Комментарии. армии (см. признание Николая I французскому дипломату Кюсси: «Я всегда был и остаюсь величайшим поклонником французской армии

армии (см. признание Николая I французскому дипломату Кюсси: «Я всегда был и остаюсь величайшим поклонником французской армии. Мы не раз себе в ущерб учились уважать ее; а какие в ней солдаты!» — Cussy F. de. Souvenirs. P., 1909» Т. 2. Р. 276). Царь высоко ценил «имена, напоминаю­щие об эпохе Империи» (Souvenirs. Т. 6. Р. 626), и лично отца жениха, Евгения Богарне, за «рыцарский характер» и «верность, не пошатнувшуюся даже в несчастии» (Сок юности. С. 92). «Наполеоновская» тема получила любопытное продолжение в 1852 г., после смерти герцога Лейхтенбергско­го; жалея молодую вдову с шестью детьми, управляющий III Отделением Л. В. Дубельт записал в дневник: «Дай Бог! чтобы она опять, через год или два вышла замуж и чтобы новые узы утешили ее и государя. Вот бы ей муж Людовик Наполеон» (Российский архив. М., 1995- Т. 6. С. 139)-

Выбор жениха для великой княжны из числа потомков Наполеона был демонстративен и подчеркивал отчуждение Николая от Орлеанской дина­стии, правившей Францией,— тем более, что в 1837 r- среди возможных супругов Марии Николаевны обсуждалась и кандидатура старшего сына Луи-Филиппа, герцога Орлеанского (см.: АМАЕ. Т. 192. Fol. 226). Однако решающим фактором для Николая I явилось согласие жениха переехать на жительство в Россию, покидать которую его дочь решительно отказывалась (см.: Сон юности. С. 102). В связи со свадьбой герцог Лейхтенбергский стал российским подданным с титулом императорского высочества; в манифесте императора по случаю бракосочетания великой княжны значилось: «Мы утвердим местопребывание ее императорского высочества с супругом ее

в России» (Северная пчела. № 146. 4 июля 1839)-

В обществе отношение к этому браку было скорее скептическое. «Когда я думаю, что это будет первая свадьба в императорском семействе, что ангела красоты и добродетели, любимую дочь императора хотят выдать за сына частного лица, отпрыска не слишком знатного рода, возвысившегося исключительно благодаря узурпации, моя национальная гордость страдает, и я тщетно пытаюсь найти оправдания этому выбору»,— писала 18/30 ноября 1838 г. русская католичка С. П. Свечина жене русского вице-канцлера графине Нессельроде (Lettres et papiers du chancelier comte de Nesselrode. P., 1908. Т. 7. P. 278—279). Отчет Третьего Отделения за 1839 год отмечал, что «сначала в публике не одобряли брак русской царевны с лицом, напоминающим России о ее бедствиях в i8i 2 г., и брак сей почитали ниже достоинства нашего царствующего дома» и «ропот умолк», лишь когда в народе узнали, что великая княгиня «и по замужестве останется в кругу своего августейшего семейства» (ГАРФ. Ф. 109. On. 223. № 4- Л. 138 об.). Недовольны были и в Германии: «Подлая берлинская свора во главе с моим шурином Карлом без умолку позорят бедную Мари и кричат о мезальянсе и скандальности подобного брака»,— возмущался Николай в письме к жене 17/29 мая 1839 г. (Schiemann. S. 494)- Осуждала Николая не только родня жены, но и его собственная сестра, великая герцогиня Веймарская Мария Павловна (см.: РА. 1875. Т. 2. С. 348)» Д& и его сын и наследник Александр Николаевич «тоже не видел ничего хорошего» в этом мезальянсе (Сон юности. С. 103). Однако была у этого брака и другая сторона, которая импонировала наблюдателям, лишенным

4б3

I

Комментарии

аристократических предрассудков, — он был «основан на свободном взаим- ^;

ном чувстве» (Варнгаген). Петербургские слухи гласили: «Император уже теперь любит герцога Лейхтенбергского как родного сына и охотно уступил воле великой княжны, которая еще в двенадцать лет сказала, что не покинет Россию, и принималась плакать, лишь только с нею заводили разговор | о замужней жизни вне отечества. Козловский уверяет, будто сказал им­ператрице: «Во дворце вашего императорского величества недоставало • идиллии, но теперь вы ее получили» (А. И. Тургенев — Н. И. Тургеневу, 25 мая/ 6 июня 1839 г.— РО ИРЛИ. Ф. 309. № 706. Л. з об.). Брак Марии Николаевны оказался, однако, не очень счастливым: еще при жизни мужа она влюбилась в графа Г. А. Строганова, с которым в 1854 г. обвенчалась тайно от отца. Толки о разногласиях среди супругов начались вскоре после свадьбы. 27 сентября 1839 г. А. И. Тургенев сообщал из Петербурга брату Н. И. Тургеневу о том, что слышал от великого князя Михаила Павловича:

«герцогиня Лейхтенбергская страдает от своего нового состояния (Лейхтен-бергский не согласился, чтобы детей его воспитывали в греческой вере, и объявил об этом в самый день свадьбы; надеялись, что он уступит, но надежды не сбылись)» (РО ИРЛИ. Ф. 309. № 706. Л. 52 об.; подл. по-фр.).

