Заказ № 1635. 5 страница

Так что античная вера в заячье мясо как в афродизиак навряд ли имеет хоть какое-то отношение к плодородию Так же как и

'Причем отнюдь не только в славянской традиции, в которой зафиксиро­ван общеевропейский сюжет о том, как заяц «пользует> застрявшую между березами лису или волчицу [Афанасьев 1997 1, AT 36] В записанной братья­ми Гримм немецкой народной сказке «Заячья невеста» [Rusichenbraut, Гримм 2000 66] сюжет с представленной здесь точки зрения вполне предсказуем Заяц повадился в огород есть капусту, мать трижды посылает дочь прогнать супос­тата, дочь в ответ на «кыш» трижды получает предложение «Девушка, иди сюда, садись на мой заячий хвостик и поедем вместе со мной в мою заячью избушку» (эвфемизм «хвостик» достаточно прозрачен), на третий день девуш­ка соглашается, играется «заячья свадьба», на которой в роли попа выступает ворон, в роли причетника —- лис, а в роли поезжан — «всякие зайцы», причем алтарь находится «под самою радугой» («езжай-не-доедешь»), заяц трижды приходит к оставленной им у котла невесте как представитель собравшихся гостей с опять же весьма недвусмысленным предложением «Отворися, отопри-ся», невеста сажает вместо себя соломенное чучело и убегает, заяц, ударив чу­чело и сшибив с него чепец (то есть опростоволосив его), замечает подмену и уходит «грустный и печальный»

¹ И просто — нахал, который, не имея ни силы, ни харизмы, пи статуса, которые дали бы ему «бытовое» право претендовать на какую-то значимость и/или привилегии, полностью лишен _>лемен гарных понятии о синусных «приличиях» Кстати, интересно в данной связи традиционное в России назва­ние безбилетного пассажира

³ «Вообще заячье мясо имеет сильный и приятный вкус дичины оно очень питательно даже горячительно Еще недавно на моей памяти народ не ел зай­цев, теперь в некоторых местах начинают упогреблян. в пищу задки и почки а передки бросают, говоря, что передок у зайца собачий Это я рассказываю о крестьянах отдаленных Симбирском и Оренбургском губернии, а подмосков­ные, верояшо, не так ciрог и в соблюдении народных предрассудков» [Акса­ков 1984 2S7| Интересна <юрячи[ельмая» оценка охотником заячьего мяса

С чедовало бы особо поговорить и о самом ритуале дворянской псовой охоты на зайцев, коюрая также нуждается, на мои взгляд, в серьешом семио­тическом <ш,ы1че с пред юженнои точки зрения ил oxoiy вообще

В Михаи шн Тропа звериных с юв

«частое присутствие этого животного на персидских миниатюрах с изображением любовных сцен», тоже судя по всему, далеко не суп­ружеских'

С этих же позиции придется пересмотреть и в буквальном смысле слова за уши притянутый Д С Раевским к плодородию сюжет о нартском герое по имени Хамыц, который будто бы по­гнался за зайцем, «чтобы не упустить свою великую славу» и эта мотивация принимается Д С Раевским абсолютно некритично Однако если ознакомиться с нартским эпосом чуть более присталь­но, то обнаружится, что Хамыц есть «неправильный брат-близнец» героя Урызмага, своеобразный нартскии антигерой, который, кро­ме постельных, почти никаких других подвигов не совершает, так что фраза насчет «своей великой ставы» не может и не должна вос­приниматься иначе как сугубо издевательская Но зато благодаря волшебному зубу (добытому кстати, путем шантажа у собственной сестры или у сестры отца, которой он угрожал наслать на нее осла-насильника) Хамыц — неотразимый соблазнитель, специалист по нестатусному, «молодежному», магически бесплодному сексу, то есть самый что ни на есть настоящий «заяц»

