Институции сознанияВ трансцендентально-феноменологической традиции и, в частности, Гуссерлем для кодировки этих “точек” используются термины "учреждение", "учреждать", "учреждающие акты" (Stiftung, stiften, stiftenden Akten), то есть термины, которые указывают на те эффекты, которые отсылают к устройствам, структурным организациям, установлениям, учреждениям. Иначе говоря, это смыслы, синтетически выраженные в латинском слове institutum (от instituo [ in + statuo - ставлю, выстраиваю, строю, воздвигаю, устанавливаю]).Иными словами,, институирование, институциональные акты, или учреждения, создают интенсивные и в то же время индивидуальные точки, выделенности в континуальности сознания, благодаря чему складывается фигуративность сознания. Как пишет Гуссерль, "не будь у нас возможности такого рода, мы не располагали бы никаким устойчивым и неизменным бытием, никаким реальным и идеальным миром. И тот и другой существуют для нас в силу очевидности или в силу предполагаемой возможности ее достижения, а также возможности воспроизведения [повторения] уже обретенной очевидности"[130]. Позитивность институирования, у-становления, у-чреждения заключается в том, что она закладывает возможность "возврата", осуществляющегося в сериях новых очевидностей как ре-ституции, вос-становления. Институции сознания и дискурса производят регистрацию исполняемых актов, их селекцию и кодификацию, иными словами, они постановляют их, или, как писал П.Флоренский, “термин поставлен уставно”. Можно сказать, что институции устанавливают “какие-то границы, какие-то межи мысли. В неопределенной возможности, мысли пред-лежащей, - двигаться всячески,в безбрежности моря мысли, в текучести потока ее, ею же ставятся себе твердые грани, неподвижные межевые камни, и притом ставятся как нечто клятвенно признанное нерушимым [В.С. - признанное до всякого знания и понимания], как ею же установленные, то есть символически, посредством некоторого сверх-логического акта, волею сверх-личною, хотя и проявляющеюся чрез личность, воздвигнутые в духе конкретные безусловности: и тогда возникает сознание” [131], то есть происходит установление и легитимизация позиционностей действительности сознания, инстанций, сохраняющих чистые формы объективности и не менее чистые формы их исполнения, что в принципе и позволяет сохранить мысль именно как мысль и удержать ее от размывания или падения в не-мыслимое и “безмысленное”. Об этом прекрасно писал Кант в I Критике в разделе “Трансцендентальное учение о методе”, к которому обращаются удивительно нечасто. Речь идет о дисциплине чистого разума: за опытом мышления всегда шлейфом тянется “целая система иллюзий и фикций, связанных друг с другом и объединенных принципами”. Это не просто случайные, побочные эффекты работы машин сознания, а это действительно системная тень разума, для избавления от которой, по словам Канта, “требуется соверешнно особое, и притом негативное, законодательство, создающее под именем дисциплины из природы разума и предметов его чистого применения как бы систему предосторожностей и самопроверки...”[132]. Поэтому, можно сказать, что институции обладают особой функциональной дисциплинарной интенсивностью, покрывающей всю поверхность сознания, экранируя и блокируя любые нелегитимные сингулярные выплески и/или конвертируя их на основе функциональной трансиндивидуальной интенсивности. Это своего рода дисциплинарная ортопедия потока жизни сознания. Операции по институционализации обязывают воспроизводить “фигуры”, “схемы” институций, хотя при этом именно институции берут на себя функции “оригиналов”, “образцов”, мультиплицирующихся и распределяющихся по всей поверхности. Институции сознания обслуживают устройства идентификации, устанавливая, учреждая очевидности как далее нередуцируемые предельности феноменальности сознания. С другой стороны, для удержания конституированной действительности сознания они обеспечивают регулярное воспроизводство, повтор очевидностей. Повтор является операцией полагания и удержания "того же самого" в сериях, которые сопровождаются запуском устройств подтверждения аутентичности этого "того же самого" и институируют смыслы, которое предшествует любым актам конституирования и синтеза. Время. Идентифицирующий синтез как синтез, удерживающий “то же самое” в многообразном и конституирующий “объективную природу” учреждает “единую, совместную временную форму (eine gemeinsame Zeitform), а тем самым и “временное сообщество”. Поэтому время как одна из форм, определяющих синтез и несущее в себе повтор, учреждает временной синтез событийных рядов, или, еще точнее, связывает и учреждает подобные ряды именно во временной размерности, выступая как особая временная институция сознания и как “учреждение”, обслуживающее самый низший уровень складывания интерсубъективности. Трансцендентально-феноменологическая версия временности предполагает в качестве своего конститутивного основания непрерывность развертывания ретенций и протенций как модусов интенциональности. “Об истекших интервалах мы говорим: они осознаются в ретенциях, и притом не строго разграниченные части или фазы длительности, которые находятся в окрестности актуальной Теперь-точки, осознаются с уменьшающейся степенью ясности; более отдаленные фазы, лежащие еще далее в прошлом, осознаются совершенно неясно, как пустые”[133]. Поэтому интенциональность сознания оказывается замкнута на истинность для того, чтобы как-то ввести отличенность от уже-бывшего, ушедшего, связанного с ретенцией, и от еще-несостоявшегося, обслуживаемого протенциями. Однако здесь следует отметить, что в большей мере речь идет не об истинности как несокрытости, сколько о соответствии реальности (res), то есть существующих вещей в настоящем, но сами вещи это не Dinge, а Sachen. Но именно смещение к Sachen, к “делам сознания”,то есть к событиям сознания, меняет и базовые функциональные принципы. Мотивация. Знаменательно, что Гуссерль, описывая “время как универсальную форму всякого эгологического генезиса”, говорит о том, что “...