С. 162. Живот можно замаскировать, но нельзя уничтожить. — Очевидцы свидетельствали, что Николай I реагировал на этот пассаж Кюстина очень эмоционально. По одной версии, император развеселился: «Читали ли вы Кюстина? — спросил он после обеда. — Живот можно замаскиро­вать, но нельзя уничтожить,— повторял он, оглядывая самого себя и смеясь от всего сердца. Орлов сказал мне, что эта фраза весьма забавляет императора» (письмо австрийского посланника в Петербурге графа Фикельмона своей невестке графине Тизенгаузен от 23 сентября 1843 ^г-— Sonis F. de. Lettres du comte et de la comtesse de Ficquelmont a la comtesse Tiesenhausen. P., 1911. P. 54). По другой— менее достовер­ной— версии, император разгневался (см.; Головин И. Записки. Лейпциг,

1859- С- 94)-

С. 162—163. Император Александр был... иногда неискренен...— Харак­теристика, восходящая к знаменитому высказыванию Наполеона, назвавше­го Александра хитрым «византийцем» (см.: Las Cases E. Memorial de Sainte-Helene. P., 1968. P. 182; первое изд.— 1823). Кюстин цитирует эти слова со ссылкой на Наполеона ниже (см. наст. том, с. 346).

С. 163. Императрица... так слаба, что, кажется, не имеет сил жить: она чахнет, угасает...— Во второй половине 1839 г. императрица Александра Федоровна (1798—i86o) перенесла тяжелую болезнь: «Она страдала лег­кими, и ей было запрещено не только выезжать, но много принимать у себя» (Сон юности. С. 115). «Императрица все нездорова,— писал А. И. Тургенев Н. И. Тургеневу 15/27 сентября 1839 г.— она простудилась от парижских башмачков и от танцев. О ней все жалеют, и я в особенности почти искренно. Она исчезает, хотя это состояние может продлиться. Кашель сошел в грудь (да к тому же у ней какой-то понос и часто возвращается). Боятся, что потеря эта может изменить к худшему еще характер государя. Кто ему ее заменит в домашней жизни? Детей переженит и выдаст замуж,

Комментарии

но дети— не жена, которую он очень любит. Горизонт здешней жизни может еще более померкнуть» (РО ИРЛИ. Ф. 309. № 706. Л. 41 об.).

Французский посол Барант 28 сентября 1839 г. докладывал в Париж маршалу Сульту: «Императрица была тяжело больна. Теперь ей лучше, но состояние ее все равно внушает тревогу» (АМАЕ. Т. 195- Fol. 134);

a i2 октября 1839 г. уточнял: «Императрица чувствует себя гораздо лучше. Она оправляется от раздражения в груди, внушавшего самые серьезные опасения. Но возможно ли излечение от той слабости и того бессилия, в какие она, судя по всему, впала? Это пока сомнительно» (АМАЕ. Т. i95- Fol. 151)- Только совершенной невинностью Б. Парамонова по исторической части можно объяснить его трактовку этого сюжета:

императрица якобы была совершенно здорова, Кюстин же так старательно подчеркивал ее болезненность исключительно потому, что сам был не­равнодушен к императору и подсознательно желал устранить соперницу

(см.: Звезда. 1995- № 2. С. 185).

...от потрясения, которое пережила в день вступления на престол...— Собы­тия 14 декабря 1825 г. произвели на Александру Федоровну такое сильное действие, что она заболела нервным расстройством, последствия которого давали о себе знать до конца ее дней.

...императору-- слишком много детей.— Александра Федоровна родила четырех сыновей: Александра (i8i8—1881), Константина (1827—1892), Николая (1831—1891) и Михаила (1832—1909) ч трех дочерей: Марию (1819—1876), Ольгу (1822—1892) и Александру (1825—1844)-

...сказала одна польская дама...— Ж.-Ф. Тарн предполагает (не приводя, впрочем, аргументов), что этой дамой была княгиня Анна Чарторыйская (урожд. Сапега; 1796—1864), жена лидера аристократического крыла польской эмиграции в Париже князя Адама Чарторыйского.

