Случаи перехода, не подлежащие анализу с помощью модели игры

Многие ситуации не обладают свойствами игры. При анализе их с по­мощью игровой модели возникают структурные противоречия.

Одна из подобных ситуаций происходила очень часто: Агнес, дей­ствуя в роли «тайного ученика», училась «вести себя, как леди». Осо­бенность этого процесса была следующей: Агнес и ее собеседники на­правляли свое внимание на значимую обоюдно понятную цель и в то же время другая, равно значимая цель, достижению которой способ­ствовало третье лицо, оставалась известна только Агнес и сохранялась в тайне. В отличие от ситуаций, описанных выше (ситуаций, носящих эпизодический характер), такая ситуация имела непрерывный, разви­вающийся характер. Кроме того, ее «правила» становятся известны только в ходе реального взаимодействия, в результате реального уча­стия и предполагают принятие соответствующего риска.

В рассказах Агнес фигурировало несколько человек, с которыми она вела себя, как леди, и у которых одновременно училась вести себя, как леди. Важным партнером-инструктором была мать Билла, в доме которой Агнес проводила много времени в качестве потенциальной невестки. Мать Билла имела голландско-индонезийские корни и ра­ботала портнихой. Обучая Агнес приготовлению голландских блюд, которые нравились Биллу, она учила Агнес, как вообще готовить. Аг­нес сказала, что мать Билла научила ее шить и разбираться в тканях; она научила ее выбирать одежду; они обсуждали магазины одежды, фасоны, подходящие Агнес, а также навыки ведения хозяйства.

Агнес говорила о «длинных лекциях», которые ей читал Билл, ког­да она совершала что-то, что он не одобрял. Однажды он вернулся с работы в пять часов и застал ее загорающей на лужайке перед домом. Она многое узнала из приведенных им в возмущении обстоятельных разъяснений по поводу того, что «подобная демонстрация на глазах у всех этих мужчин, идущих с работы» оскорбительна для него и при­влекает внимание посторонних.

В другой раз Агнес пришлось прослушать лекцию Билла о том, как леди должна вести себя на пикнике. Лекция состояла в том, что Билл возмущенно анализировал недостатки подружки своего приятеля, которая, как он с негодованием рассказывал, настаивала, чтобы все было так, как она хочет, выражала свое мнение, хотя ей следовало бы помолчать, была резка, хотя ей следовало быть кроткой, жаловалась, вместо того чтобы принимать все как есть, открыто признавалась в своей искушенности, вместо того чтобы демонстрировать невинность, вела себя неприлично, вместо того чтобы отказаться от претензий на равенство с мужчинами, требовала знаков внимания, вместо того что­бы стремиться ублажить мужчину, который рядом с ней. Агнес с одоб­рением цитировала Билла: «Не думай, что другие встанут на твою сто­рону, ссли ты будешь так себя вести. Им жалко парня, который вынуж­ден быть с ней. Они думают: "Где он только такую подцепил?!"»

Агнес сплетничала со своей подругой по снимаемой квартире и другими приятельницами, обсуждала мужчин, вечеринки и свидания. Она не только заняла пассивную позицию усвоения инструкций, но и научилась ценить эту позицию как желательное женское качество. Соперничество Агнес с двоюродной сестрой, несмотря на всю его му­чительность, также послужило уроком, заставив ее задуматься над недостатками сестры и развивать в себе качества, противоположные тем, которые она находила в ней достойными критики.

В подобных ситуациях от Агнес требовалось соответствовать стан­дартам поведения, внешности, навыков, чувств, мотивов, устремлений и одновременно усваивать эти стандарты. Их усвоение было для нее непрерывной работой по самосовершенствованию. Их приходилось усваивать в ситуациях, когда окружающие исходили из того, что Аг­нес они, естественно, известны. Агнес приходилось усваивать их в ситуациях, когда она не могла показать, что только узнает их. Их при­ходилось усваивать через участие в ситуациях, когда от нее ожидали осведомленности в том, чему ее одновременно учили.

Очень похожей на тайное ученичество была ситуация, когда Агнес позволяла своему окружению давать ответы на его собственные во­просы. Я стал рассматривать это как «упреждающее следование». С сожалением вынужден признать, что это с пугающей частотой про­исходило во время наших с нею бесед. Когда я, готовя эту статью, вновь просмотрел письменные записи и прослушал магнитофонные записи наших бесед, то был неприятно поражен количеством эпизо­дов, когда я не мог определить, отвечает Агнес на мои вопросы или узнает из моих вопросов и, что более важно, из более тонких сигналов до и после вопросов, каковы должны быть ответы. Еще один пример: во время медицинского осмотра по поводу поступления на работу в страховую компанию врач прощупывал ее живот. Агнес плохо себе представляла, что он «ищет». «Возможно, он пытался нащупать мои "женские органы"» (конечно, таковых у нее не было) «или что-нибудь твердое». На все вопросы врача о боли или дискомфорте Агнес отве­чала отрицательно. «Поскольку он ничего не сказал, я поняла, что он не обнаружил ничего необычного».

Другая категория событий была связана с тем, что Агнес участво­вала в дружеской беседе, не располагая биографическими данными, чтобы поделиться и обменяться со своим собеседником. Как сказала Агнес, «Представляете, сколько пробелов в биографии мне нужно за­полнить? Шестнадцать или семнадцать лет жизни, которые мне нуж­но восполнить. Я должна следить за тем, что говорю, за естественны­ми фразами, которые могут слететь с языка... Я просто никогда не рас­сказываю о своем прошлом того, что заставило бы человека начать расспросы о нем. Я говорю общими фразами. Я не говорю ничего, что можно неправильно истолковать». Агнес сообщила, что перед мужчина­ми ей удавалось представать интересной собеседницей, поскольку она побуждала их говорить о себе. Собеседницы же, сказала она. объяс­няли общий и неопределенных характер ее замечаний касательно собственной биографии, которые она произносила благожелательным тоном, ее любезностью и скромностью. «Вероятно, им казалось, что я просто не хочу говорить о себе».