«Брак» Хамыца с «царевною водной» из хтонического царства бценов (вар с дочерью хозяина водного царства Донбеттыра), кстати, также явно нестатусный, да и добыча невесты во всех ва риантах сюжета также сопряжена с демонстрацией воинской и охотничьей несостоятельности Хамыца В данном случае перед нами откровенная версия традиционного сюжета о «царевне-ля­гушке», поскольку добытая Хамыцем «жена» днем именно в ля гушку (вар в черепаху) и превращается, причем показывать про­чим нартам ее тоже никак нельзя, — по условиям заключенного ею с Хамыцем договора А когда Сырдон все-таки разоблачает Хамыца и высмеивает его перед нартами, лягушка уходит, предва­рительно дохнув (плюнув) на спину «героя-победителя» Хамыца, у которого между лопатками тут же появляется опухоль, откуда со временем выскакивает раскаленный железный младенец Батрадз, будущий погубитель нартов Так что Хамыц рождает его сам, при­чем из спины, что выводит нас на весьма забавные эротические параллели, связанные скорее не с прокреативной символикой, но

Показлютьнд в этом отношении и общеизвестная эмблема журнала <П 1еибои> ставшая после отгремевшей на Западе сексуальной революции симво юч не только и не столько печатного издания, сколько определенного способа жизни То обстоятельство что заяц здесь заменен на кротика суги депа не меняет Плейбои (человек естественно а не журнал) не размножает ся н 1еибои совокупляется

Скифы

с принятыми в среде воинских мужских союзов юмосексуа 1ьны-ми практиками¹

3.4. «Заячий» сюжет у Геродота

Сюжет со скифским войском, пустившимся в погоню за зай­цем вместо боя с персами, естественно, трактовать нужно, исходя прежде всего из возможных ритуально-магистических мотивации такого более чем нестандартного поведения перед лицом изгото­вившегося к схватке противника Чтобы разобраться в этих моти­вациях, вспомним для начала, как развивались предшествующие события Итак, армия Дария переходит через Дунай и вторгается в скифские степи Скифы, собрав войско, делят его на три части, причем одна из них, под командованием Скопаса (Скопасиса), идет более или менее строго вдоль северного берега Черного моря на восток, завлекая персов в глубь территории и всячески осложняя им жизнь, но не настолько, чтобы персы совсем отказались от пре­следования Выжигая степь и отравляя источники пресной воды, скифы не забывали время от времени «подбрасывать» персам «слу­чайно отставшие» стада скота Итак, людская часть живой силы персидской армии от голода не страдала — во многом стараниями самих же скифов С пресной водой, по большому счету, проблем тоже особых не было, если учесть количество рек, текущих через южнорусские степи, а на то, чтобы сделать непригодной для питья воду даже в небольших речушках типа Кальмиуса, скифам явно недостало бы ни сил, ни средств Следовательно, главной целью «экологической» акции было уничтожение подножного корма то есть скифы, заманивая Дария все дальше и дальше в степь, пыта­лись максимально ограничить способность его армии к маневру и тем самым сделать свое единственное исходное преимущество — большую по сравнению с персами маневренность на знакомой тер­ритории — абсолютным

Две другие части скифского войска под командованием Идан-фирса и Таксака (Таксакиса), очевидно сопровождая основную

¹ Показательна «кульгурологическая» параллель между отношением геро ев-нартов к «постельному герою» Хамыцу и принятой в 01ечесгвенной тюрем но-блатнои культуре системой восприятия < мохнатых воров>, осужденных по ci 117 бывшею советскою УК Значительная часть <пе1ухов>, «опущенных>, рекрутировалась как раз из осужденных за изнаси ювание В oi ношении тра диционных гомосексуальных культур см прекрасную работу К Дж Довера «Греческая юмосексуальность» [Dover 1978] и 1лаву <Древнегреческая игривая культура» в «треческом» разделе л ой кнши

В Михиилин. Тропа звериных слов

массу населения и «движимого имущества», отрываются от персов и уходят куда-то в сторону, вероятнее всего на северо-восток. «Со­проводив» эвакуацию, основная масса скифских бойцов возвраща­ется к основному театру военных действий, подменив отряд Ско-паса, который тем временем уходит мимо персов обратно к Дунаю, чтобы попытаться договориться с оставшимися охранять переправу ионийцами о разрушении наведенного понтонного моста. Имен­но к этому времени и относится эпизод с зайцем и с несостоявшей­ся битвой.