С. 164. ...император запрещает русским путешествовать...— Заграничные паспорта выдавались с разрешения императора людям благонадежным и способным объяснить цель поездки (например, для лечения), да и то если политическая ситуация была благоприятной. Ср., например, типичный эпизод николаевского царствования: «Доктора сперва разными лекарства­ми меня пичкали и, наконец, объявили, что мне необходимо ехать в Карлс-бад. Д. Н. Блудов выхлопотал мне, конечно, не без большого труда, до­зволение мне ехать за границу, потому что вследствие июльской революции ^1830 г.) во Франции и последовавших затем беспорядков и возмущений в Польше и Германии император почти никому не разрешал отъезда в чужие края» (Кошелев А. И. Записки. М., 199'• ^- б²)- Ч³ французской прессы Кюстин мог знать, что русское правительство постоянно подозре­вало подданных в желании обманом нарушить этот запрет; так, 30 декабря 1837 ^г- газета «Constitutionnel» сообщала: «Император, сочтя, что русские и польские дворяне нарочно записываются купцами, чтобы с большей легкостью получать заграничные паспорта, издал специальный указ о том, что всех дворян, даже если они числятся в списке купцов первой гильдии и платят подати как купцы, при испрашивании ими заграничных паспортов следует рассматривать как дворян, каковые могут получить эти паспорта

l6 А. де Кюстин, т.

Комментарии

лишь с высочайшего соизволения». Первый секретарь французского посоль­ства в Париже Серее отмечал в августе 1835 г., что под давлением общественного мнения император «сузил сферу действия этой запретитель­ной меры, распространив ее на одну Францию», и что указ о запрещении выезда за границу «постоянно нарушается бесчисленными исключениями» (АМАЕ. Т. 190. Fol. 161). Тем не менее официальных послаблений в этой области не происходило. Уже после выхода книги Кюстина, 15 марта 1844 г. был издан указ «О дополнительных правилах на выдачу заграничных паспортов», еще более ужесточивший эту процедуру: «Всякий платит сто рублей серебром за шесть месяцев пребывания за границею. Лицам моложе двадцати пяти лет совсем воспрещено ездить туда. <(...) Сверх того, отныне местные генерал-губернаторы не могут более выдавать паспортов на выезд заграницу» (Никчттко. Т. I. С. 280). Одним словом, заключает Никитенко, «приняты все меры к тому, чтобы сделать Россию Китаем», а Европу — «какою-то обетованною землей». Именно этот указ «окатил холодною водою» Вяземского и заставил отказаться от мысли опубликовать свое опровержение на книгу Кюстина (см. в статье, наст. том, с. 395); шокировал указ даже таких высокопоставленных чиновников, как канцлер Нессель-роде, которого, по свидетельству российского посланника в Баварии Д.П. Северина, «история паспортов так взбесила, что его рвало» (А.И.Тургенев— Н.И.Тургеневу, ао июля 1844 г., Киссинген — РО ИРЛИ. Ф. 309- ^° 95°- ^- ^З)- Иностранные наблюдатели хорошо пони­мали, отчего император не позволяет своим подданным путешествовать и всячески стремится затруднить своим подданным сношения с другими странами: «невозможно, чтобы сравнение с заграницей не пробудило жаж­ду перемен» (АМАЕ. Т. 190- Fol. 162; Серее — герцогу де Брою, 14 августа 1835!'•)• Во Францию же российских подданных пускали особенно неохот­но из-за неприязненного отношения Николая I к июльскому режиму: даже родному брату, Михаилу Павловичу, император не позволил в 1837 г. поехать в Париж, хотя великий князь очень этого хотел (см.: Souvenirs. Т. 6. Р. 40—4¹)- В 1839 ^r- «все начальники губерний поставлены (были) в непре­менную обязанность не выдавать паспортов российским подданным на проезд во Францию без предварительного каждый раз сношения с Третьим Отделением собственной его императорского величества канцелярии о ли­цах, желающих туда отправиться. Таким образом, в течение второй полови­ны истекшего года разрешено (было) снабдить паспортами во Францию 16 лиц. На вступившие же от военных генерал-губернаторов просьбы некото­рых молодых людей о дозволении отправиться в Париж для усовершен­ствования себя в науках разрешения не дано, по тому уважению, что нравственное образование там юношества не позволяет ожидать хорошего влияния на молодых и неопытных людей» (ГАРФ. Ф. 109. On. 223. № 4- Л. 49—49 °б.)- В 1843 ^г- положение улучшилось, но крайне незначительно:

разрешение выехать во Францию было выдано 74 лицам (Там же. № 8. Л. бд). Запрещения такого рода обсуждались во французской печати; так, газета «Courrier» в феврале 1838 г. сообщала, что известный дипломат князь К. В. Ливен в ответ на просьбу о поездке во Францию получил собствен-

Комментарии

норучное письмо императора с напоминанием, что князь слишком знатная особа, чтобы снизойти до двора этого... (здесь газета умолкала, подчер­кивая, что не смеет закончить фразу), a «Gazette de France» 15 мая 1839 г. выражала сожаление о том, что цесаревич, совершающий поездку по Европе, не побывал во Франции, которая «пала во мнении наций так низко, что славные государи проезжают мимо, не отдав нам даже простого визита

вежливости».