Многократно имели место ситуации, структура которых не содер­жала каких-либо критериев, о которых можно было бы сказать, что с их помощью была достигнута та или иная цель, то есть не содержала свойства, присущего игровой деятельности. Напротив, успех в конт­ролировании настоящего взаимодействия состоял в том, чтобы со­здать и сохранить образ достойной и привлекательной личности, дей­ствовать в настоящей ситуации в соответствии с предысторией и пла­нами на будущее, о которых заявляла эта личность, и документальным подтверждением которых служил ее нынешний облик. Например, Агнес сказала, что вскоре после начала работы в страховой компании ей стало ясно, что она хочет уйти. Ее обязанности отличались моно­тонностью, не требовали квалификации, а сама работа не открывала перспектив для продвижения по службе. Небольшие новшества, ко­торые она ввела, чтобы сделать работу более интересной, принесли лишь временное облегчение. Агнес всей душой хотела усовершенство­вать свои навыки и сделать более выразительной свою трудовую био­графию. По этим причинам она пожелала сменить работу на лучшую, но это означало пойти против воли Билла. Агнес была убеждена, что он не сочтет уважительной ни одну из этих причин и даже, напротив, использует их в качестве доказательства ее недобросовестного отно­шения к работе. Он предупреждал ее, что для него увольнение по та­ким основаниям неприемлемо и что если она уволится, это лишний раз продемонстрирует ее незрелость и безответственность. Когда же она тем не менее ушла с работы, то представила все так, будто от нее ничего не зависело. Ее уволили по сокращению. Это была неправда.

Еще одну категорию случаев перехода особенно трудно анализи­ровать с помощью модели игры. Эти случаи отличаются следующим: непрерывным, развивающимся характером; ретроспективно-перспек­тивной значимостью наличествующего облика; каждое данное состо­яние действия по своему значению тождественно ситуации-какой- она-создалась-к-настоящему-моменту; в них нельзя отказаться от ба­нальных целей, отложить их реализацию или переформулировать; в них настойчивое стремление Агнес соответствовать стандартам ес­тественной нормальной женщины находилось под угрозой или встре­чало открытое противодействие; в них средства по сохранению своей идентичности не только не находились в распоряжении Агнес, но и были неподконтрольны тем, с кем ей приходилось иметь дело. Все эти ситуации, и по отчетам самой Агнес, и по нашим наблюдениям, но­сили чрезвычайно стрессовый характер.

Одна из них состояла в неизменно актуальной для Агнес задаче, которую она обозначала как «не выделяться». По словам Агнесс, в старших классах это было крайне трудно. Она утверждала, «чтобы вы правильно поняли», что это ее уже не волнует и что стремление не выделяться сменилось страхом разоблачения, В действительности же оно осталось весьма актуальным, У меня создалось впечатление, что Агнес утверждала обратное из-за того, каким образом эта проблема возникла в нашем разговоре. Я поднял эту тему, поделившись с нею рассказом пациента Е. П. о своем упорном стремлении держаться в тени. Я описал ей Е. П. как человека намного старше ее, воспитывав­шегося как девочка и пережившего в восемнадцатилетнем возрасте операцию по удалению рудиментарного пениса. Я сообщил Агнес, что Е. П. продолжал одеваться, как женщина, однако хотел, чтобы к нему относились как к мужчине; и что изменения в Е. П. произошли всего несколько лет назад. Я описал внешность Е. П. и проиллюстрировал его озабоченность проблемой неприметности его же рассказом о том, что «с ним всегда происходят такого рода гадости»: т. е. например, в ка- ком-нибудь баре к нему подходит мужчина и говорит, «Извините, мы тут поспорили с другом. Вы мужчина или женщина?» Агнес тут же назвала Е. П. «ненормальным» и резко отвергла возможность сравне­ния ее с Е. П. По этому поводу она заявила, что не признает актуаль­ности стремления не выделяться.

Агнес рассказала о том, как в старших классах ей удавалось дер­жаться в тени: она никогда не ела в школьной столовой; не вступала ни в какие клубы; ограничивала свои передвижение и жестикуляцию; избегала разговоров; любой ценой «избегала мальчиков со странно­стями»; носила не по размеру просторную рубашку и сидела, скрестив руки на груди и прислонившись к парте, чтобы скрыть грудь; избега­ла заводить знакомства как с мальчиками, так и с девочками; в любом классе забивалась в дальний угол и не участвовала в классных дискус­сиях, так что иногда «за весь день не произносила ни слова»; следуя заведенному режиму и плану передвижения вокруг школы, так что, как явствует из ее рассказов, всегда входила через одни ворота на школьный двор, всегда входила в школу через одну дверь, направля­лась в класс одним и тем же путем, приходила всегда в одно и то же время, уходила через одну и ту же дверь, шла одним и тем же путем домой и т. д. Этот рассказ прозвучал в ответ на мой вопрос: «Происхо­дило ли что-нибудь особенно неприятное?» Отвечая на него, Агнес заметила: «Я не помню каких-то особенно неприятных ситуаций, но некоторые вещи были настолько очевидны, что их было трудно скрыть... Мой внешний вид в целом... было совершенно очевидно, что он не мужской, то есть не слишком мужской». Несмотря на все это, Агнес подвела одежда. Но ее словам, в старших классах она одевалась «почти так же», как в начальной школе. Обычно ее туалет состоял из белых вельветовых штанов и просторной рубашки с расстегнутым воротом. Как оказалось, носить просторную рубашку в качестве спе­циального приспособления предложил ее старший брат. Несмотря на развитие груди, Агнес предпочитала заправлять рубашку в брюки. Она сменила свои наряд только под воздействием брата, который был на несколько лет ее старше, посещал ту же школу и испытывал смуще­ние по поводу ее женственного внешнего вида и отчитывал ее за то, что она одевается, как девочка. Именно брат настоял на том, чтобы она носила просторную рубашку. И кроме того, он выразил недовольство из-за того, что она носит книги, как девочка, показал ей, как должен носить книги мальчик, и настоял, чтобы она носила их именно так.