Первое, что обращает на себя внимание, — количество отря­дов, на которые делится скифское войско. У Геродота никакой ясности по этому вопросу нет. Он говорит о двух отрядах, но под­черкивает, что первое войско «принадлежало к первой из трех ча­стей скифского царства», а второе составляли «два других цар­ства — великое царство под властью Иданфирса и третье, царем которого был Таксакис» (VI, 120). Таким образом, перед нами тер­нарная структура, поделившаяся на две неравные части, не утра­тив при этом своей тернарности. Ту же структуру имеют и при­соединившиеся к скифам «союзные» войска. К отряду Скопаса примыкают только савроматы, тогда как к войску Иданфирса и Таксака — два народа, гелоны и будины.

На наш взгляд, обстоятельства, связанные с этой непонятной тройственностью, то и дело выглядывающей из-под «парной» структуры, станут немного яснее, если разобраться с тем, кто имен­но примыкает к той и к другой части скифского войска.

С гелонами и будинами, соединившимися с «основной» скиф­ской армией, у Геродота явные нелады. Из его книги (IV, 108—109) мы первым делом узнаем, что будины — большое и многочислен­ное племя, в землях которого стоит город под названием Гелон. Далее в тексте термины «гелоны» и «будины» с завидной регуляр­ностью чередуются между собой применительно к одним и тем же реалиям, и все это — в сопровождении явно сбивчивых коммента­риев о том, что они все-таки не одно и то же (разный образ жизни и разный язык; будины — кочевники, гелоны — земледельцы), и вовсе уж несуразных фантазий: о том, например, что будины в от­личие от всех других народов питаются сосновыми шишками¹. При всей неясности исходного (pGapoxpcxYEOi (комментаторами и пере­водчиками привлекались и кедровые орешки в качестве пищи бу-динов — при полной исторической несовместимости южнорусской равнины с кедрами, — и белки, которые едят шишки и которых, в

¹ Пользуясь случаем, хочу выразить особую благодарность Е И. Смыкову за ценные замечания относительно ряда конкретных древнегреческих реалии и за общую помощь и по/щержку в ходе рабо1ы надданной скиьеи

Скифы __________________________ 6^

свою очередь, ловят будимы) и вероятности толкования его в том смысле, что будины, «ищущие» паразитов (базисный смысл гречес­кого србар — именно «вошь»), не просто «приводят их к ногтю», а отправляют в рот, данная характеристика свидетельствует об одном: Геродот сваливал в кучу все доступные ему сведения о гелонах с будинами, не слишком заботясь об отделении зерен от плевел. «Впрочем, эллины, — пишет далее Геродот, — и будинов зовут ге-лонами,хотя и неправильно».

Подобные противоречия в текстах древних историков чаше всего имеют под собой одно основание: автор в данном случае пользуется информацией, конкретного смысла которой не понима­ет, либо же принимает информацию, «закодированную» посред­ством того или иного незнакомого ему мифологического, симво­лического и т.д. кода за чистую монету. Так, собственно, появились и знаменитые песьеглавцы, и аргимаспы, вечно сражающиеся с грифонами из-за золота. В обоих случаях речь идет об имеющих ритуальную природу сюжетах (не важно, вербальных или изобра­зительных), автоматически «переведенных» греками (и/или их бо­лее поздними интерпретаторами) в реально-сюжетный план. «Блю­дя марку», автор пытается следовать сразу двум стратегиям: с одной стороны, он стремится привести максимально возможное количе­ство собранных им в отношении данного предмета фактов, а с дру­гой — рационально объяснить каждый конкретный факт с позиций элементарного здравого смысла, не слишком заботясь при этом о связности общей картины. Как и Тацит, откровенно путающийся в семантической наполненности некоторых свойственных герман­цам поведенческих практик', Геродот смешивает между собой раз­личные пространственно-магнетические реальности малознакомых ему племен, а соответственно и разные способы поведения, — по­скольку, с его точки зрения, все они в равной степени маргинальны. Поэтому одно и то же племя, выступающее в разных простран­ственно-магнетических (сезонных, территориальных, возрастных, статусных и т.д.) ипостасях, легко может превратиться в два или три разных племени или даже в четыре, если предположить, что два скифских «царства» и гелоны с будинами суть всего лишь различ­ные страты единого «этноса», по-разному репрезентирующие себя в различных пространственно-магнетических контекстах. И наобо­рот, разноплеменные походные дружины, объединенные только способом жизни и «оперативной территорией», могут восприни­маться как единый народ (к вопросу о «готской проблеме»).