С. 165. Фалейтор — правильно: форейтор.

С. (66. ...к опере «Гюстав».— Опера «Гюстав III, или Бал-маскарад» (музыка Обера, либретто Скриба) была впервые представлена в Королев­ской музыкальной академии 27 февраля 1833 г.; 5-е действие происходит на балу, и по этому случаю были изготовлены роскошные декорации.

...о своем наряде... предметом серьезных споров...-- Сходные проблемы волновали накануне маневров в Красном Селе (в августе 1836 г.) посла Баранта, который не стал надевать мундир национальной гвардии, потому что «почитал дурным тоном изображать военного, не являясь им», и в ре­зультате вовсе не поехал на маневры (Souvenirs. Т. 5- P- 447)- Причины нелюбви императора к мундиру национальной гвардии понятны: созданная во время Французской революции 1789—1794 ^гг- (официально узаконена в октябре 1791 г.), распущенная Карлом Х в 1827 г. за оппозиционные выступления, возродившаяся в ходе Июльской революции 1830 г., когда национальные гвардейцы из числа буржуа сражались бок о бок с прос­толюдинами, национальная гвардия воплощала тот дух противодействия монархическим устоям, который был Николаю I глубоко неприятен.

С. 167. Лаяла Рук- - героиня одноименной поэмы (1817) английского поэта Томаса Мура (i779—1852). В январе 1821 г. прусский король устроил в Берлине праздник в честь своей дочери, будущей российской императрицы, и ее жениха, великого князя Николая Павловича, будущего императора. В живых картинах на сюжеты «Лаллы Рук» роль индийской принцессы Лаллы Рук исполняла невеста, а роль ее жениха Алириса — жених. С легкой руки Жуковского, посвятившего великой княгине стихотво­рение «Лалла Рук» (1821, опубл. 1827), имена индийской принцессы и русской императрицы оказались навсегда связаны (Лаллой Рук назвал Пушкин Александру Федоровну в пропущенной строфе VIII главы «Евге­ния Онегина»). Кюстин скорее всего не знал этого русского контекста, но о нашумевшем берлинском празднике мог в свое время слышать — если, конечно, не упомянул поэму Мура просто как наиболее яркое воплощение восточной поззт и восточной пышности.

...татарский хан...— Имеется в виду киргизский хан Джангер Букеев, правивший Внутренней Киргизской, или Букеевской, Ордой в 1823—1845 гг. Орда была вассальным казахским ханством; Букей, отец Джангера, был утвержден в звании хана русским правительством (1812). Управлялась Орда сначала Министерством иностранных дел, а с 1838 г. Министерством государственных имуществ. Джангер прибыл в Петербург в связи с тем, что 31 июля/12 августа 1839 г. был награжден орденом Анны I степени (см.:

Journal de Saint-Petersbourg, 12/24 августа 1839 г-)- Ср. у Гагерна, побывав-

Комментарии

шего в России тем же летом 1839 г" «Интересным для меня знакомством была встреча с киргизским князем Большой Орды, прибывшим предложить императору свои услуги. Он явился с двумя сыновьями, со своим братом, с главным судьею и с секретарем. Князь и его второй сын, говорят, очень умны; никогда я не считал возможным встретить на чисто монгольской физиономии такой отпечаток ума и хитрости. Отношения киргизской орды к России очень своеобразны. Киргизы еще кочевники, живут они то на русской, то на китайской границе; кочуют по степи, живя в палатках. (...) Русский император велел выстроить для князя дворец, в котором он живет два дня в году, из уважения и вежливости. Затем император назначил для него телохранителей, которыми командует русский офицер; офицер этот вместе с тем надсмотрщик и контролер» [Россия. С. 681- - 682).