Еще один пример «ситуации непрерывного развития» состоял в необходимости как-то справиться с мнениями друзей, соседей и чле­нов семьи после своего возвращения из Мидвест-сити. Это были люди, жаловалась Агнес, которые «знали ее с пеленок». В первой части сво­их комментариев на эту тему она категорично утверждала, что пробле­ма, связанная со стремлением не выделяться, вообще не была пробле­мой, «даже когда я приехала домой из Мидвест-сити». Чуть позже, когда я стал расспрашивать ее о том, что сказали и как отнеслись к ней после ее возвращения мать, брат и сестры, прежние друзья, друзья ее матери и соседи, Агнес заметила: «Это было так необычно, что никто в городе не знал, как к этому относиться». Затем, после фразы «Все относились ко мне доброжелательно; даже доброжелательнее, чем раньше и принимали меня. Они только хотели разузнать», она изме­нила свой рассказ. Свою жизнь с момента возвращения из Мидвест- сити до поездки в Лос-Анджелес она охарактеризовала как «ужас­ную». Она исключила из своего рассказа свой первый опыт работы в родном городе. В одной из последующих бесед Агнес сказала, что ни­когда не вернется в родной город. После операции по удалению пени­са, проведенную в УКЛА, она говорила о том, как ей хочется уехать из Лос-Анджелеса, поскольку ей казалось, что о ней слишком многое известно и слишком многие ее знают: «Все эти врачи, медсестры, ин­терны — все».

Частью этой ситуации было соперничество с двоюродной сестрой Эллис, а также сочетание соперничества и взаимного осуждения, су­ществовавшего между Агнес и женой ее брата. По возвращении из Мидвест-сити Агнес столкнулась с явным осуждением и открытым выражением возмущения со стороны жены брата, тети и в особенно­сти брата, который все допытывался, «когда она прекратит эти глупо­сти». Для Агнес эти воспоминания были мучительны. Она не любила вспоминать о том времени. Чтобы услышать комментарии Агнес по поводу происшедшего, потребовалось приложить немало усилий, да и то результаты их были сомнительны по причине явного отрицания и идеализации с ее стороны. Она твердила «Они принимали меня» или отрицала, что могла знать, что думали окружающие.

Еще один подобный «случай» был связан с неудачной попыткой всех заинтересованных лиц справиться с низкой самооценкой Агнес, страдавшей из-за того, что после большого перерыва в учебе ей при­шлось продолжить образование с репетитором, предоставленным си­стемой государственных школ. Агнес не вернулась в школу в сентябре 1957 г., чтобы отучиться последний год. По ее рассказам, мать догово­рилась с завучем школы, чтобы к ней ежедневно приходил препода­ватель. Агнес всячески уклонялась от прямого ответа на вопрос, что они с матерью обсуждали в этом плане и о чем договорились или не договорились в связи с дальнейшим обучением Агнес и репетитор­ством. Агнес заявила, что не располагает никакой информацией каса­тельно этой договоренности, не знает, что ее мать думает по этому по­воду и о чем конкретно она беседовала с завучем. Агнес также заяви­ла, что не помнит, как долго продолжался каждый урок на дому и какова была продолжительность периода репетиторства. Уклончи­вость и мнимая амнезия заставили нас прийти к выводу, что это было время, о котором Агнес не любила «вспоминать». Агнес все-таки оха­рактеризовала, хотя и кратко, период, в течение которого занималась с репетитором, как период постоянного недовольства и хронического конфликта с матерью. В первых беседах относительно этого недоволь­ства Агнес утверждала, что хотя у нее было много времени и что рет­роспективно она понимает, что могла бы за этот период сделать боль­ше: «Я чувствовала себя затворницей... мне хотелось куда-нибудь пой­ти, встречаться людьми, веселиться. До своего отъезда в Мидвест-сити я с трудом заставляла себя выйти из дома. Но после возвращения мне

11-258Я захотелось выходить в свет, общаться, а мне приходилось сидеть в че­тырех стенах и бездельничать». Помимо этого Агнес вскользь отмети­ла, что ее домашний преподаватель посещал также и других учеников, которые, по ее словам, «были не совсем нормальными». В свете неже­лания Агнес воспринимать себя как человека ненормального у меня сложилось впечатление, что она не давала более развернутые коммен­тарии из-за общего отказа признать за собой какую бы то ни было «не­нормальность», а также утверждения, что если бы не ее непонима­ющее, враждебное окружение, она могла бы вести и чувствовать себя «естественно и нормально».

