Глава 6. Вороба ходила по лесу, складывая в котомку снадобья: перья птиц, лосиный помет, мерзлую кору, сосновые шишки
Вороба ходила по лесу, складывая в котомку снадобья: перья птиц, лосиный помет, мерзлую кору, сосновые шишки, тайники лис и сов, в которых всегда можно найти штук пять-шесть полевок, – все пойдет в дело. Народу к ней в стужу ходит немного: запасов корений и трав от разной хвори хватит до весны, но вот припасы для магических обрядов подходили к концу. Она шла, то и дело застревая в сугробах. Ноги приходилось поднимать высоко. Шаг. Еще шаг. Как же она сегодня утомилась! Пот струился градом по спине: пуховый платок стал совсем сырой, хоть выжимай. Где-то поблизости вспорхнула с гнезда птица. Вороба подняла голову и тут же прищурилась, - зимнее солнце слепило глаза, сияющим ореолом высвечивая кроны деревьев, яркими брызгами отражаясь на снежном саване. И лес притих, - когда еще погода порадует хорошим днем. Перед взором Воробы вырос большой валун, - место, где земные токи выбиваются наверх и дают силу посвященным. Снега вокруг камня было мало. Вороба постояла рядом, давая себе отдых и напитываясь мощью земли. Затем стала продвигаться дальше. Руки в теплых рукавицах доставали припасенные хлеб, яблоки и рассовывали их под елями, задабривая тем самым духов предков. Заодно задобрит и Трескуна или Мороку, - кто как его в народе зовет. Дух, который сковывает реку жгучим льдом и одним своим дыханьем несет смерть всему живому… Вороба подкинула котомку за плечами и зашагала глубже в лес, чувствуя, что идти становится все тяжелее. Усталость наваливалась свинцом, руки и ноги нещадно ломило. Вороба повернулась, глянула на зарубки и с удивлением поняла, что ушла от дома вовсе недалеко; и четверти пути нет. Обычно она доходила до края леса и возвращалась обратно бодрая, словно нет ни что. Может, к ней, как и к простым смертным, пришла старость? Нужно возвращаться, мало ли. И если боги будут милостивы к ней, то сейчас она отыщет еще один совий тайник, и тогда уж непременно вернется… Вот и он! Вороба сунула в дупло руку и бросила в котомку добычу. Затем, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, зашагала к дому. Неожиданно до ее слуха звонкими детскими голосами донеслось: «Красная девица по бору ходила, болесть говорила, травы собирала, корни вырывала, месяц скрала, солнце съела. Чур, ее колдунью, чур, ее ведунью!». Где это? Откуда? Вороба огляделась и поняла, что вокруг ни души. Что голоса раздаются в ее голове и только. Где же? Когда же она слышала те голоса, повторяющие грозные слова заклятья вместо считалочки? Вороба медленно зашагала дальше, а память медленно, но верно стала доставать из своих сундуков прошлое: вон она босоногой девчонкой, - лет пять, не больше, - бежит вдоль пруда. На лице детский восторг, в руках плетенье из одуванчиков. Сорвав гибкий стебелек, маленькие пальцы связали желтые ароматные головки в венок. Девочка надела венок на голову и побежала вприпрыжку домой, чтобы показаться матери. Она и не заметила, что ей наперерез спешит сельская детвора. «Стой!» - до боли громко раздалось в ее сушах. «Стой, ведьмачка! Стой!». Одна из селянок испуганно шепчет: «А вдруг она матери нажалуется? Старая колдунья нас тогда всех со свету сживет! Или превратит в жабу! Мне бабушка строго – настрого запретила в их сторону даже глядеть!». Но мальчишки уже с визгом и улюлюканьем бросились следом за «ведьмачкой», больно швыряя в нее камни и всякий мусор, - все что под руку попадется. Далеко тогда убежать не получилось, - споткнулась она, упала, заплакала навзрыд. Несмотря на ее