С. 168. Зонтаг Генриетта (наст. имя и фам. Гертруда Вальпургис;

1806—1854) — немецкая певица, в 1829 г. вышла замуж за сардинского дипломата графа Росси и на много лет оставила сцену; выступала в салонах тех европейских столиц, где ей приходилось бывать с мужем; ср. отзыв Вяземского об одном из таких выступлений осенью 1839 г.: «В воскресенье в первый раз слышал я графиню Росси, но не смог насладиться се пением вполне, потому что она все пела les morceaux d'ensemble (совместные партии.— фр.) с Крюденершею, с Анетою Бенкендорф и другими, и, разумеется, должна была кокетничать своим голосом, то есть уступать гостям лучшие места и лучшие куски, но со всем тем некоторые пассажи давали мне лихорадочную дрожь...» (письмо к В. Ф. Вяземской от 20 ноября 1839 г.; РГАЛИ. Ф. i95- On. i. № 3²?¹- Л. ioi). См. о Зонтаг: «Дива». Публ. Н. Снытко // Встречи с прошлым. М., 1988. Вып. 6. С. 23—4°-

...завещать престол тому, кому сочтет нужным. — В начале 1722 г. Петр I обнародовал указ, согласно которому государь сам выбирал наследника престола (отменен Павлом I). Кюстин, скорее всего, прочел об этом в основ­ном источнике своих сведений о петровской эпохе — книге Ф.-П. де Сегюра «История России и Петра Великого» (кн. 12, гл. з).

Жених стоял не на месте, и император заставлял его то выходить вперед, то отступать назад...— Ср. о привычке императора самолично надзирать за соблюдением этикетных тонкостей: «Папа очень следил за тем, чтобы мы все проделывали неспешно, степенно, постоянно показывая нам, как надо ходить, кланяться и делать реверанс» (Сон юности. С. 83).

С. i68—169. • ..венец герцога Лейхтенбергтого держал граф Пален... - Граф Петр Петрович Пален (1778—1864), сын Петра Алексеевича Палена (см. примеч. к наст. тому, с. I34^-"I35)^ генерал-адъютант, русский посол в Париже в 1835—'851 (фактически в 1835—1841 гг.), держал венец «как старший в чине из холостяков при дворе» (Из записок барона Корфа // PC. 1899- № 9- С. 281). Родство Палена-посла с Паленом— убийцей Павла I то и дело обыгрывалось французской прессой; ср., например, в сатиричес­ком журнале «Nouvelles a la main» («Рукописные вести») ао марта 1841:

«Г-н граф Пален, посол его величества императора российского, сын графа Палена, генерал-губернатора Петербурга, который пользовался до­верием Павла I и по этой причине был приглашен другими русскими, дабы

Комментарии

присутствовать при последних моментах императора...» (Р. 59)- Сам Кюстин еще накануне выхода книги колебался на этот счет и просил свою приятель­ницу Софи Гэ навести справки, «приходится ли г-н Пален, находящийся ныне в Париже, сыном другу Павла». Добавим, что на письме П. П. Палена к Кюстину от 5 мая 1839 г., приложенном к рекомендатель­ному письму Воронцову-Дашкову (см. примеч. к наст. тому, с. 159)' ибиз-вестной рукой приписано: «Граф Пален, военный губернатор Петербурга, глава заговора, отнявшего в i8oi г. жизнь и трон у Павла I, российского императора», из чего следует, что разницу между Паленами понимали далеко не все французы (приносим искреннюю благодарность Ж.-Ф. Тар-ну, сообщившему нам текст этого письма, хранящегося в частном француз­ском собрании).

С. 169. Эта принцесса и ее сестра, великая княжна Ольга... — Ср. у Гагерна:

«Старшая, великая княгиня Мария Николаевна (...) мала ростом, но чертами лица и характером --- вылитый отец. Профиль ее имеет также большое сходство с профилем императрицы Екатерины в годы ее юности. (...) Вторая великая княжна, Ольга Николаевна, любимица всех русских;

действительно, невозможно представить себе более милого лица, на котором выражались бы в такой степени кротость, доброта и снисходительность» (Россия. С. 668). Ольга Николаевна (1822—1892) в 1846 г. вышла замуж за вюртембергского наследного принца, а затем короля Карла.

...по обычаю, выпустили на волю двух серых голубей... Барон М. А. Корф рассказывает о бракосочетании младшей дочери царя, великой княжны Александры Николаевны, состоявшемся i6 января 1844 ^Г-'- «Во время цере­монии я стоял между членами дипломатического корпуса. — «Где же, спрашивали они,— голуби, которые были пущены в церковь, при свадьбе герцога Лейхтенбергского и которых видел тогда Кюстин?» - «Они роди­лись и остались в его воображении, отвечал я, вы видите, что сегодня нет ничего подобного, как не было и в тот раз, и по этому можете судить об основательности и прочих его наблюдений» (PC. 1899- № 9- С. 286).

С. 170. Ни один родственник... не прибыл в Петербург... О досаде Николая I в связи с этим обстоятельством см. у Гагерна (Россия. С. 670).

...ни цинизмом Сен-Симона... — В своих многотомных «Мемуарах», посвя­щенных жизни французского двора в конце XVII и первой половине XVIII века, Луи де Рувруа, герцог де Ссн-Симон (I675^--I755) охотно сообщает подробности любовных похождений коронованных особ и придворных.