Одна из наиболее драматичных «ситуаций, не поддающихся ана­лизу с помощью модели игры», начала свое развитие с момента опе­рации по удалению пениса и длилась примерно шесть недель [5]. С мо­мента начала послеоперационного восстановительного периода Агнес пыталась сохранить приватность ухода за своим влагалищем, самосто­ятельно принимая сидячие ванны и меняя бинты. Она настояла на том, чтобы делать это без наблюдения медсестер и интернов, к кото­рым испытывала антипатию. Из ее рассказа следовало, что и она сама не нравилась медсестрам. Влагалище плохо заживало. Вскоре после операции развилась инфекция. Для облегчения заживания пришлось удалить крупную пластичную форму размером с пенис, что привело к образованию спаек и закрытию влагалищного канала по всей длине, включая наружное отверстие. Ожидаемая глубина канала была поте­ряна. Попытки восстановить ее вручную предпринимали и лечащий хирург, и, следуя его наставлениям, сама Агнес. Эти процедуры при­чиняли сильную боль. В течение почти недели после выписки из боль­ницы Агнес страдала недержанием мочи и кала. Движения были огра­ниченны и причиняли боль. Новое влагалище требовало постоянного внимания и ухода. Оно было прикреплено к мочевому пузырю, кото­рый, соединяясь с кишечником, подавал неопределенные сигналы, так что когда он расширялся иод давлением мочи, Агнес испытывала по­зывы к дефекации. В мочевом пузыре развилась инфекция. Она сопро­вождалась постоянной болью и периодическими сильными спазмами в животе. Удаление яичек нарушило баланс андрогена и эстрогена, что привело к немотивированным колебаниям настроения. Последовали ссоры с Биллом, который быстро потерял терпение и начал угрожать уходом. Несмотря на «кампанию», призванную удержать мать от при­езда в Лос-Анджелес, Агнес стала все яснее осознавать, что ситуация выходит из-под контроля и что ей нечего рассчитывать на самостоя­тельное восстановление после операции. Это вызвало дополнитель­ную тревогу: если появится мать, Агнес вряд ли удастся утаить от Билла и его семьи последний ужасный факт своей биографии, извест­ный ей самой и ее матери, но неизвестный Биллу и его семье, а именно, тот факт, что Агнес воспитывали как мальчика. Вплоть до повторной госпитализации по поводу спазмов мочевого пузыря Агнес удавалось ухаживать за влагалищем и в целом следить за своим физическим со­стоянием, лежа днем в постели дома у Билла, а вечером возвращаясь в свою квартиру. Необходимо было как-то скрывать происшедшее от матери Билла, которой сообщили, что Агнес прооперировали по по­воду «женских проблем». Кроме того, Агнес страдала депрессией сред­ней степени тяжести, которая сопровождалась немотивированными и неконтролируемыми приступами рыданий, апатией, глубоким чув­ством тоски. Эти симптомы были нетипичны для Агнес и не прогно­зировались в начале лечения. Билл отчитывал ее за чувство жалости к себе и требовал разъяснить, вызвано ли ее состояние физическими нарушениями или «она такая на самом деле», хотя на этот вопрос Аг­нес не могла дать ответ. Агнес жаловалась, что ее мысли и чувства по­теряли свою яркость, что ей трудно сосредоточиться, она легко отвле­кается и ей изменяет память. Все это усугублялось ее страхом перед собственной депрессией и навязчивыми мыслями о «сумасшествии».

После особенно сильного приступа спазмов мочевого пузыря Аг­нес вновь поместили в больницу и назначили соответствующее лече­ние. Спазмы удалось ослабить; были прописаны инъекции тестосте­рона; инфекция мочевого пузыря была взята под контроль; влагалищ­ный канал вновь был раскрыт и стал подвергаться манипуляциям сначала вручную, а затем с использованием искусственного пениса. Примерно к концу шестой недели депрессия полностью исчезла. Вла­галище заживало, осталась только повышенная чувствительность; добросовестно используя форму, Агнес достигла его глубины в пять дюймов и могла ввести пенис диаметром полтора дюйма. Ссоры с Биллом прекратились и сменились их совместным ожиданием того времени, когда можно будет вступить в половые отношения. Агнес описывала их отношения так: «Они не такие, как в самом начале. Сей­час мы похожи на супружескую чету с большим стажем».

В описаниях Агнес своих отношений с Биллом так или иначе фи­гурировали самые разнообразные ситуации, поддающиеся и не подда­ющиеся анализу с помощью модели игры. Если справедливо, что все дороги ведут в Рим, то у Агнес эти дороги сходились на фигуре Билла.

Приведу краткий пример: в ходе одной из наших бесед Агнес по моей просьбе подробно описала последовательность событий обычного дня в своей жизни и рассмотрела для каждого из этих событий возмож­ность альтернативного образа действий. Описанная ею цепочка след­ствий приводила к Биллу, а от него — к ее секретам и «проблеме». Это происходило вне зависимости от того, с чего начиналась последова­тельность событий. Затем я попросил Агнес начать с чего-нибудь, по ее мнению, особенно прекрасного, представить нечто, что могло из­менить это в худшую сторону, и рассказать, что тогда бы произошло. Агнес ответила: «Лучшее, что со мной когда-либо происходило, — это встреча с Биллом». Затем оба мы засмеялись, осознав бесполезность этого эксперимента.

Билл становился предметом обсуждения в любом нашем разгово­ре. Когда Агнес говорила об уверенности в себе как женщины, тут же возникал образ Билла как человека, с которым она могла ощущать себя «естественной и нормальной». Если Агнес обсуждала ощущение поражения, унижения, неполноценности как женщины, Билл оказы­вался тем, с кем она особенно остро испытывала это чувство, поскольку он, за исключением врачей, был единственным, кому она доброволь­но поведала свой секрет. После признания чувство неполноценности как женщины частично смягчилось благодаря уверениям Билла, что ей не следует чувствовать себя неполноценной, потому что она ниче­го не могла поделать со своим пенисом, и в любом случае это был не пенис, а опухоль или «что-то вроде аномального выроста». Билл был частью рассказов Агнес о своих профессиональных устремлениях, от­ношению к работе, трудовой дисциплине, заработке, шансах на про­движение по службе, профессиональной квалификации. Я уже упоми­нал о его «лекциях» о том, как должна вести себя леди, и хотя то, как он учил Агнес, было неизвестно, он все-таки делал именно это. К ве­дению хозяйства, быту, ее поведению с незнакомыми людьми, поведе­нию в Лас-Вегасе, к требованию операции и настаивании на том, что если «врачи из УКЛА, которым только и нужно, что делать над тобой эксперименты, ничего не предпримут», чтобы Агнес отказалась от услуг врачей УКЛА и нашла врача, который бы ей помог, к интимным отношениям, дружбе и подготовке к свадьбе — ко всему этому Билл имел прямое или косвенное отношение.