Случай, достаточно подробно рассмотренный в главе «Между волком и собакой.» в разделе «Архаика и современность» данной киши

В Muxaii iiiH 1 pona звериных шов

С присоединившимися к отряду Скопаса савроматами все го­раздо проще Важно только вовремя обратить внимание на одно весьма значимое для нас обстоятельство. Геродот пересказывает не просто сведения о савроматах (с которыми он, судя по всему, лич­но не знаком, — так же как с гелонами и будинами), а некий сюжет, явно скифский по происхождению и столь же явно «сцепленный» с сюжетом о скифо-персидскои войне И стоит только оценить «идеологию» эгого сюжета, чтобы смысл соединения савроматов именно с отрядом Скопаса, да и сама по себе природа этого отря­да стали совершенно очевидны.

«Савроматский сюжет» Геродота возводит происхождение это­го племени к откровенно не-статусному соединению отряда скиф­ских юношей («псов» или «волков» по статусу) с отрядом невесть откуда взявшихся в скифских степях амазонок, то есть маргиналь­ной «валькирической» группы воительниц, пребывающих в пожиз­ненном девичьем статусе¹ и подобных в этом отношении будущим восточнославянским поляницам. То, что данный сюжет определен­но имеет ритуальное происхождение (так же как и значительная часть других пересказанных Геродотом и откровенно не понятых ни им самим, ни последующими интерпретаторами сюжетов), а к реальным савроматам относится более чем опосредованно, не вы­зывает у нас ни малейшего сомнения² Как не вызывает сомнения и суть Скопасова отряда — отряда «лучших всадников», высланных скифами навстречу персам, покуда основная масса народонаселе­ния вместе с главными боевыми силами уходила в глубь материка, отряда, игравшего с персами в догонялки и прятки до тех пор, пока не вернулись взрослые бойцы

Именно эта функция — пограничников, «передового полка», «казаков/разбойников» и т.д. — выпадает в скифской (и не только в скифской) воинской культуре на долю «гончих псов»³, членов

¹ «У юношей, как и у амазонок, не было ничего, кроме оружия и коней, и
они вели одинаковый с ними образ жизни, занимаясь охотой и разбоем» («Ис­
тория», IV, 112) Откровенно маргинальный («собачий») характер носит и спо­
соб сексуального контакта между юными скифами и амазонками — собствен­
но, и позволивший им соединиться в единое «войско»

² Подробный ею разбор сточки зрения стоящих за ним ритуальных сiрук-
тур 0С1авлю на будущее — так же как и разбор ряда других приведенных у Ге­
родота сюжетов, вроде сюжета о «войне с детьми рабов»

³ С нашей точки зрения, «волчья» и «песья» ипостаси самого нижнего
воинского статуса в индоевропейской традиции были достаточно четко (хотя
и по-разному в разных культурах) увязаны с территориальностью (своя/чужая
земля) и просарансгвенной направленностью aipeccnn Находящиеся на сво­
ей земле и воюющие против вторпнегося на нею пр01ивника подростковые
банды Скопаса, в «мирное» время несомненно промышлявшие но отдельно-

Скифы

юношеских воинских союзов, не-статусных воинов, «отрабатыва­ющих» свой первый балц. Следует обратить внимание и еще на одно обстоятельство. По-настоящему тревожить персов, нападать на фуражирские отряды и «гонять» персидскую кавалерию скифы начинают только тогда, когда подходит их основная, «взрослая» армия. Эта же армия берет потом и всю добычу, — оставленный персами при бегстве лагерь. Скопас со своими людьми в это время отправляется на переговоры с охраняющими мост греками-ионий­цами, то есть, с точки зрения скифов, с рабами персов. Двойствен­ность «взрослой» армии, на мой взгляд, имеет смысл возводить все к той же тернарной структуре воинской организации, зафиксиро­ванной в осетинском институте «балц».

В этом же ключе, как нам кажется, имеет смысл трактовать и проблему трех скифских царей, командующих тремя частями об­щескифского войска, и извечную проблему «трех скифских наро­дов» (скифы-пахари, скифы-номады и царские скифы). Д.С. Раев­ский, рассуждая о проблеме трех царей, пишет:

...три скифских царя должны были соотноситься с другими триадами этой модели, в частности в космическом плане, и соот­ветственно интерпретироваться как цари нижнего, среднего и вер­хнего миров. <...> Так, в африканских обществах пара царей трак­товалась как «царь города» и «царь полей», «царь дня» и «царь ночи» и т.д.

