ISBN 5-352-01625-0 9 страница

Если мы, игнорируя все, что соответствует бо­лее позднему развитию и упадку, дадим характе­ристику первоначального тотемизма, то у нас вы­рисовываются следующие существенные черты: сначала тотемами были только животные, они считались предками отдельных племен. Тотем передавался по наследству только по женской ли­нии; запрещалось убивать или есть тотем, что для примитивных условий — одно и то же; mo-

rn

варищам по тотему было запрещено иметь друг с другом половое общение»¹.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в «Кодексе тотемизма», составленном Рейна-хом, совершенно отсутствует одно из главных та­бу, экзогамия, между тем как предпосылка друго­го табу, происхождение от животного-тотема, упо­минается лишь вскользь. Но я избрал описание Рейнаха, очень заслуженного в этой области авто­ра, чтобы подготовить читателя к различию мне­ний авторов, которым мы теперь займемся.

Чем неоспоримей становился взгляд, что то­темизм — непременная фаза культуры всех наро­дов, тем настоятельнее требовалось понять его, осветить загадки его сущности. Все загадочно в тотемизме; самыми трудными моментами явля-

¹ В соответствии с этим текстом находится вывод о тотемиз­ме, который Фрэзер делает в своей второй работе на эту тему «The origin of Totemism» в «Fortnightly Review», 1899 («Проис­хождение тотемизма» в «Двухнедельном обозрении», 1899). Та­ким образом, тотемизм обычно трактуется как примитивная сис­тема в двух областях — в религии и в социальной жизни. Как система религиозная, тотемизм охватывает мистический союз дикаря с его тотемом; как система общественная, он регулирует отношения, в которых стоят мужчина и женщина, принадлежа­щие к одному и тому же тотему, и отношения к представителям других тотемических групп. Соответственно этим двум сторонам системы имеется два строгих и согласных между собой положе­ния, или канон тотемизма: первое правило, что человек не смеет убивать или поедать свой тотем — животное или растение, и второе правило, что он не смеет жениться или жить с женщиной, принадлежащей к тому же самому тотему. Фрэзер прибавляет далее то, что вводит нас в сущность спорных вопросов о тоте­мизме: связаны ли или совершенно независимы друг от друга эти две стороны тотемизма — религии и общества, — это вопрос, на который отвечают различно.

ются вопросы о возникновении идеи происхож­дения от тотема, мотивировка экзогамии (или за­меняющего ее табу инцеста) и взаимоотношение между обоими элементами, то есть между орга­низацией тотема и запрещением инцеста. Толко­вание должно быть одновременно и историче­ским и психологическим, оно должно указать, при каких условиях развился этот своеобразный ин­ститут и выражением каких душевных потребно­стей людей он являлся.

Вероятно, мои читатели будут удивлены, ког­да узнают, какие различные точки зрения выска­зывали исследователи, пытаясь ответить на эти вопросы, и как расходятся их мнения. Сомнению подлежит почти все, что можно было бы вообще утверждать относительно тотемизма и экзогамии; и вышеупомянутая картина, заимствованная из опубликованного Фрэзером в 1887 году сочине­ния, не может быть свободна от упрека, что она выражает совершенно произвольные предполо­жения автора и оспаривается в настоящее время самим же Фрэзером, неоднократно менявшим свои взгляды на предмет¹.

¹ Относительно такой перемены взглядов он написал сле­дующую прекрасную фразу: «Я не так наивен, чтобы претендо­вать на то, чтобы дать окончательные заключения по этому труд­норазрешимому вопросу. Много раз я вынужден был менять мои взгляды, и я готов изменить их снова в согласии с тем, что дает нам действительность, беспристрастный исследователь должен, подобно хамелеону, стараться менять свою окраску соответствен­но изменяющейся окраске той почвы, по которой он ступает» (см. предисловие к I т. «Тотемизма и экзогамии», 1910).

Само собой напрашивается предположение, что скорее всего можно было бы постичь сущ­ность тотемизма и экзогамии, если бы можно бы­ло приблизиться к тому, как возникли оба инс­титута. Но здесь нельзя забывать при оценке по­ложения вещей замечания Эндрю Ланга, что и примитивные народы не сохранили нам этих пер­воначальных форм институтов и условий их воз­никновения, что мы вынуждены удовлетвориться только гипотезами, чтобы ими восполнить недо­статочность наблюдения¹.