Я уже отмечал ранее, что случаи перехода требовали от Агнес со­вершать работу по достижению атрибутируемого статуса естествен­ной нормальной женщины. Причастность к этой работе Билла умень­шала значимость соображений строгой полезности и инструменталь­ной эффективности в выборе ею стратегий и в оценке легитимности используемых ею процедур и их результатов. Из всех описанных Аг­нес ситуаций те, в которых фигурировал Билл, меньше всего поддава­лись игровому анализу. Одно из наиболее устойчивых структурных противоречий, возникающих при использовании игрового анализа, заключается в характере их совместной биографии, созданной их тес­ным взаимодействием, и в широком назначении, по которому эта со­вместная биография могла использоваться и использовалась обоими. Именно широкая релевантность этой биографии помогает понять сильный страх, который испытывала Агнес по поводу раскрытия пе­ред Биллом, а также ее упорное нежелание рассказывать мне о том, как это признание произошло. Только к концу наших бесед и только ког­да я стал настаивать на том, чтобы она мне рассказала о признании, Агнес с горечью в голосе и постепенно поведала мне эту историю. Совместная биография помогла нам также понять, насколько все бо­лее неизбежным становилось для Агнес признание и насколько все более нестерпимыми становились ее душевные страдания по этому поводу.

Я ограничусь тем, что приведу два примера. В обоих случаях Билл задал вопрос, на который Агнес, находившейся в затруднительной ситуации и именно потому, что у нее не было иного выхода, кроме как оставаться в ней, мучительно трудно было найти ответ. До операции, прежде чем Билл узнал о состоянии Агнес, он задал следующий во­прос; «Почему ты отказываешься от интимных отношений?» После того как он все узнал, то, по словам Агнес, задал следующий вопрос: «Что они там говорят, в этом УКЛА? Если их врачи ничего ей не обе­щают, почему не уйти от них и не обратиться к врачу, который сделает что-нибудь, как это делают любому другому человеку?»

Агнес познакомилась с Биллом в феврале 1958 года. У нее была собственная квартира. Бил приходил к ней после работы и проводил у нее вечера. Они много нежничали друг с другом. Позволяя ласки и нежные прикосновения, Агнес тем не менее не разрешала Биллу класть руку между ее ног. Сначала он обвинил ее в жеманстве. Агнес отвечала на его первые требования интимных отношений заявлением о том, что она девственница. Это его не удовлетворило, поскольку, по ее рассказу, она охотно «и страстно» включалась в любовные пре­людии. (Агнес отрицала, что физические ласки когда-либо вызывали у нее эрекцию.) Продолжение отношений с Биллом было возможно только при наличии правдоподобного объяснения. Агнес сообщила ему, что у нее болезнь, исключающая возможность интимных отноше­ний; что от этой болезни нельзя быстро избавиться; что ей необходи­ма операция; что после операции они смогут вступить в интимные отношения. О своей «болезни» она говорила общими фразами, не­определенно, что возбудило интерес Билла и желание узнать в подроб­ностях, что это за болезнь. Агнес ответила, что ее знаний недостаточ­но, чтобы предоставить такую информацию, но она получит ее от сво­его лечащего врача из Нортвест-сити. В страхе, что Билл бросит ее, Агнес вернулась в Нортвест-сити и попросила лечащего врача напи­сать разъяснительную записку Биллу. Записка врача, составленная специально в помощь Агнес, содержала лишь общую информацию о «болезни», которую невозможно излечить, пока Агнес не исполнит­ся 21 год, поскольку проведение операции до этого возраста опасно для жизни пациентки. Естественно, все это было неправдой. Хотя Билл этого не знал, ответ его все же не удовлетворил. Он настаивал на том, чтобы Агнес рассказала ему, что конкретно у нее не в порядке, и после серьезной ссоры, последовавшей за отклонением его требования вступить в интимные отношения, признание стало необходимым ус­ловием продолжения ухаживаний либо брака. Агнес еще раз попыта­лась успокоить Билла, сказав ему, что ее болезнь отвратительна ей и будет отвратительная ему, на что он отреагировал вопросом: «Что мо­жет быть настолько отвратительным? Там что, член?» Агнес была убеждена, что у нее два пути: либо ни в чем не признаться и потерять Билла, либо рассказать ему все, надеясь, что он поймет, а если нет, то потерять его. В конце концов она призналась. Неоднократно, когда я расспрашивал ее о том, как Билл убедился в том, что она сказала прав­ду — например, настоял ли он на личном осмотре, — Агнес отказыва­лась от дальнейших комментариев. Она утверждала, что имеет право на частную жизнь и ни при каких обстоятельствах не расскажет о том, как он удостоверился в правдивости ее признания. На мой вопрос «Что ему известно?» Агнес неизменно отвечала: «Он знает то же, что и вы» или «Он знает то же, что и врачи». Больше она ничего не гово­рила. Агнес рассказала, что до своего признания «он меня превозно­сил». После признания она больше не могла чувствовать себя, как прежде, чувствовать себя «его королевой». Агнес сказала, что до при­знания они часто рассматривали витрины магазинов, подбирая мебель для дома, планировали церемонию бракосочетания. «С апреля», ког­да она вернулась домой за разъяснительной запиской врача, разгово­ры о свадьбе прекратились, «поскольку все пребывали в сомнениях». Рассказ Агнес не мог быть воспринят с полным доверием. Дальнейшие разговоры происходили именно из-за возникших сомнений. Поэтому часть того, что сообщила Агнес, говоря «больше никаких разговоров не было», было связано с унижением, которое она испытала из-за воз­никшей в конце концов необходимости рассказать Биллу о своем пе­нисе и мошонке, которые и явились препятствием к интимным отно­шениям.

