Эвритмия как видимая речь 13 страница

Это, видите ли, и является тем большим различием, которое надо почувст­вовать, когда, скажем, какая-нибудь группа эвритмистов, с большим старани­ем разработавшая программу, приступает к ее изображению. Нельзя нарадо­ваться, как тогда все свежо, если душе еще приходится бороться с формой. Если руки еще не движутся, а лишь как бы бросаются и представляются еще для души чем-то тяжелым, как если бы они падали на землю вместо того, чтобы отодвигаться, или если они рубят, вместо того," чтобы толкать, или просто болтаются. Все это так свежо, и чувствуешь радость, когда отправля­ешься в поездку.

И поездка охватывает десятка два городов. Этого пожалуй, пока еще не было, но это могло бы быть. И во всех этих двух десятках городов разверты­вается все та же программа. А затем эвритмисты возвращаются обратно. Они продемонстрировали, таким образом, свою программу два десятка раз. А те­перь, так как госпожа Штайнер не могла сразу же выработать новой програм­мы, что ведь вполне естественно, то эта программа, которая шесть недель назад была еще в детски свежем состоянии, ставится здесь снова, после того, как была проиграна десятка два раз. Тут уже снова сердце радуется, но по другой причине: все стало как бы само собой разумеющимся, и это сразу же видно. Эвритмисты, повидав новые города, познакомившись с новыми усло­виями, развили в себе известный внутренний подъем, благодаря тому, что получили от внешнего мира. Движения их стали вследствие этого свободными. И тогда наступает чувство живейшей радости и говоришь только: ах, если бы они проиграли еще раз пятьдесят, как бы это тогда было прекрасно!

Все эти вещи надо понять. То, что я вам сейчас говорю, оценит каждый сценический художественный деятель. Настоящий художественный сценичес­кий деятель и не думает, что можно выполнять роль прежде, чем он ее проиг­рал раз пятьдесят! Лишь играя пятьдесят первый раз, он считает, что может действительно играть эту роль, потому что лишь тогда она стала для него сама собой разумеющейся. Вот это надо постоянно иметь в виду, мои милые друзья. К тому, что хочешь изображать, надо прежде всего чувствовать так много любви, что не можешь ни за что отказаться от этой роли, и тогда находить скучным то, что передает художник, может только внешняя публи­ка. Потому что именно в искусстве особенное значение имеет то обстоятель­ство, что мы так ориентируемся на нечто определенно художественное, что получаем от него все новое и новое. У меня, например, была один раз возмож­ность в одной местности, где я жил, смотреть каждый вечер одну и ту же вещь, которую некий летний театр ставил пятьдесят раз подряд. Я шел смот­реть ее каждый вечер и позволял ей воздействовать на меня. И оказалось, что мне стало скучно лишь на пятом представлении. Когда же я ее смотрел пять­десят первый раз, мне уже не было скучно. Хотя представление в летнем театре было весьма посредственное, но все же при наблюдении несовершенно­го можно было научиться столь многому, столь чрезвычайно многому, что от этой процедуры, которая многими будет считаться весьма странной, я приоб­рел нечто важное для всей последующей жизни. В то же время, это была вещь, которая не могла мне нравиться, она меня совершенно не интересовала. Это была «Честь» Эудермана. Я ее терпеть не могу, но я ее просмотрел 50 раз, и притом в посредственном исполнении, для того, чтобы бессознательно дойти до всех деталей, пережить все чисто из астрального тела, вывести все из со­знательного восприятия и свести к чистому переживанию.

Необходимо — и мне хотелось бы в связи с обсуждением эвритмии оста­новиться на этом — безусловно необходимо научиться выражать ритмически также и сложные вещи. «Отче наш» человек читает не 50 раз, а кто знает сколько раз? Оно ему не становится скучным. Так же должно быть с более или менее безразличными, на первый взгляд, переживаниями нашего организ­ма, к которым вас ведет наша карма. Но мы на это обращаем мало внимания.

Тут, мои милые друзья, мы дошли до конца нашего цикла. Вы могли ус­мотреть, что я старался так построить этот цикл, чтобы было видно, что эвритмическое вытекает из чувства нашей души, что эвритмическая техника должна рождаться в любви к эвритмии, что все должно происходить от люб­ви.

Насколько я сам, мои милые друзья, люблю эвритмию — это я еще недав­но высказал в «Известиях для членов антропософского общества» («Mitte­lungsblatte»). Насколько мне хотелось бы, чтобы повсюду обращалось больше внимания, выше ценилась бы необходимость требовательности ко всем прини­мающим участие в деле эвритмии, начиная с госпожи Штайнер и наших худо­жественных исполнительниц; насколько все это оценено еще не в достаточной степени, а между тем, должно было бы встретить должную оценку среди всех антропософов — это я недавно высказал в «Известиях». И вот я надеюсь, что этот курс может способствовать развитию всего эвритмического, при усло­вии, что все мы — считаем ли мы себя основательно знакомыми с эвритмией или являемся новичками, или просто интересуемся ею — что все мы будем чувствовать себя содействующими эвритмии, которая ведь проистекла из того познания мира, которое черпается из духа. И если мы, таким образом, будем чувствовать себя активно или пассивно содействующими эвритмии, тогда раз­витию Антропософии будет через нее принесено то, что она должна была получить от эвритмии.

Когда люди увидят, как дух является в красоте в человеческих формах, тогда это укрепит то положение, которое человечество должно занять благо­даря Антропософии по отношению к духу.

Наряду со всеми теми отдельными знаниями, которые мы приобретаем в области Антропософии, будем, однако, постоянно помнить о великом целом Антропософии и придадим всем этим знаниям отдельных частностей такую форму, какую — если позволено так сказать — нам внушает наше антропо­софское сердце. Такую форму, какую мы должны им придать, если, работая в отдельных областях, хотим мы стать достойными тех целей, которые себе ставит Антропософия. И пусть этому будет отчасти способствовать то, о чем я говорил в течение этого курса по эвритмии.

Содержание