Среди указанных попыток объяснения то­темизма некоторые, на взгляд психолога, кажут­ся не очень состоятельными. Они слишком ра­циональны и не принимают во внимание чувст­венного характера объясняемых явлений. Другие исходят из предположений, не подтверждаемых наблюдением, третьи ссылаются на материал, ко­торый лучше поддается иному объяснению. Оп­ровержение различных взглядов часто не пред­ставляет затруднений; по обыкновению, авторы оказываются гораздо сильнее, критикуя друг дру­га, чем излагая собственные взгляды. Non liquet (неясность) является результатом большинства рассматриваемых мнений. Не приходится поэто­му удивляться тому, что в новейшей, здесь боль-

¹ «По своей сущности вопрос о происхождении тотемизма лежит далеко за пределами нашего исторического исследования или наблюдения, и нам приходится довольствоваться при изуче­нии этого вопроса одними предположениями... Мы нигде не мо­жем увидеть абсолютно примитивного человека и того, как со­здается тотемическая система» (см.: Лат Э. Загадка тотема).

шей частью пропущенной литературе предмета проявляется явное стремление отказаться от об­щего разрешения тотемической проблемы как от неосуществимого (например, в статье Б. Голден-вейзера в «Britannica Year Book», 1913). При из­ложении этих различных гипотез я позволил се­бе не придерживаться последовательности по вре­менам.

а) Происхождение тотемизма

Вопрос о происхождении тотемизма можно формулировать также следующим образом: как дошли примитивные люди до того, чтобы давать себе (своим племенам) названия животных, рас­тений и неодушевленных предметов?¹

Шотландец Макленнан, открывший² для науки тотемизм и экзогамию, воздержался от высказыва­ния какого бы то ни было взгляда на происхожде­ние тотемизма. По словам Э. Ланга, он склонен был некоторое время объяснить тотемизм обычаем та­туировки³. Опубликованные теории происхожде­ния тотемизма я разбил бы на три группы: а) но­миналистические, Р) социологические, у) психоло­гические.

¹ Первоначально, вероятно, только животных.

² См.: Studies in ancient History. 1876; 2nd. 1886 (см.: Очерки
древней истории).

³ Lang Л. The Secret of the Totem. 1905. P. 34 {flam Э. Загад­
ка тотема).

а) Номиналистические теории

Изложение этих теорий оправдает их объеди­нение под указанным мною заглавием.

Уже Garcilaso de la Vega, потомок перуанских ин­ков, написавший в XVII веке историю своего народа, объяснил известное ему о тотемических феноменах по­требностью племен отличаться именами друг от друга *.

Та же мысль возникает столетие спустя у этно­лога A.-R. Кеапе: тотемы произошли из «heraldic bad­ges» (обозначения гербов), посредством которого семьи и племена стремились отличаться друг от друга².

М. Мюллер высказал тот же взгляд на значение тотема. Тотем представляет собой: 1) обозначение клана, 2) имя клана, 3) имя предка клана, 4) имя обожаемого кланом предмета. Позже И. Пиклер писал в 1899-м: люди нуждаются в постоянном могущем быть письменно зафиксированном име­ни для сообществ и индивидов... Таким образом, тотемизм происходит не из религиозной, а из трез­вой, повседневной потребности человечества. Яд­ро тотемизма, наименование, является следствием примитивной техники письма. Характер тотема соответствует легко изобразимым письменным знакам. Но раз дикари носили имя животного, то они пришли к мысли о родстве с этим животным³.

¹ Ibidem.

² Ibidem.

³ См.: Pikler и Somlo. Происхождение тотемизма. 1901. Свое
объяснение авторы с основанием называют -«Материалы к мате­
риалистической теории истории».