Чувство собственной неполноценности как женщины, возникшее после признания, вначале сопровождала неприятная мысль о том, что Билл, возможно, «ненормальный». Агнес отвергла ее, вспомнив, что Билл влюбился в нее до того, как узнал о ее состоянии; вспомнив рас­сказанные им истории о своих интрижках и любовных похождениях; проанализировав тот факт, что он счел ее пенис «чем-то вроде опухо­ли» и начал настаивать на проведении операции. В ходе наших бесед Агнес неоднократно подчеркивала, что ничто в его манерах, внешнем виде, характере, обхождении с ней, другими женщинами и мужчина­ми «не напоминало гомосексуалиста». Под гомосексуалистами Агнес подразумевала женоподобных мужчин, одевавшихся как женщины. Она находила неприятной возможность его «ненормальности», гово­ря о том, что она не могла бы его «даже» видеть, если бы думала, что он «ненормальный». После операции нам удалось получить описании внешнего вида и манеры поведения Билла от интерна-уролога и ор­динатора. Ординатор встретил Билла, когда тот выходил из палаты Агнес. Он регулярно навещал ее, когда она лежала в больнице. Орди­натор сообщил, что был удивлен невысоким ростом Билла, тонкими чертами смуглого лица и некоторой манерностью. Он поднял глаза на ординатора, и тот прочел в его взгляде: «И вы и я знаем, что там». Нам не хотелось верить рассказу ординатора, поскольку его антипатия к Агнес была очевидна. Он выступал определенно против проведения операции, утверждая, что она не нужна и неэтична. Он был уверен, что имело место сношение через анальный проход, что, по его мнению, доказывала слабость анального сфинктера. В отношении неизвестно­го источника эстрогенов он придерживался той гипотезы, что Агнес одна либо с чьей-то помощью многие годы получала их извне. Несмот­ря на наши попытки поговорить с Биллом, он отказался от каких-либо контактов.

Что касается второго вопроса, случаи перехода заключались в оп­равдании перед Биллом ее «выбора врачей из УКЛА». Тема объясне­ния Биллу своих визитов в УКЛА возникала, хотя и по разным при­чинам, почти во всех наших разговорах не только до, но и после опе­рации. Билл настаивал на том, чтобы Агнес заставила врачей из УКЛА лечить ее «без всяких подозрительных делишек. Они дурачат тебя. Они не собираются ничего делать. Они просто хотят провести иссле­дование. Ты для них просто подопытный кролик». В ответ на это во время субботней утренней встречи с нами Агнес потребовала скорей­шего принятия обязательств. Она твердила, что не в состоянии боль­ше пререкаться с Биллом, поскольку «учитывая то, что ему известно, он совершенно прав. Но я знаю то, что не знает он». (Что она воспиты­валась как мальчик и что причины нашего особого интереса к ней долж­ны храниться в секрете от Билла.) Агнес приходилось справляться с нетерпением Билла из-за затянувшейся процедуры, убеждая его в том, что в УКЛА она в надежных руках, а также объяснять свои загадоч­ные субботние беседы с нами нашими исследовательскими нуждами. Ей приходилось признавать справедливым его требование, чтобы она не мирилась со всеми этими «сомнительными штучками», а, посколь­ку с ней было что-то не в порядке, настаивала на том, чтобы мы либо что-то предприняли, либо отпустили ее. Вместе с тем у Агнес была цель пройти операцию у высококвалифицированных специалистов за минимальную плату или бесплатно, однако для этого она должна была участвовать в исследовании, причем не только из-за волновавших Вилла анатомических отклонений — они представляли собой лишь часть того, что нас интересовало как исследователей. Наше внимание привлекал тот факт, что до семнадцатилетнего возраста Агнес воспи­тывалась как мальчик. Таким образом, Агнес не могла объясниться перед Биллом, поскольку, по ее словам, «это то, что известно мне, но неизвестно ему. Я более или менее уверена, что он думает, что меня здесь обманывают, водят за нос, дурачат. Будто врачи считают: о, вот глупенькая девочка, мы можем просто ее исследовать... Это большая проблема, потому что я не могу это опровергнуть, не могу доказать, что он ошибается, потому что, учитывая то что ему известно, он совершен­но прав. Но в действительности, если бы я гак считала, то была бы совершенно неправа. Вот почему мне нужно подождать. Потому что я знаю то, что он не знает. Вот почему мне нужно подождать».