...когда все должны пасть на колени. Напротив, обычные богослужения в придворной церкви исключали преклонение колен; ср. воспоминания фрейлины: «Я помню, как в первое время мне было трудно приходить к обедне разряженной в голубой или розовый цвет и держаться в церкви как в зрительном зале, не смея ни становиться, как я привыкла, на колени, ни класть земных поклонов, так как этикет не допускал подобных проявлений благочестия. Все стояли прямо и вытянувшись...» (Тютчева. С. 38).

С. 172. ...композиторами, выписанными для зтой цели... из Рима... Имеет­ся в виду деятельность в России итальянских композиторов Бальдассаре Галуппи (1706—1785) и Джузеппе Сарти (1729 1802), приглашенных

4⁶9

Комментарии

Екатериной II в Петербург для руководства итальянской оперой и сочиняв­ших песнопения для православной церкви в итальянском стиле, но на славянские тексты.

...раскрылись алтарные врата... — В оригинале Кюстин употребляет слово «tabernacle» — очевидно, желая определить православные царские врата с помощью католической реалии (табернаклем называется балдахин над папским алтарем в соборе Святого Петра в Риме).

Архиепископ, совершавший богослужение...— Митрополит петербургский Серафим (Стефан Васильевич Глаголевский; 1763—1843)-

С. 173- •••^{я н€ мог} проникнуться к нему симпатией. — Мемуаристы изобра­жают герцога Лейхтенбергского как «красивого малого, кутилу и игрока, который, чтобы пользоваться большой свободой в собственном разврате, постарался деморализовать свою молодую жену» (Тютчева. С. 24), как человека «корыстного, неделикатного в денежных делах, безнравственного и, поскольку он согласился жениться, и притом не по страстной любви, на столь унизительных условиях, вероятно, лишенного религиозных чувств» (Rz.ewuska. Т. а. Р. 127).

С. 174- Колонна Александра (Александрийская колонна), «самая высокая из всех, какие существовали в древние и новые времена» (Schnit^ler'. Р. 224—225), была торжественно открыта 30 августа 1834 г.; ее общая высота 47>5 метра; высота Вандомской колонны, установленной по приказу Напо­леона в 1806—1810 гг. на Вандомской площади (до Революции называв­шейся сначала площадью Завоеваний, а затем площадью Людовика Вели­кого) — 43'5 метра. Колонны эти могли считаться соперницами: если Наполеон воздвиг свою в честь побед над немцами и русскими в Аустерлиц-ком сражении, то Николай увековечил своей славу Александра I — победи­теля Наполеона. См.: Кириченко Е. П. Вандомская колонна в Париже и Александрийский столп в Петербурге: символика уподоблений и проти­вопоставления // Россия и Франция. XVIII— XX века. М., 1995- С. 88—97-

...в том виде, в каком существовал при императрице Елизавете.— Зимний дворец в том виде, в каком видел его Кюстин (и в каком он существует и поныне),— это пятый вариант дворца, построенный в 1754—'7б2 гг. в царствование Елизаветы Петровны (1709--1761), императрицы с 1741 ^г-) архитектором В. В. Растрелли. К 1839 г. изменился также цвет дворца: из зеленовато-белого он был перекрашен в бело-желтый цвет (см.: Анциферов Н. П. Душа Петербурга. Приложение к репринтному воспроизведению.

М., 1991- С. 93)-

С. 174—175- •••дворец, Сената и другие подражания языческим храмам, в которых, впрочем, размещается военное министерство... одну-единственную пло­щадь...— Хотя Дворцовая и Сенатская (иначе Петровская) площадь дос­таточно удалены Друг от друга и ныне представляют собой самостоятель­ные образования, в начале XIX века все пространство от Зимнего собора до Исаакиевского дворца воспринималось как единое целое (см.: Schni^ler. P. 226). Ниже (наст. том, с. 35') Кюстин дословно повторяет описание этой триединой площади — «Петровской, Исаакиевской и площади Зимнего дворца»,-— данное Шницлером. Именуя Сенат «подражанием языческим

Комментарии

храмам», Кюстин, очевидно, имеет в виду восьмиколонные лоджии коринф­ского ордера, украшающие его фасад, равно как и фасад Синода. В том же стиле ампир, использующем в выборе форм и декора наследие император­ского Рима и древнегреческой архаики, выполнено и здание Главного штаба (построено в 1819—1829 гг. архитектором К. Росси), где размеща­лись многочисленные министерства.

С. 175- --снискала незаслуженную славу благодаря шарлатанской гордыне воздвигнувшей ее женщины...— Имеется в виду Екатерина II, имя которой запечатлено в надписи на постаменте «Медного всадника»: «Петру Перво­му Екатерина Вторая».