Г. Спенсер также придавал наименованию ре­шающее значение в происхождении тотемизма. Отдельные индивиды, говорит он, благодаря сво­им особенностям требовали того, чтобы им да­ли название животных, и таким образом пришли к почетным названиям или прозвищам, которые перенеслись на их потомков. Вследствие неяснос­ти и неопределенности примитивных языков эти названия так понимались позднейшими поколе­ниями, как будто они были доказательством про­исхождения от самых этих животных. Таким об­разом, тотемизм превратился в непонятное обо­жание предков.

Точно таким же образом, хотя и не подчерки­вая недоразумения, Lord Avebury (более извест­ный под своим прежним именем — Джон Лаб­бок) судит о происхождении тотемизма: если мы желаем объяснить почитание животных, то нам не следует забывать, как часто человеческие име­на заимствуются у животных. Дети и потомки человека, названного медведем или львом, разу­меется, делали из этого имени название племени. Отсюда получалось, что само животное приобре­тало известное уважение и наконец становилось объектом почитания.

Неопровержимое, как нам кажется, возраже-йие против объяснения тотема наименованием индивидов привел Физо ссылкой на господству­ющее у австралийцев положение вещей. Он по­казал, что тотем является всегда признаком групп людей и никогда — одного только человека. Если

бы было иначе и тотем был бы именем одного человека, то при господстве системы материнско­го наследования это имя никогда не могло бы перенестись на его детей.

Впрочем, указанные до сих пор теории явно несостоятельны. Они еще объясняют факт наиме­нования племен примитивных народов названием животных, но никоим образом не значение, кото­рое получило это наименование — тотемическую систему. Наибольшее внимание из этой группы заслуживает теория Э.Ланга, изложенная в его книгах «Social origins», 1903 («Происхождение об­щества») и «The secret of the Totem», 1905 («За­гадка тотема»). Она все еще усматривает центр проблемы в наименовании, но выдвигает два ин­тересных психологических момента и таким обра­зом претендует на окончательное разрешение за­гадки тотемизма.

Э.Ланг полагает, что безразлично, каким об­разом кланы сначала набрели на название живот­ных. Допустим, что в один прекрасный день в них проснулось сознание, что они носят такие имена, но почему — они не могли дать себе в этом отчета. Происхождение этих имен забыто. В таком случае они, вероятно, пытались различ­ными путями узнать об этом, и при существовав­шем у них убеждении в том, что имена эти имеют значение, они по необходимости должны были прийти ко всем этим мыслям, которые содержат­ся в тотемической системе. Для примитивных на­родов имена, как и для современных дикарей и

даже для наших детей, представляют собой не не­что безразличное и условное, как это кажется нам, а что-то значительное и существенное. Имя человека образует главную составную часть его личности, быть может, часть его души. Одинако­вое имя с животным должно было привести при­митивные народы к предположению о существо­вании таинственной и значительной связи между их личностью и этой животной породой. Какая же это могла быть другая связь, как не кровное родство? Но раз такое родство допускалось вслед­ствие сходства имени, то, как прямое следствие кровного табу, из него вытекали все тотемиче-ские предписания, включая и экзогамию.

Именно эти три вещи — группа имен живот­ных неизвестного происхождения, вера в высшую связь между всеми носителями одного и того же имени: людьми и животными, вера в таинствен­ное значение крови — вызвали появление всех тотемических верований и деяний, включая сюда и экзогамию (см. «Загадка тотема» Э. Ланга).

Объяснения Ланга распадаются, так сказать, на два периода по времени. Одна часть его теории объясняет тотемическую систему психологиче­ской необходимостью исходя из факта названия тотема при условии,.что забыто происхождение этого наименования. Другая часть теории старает­ся выяснить само происхождение этих имен. Мы видим, что она носит совсем иной характер.

Эта вторая часть теории Ланга, по существу, мало чем отличается от других, названных мною

«номиналистическими». Практическая потреб­ность в различении заставила отдельные племена дать себе имена, и потому они соглашались с име­нами, которые давали им другие племена. Это «naming from without» (название из ничего) со­ставляет особенность конструкции Ланга. Ничего удивительного нет в том, что получившиеся таким образом имена были заимствованы у животных и не могли казаться примитивным народам бранью или насмешкой. Впрочем, Ланг указал на далеко не единичные случаи из более поздних эпох исто­рии, когда имена, данные другими, первоначально с целью насмешки, были приняты теми, кому они давались, и они охотно их носили (гезы, виги и тори). Предположение, что возникновение этих имен со временем было забыто, связывает эту вто­рую часть теории Э. Ланга с изложенной раньше.

fi) Социологические теории

С. Рейнах, с успехом исследовавший остатки тотемической системы в культе и в нравах позд­нейших периодов, но с самого начала придавав­ший мало значения моменту происхождения от животного тотема, в одном месте смело заявляет, что тотемизм кажется ему только «une hypertro­phic de Pinstinct social» (гипертрофией социаль­ного инстинкта).