слезы, детвора стала водить вокруг хоровод, как считалочку повторяя: «Красная девица по бору ходила…». Видимо так на роду было ей написано. Мать родилась ведьмой. И она не могла ей не стать. Вместе с молоком матери, грозой, ветром, туманом в нее вливались тайные знания. Незнакомые раньше силы. Куда денешься? И младший Самоха не мог не стать колдуном. Она, Арсенья (когда то так ее люди звали), нянчилась с ним, баюкала в люльке, играла. И Самоха, подрастая, стал ей верным товарищем, был по сути единственным в жизни близким другом; вместе они лазали по деревьям, воровали яблоки, соленья из чужих закромов, ставили силки на зайца или птицу. В детстве же они поклялись стоять друг за друга горой, помогать друг другу, беречь, защищать от простых смертных, от их обидных речей и колючих взглядов. Так и было долгое время, пока их молодость не прошла. С годами Вороба многое переосмыслила. Многое пережила. И стала помогать всем, кто жил в ближних и дальних селах, спасать, лечить, вразумлять. Разошлись их с Самохой пути – дорожки по разные стороны…
Ее ждали. Возле порога сидела давняя знакомая Митрофана. Вороба помнила Митрофану еще с тех пор, как та была желторотой девчонкой и прибегала за снадобьями для своей матери. Теперь Митрофана больше походила на старый, засушенный гриб, который опирался на клюку и с усилием ронял слова в землю. - Доброго дня тебе, Воробушка, - задыхаясь, проговорила Митрофана. – Боялась, не дождусь тебя. Как же? Думаю, неужели придется вертаться с пустыми руками? Такую дорогу сломала! Столько погодку добрую ждала! Ты чай по лесу чай ходила? За снадобьями? - Доброго дня и тебе, Митрофана. Правда твоя. В лесу была. - Ну, удача мне в руку, - рано воротилась, - бубнила Митрофана. – А то мерзнуть бы мне здесь до ночи… И не страшно тебе одной - одинёшеньке по лесу бродить? Среди тополей да берез, леших да кикимор? - Кто живет в гармонии с природой, да на природе, тот жив долго будет! А кто отказывается от нее, тот больше болеет и век его короток. Вороба вошла в дом, бросила котомку в угол. Стала развешивать одежду возле печи. Митрофана же присела на лавку, и ее по – старчески мутный взор следовал за Воробой как нитка за иголкой. При приближении Воробы лицо гостьи заметно скривилось. - Ты чего это, Митрофана? – подняла Вороба на гостью удивленно брови. – Что тебе не так? - Я что, Воробушка, тебя хотела просить то… - пробормотала Митрофана, глядя при этом в сторону. - Мне б лекарство какое от хвори в спине, а то по вечерам по полу катаюсь, как пес шелудивый. Спать невмоготу стало. Да вот еще что… Соседка моя, Клавдия, да ты ее помнишь, - так она на сносях. Просила отвару какого спросить, чтоб боль унять при родах… Вороба подошла к заставленным мешочками и склянками полкам шкафа, затем вернулась к столу, за который сидела Митрофана. Ведьма отвернулась на мгновенье, чтобы накидать в миску трав. Митрофана тут же пересела на другой край стола, что снова не осталось для Воробы незамеченным. - Да что ж ты, Митрофана, все чураешься меня? Что с тобой? Старуха бросила на Воробу перепуганный взгляд, всполошилась. Затем затрещала, будто сорока: - Ох… Ты, не обижайся на меня, Воробушка… не обижайся… ничего плохого я тебе не говорила и не скажу… только смрад в доме твоем стоит. Ох, такой смрад, что головушка от него кругом. Еле дышу и боюсь, что вот-вот меня наизнанку вывернет... побожусь... сколько у тебя была, такого никогда не было. Может, ты матушка Воробушка, какой отвар новый придумала делать? Ведь, видно, что заболела ты крепко, - лица на тебе нет… - Нет… Ничего я не варила… Разве что вот