как в политическом праве, определяющем участие граждан в верховной власти, заключается двоякое начало: свобода и способность, то и в самих гражданах являются элементы двоякого рода: совокупность свободных лиц и избранная часть, то есть, способнейшие люди. Каждый из этих элементов может быть представителем целого, следовательно субъектом верховной власти. Отсюда две формы республики: демократия и аристократия. Наконец, все эти элементы могут сочетаться в верховной власти; она может принадлежать им в совокупности. Отсюда смешанная форма, которая может быть также республиканская и монархическая. Таким образом различием субъектов верховной власти определяются различия государственного устройства: оно может быть монархическое, аристократическое, демократическое и смешанное. Каждая из этих форм представляет преимущественно один из существенных элементов государства: монархия-единство власти, аристократия-начало законного порядка, демократия-свободу; наконец, в смешанном правлении осуществляется государственная цель- сочетание порядка и свободы, или органическое расчленение государственной идеи, представляющей соединение разнообразных элементов. Но мы видели, что хотя высшая цель государственного развития состоит в полном и гармоническом осуществлении его идеи, однако в действительности это развитие
|