[Раевский 1985: 121]

Однако в африканском примере речь идет именно о бинарной, а не о тернарной модели, вполне соотносимой с сезонно-зональ-ной функциональностью мужских (и — царских) ролей. С триадой же получаются весьма забавные вещи. К. какой, спрашивается, ча­сти должен был относиться центр? К верхнему миру? Но он — по определению — средний. И мировое древо, не в первый раз, пре­вращается в «загогулину».

Не логичнее ли рассматривать троих царей как вождей возрас­тных воинских группировок, зафиксированных для огромного коли­чества традиций, в том числе и иранских¹? Если водили персов по

сти обыкновенным «казачьим» разбоем, а теперь объединенные вместе и «на­уськанные» на персов, утратили таким образом «волчьи» коннотации и при­обрели «песьи».

' В «Киропедии» Ксенофонта (1, II, 4) читаем о своего рода «майдане» посреди персидской столицы, поделенном на четыре части, причем первая — «детская», а три другие предназначены для соответствующих воинских возра­стных классов: «Первая из них предназначена для детей, вторая —для эфебов, третья — для зрелых мужей, четвертая же — для iex, кто по возрасту уже не

3. Заказ № 1635.

В Михаи шн Трипа звериных с we

степи, уклоняясь при этом от каких бы то ни было прямых столк­новении, скифские «однолетки», то с приходом воинов в статусе «трехлетнего» и «семилетнего» балцев разговор начинается совсем иной, — при сохранении общей, стратегически выгодной «уклон­чивой» тактики' Кроме того, скифы время от времени вступают с персами в своеобразный символический диалог, предлагая им для прочтения своего рода ребусы, смысл которых не слишком внятен Геродоту, но зато — в силу ли общих иранских корней или в силу «ситуативной прозрачности» — вполне доступен персам. Особен-

может быть воином» (Здесь и далее цит по Ксенофонт Киропедия М, 1977) Далее Ксснофонг уточняет, чго «старики» юже принимают участие в воинах, но только на своей территории В примечании к лому пассажу В Г Борухо-вич и Э Д Фролов (с 290) сопоставляют это статусно-возрастное членение персидского «народа-войска» с соответствующими спартанскими института­ми «Полезно сравнить описание возрастных групп у персов в изображении Ксенофоита с соответствующим делением граждан в Спарте Спартанские мальчики в возрасте от 7 до 18 лет относились к возрастной группе детей, за­тем они переходили в группу меллиренов (от 18 до 20 лет), после чет стано­вились иренами (от 20 до 30 лет) и, наконец, но достижении 30-летнего воз-pacia — взрослыми мужами» Деталь, несомненно, весьма значимая для проспартански ориентированного Ксенофонта — и для нас, поскольку она расширяет границы статусно-возрастного воинского членения за пределы соб­ственно иранского мира Напомню и о кельтском ритуальном котле из Гун-деструпа, изобразительные ряды которого содержат три выраженные статус­но-возрастные характеристики воинов, проходящих ритуалы посвящения (безбородые и голые по пояс пешие воины с легким вооружением, сопровож­даемые волком, безбородые, но одетые конные воины, бородатые статусные воины) Имеет смысл вспомнить в данном контексте также и ведические аш­рамы — сохранившиеся в сугубо брахманической трактовке, а потому описы­вающие «творческий путь» жреца Однако речь по определению идет не толь­ко о жрецах, но обо всех дважды рожденных — то есть и о кшатриях, и о вайшьях, для которых в исходном индоарийском контексте должны были су­ществовать свои, не совпадающие с брахманическими практики становления А если сопоставить данное положение с сугубо воинскими практиками станов­ления, отраженными в «Махабхарате» (в особенности — в «Араньякапарве», на сюжете о скитаниях Пандавов), то картина функциональной насыщенности ашрамов станет несколько более уравновешенной В итоге мы выходим на предположение о тернарной природе воинских статусно-возрастных структур применительно ко всей индоевропейской традиции Применительно к конк­ретным культурам «возрастные» характеристики могли иметь самый различ­ный смысл — от собственно возрастного до территориального, как, скажем, в случае с тремя казахскими жузами — старшим, средним и младшим

' Сюда же можно отнести и проблему «трех царств» Причем «царских скифов» в данном случае — как это ни парадоксально — придется сопостав­лять именно с наименее статусным воинским разрядом, с «армией Скопаса» Впрочем, стоит только вспомнить сохранившиеся в передаче античных авто­ров скифские сюжеты, в которых «царские» функции достаются именно млад­шему сыну (вместе с золотом), и все встанет на свои места

Скифы

но если судить по практическим результатам «переговоров», то есть по принятым в итоге Дарием решениям.