отвар… Готово уж, - она протянула полную склянку и несколько узелков с травами. Митрофана без стеснения прикрыла лицо рукавом, сунула в мешок узелки и заковыляла к двери. На лице Воробы застыло изумление. Она покачала головой. Принюхалась. Воздух в избе ходил легко, ровно. Одежда привычно пахла морозной свежестью и псиной. На кухне сладко бродили дрожжи. Может, Митрофана учуяла дрожжевой запах? Что ж тут такого? Нет, не может быть то дрожжевой дух. Не просто так ни руки, ни ноги ее не шевелятся и силы покидают. Тревожная мысль о Самохе застучала в висках, - ведь почуяла она неладное сразу после того, как заглянул тот на огонек… Вороба пододвинула к себе Чернокнижие, испещренное магическими знаками и письменами; мало кто из простых смертных мог прочесть его. Темные страницы древних тайн открывались перед ее взором. Вороба не без робости открыла главу о колдовских проклятьях и стала читать. В текстах говорилось о том, что колдун с помощью черного заговора мог испросить для себя у мертвых магическую силу. Такая сила нарабатывались колдунами и ведьмами долгими годами; постепенно, на ощупь, сквозь доверие своему внутреннему чутью и подсказкам природы. Нужно было посодействовать, - и не важно, за светлую ли темную ли ты сторону стоишь, - не одной сотне людей, чтоб на ту гору взобраться. Обрести мощь чародея без особых усилий можно было лишь одним путем – отправить в Навь близкого родича, опытного колдуна или ее, могучую ведьму, которой на роду написано прожить не одну сотню лет… «Красная девица по бору ходила, болесть говорила, травы собирала, корни вырывала, месяц скрала, солнце съела. Чур, ее колдунью, чур, ее ведунью!» - всплыло в памяти. Обряд по писанию должен был совершаться три дня подряд, а заговор, что открывает ворота в Навь, читаться на вороньей крови. «Ах ты, песий сын! Пакость земная! Решил силы мои себе забрать, а меня саму на тот свет отправить?!» - поразилась про себя Вороба, сообразив, для чего приходил Самоха. Ведь как раз третий день пошел! Солнце уж к закату клонится! Неужто брат решил отправить ее на тот свет, да так, чтоб она вовремя не почуяла? Не поняла? Не спохватилась? Не успела ничего предпринять? Вороба налила в лохань воды, стала бросать в воду горькие травы. Губы зашептали непонятные слова, созвучные шипению змей, а глаза вглядывались теперь в воду так, будто резали ножом. Водная гладь вскоре покрылась рябью, подернулась и на поверхности стали проплывать события прошлого… Вот Самоха приходит в дом, стучит ногами на пороге ее дома, разглагольствует о родственных связях. Ничего в его действиях не было подозрительного, похожего на магию. Лишь перед выходом он украдкой смахнул ей что – то в кувшин с молоком… Вороба принюхалась, но не смогла понять что это было. Теперь перед ее взором стояло крайне довольное выражение лица Самохи, когда тот отправился в обратный путь и звенящая, яркая до рези в его голове мысль о том, что совсем скоро он обретет могущество, ничем не пожертвовав, ничего не потеряв, если не считать, конечно, своей давней соперницы, пусть и сестры, которой и самой - то по земле ходить надоело… Вороба, застыв, смотрела в водное зеркало и видела теперь в нем себя, - со следами гниения и разложения на всем теле. С толстой паутиной в голове. Заморочил ей голову Самоха! Чтоб время выгадать! Вот откуда ее слепота! Искала гниль вокруг, а гнила она сама! Ведьма со стоном схватилась за край стола. Нет! Пусть искала она смерти, но не такой! Как же вырваться ей из лап черного колдуна? Есть ли средство? Вороба кинулась к Чернокнижию. Только бы хватило сил… Только бы успеть…
|
