Мне не простит Евгений Онегин, от которого Настя всегда была без ума, за то, что я не изучал его в школе.

 

Flashback:

 

Номер её телефона я знал на зубок: 23-08-39 - дата подписания пакта Молотова-Риббентропа.

Что называется, не ошибёшься.

- Алло, привет! - тихий голос проник под ледяную корку стыда и боли. И она ответила мне.

Ответила согласием на встречу, и это было, как выпить живой воды из мёртвого моря.

Она ответила мне – теперь на нашу встречу я достану из всех сундуков криводушие и надежду.

И она ответила мне: Энтузиазма ноль, приезжай на Энтузиастов 2. (третий подъезд пятый этаж).

 

Энтузиазма – 0. У меня же, наоборот, всё внутри клокотало и расцветало, клокоча.

Энтузиазм зашкаливает, как у марширующих.

Подвёзший меня таксист, едва знакомый в прошлом, не взял с меня денег, вспомнив мою благожелательность и гостеприимство. Я тут же нашёл его бесконечно порядочным и нравственно утончённым.

В эту ночь ночь скривилась в рекламных огнях неона.

На улице Энтузиастов, в доме яркими языками пламени с энтузиазмом пылает твоё окошко. Свет извивается красными змеями, торжествующим прожектором взрезает он нищету весенней ночи и трепещет, плачущий дождем.

От мира нас отделяли цветастые занавески. Мы пребывали в приглушённом пространстве одиночества.

И это одиночество было самым громким для нас.

Оно отбивалось в висках ритмичными звуками тамтамов. Мысли, то набивались в голове, как железные стружки, то висели газетой, подхваченной воздушным потоком среди новостроек, а то сбивались в кучу, как напуганные овцы в стаде.

На свидании я вёл себя, как мальчишка. Хотя, я им и был. Это только тогда казалось, что 20 лет это уже «огоговозраст»

На кировском мосту я запрыгнул на перила и, балансируя, шёл по узкому лезвию перил, чувствуя её волнение.

Её дыхание и стук сердца.

Раньше я больше всего на свете боялся высоты.

Сейчас больше всего я боялся выглядеть перед ней робким. Любовь побеждает страх.

Мы всё ещё делали вид дружеской встречи, но внутри всё бурлило и переворачивалось. Бурлил и переворачивался весь мир. Потом бурлила вода в д у ше, и в её волосах плавал шампунь пеной древнегреческой Афродиты.

Я завидую струям воды, которые одни обвивают, обнимают твоё тело. Я хочу быть этой водой, хочу накрыть твоё тело целиком. Таким же мягким и тёплым объятием.

Ты встала из ванны, и покачивающаяся вода облизала мыльными пузырями её колени. Хочу, чтобы ты стала моим любимым шампунем. Проникла мне в голову по скользким антеннам и вымыла мозг. Вычистила, выскоблила все воспоминания о других.

…Вокруг горели свечи – ожившие лампы романтиков. На столе чихала догорающая свеча, то воспламеняясь из последних сил, то затухая, прижималась к восковой жиже.

Неумолимая ночь. Неумолимая, как и ты.

По обоям плыл еле слышный Вивальди – разноцветная могила моей успокаивающейся души. Души, танцующей в темноте. Я обнял твои тонкие ручки, похожие на стебельки кувшинок, прятавшиеся под водой.

Ты в ответ обвиваешь меня карими ремнями пленительных глаз. Сердце рвётся на свободу из рёберных решёток тюрьмы тела.

Хочу наброситься на тебя, как Матросов на амбразуру.

Ты обнимала меня и, разбрасывая притяжение, улыбалась вечерними глазами. В глазах размеренной тоской кружился вальс

Музыка погружает в мечты.

Мы нашу уединившуюся свободу вкушаем с порохом, обильно поливая кровью будущей разлуки. А любовь нельзя пить маленькими глотками, нельзя придерживать коней.

Пусть они несутся возницей на ристалищах.

Ты же обвиваешь их удушливыми ремнями прощальных объятий разлуки, и рвёшь вожжами губы удилами в кровь.

Клин вышибается ни «Клинским», ни шампанским. Коньяк – вот та жижка, которая не подводила.

Мы выпили, и вновь всё забурлило, увело в водоворот, и всепонимающая рука темноты выключила свет.