Первое такое послание Дарий получает от Иданфирса в ответ на предложение либо остановиться и сразиться, либо принести в знак покорности «землю и воду». Предложение Дария также не является семантически «плоским» и нуждается, с нашей точки зре­ния, в определенной расшифровке. Звучит оно в изложении Геро­дота следующим образом:

«Чудак! Зачем ты все время убегаешь, хотя тебе предоставлен выбор? Если ты считаешь себя в состоянии противиться моей силе, то остановись, прекрати свое скитание и сразись со мною. Если же признаешь себя слишком слабым, тогда тебе следует также оста­новить бегство и, неся в дар твоему владыке землю и воду, всту­пить с ним в переговоры» (IV, 126).

Итак, с точки зрения Дария, у скифов и у возглавляющего их царя Иданфирса есть только одна альтернатива — выбор между сражением и принесением земли/воды своему законному владыке. Исходя из, условно говоря, «современных» представлений о семан­тической насыщенности этого текста, можно сделать два вывода: Дарий либо искренне не понял основ скифской стратегии и такти­ки, либо понял их, но пытается воздействовать на скифов сугубо софистическими методами, исключая на дискурсивном уровне нежелательный третий вариант развития сюжета, а затем пытаясь подменить дискурсом реальность.

Однако для того, чтобы понять смысл послания Дария, необ­ходимо, с моей точки зрения, учитывать пространственно-магне­тические аспекты восприятия персидским царем как самих вовле­ченных в конфликт сторон, так и той ситуации, в которой они оказались. С точки зрения Дария, царя царей и представителя ко­ренной иранской религиозной системы (очевидно, находившейся в означенный период в достаточно сложных отношениях с зоро­астризмом¹), мир делится на две основные пространственные зоны. Одна из них — это Эраншахр, Иран, территория света и добра, осеняемая благословляющим присутствием на ней Ахурамазды и самого Дария, «наместника» божества, помазанного лично Ахура-

' С точки зрения ряда исследователей — например, уже цитированной Мэри Бойс, ранние Ахемениды уже были зороастринцами. Вывод делается на основании ряда косвенных данных — вроде характерного для зороастрийской традиции набора имен и т.д. Однако в выбитых по приказу Дария надписях (Бе-хистун, Накши-Рустам) имя пророка не упоминается, а погребальные обычаи и культовые сооружения ахеменидской 'зпохи свидетельствуют о практиках, вряд ли совместимых с каноническим зороастризмом.

3*

В Михаи iuh Грана звериных слов

маздои на царство и наделенного полномочиями бороться со злом везде, где только возможно, оборонять от зла территорию света и расширять ее за счет «очищения» от приспешников Анра-Манью' смежных земель Другая часть мира — это территория тьмы, насе­ленная демонами и поклоняющимися демонам народами и подкон­трольная Анра-Манью, который пребывает в извечном единобор­стве с Ахурамаздой Идеология первых Ахеменидов строилась (в противоположность зороастриискои картине мира) на представле­нии о том, что золотой век на земле уже наступил и что последние оплоты зла вот-вот падут под натиском сил света и добра, предво­дительствуемых Ахурамаздой и царем царей, то есть в данном слу­чае — Дарием

Кочевые, но родственные по языку и культуре скифы не мог­ли восприниматься персами иначе как через призму понятия «дра-уга»², обозначающего зло и неправду вообще, а также слуг зла, пре­давших светлую сторону ради служения тьме. Иран регулярно страдал от набегов ираноязычных кочевников — в первую очередь со стороны среднеазиатских пустынь Однако в исторически недав­ний по отношению к описываемым событиям период скифы, ве­роятнее всего, вслед за выбитыми из южнорусских степей кимме­рийцами³ прорвались в Переднюю Азию и Междуречье, разорив Ассирию, которую к нынешнему моменту Дарий воспринимал уже как «исконную территорию света» К тому же, именно от рук род­ственных как скифам, так и персам ираноязычных кочевников-массагетов погиб, по преданию, Кир во время такого же «усмири­тельного» похода в «зону тьмы». Амбициозный поход в Северное Причерноморье воспринимался, видимо, как «последний поход», рассчитанный на то, чтобы полностью очистить от приспешников тьмы Дикую Степь и тем самым решить проблему «воинства тьмы» на северных рубежах державы.