Тот же взгляд проходит через новый труд Э. Дюркгейма «Les formes elementaires de la vie

religieuse. Le systeme totemique en Australie», 1912 («Элементарные формы религиозной жизни: То-темическая система в Австралии»). Тотем явля­ется представителем социальной религии этих народов. Он олицетворяет общественность, яв­ляющуюся настоящим предметом почитания.

Другие авторы пытались более детально обо­сновать взгляд об участии социальных влечений в образовании тотемических институтов. Так, А.-С. Haddon (Хэддон) предполагал, что первона­чально каждое примитивное племя питалось осо­бой породой животных или растений, может быть, вело торговлю этими пищевыми продукта­ми и давало их в обмен другим племенам. Таким образом, должно было случиться, что племя ста­новилось известным другим племенам по назва­нию животного, игравшего для него такую важ­ную роль. Одновременно у этого племени должна была развиться особая близость с этим живот­ным и своего рода интерес к нему, основанный, однако, на одном только психическом мотиве, на самой элементарной и необходимой из человече­ских потребностей — на голоде¹.

Но против этой самой рациональной из всех теорий тотема выдвинуты возражения, что нигде не было найдено такого состояния питания у при­митивных народов и, вероятно, его никогда и не

¹ Address to the Anthropological Section, British Association. Belfast, 1902: FrazerJ.-D. Totemism and Exogamy. Part IV. P. 50 (Обращение к антропологическому отделению Британской ассо­циации, см. по: Фрэзер Д.-Д. Тотемизм и экзогамия).

было. Дикари всеядны, и тем в большей степени, чем на более низкой ступени они стоят. Нельзя понять также, как из такой исключительной дие­ты могло развиться почти религиозное отношение к тотему, достигающее высшего выражения в аб­солютном воздержании от любимой пищи.

Первая из трех теорий, высказанных Фрэзером о происхождении тотемизма, была психологиче­ской; она будет изложена в другом месте. Вторая теория Фрэзера, о которой предстоит здесь ска­зать, возникла под впечатлением опубликованных важных работ двух исследователей о туземцах центральной Австралии¹. Спенсер и Жиллен опи­сали ряд странных обычаев, учреждений и взгля­дов одной группы племен, так называемой нации арунта, и Фрэзер согласился с их мнением, что в этих особенностях нужно видеть черты первично­го состояния и что они могут объяснить первона­чальный и настоящий смысл тотемизма.

Эти особенности у племени арунта (части на­ции арунта) следующие:

1. У него имеется расчленение на кланы то­тема, но тотем передается не по наследству, а определяется индивидуально (о способе речь бу­дет ниже).

2. Кланы тотема не экзогамичны, брачные ограничения образуются благодаря высокоразви­тому разделению на брачные классы, не имеющие ничего общего с тотемом.

¹ The native tribes of Central Australia. L., 1891.

3. Функция клана тотема состоит в выполне­нии церемониала, имеющего целью исключитель­но магическим путем способствовать размноже­нию съедобного тотемического объекта. (Этот це­ремониал называется «интичиум».)

4. У арунта имеется своеобразная теория за­чатия и воскресения. Они полагают, что в извест­ных местах их страны духи умерших членов од­ного и того же тотема ждут своего воскресения и проникают в тело женщин, проходящих мимо этих мест. Если рождается ребенок, то мать ука­зывает, в каком обиталище духов, по ее мнению, она зачала ребенка. В соответствии с этим опре­деляется тотем ребенка. Далее, предполагается, что духи (умерших, как и воскресших) связаны своеобразными каменными амулетами (по имени чуринга), которые находятся в этих обиталищах.