На левом накладном кармане венгерского батника, (доставшегося мне в наследство от брата), я красным фломастером нарисовал сердце, рванул так, что треснули крепкие социалистические нити, и со значимостью света Алеко протянул ей лоскут.

– Сумасшедший.

– Вне всякого сомнения, - я прислонил к её губам импровизированное сердце.

– Ты не изменился, - её слова утонули во тьме и поцелуе.

………

Утром Настя готовит кофе, а будильник готовит звонок, оба подаются в постель, оба обладают пробуждающим действием.

- Ты у меня был первый. А теперь и последний.

- Из могикан?

- Фенимор Купер, ты у меня просто --- Супер!!!

…….

Я так увлёкся рассказом/воспоминанием об отпуске, что напомнил себе самого себя в свистовские годы, когда я писал дедам романтические письма.

У Урри, слушающего исповедь, глаза стали, как у Николая Караченцова:

- Олег, ты говоришь о ебле так патетично, как Кобзон поёт о БАМе.

- В силе и пристойности поэтов возвышенно обожествлять обыкновенное блядство.

- А я уже год, как бабу не ёбал.

- Не возглашай с отчаяньем «уж не ебу», а вспоминай с признательностью «ЁБ!!!»

В Е С Н А

Рассказы и главы тягучие, как затянувшаяся зима. Поэтому скомкаем её и перепрыгнем в весну.

Деды знают, что завтрашний снег в ладонях растает, ведь будущее они видят гораздо отчётливее, чем настоящее.

У пророков всегда так.

Весна. Лазурное небо хрустальным куполом землю накрыло. Кажется, брось камень в высь неведомую, зазвенит раскатистым звоном, голубым купоросом разольётся по белопятнистым берёзовым рощам, по чёрным болотам и жухлым слякотным полям.

Вся эта лавина омоет тёплой влагой выпитое любовными губами тело – гордое и хрупкое, как капелька дождя.

Ночью ветер рваными языками будет лизать бархатную кожу. Я – ночь, я – ветер, я – свирель!!!

Мои звуки, переливаясь, скользят по листочкам, приводя их в движение. Сирень – белая алкоголичка, манит своим дурманом. Берёзы истекают соком, тополя чихают пухом.

Весна. Дойные берёзы поят меня соком, лесным десертным вином. Это вино не в желудок идёт, а поднимается к глазам, изменяя мир: поворачивающиеся листочки налились хлорофиллом и отяжелевшими изумрудами стали только слегка покачиваться на верхушках деревьев.

«Настенькиными» подснежниками засинели поляны и замерли порошком медного купороса. Всё застыло и стало неподвижно. Мир продолжал изменять лес, и лес окутал меня, продолжая изменчивый мир.

Весна – возрождение жизни: почки набухают, сугробы потеют и уменьшаются, день увеличивается и, кажется, что с увеличенными днями прибавляется и срок службы. На самом деле время замерло, остановилось мгновение, и оно не было таким прекрасным, как уверял нас Гёте.

Дембельское настроение, как разновидность старческого уныния и оценки предстоящих планов. Это переходное состояние, подобно изо льда в воду, и из воды в пар. Заткнутое ожидание тепла капает мелким оттаиванием мысли, подогревая внутренний котёл души, и закипая, поднимается вверх, чтобы остыть.

Выпасть в осадок.

Круговорот………….

Весна – март в ослабевающей петле вьюги.

Весна - появились первые проталины и залысины полян. Прилёт скворцов мы расценили, как национальный праздник. Почти, как наступившее 8 Марта, 75-ти летие, которого отмечалось нами и свистками.

Я был на боевом дежурстве и не попал под восьмимар-товскую непонятку, когда свистки гоняют дедушек и фазанов (помните, как год назад я отвёл душу).

В казарме отличился Ярослав «Мудрый» Весёлкин из Ярославля. Все гонения и гнобления старослужащих сопровождал отборным матюшком. Не мудрено, что он был отборный Матершинник, ведь на гражданке он был футболистом и его альма-Матер ''Шинник''.

Все в этот день были восьмимартовски пьяны: офицеры от спирта, мы от весны. Весной ожидание и календари вылезают квашнёй из кастрюли.

Молимся на чернильницу Устинова.

Глас призывающего колокола (оглашающего приказ) вперемешку со стуком уходящих секунд на циферблате вечного круга, а «прибавленные» дни не убывают.

 

Марта

(приказ господина ПЖ: «ВСЕМ ОДЕТЬ