С. 176. Северные пустыни покрываются статуями и барельефами...— Ср. сходное впечатление от тогдашнего Петербурга русского старожила: «Двое маршалов — перед Казанским собором; велико, и пространно, и пустынно» (А. И. Тургенев — Н. И. Тургеневу, 12/24 августа 1839 г., Петербург — РО ИРЛИ. Ф. 309- № 706. Л. 22). О Казанском соборе и установленных перед ним статуях Кутузова и Барклая де Толли см. примеч. к наст. тому, с. 35²- Византии — первоначальное название Константинополя....в том, чтобы, худо ли, хорошо ли, подражать другим народам...— Мысль о способности к подражанию как одной из центральных черт русского национального характера, — непременный атрибут французских «отчетов» о путешествии в Россию конца XVIII — начала XIX вв.: ср., например, в «Путешествии в Сибирь» Шаппа д'0троша (1768): «У русских воображе­ние обнаружить почти так же трудно, как и гений, зато они наделены исключительной способностью к подражанию» (Voyage. P. ii75)> ^B «Секрет­ных записках о России» (i8oo) Ш.-Ф.-Ф. Массона: «Русский характер, сказал кто-то, состоит в том, что у русских нет никакого характера, но зато есть восхитительная способность усваивать себе характер других наций. (...) Русский дворянин, единственный представитель русской нации, кото­рого можно встретить за границей и с каким можно свести знакомство у него на родине, кажется, создан нарочно для того, чтобы усваивать себе взгляды, нравы, повадки и языки других народов. Он способен быть легкомыслен, как французский щеголь прежних лет, музыкален, как италья­нец, рассудителен, как немец, оригинален, как англичанин, низок, как раб, и горд, как республиканец. Он способен менять вкусы и характер так же легко, как и моды, и эта гибкость органов и ума есть бесспорно его отличительная черта» (Voyage. P. 1187), или в «Десяти годах в изгнании» г-жи де Сталь: «Гибкость их природы делает русских способными под­ражать во всем другим народам. Сообразно с обстоятельствами они могут держать себя как англичане, французы, немцы, но никогда они не переста­ют быть русскими...» (Россия. С. 30); сходные мысли высказывает и Ансело (см.: Ancelot. P. 231—232). Больше того, если Ж.-Ж. Руссо в «Общественном договоре» (кн. 2, гл. 8) утверждал, что подражательность лишит русских силы и приведет Россию к утрате самостоятельности не только культурной, но и политической, некоторые авторы видели в подражательности залог грядущей мощи России: «Русским предстоит многое копировать, многому учиться. Им незачем заниматься изобретениями, ибо гораздо больше пользы

Комментарии

доставят им подражания; они поступают очень верно, когда призывают к себе иностранцев, с которых берут пример и у которых перенимают новые для себя обыкновения. Лишь овладев всеми сокровищами, какими богаты соседние страны, Россия сможет заняться отделкой и усовершенствованием деталей» (Фабер Г.-Т. Безделки. Прогулки праздного наблюдателя по Санкт-Петербургу//Новое литературное обозрение. 1994- ^№ 4- ^с- З^)-Подчас сами русские соглашались с подобными определениями и даже гордились ими (см. в дневнике Гагерна его беседу с воспитателем цесареви­ча генералом Кавелиным, заверявшим гостей, что главный талант русской нации— «гений подражания»— Россия. С. 686). Однако авторы анти-кюстиновских брошюр были иного мнения; Лабенский указывал на то, что подражание — не прерогатива русских: греки подражали египтянам, рим­ляне — грекам, французы — понемногу всем европейским нациям: «От­нимите у французской цивилизации то, что она заимствовала у греков и римлян (начиная с языка), отнимите у нее то, что она почерпнула у арабов, испанцев, итальянцев, немцев и англичан, — и посмотрите, к чему сведутся собственные ее изобретения» (Labinski. Р. 59—6о).

С. 177- Ледяной дворец был воздвигнут зимой 1740 г. между Адмиралтей­ством и Зимним дворцом по приказу не Елизаветы, а Анны Иоанновны, для потешного праздника — женитьбы шута императрицы, князя М. А. Голи­цына, на калмычке Бужениновой.

С. 174. •••че испытывали один к другому ни малейшей приязни.— Можно полагать, что Николай I, внешне чтивший память «нашего ангела» Алек­сандра Павловича и увековечивший эту память в Александрийской колонне (см. примеч. к наст. тому, с 174)' испытывал к нему более сложные и не всегда благодарные чувства. Об этом, впрочем, можно судить только по косвенным данным. См., напр., фразу Бенкендорфа в разговоре с П. А. Вяземским: «Я сказал императору, что ваши ошибки были ошиб­ками, свойственными всем нам, всему нашему поколению, которое прежнее царствование ввело в заблуждение», приведенную в письме Вяземского к жене от 12 апреля 1830 г. (Звенья. М., 1936. Т. 6. С. 234).