По-видимому, два момента побудили Фрэзера поверить, что в учреждениях арунта открыты древнейшие формы тотемизма. Во-первых, суще­ствование различных мифов, утверждающих, что предки арунта всегда питались своим тотемом и женились на женщинах только собственного то­тема. Во-вторых, то обстоятельство, что в их воз­зрениях на зачатие отодвинут на второй план по­ловой акт. На людей, которые еще не узнали, что зачатие является следствием полового акта, мож­но смотреть как на самых отсталых и примитив­ных представителей человеческого рода.

Основывая свое суждение о тотемизме на це­ремонии интичиума, Фрэзер сразу увидел тотеми-

ческую систему в новом, изменившемся свете как совершенно практическую организацию для удов­летворения естественных потребностей человека (ср. с теорией Хэддона)¹. Система оказалась про­сто грандиозной «cooperative magic». Примитив­ные народы организовали, так сказать, магическое производственно-потребительское общество. Каж­дый клан тотема взял на себя задачу заботиться о достаточном количестве известного пищевого продукта. Если дело касалось несъедобного тоте­ма, как, например, вредных животных, дождя, вет­ра и т. п., то на обязанности клана тотема лежала задача добиться власти над этой частью природы и отразить весь ее вред. Достижения каждого кла­на шли на пользу другим: так как клан не мог есть ничего или только очень мало из своего тотема, то он добывал это ценное добро для других и за это снабжался ими тем, что они, в свою очередь, должны были добывать соответственно своей со­циальной тотемической обязанности. В свете это­го понимания, основанного на церемонии инти-чиума, Фрэзеру казалось, что запрещение есть то­тем затмило и отодвинуло на задний план более важную сторону отношений, а именно заповедь доставлять для потребления другим как можно больше съедобного тотема.

¹ Здесь ничего нет из того неясного и мистического, метафи­зически туманного, что некоторые авторы хотят приписать скромному началу человеческих размышлений, но что совершен­но чуждо простому, чувственному и конкретному способу мыш­ления дикарей (по: Тотемизм и экзогамия. Ч. I).

Фрэзер допускает, что у арунта согласно тра­диции первоначально каждый клан тотема питал­ся без ограничения своим тотемом. Но тогда воз­никло затруднение для понимания последующего развития, когда клан стал довольствоваться тем, что обеспечивал тотем другим, сам отказавшись от его употребления. Фрэзер полагает, что это огра­ничение вовсе не произошло от своего рода рели­гиозного уважения, а вероятно, благодаря наблю­дению, что ни одно животное не пожирает себе подобных, так что это нарушение отождествления с тотемом повредило бы власти, которую хотели над ним приобрести. Или ограничение возникло из стремления завоевать благосклонность сущест­ва, если будут щадить его самого. Но Фрэзер не скрывал от себя трудностей этого объяснения и почти не рисковал, указывая, каким путем под­тверждаемый мифами обычай арунта заключать брак в пределах тотема превратился в экзогамию.

Основанная на обряде интичиума теория Фрэ­зера зиждется всецело на признании примитив­ной природы организации арунта. Но после при­веденных Дюркгеймом и Лангом возражений ка­жется невозможным настаивать на этом. Наобо­рот, арунта, по-видимому, ушли в своем развитии дальше всех австралийских племен и представля­ют скорее уже стадию распада, чем начала тоте­мизма. Мифы, произведшие на Фрэзера такое большое впечатление, потому что они в противо­положность существующим теперь институтам подчеркивают разрешение есть тотем и заключать

браки в пределах тотема, объясняются легко, как фантазии, выражающие желание и проецирован­ные на прошлое, подобно мифам о золотом веке.

у) Психологические теории

Первая психологическая теория Фрэзера, со­зданная еще до его знакомства с наблюдениями Спенсера и Жиллена, основывалась на вере во «внешнюю душу»¹. Тотем должен был представ­лять собой верное убежище для души, куда она прячется, чтобы избежать угрожающих ей опас­ностей. Если примитивный человек прятал душу в свой тотем, то благодаря этому он становился неуязвимым и, разумеется, опасался сам причи­нять вред носителю своей души. Так как он не знал, какой экземпляр животной породы являет­ся носителем его души, то для него было вполне естественно щадить всю породу. Позже Фрэзер сам отказался от мысли производить тотемизм из веры в душу.