Для Дария одного только факта вступления «воинства света», защитников и поборников истины-«артия»⁴, на «территорию тьмы» было уже достаточно для того, чтобы поставить ребром вопрос об «окончательной битве» Построенный на жесткой системе бинар­ных оппозиций авестийский дискурс не давал иных вариантов раз­вития сюжета. «Солнце» пришло в зону тьмы Следовательно, тьма

¹ Древнеперсидская форма от авест Ангро-Манью

² Древнеперсидская форма от авест друг

³ Или, согласно весьма интересной и достаточно четко обоснованной ги­
потезе И В Kvk [иной [Куклина I98S], — вслед за теми же киммерийцами, но
не из южнорусских ыепеи, а из Средней Азии, чтобы затем, после «Передне-
азиатской интермедии», навсеыа уйти на север, в причерноморские степи

⁴ Древнеперсидская форма от авест аша Характерная часть ряда извест­
ных перси тских имен вроде Ар[аксеркс, Аргабаз и т л

Скифы 69

должна либо сразиться со светом, либо сгинуть раз и навсегда. И дилемма, которую Дарий ставит перед Иданфирсом, с этой точки зрения совершенно логична: либо ты на стороне тьмы, и тогда нет смысла откладывать неизбежную битву. Либо же ты согласен оста­вить служение Анра-Манью и признать единственно возможную светлую власть — власть Ахурамазды, воплощенную во власти Да-рия. Персидская армия и персидский флот и так уже контролиру­ют значительную часть скифской земли и все скифское море, этих окраинных, темных, долго пребывавших во тьме территорий: так что данная Иданфирсу возможность принести землю и воду есть не что иное, как милость со стороны Дария, готового принять род­ственный персам, но заблудившийся во тьме народ обратно в лоно света.

Иданфирс отвечает руганью и отказом признать Дария своим владыкой. Это Дарию понятно: Иданфирс остается во тьме. Одна­ко, согласно Геродоту, персов ставят в тупик присланные скифа­ми вместе или вскоре после устного ответа «дары»: лягушка, мышь, птица и пять стрел. На трактовки, приведенные Геродотом в каче­стве точек зрения Дария и Гобрия, особо полагаться не стоит. Так, Дарий — вне всякой логики, если принять во внимание уже имев­ший место отказ Иданфирса перейти на сторону света, — воспри­нимает дары как изъявление покорности. Лягушка и мышь — это, понятно, земля и вода. Птица и стрелы должны, по логике вещей, комментировать первичный смысл высказывания, чего, однако, в Геродотовом варианте «версии Дария» не происходит. Стрелы, по Геродотову Дарию, — это знак отказа от сопротивления (почему? Геродот не объясняет). Птица — и вовсе темное дело. Дарий у Ге­родота говорит, что она (по быстроте) более всего похожа на коня, — и на этом заканчивает декодирование образа.

Гобриева трактовка настолько прямолинейна и настолько мало учитывает ритуально-магический смысл каждого из присланных «знаков», что представляется не чем иным, как греческой рацио­налистической интерполяцией (собственной Геродота или полу­ченной из вторых рук, что для нас в данном случае не важно). О том же свидетельствует и стандартная греческая «риторическая» орга­низация диалога между Дарием и Гобрием.

Д.С. Раевский убедительнейшим образом истолковал пять при­сланных скифами стрел как знак всеобъемлющей магической за­щищенности скифских земель [Раевский 1985: 66 — 67|. Полнос­тью соглашаясь и с приведенной аргументацией, и с выводами, осмелимся предложить — в качестве варианта — одно уточнение. Речь, на наш взгляд, должна идти не столько о защите земель (ски­фы и не думали их защищать, свободно пропустив персов сперва внутрь своей территории, а потом, кто бы и что ни говорил, так же