здесь лучше отказаться от обремененного предрассудками выражения ‘каузальность’ и применительно к трансцендентальной сфере (равно как и к сфере чистой психологии) говорить о мотивации”[134]. Поэтому, фактически, время управляет каждым отдельным переживанием мотивации, и только благодаря времени поток жизни сознания предстает как мотивированное действие особых конститутивных мощностей с множественными специфическими мотивациями и мотивационными системами, эффектами функционирования которых оказывается единство универсального генезиса определенного Ego. В результате “это Ego констуирует самое себя для себя, так сказать, в определенном единстве ‘истории’”[135]. Однако это “для себя” весьма проблематично, и я позже вернемся к этому. Таким образом мотивация жестко связна с развертыванием институированных комплексов. Временное оформление мотивации и мотивов превращает институции, “учреждения” сознания не в “памятники”, а скорее, в мотивационные комплексы, мощности, играющие роль “триггеров”, или, если быть более точнее, “виновников”, aition’ов событийности. Одна из функций институций весьма схожа с тем процессом, который Лакан описывает как “зеркальную фазу[136]. С трасцендентальной позиции“эмпирическое”, “доинституциональное” Я представляет собой существо, пронизанное и разрываемое спутанными расходящимися гетерогенными сериями и неустойчивыми фрагментами мыслей, помыслов, желаний, побуждений, ориентаций, оценок и пр., сериями, благодаря которым Я являет собой достаточно нестабильный виртуальный комплекс, трудно уловимый не только для другого, но и для себя самого. В то время как институции сознания,точнее, Сознания, всегда предстают целостной, или по крайней мере, обращены к Я стороной, сохраняющей целостность, и самое главное, стороной конститутивно-активной, то есть институции принимают на себя роль зеркала собирающего расспанное, разорванное Я. Они как раз предлагают расщепленному Я вместо виртуальной связанности обрести “реальную” целостность и войти в нее, втягивая при этом его в серию серьезных дисциплинарных трансформаций, основная интенция которых заключается в четко ориентированном движении Я к “объективной реальности”, конституированной и удерживаемой институциями сознания. Такой достаточно целостный образ, Gestalt, сбрасываемый институциями на Я и укрепленный на нем, или же переброс Я своего потока сознания в трансиндивидуальное измерение, гарантирует ему ментальную непрерывность, поддерживаемую временными устройствами, и тем идентичность, инициируя Я и открывая ему доступ к устройствам идентификации. Этот зеркальный институциональный образ становится порогом действительности и Я, и мира, в котором локализует его институциональное “зеркало”.Однако обретенный Я образ не просто предлагает целостность, но дает точную локализацию пре-образованному Я, вписывая его в определенным образом структурированные временные горизонты и топические ландшафты с жестко предданными разрешенными и запрещенными маршрутами. Поэтому Я, принимая институциональный зеркальный образ, втягивается в стратегические ситуации, требующие от него определенного образа мышления и действия, настойчиво и неизбывно подталкивая его к мысли и поступку. Иначе говоря, Я, которое инициируется в зоне Сознания, попадает в ситуацию, когда структурности сознания как законы “объективно и непосредственно определяют волю в суждении разума”[137], то есть мотив воли “ представляется через разум” [138], выражаясь еще более точно, мотивы, определяющие волю Я, представляются и поставляются разумом как институциональным образованием. В динамике развития институциональная мотивация выглядит следующим образом: институции для сознания являются как предданности, априорности, которые аффицируют Я и мотивируют его действия. Это уровень касания, связанности Я со структурными размерностями сознания. С полной уверенностью можно утверждать, что аффицирование и мотивация Я обладают характером пассивного синтеза и генезиса. На уровне собственно структурности сознания исполняют пассивные синтезы, которые обслуживают активные процессы и частично поглощают их[139]. Но здесь мы наталкиваемся на своего рода парадокс сознания: Я, входя в действительность сознания именно во имя сознания, втягивается в ситуацию, которая приниципиально неподконтрольна ни активным, ни рефлексивным действиям сознания. Оно как бы зависает между двойным бессознательным: собственным виртуальным и институциональным, вторя и тому, и другому. Кроме того эта “институциональная благодать” сопровождается весьма специфическим и рискованным для Я эффектом, который, следуя Лакану, можно назвать эффектом двойника, двойничества., - зеркальность институциональной мотивации приводит к тому, что с активной помощью институциональных зеркал Я множит действительности, теряя при этом все различения между “зеркальным” и “реальным”, вновь раскалываясь расщепляясь между этими неразличимыми реальностями и вновь захватываясь, но теперь уже институционально-сознательной виртуальностью. Я превращается в “словечко ‘я’”, и не чувствуя этой подмены, как говорит Ницше, мы принимаем “знак за причину”, “íåêîòîðîãî ðîäà ïåðñïåêòèâó â çðåíèè” - “çà ïðè÷èíó ñàìîãî çðåíèÿ;: â ýòîì âåñü ôîêóñ èçîáðåòåíèÿ “ñóáúåêòà”, “ÿ” [140]. Òàêèì îáðàçîì ìû âûíóæäåíû ïðèçíàòü, ÷òî мотивация связана с немотивированным развертывание самой временности. Или более мягко, институции, ответственные заудержание связности временных потоков, сами находятся за пределами временности.
|