Познакомившись с наблюдениями Спенсера и Жиллена, он создал уже изложенную ранее дру­гую социологическую теорию тотемизма, но впо­следствии сам нашел, что мотив, из которого он выводил тотемизм, слишком «рационален» и что он при этом предполагал существование слишком

¹ См.: L'annee sociologique. Vol. I, V, VIII и др. Особенно — статью «Sur le totemism* (Vol. V. 1901).

сложной социальной организации, чтобы ее мож­но было назвать примитивной¹.

Магические кооперативные общества казались ему теперь скорее поздними образованиями, чем зародышами тотемизма. Он искал более простого элемента, примитивного суеверия за этими обра­зованиями, чтобы из него вывести возникновение тотемизма. Этот первоначальный момент он на­шел в удивительной теории зачатия арунта.

Как уже сказано, арунта отрицают связь зача­тия с половым актом. Если женщина чувствует се­бя матерью, то это значит, что какой-нибудь из ждущих возрождения духов из ближайшего их обиталища проник в ее тело и рождается ею в ви­де ребенка. Этот ребенок имеет тот же тотем, что и все духи, приютившиеся в известном месте. Эта теория зачатия не может объяснить тотемизма, потому что наперед предполагает его существова­ние. Но если вернуться назад и допустить, что женщина сначала верила, что животное, растение, камень или другой предмет, занимавший ее вни­мание в момент, когда она впервые почувствова­ла себя матерью, действительно в нее проник и потом порождается ею в человеческой форме, то благодаря этой вере матери идентичность челове­ка с его тотемом приобретает основание, и из это-

¹ «Кажется неправдоподобным, чтобы община дикарей могла мудро разделить царство природы на области, назначая в каж­дую область особенную группу магов, и приказать всем этим группам творить магическое и создавать чародейственную силу общего божества».

го легко вытекали бы все дальнейшие заповеди тотема (за исключением экзогамии). Человек от­казался бы есть это животное или это растение, потому что, таким образом, он ел бы самого себя. Но иной раз в виде особой церемонии у него яви­лось бы побуждение вкусить что-нибудь из своего тотема, потому что этим он укрепил бы свое ото­ждествление с тотемом, составляющее сущность тотемизма. Наблюдения W.-H. Rivers'a, казалось, доказывали прямое отождествление людей с их тотемом на основании такой теории зачатия.

Итак, последним источником тотемизма оказа­лось неведение дикарей того, каким образом люди и эти животные продолжают свой род. В особенности же неизвестна была роль самца при оплодотворении. Это незнание поддерживалось длинным интервалом между актом оплодотворения и рождением ребенка (или моментом, когда чувствуются первые детские движения). Тотемизм является поэтому созданием не мужского, а женского духа. Его корни — это «кап­ризы» (sick fancies) беременной женщины. Действи­тельно, то, что находит на женщину в таинственный момент ее жизни, когда она впервые чувствует себя матерью, легко может идентифицироваться с ребен­ком в ее чреве. Такие материнские фантазии, столь естественные и, как кажется, общераспространенные, по-видимому, были корнями тотемизма¹.

Против этой, третьей, теории Фрэзера приво­дится то же возражение, что и против второй,— со-

¹ См.: FrazerJ.-D. Totemism and Exogamy. Part IV.

циологической. Арунта, по-видимому, ушли очень далеко от начала тотемизма. Их отрицание роли от­ца основано, по-видимому, не на примитивном не­знании, в некоторых отношениях у них имеется да­же отцовское наследование. Значение роли отца они принесли в жертву своего рода рассуждениям, чтобы воздать честь духам предков¹.

Если они возвели в общую теорию миф о не­порочном зачатии благодаря духу, то им так же мало можно приписать из-за этого незнание ус­ловий продолжения рода, как и древним народам в эпоху возникновения христианских мифов.

Другую теорию происхождения тотемизма со­здал голландец G.-A. Wilcken. Она соединяет то­темизм с переселением душ: «То животное, в ко­торое по общераспространенной вере переходили души умерших, становилось кровным родствен­ником, предком, и почиталось, как таковое». Но вера в переселение душ в животные скорее сама произошла от тотемизма, чем наоборот².