После операции Агнес опять потребовались оправдания, посколь­ку она боялась своей депрессии и обилия трудностей, возникших в первые недели восстановления. По ее словам, только она разрешала одну проблему, как возникала другая. Происходящее пугало ее. Кро­ме того, она нуждалась в заверении, что она не «сумасшедшая», и при­зналась, что беседы с нами приносят ей облегчение, но у нее нет ника­кой возможности объяснить это Биллу. Когда она обсуждала эту тему с Биллом, он либо стоял на своем, либо требовал заверений, что ее психологические проблемы целиком объясняются физическими по­следствиями операции и что она в действительности не такая, т. е. не раздражительная, капризная, плаксивая, эгоистичная, что не таков ее настоящий характер. Даже после того как влагалище стало заживать так, как нужно, и депрессия прошла, Агнес была готова, и в действи­тельности хотела, продолжать еженедельные беседы. Частично ее дис­комфорт был связан с функциональным характером ее влагалища и вопросом, обещает ли Билл жениться на ней до или после интимных отношений. Она воспринимала как само собой разумеющееся то, что ей придется до брака согласиться на интимные отношения с новым влагалищем. Как она выразилась, «оно для этого и предназначено; для интимных отношений». Ее также беспокоила неопределенность, кото­рую она ощущала, отдавая себе отчет в изменении их отношений с Биллом по сравнению с тем, какими они были прежде. Агнес также осознавала, что в дальнейшем их отношения изменятся еще в большей мере. «Сейчас, — говорила она, — мы похожи на супружескую чету с большим стажем». В то же время она выражала уверенность в том, что мы знаем о Билле больше, чем она, и больше, чем говорим. В одной из последних бесед она впервые за все время общения с нами поинтере­совалась, что я думаю о Билле и не кажется ли он мне «ненормаль­ным». Я ответил, что знаю о Билле только по ее рассказам и что я ни­когда не видел его, не общался с ним и поэтому не считаю себя вправе высказывать свое мнение о нем.

То, что в нашем присутствии Агнес осуществляла переход, — явля­ется особенностью ее обследования, причем ее проблема состояла в том, чтобы, «не подвергаясь исследованию», т. е. в ее понимании, со­хранив неприкосновенность частной жизни, с гарантией пройти опе­рацию у высококвалифицированных специалистов за минимальную плату. Так, хотя она и демонстрировала готовность пройти «все эти тесты», выполнить задание с карточками Q-сорт^[22], руководствуясь раз­ными инструкциями, ее поведение свидетельствовало о стремлении скрыть свои истинные чувства. Агнес были вручены карточки Q-сорт и дано задание рассортировать их дома, а на следующей неделе вер­нуть психологу в рассортированном виде. Агнес сказала, что Билл по­стоянно подсматривал за тем, как она раскладывает карточки, «но я все смешала так, чтобы он не мог ничего понять». (Она засмеялась.) Еще одно свидетельство перехода в общении с нами связано с «секре­тами», которые Агнес удалось сохранить. Несмотря на семьдесят ча­сов общения с нами троими и дополнительные беседы с персоналом отделений урологии и эндокринологии, а также несмотря на тот факт, что для получения информации использовались прямые и косвенные вопросы, было семь тем, в отношении которых мы так ничего и не вы­яснили: 1) возможность получения гормонов извне; 2) характер и мера «сотрудничества» Агнес с матерью и другими людьми; 3) какие-либо данные, не говоря уже о достоверной информации, касательно ее чувств и биографии в роли представителя мужского пола; 4) как ис­пользовался пенис помимо функции мочеиспускания; 5) как она до­стигала сексуального удовлетворения сама и доставляла его другим, в особенности своему другу, до и после признания; 6) характер каких- либо гомосексуальных чувств, опасений, мыслей, действий; 7) ее са­моощущение как «ненастоящей женщины». Некоторые подробности осуществления ею этого перехода с нами прояснятся в следующем разделе, в котором обсуждаются конкретные особенности ее приемов перехода.

Если Агнес в общении с нами осуществляла переход, следует со всей честностью признать, что неоднократно в общении с нею я сам осуществлял переход. В беседах с Агнес я не раз сталкивался с необ­ходимостью отклонить ее требования информации, с тем чтобы не предстать некомпетентным, а также сохранить контакт с нею. Напри­мер, я не смог сказать ей, существует ли разница между мочой мужчи­ны и мочой женщины. Было несколько юридических моментов, по поводу которых Агнес задала вопросы, вполне очевидные, когда она их задала, но не пришедших мне в голову. Я не имел ни малейшего понятия, как на них ответить. Когда у Агнес были проблемы с моче­вым пузырем и кишечником, она спросила у меня, сколько это может продлиться и что может еще произойти. Несколько раз перед опера­цией она интересовалась, что мне известно о наиболее вероятном ре­шении. Агнес часто расспрашивала меня о деталях операции и после­операционного ухода. Она задавала анатомические вопросы. Один из них касался загадочной «твердой вещи», нащупанной ею в основании нового влагалищного канала. Она полагала, что я смогу ей рассказать, что это. Моя жена защитила дипломную работу на тему гормона ре­лаксина и его влияния на лобковый симфиз у морских свинок. Я оп­ределил упомянутую Агнес «твердую вещь» как лобковый симфиз и поведал ей, как действует релаксин посредством размягчения этого хряща перед прохождением через влагалищный канал детеныша мор­ской свинки. Мне приходилось лелеять надежду, что, распространяя эту историю на людей, я не рассказывал Агнес небылицы, частично потому, что предпочел бы сказать ей правду, но, что более важно, ради сохранения дружбы, конфиденциальности и чувства, что мы с ней за­одно, что между нами нет секретов, поскольку я уже был посвящен в ее частную жизнь и никакое ее признание не изменило бы нашу сим­патию к ней или наше желание сделать все возможное, чтобы она была благополучна и счастлива. Поэтому обычно я пытался разузнать как можно больше о том, что ее интересовало и почему, а также убедить ее в том, что я могу ответить на ее вопросы, но ей лучше спросить у Стол- лера, врача, поскольку подобные вопросы имеют для нее большое зна­чение и поэтому нуждаются в квалифицированных ответах. Должен признаться, что это объяснение было импровизацией, возникшей ког­да Агнес впервые застала меня врасплох своим вопросом. Поскольку эта стратегия оказалась эффективной, я прибегал к ней и в дальней­шем. Любопытно, что, несмотря на подобные заверения, Агнес не мог­ла спросить меня, по-видимому, знала, что не может спросить меня, а я не был готов сказать ей откровенно, изменится ли и если изменит­ся—то как, решение оперировать ее, если она даст разъяснение по се­ми темам, которые нас интересовали и по которым нам не удалось по­лучить никакой информации.