С. i8o. ...более немец, нежели русский.-— Русской среди предков Николая I была лишь прабабка Анна Петровна, дочь Петра I и мать Петра III, все остальные были уроженцы немецких княжеств (впрочем, ходили слухи, что Екатерина родила Павла не от Петра III, а от графа Салтыкова, или вообще родила мертвого ребенка, которого подменили крестьянским сыном).

С. i8i. Император беспрестанно путешествует... — Эту страсть с неодоб­рением отмечали французские дипломаты; Барант 12 ноября 1837 г. до­носил тогдашнему главе кабинета графу Моле: «Страна не имеет от этого ^«стремительных переездов» императора) никакой пользы. Огромные тра­ты обременяют бюджет, и без того неспособный удовлетворить все нужды. Никто, даже среди представителей образованного сословия, не видит у этих путешествий иной причины, кроме настоятельной потребности в новых впечатлениях и физической деятельности. <...) Эту страсть поставить все на карту ради того, чтобы проскакать как можно скорее любое расстояние (...') осуждают почти все как неразумную и не достойную императора,

Комментарии

рискующего не одним собой» (Souvenirs. Т. 6. Р. 52); о плачевных по­следствиях императорских разъездов 15 июля 1838 г. писал тому же Моле первый секретарь французского посольства в Петербурге Серее: «Когда император уезжает, жизнь в Империи останавливается, ибо никто не смеет взять на себя никакой ответственности. К несчастью, этот государь своими постоянными поездками замедляет все течение жизни. Печально видеть, что он расходует всю свою силу в путешествиях, единственное достоинство которых — быстрота, с которой они совершаются: даже сами русские осуждают эти кочевые привычки, влияние которых не имеет в себе ничего благотворного. Если император Николай разжалует в Тифлисе некоего полковника или убедится в Варшаве в добром расположении, которое питают к нему поляки, управляемому императором народу это никакой пользы не принесет» (АМАЕ. Т. 190. Fol. 119 verso). Эти путешествия между прочим имели неблагоприятное воздействие на здоровье Николая I: один из наиболее тревожных инцидентов произошел 26 августа 1836 г., когда около города Чембары его дорожная коляска опрокинулась, и он получил перелом ключицы. Не вылежав положенный срок, Николай I продолжил поездку, однако с этого времени близкие начали отмечать его чрезвычайную раздражительность (см.: Полиевктов М. Николай I:

Биография и обзор царствования. М., 1918. С. 194)- Это обстоятельство не укрылось от иностранных наблюдателей: а6 июня (н. ст.) 1838 г. «Journal des Debats» перепечатала статью из английской газеты «Globe», в которой сообщалось, что падение императора сказалось на его умст­венных способностях; о волнениях русских цензоров по этому поводу см. запись в дневнике П. Г. Дивова от 27 июня / 9 июля 1838 г. (PC. № 6. С. 643)- Напротив, официозные русские журналисты и их фран­цузские последователи склонны были видеть в любви императора к разъ­ездам проявление его отеческой заботы о подданных: «Злоупотребления, к несчастью многочисленные в огромной империи, не имеют неприятеля более усердного и внимательного. Он (император) желает все видеть и все знать. Ум его деятелен и энергичен, здоровье могуче — их достает на все. Сегодня он в Петербурге, завтра — в Москве; вы полагаете, что он возвратился на брега Невы, а он тем временем обозревает берега Черного моря» (Ferrier de Tourettes A. La Russie. Bruxelles, 1841. P. 28). Впрочем, и на русскую публику, «особенно в среднем сословии», производили, по наблюдениям III Отделения, «самое неприятное впечат­ление» путешествия императора за границей, ослаблявшие «понятие о на­циональности нынешнего государя» — «резкой черте, отличавшей его от всех предшественников его со времени Петра I» (ГАРФ. Ф. 109. On. 223- № з- Л. i55-— Отчет за 1838 г.). Любопытно, что та же привычка развлекать себя переменой места проявлялась — в меньшем масштабе — в жизни двора в Петергофе: «В Царском и в Петергофе императрица любила пить утренний кофе в одном из отдельных павильонов в парке, приходилось следовать туда за ней, и добрая часть утра проходила в таких прогулках (...) Ездовые (...) скакали на ферму, в Знаменское, в Сергиевку предупредить великих князей и великих княгинь, что императрица будет

Комментарии

кушать кофе в Ореанде, на «мельнице», в «избе», в Монплезире, в «хижи­не» ^...) Через несколько минут можно было наблюдать, как великие князья в форме, великие княгини в туалетах, дети в нарядных платьицах, дамы и кавалеры свиты поспешно направлялись к намеченной цели» {Тютчева.

С. 33—34)-