Другой теории тотемизма придерживаются за­мечательные американские этнологи Франц Боас, Хилтон и др. Она исходит из наблюдений над то-темическими племенами индейцев и утверждает, что тотем первоначально является духом-покро­вителем предка, явившимся ему во сне и передан­ным этим предком по наследству потомству. Мы уже видели раньше, как трудно объяснять тоте-

¹ Это верование — философия первобытных примитивных
людей (Lang Л. Secret of the Totem. P. 192).

² См.: FrazerJ.-D. Totemism and Exogamy. Part IV. P. Л5.

мизм унаследованием от одного человека; кроме того, австралийские наблюдения никоим образом не подтверждают попытки свести тотем к духу-по­кровителю.

Для последней высказанной Вундтом психо­логической теории решающее значение имели та­кие факты: во-первых, первоначальным и наибо­лее распространенным объектом тотема является животное, и, во-вторых, между животными тоте­ма опять-таки самые первоначальные совпадают с животными-душами. Животные-души, такие как птицы, змея, ящерица, мышь, благодаря боль­шой подвижности, летанию по воздуху и другим свойствам, вызывающим непривычное и жуткое чувство, являются самыми подходящими для то­го, чтобы именно в них усматривали существа, в которых и помещается душа, оставляющая тело. Животное-тотем представляет собой дериват пе­реселения души в животное. Таким образом, для Вундта тотемизм сливается непосредственно с верой в души, или с анимизмом.

в) и с) Происхождение экзогамии и ее отношение к тотемизму

Я достаточно подробно изложил теории тоте­мизма, и все же приходится опасаться, что впечат­ление от них будет неполное из-за вынужденной краткости. В интересах читателя относительно дальнейших вопросов я позволю себе еще боль-

шую сжатость. Споры в области экзогамии у тоте-мических народов по характеру материала, кото­рым приходится при этом оперировать, особенно усложняются и расширяются, а в целом, мож­но сказать, запутываются. Цель этой статьи — по возможности ограничиться подчеркиванием неко­торых главных направлений и для более основа­тельного исследования предмета указать на много­кратно цитируемые подробные специальные сочи­нения.

Позиция автора в проблемах экзогамии зави­сит, разумеется, от отношения к той или другой теории тотема. Некоторые из объяснений тоте­мизма совершенно лишены связи с экзогамией, так что оба института просто отделяются один от другого. Таким образом, здесь противопоставлены два взгляда — один, желающий сохранить перво­начальное предположение, что экзогамия состав­ляет часть тотемической системы, и другой, оспа­ривающий такую связь и допускающий случай­ное совпадение обоих институтов старейших культур. Фрэзер в своих позднейших работах ре­шительно настаивал на последней точке зрения. «Мне приходится просить читателя все время не упускать из виду, что оба института — тотемизм и экзогамия — совершенно различны по своему происхождению и по своей природе, хотя у неко­торых племен оба они случайно совпадают и сме­шиваются» (см.: Totemism and Exogamy. Part I).

Он прямо утверждает, что противоположный взгляд является источником трудностей и недо-

разумений. В противоположность этому другие авторы нашли путь к пониманию экзогамии как неизбежного следствия основных тотемических взглядов. Дюркгейм указал в своих работах¹, что связанное с тотемом табу должно было повлечь за собой запрещение полового общения с женщиной того же тотема. Тотем той же крови, что и чело­век, а потому под страхом смертной казни (при­нимается во внимание дефлорация и менструа­ция) запрещается половое общение с женщиной, принадлежащей к тому же тотему². Ланг, присо­единяющийся в этом вопросе к мнению Дюркгей-ма, полагает даже, что нет надобности в кровном табу для запрещения брака с женщинами того же рода. Общее табу тотема, запрещающее, например, сидеть в тени дерева тотема, было бы для этого вполне достаточно. Ланг защищает, впрочем, еще и другое происхождение экзогамии (см. далее) и ставит под сомнение вопрос: в каком отношении оба эти объяснения находятся друг к другу?