Обзор средств управления «переходом»

В отличие от гомосексуалистов и трансвеститов Агнес была убежде­на, что она в конечном счете естественная, настоящая, нормальная женщина. Эти претензии не сопровождались в ее поведении чем-либо напускным или притворным. В этом отношении Агнес последователь­но разделяла мировоззрение «нормальных людей».

Однако между Агнес и «нормальными людьми» все же существо­вало важное различие, которое заключалось в том, что «нормаль­ные люди» могут выдвигать подобные претензии без опаски, тогда как Агнес они вовлекали в неопределенность реакций окружающих.

Ее претензии на женственность должны были подкрепляться и регули­роваться проницательностью, взвешенностью, мастерством, обучени­ем, тренировкой, наблюдательностью, проверкой, анализом, обратной связью и т. д. Право относиться к окружающим как нормальная жен­щина и соответственно восприниматься окружающими было достигну­то ею в результате успешного преодоления ситуаций риска и неопре­деленности. Рассмотрим некоторые средства, позволившие ей обеспе­чить и гарантировать свое право.

Эти средства использовались со знанием и были мотивированы знанием о себе такого, что хранилось в секрете от всех других, даже значимых людей. Как я уже отмечал, раскрытие этой тайной инфор­мации о себе рассматривалось ею как потенциально унижающее и на­носящее вред. Агнес не без оснований была убеждена, что, если про­изойдет разоблачение, мало что сможет заставить других людей «по­нять все правильно». В этом отношении феномен перехода Агнес соответствует описанной Гоффманом работе по созданию определен­ного впечатления в социальных кругах^[23]. Однако это соответствие но­сит лишь поверхностный характер, что станет понятно из нашей даль­нейшей дискуссии.

Когда я говорю, что Агнес добилась права на атрибутируемый ста­тус естественной женщины посредством успешного преодоления си­туаций риска и неопределенности, я не имею в виду, что Агнес участво­вала в некой игре, или что для нее это было делом интеллектуального порядка, или что она достигла такого самоконтроля, когда смогла лег­ко и успешно переходить из одного пола в другой. Я уже упоминал некоторые доказательства этого. Можно привести и другие. Даже в воображении Агнес было не только трудно, но и крайне неприятно представлять себя в мужской роли, О некоторых моментах ей было настолько мучительно вспоминать, что она опускала их непредумыш­ленно. Когда она узнала, что принято решение о проведении операции, сознание того, что ее будут оперировать, сопровождалось страхом, что, когда она будет лежать на операционном столе и от нее уже ничего не будет зависеть, врачи, не посоветовавшись с нею, решат удалить грудь вместо пениса. Эта мысль вызвала легкую подавленность, которая прошла лишь тогда, когда ее убедили в необоснованности ее опасений. Состояние естественной женщины являлось тем, что были призваны доказывать разнообразные стратегии. Агнес не играла. «Естественная женщина» была одним из множества институциональных ограниче­ний, «иррациональных данностей», тем, на чем Агнес настаивала, не­смотря на все противоречащие свидетельства, все соблазны альтерна­тивных преимуществ и целей. «Естественная женщина» ослабляла взвешенность усилий Агнес, реальную доступность, не говоря уже об осуществлении выбора, а также последовательности в соблюдении норм строгой полезности и эффективности в выборе средств. Она на­кладывала «ограничения» на реализацию некоторых рациональных свойств поведения, особенно тех рациональных свойств, которые пре­дусмотрены случаями, когда определенные игры используются в ка­честве процедурных моделей для формулирования формальных свойств практической деятельности.

Необходимо подчеркнуть не только недостатки анализа стратегии при обсуждении «средств управления» Агнес, но тот факт, что само выражение «средство управления» можно рассматривать лишь как предварительный термин. Он применим потому, что позволяет соста­вить список этих приемов. По той же причине, по какой он позволяет перечислить приемы преодоления, он делает менее отчетливыми фе­номены, с которыми необходимо разобраться. Эти феномены заклю­чаются в текущих действие Агнес, направленных на освоение жизнен­ных обстоятельств путем манипулирования этими обстоятельства­ми как структурой релевантностей. Мы постоянно сталкиваемся с размытостью, неопределенностью роли времени в структурировании биографии и перспектив текущих ситуаций на протяжении последо­вательности действий как функции от самих действий. Недостаточно сказать, что ситуации Агнес разыгрываются во времени, точно так же как недостаточно рассматривать это время как астрономическое. Суще­ствует также «психологическое время» воспоминаний, предчувствий, ожиданий. Любые попытки проанализировать «средства управления» Агнес без учета этого времени оправданны, но лишь в том случае, если рассматриваемые ситуации имеют эпизодическую структуру; и в сво­их рассуждениях Гофман либо приводит в качестве иллюстрации си­туации эпизодического характера, либо искусственно превращает ана­лизируемые ситуации в таковые. Однако стратегический анализ не­применим, если события не являются эпизодическими. В этом случае необходимо проявить теоретическую изобретательность и принять ряд теоретических решений, вытекающих одно из другого, интенсив­но используя при этом метафору с тем, чтобы соединить эти события в единую правдоподобную картину. Эту рекомендацию можно, хотя и недостаточно точно, резюмировать, отметив: было бы неверно сказать, что Агнес осуществила переход. Необходимо использовать настоящее время: она осуществляет переход. Насколько бы неточной ни была эта формулировка, она обобщает трудности в жизни Агнес. Она также представляет наши трудности в точном и адекватном описании ее трудностей.

Перечислив некоторые из «средств управления» Агнес, мы обсудим ее жизненные обстоятельства, с тем чтобы понять эти приемы как ма­нипуляции жизненными обстоятельствами, понимаемыми как струк­тура релевантностей.