ЧУВСТВЕННОЕ И РАЦИОНАЛЬНОЕ В ПОЗНАНИИ.

ВИДЫ РАЦИОНАЛЬНОГО ПОЗНАНИЯ

 

1. Становление проблемы:

источник и объективность знания

 

Начиная с древности и по сию пору перед гносеологической мыслью всегда вставали вопросы следующего плана: «каковы источники нашего знания о бытии?», «насколько они надежны и объективны?».

 

Сенсуалистические варианты решения

В истории философии сложились две альтернативы в их ре­шении. Одна из них носит название сенсуализма (от лат. sensus – «восприятие», «чувство», «ощущение») и утверждает, что единственным источником наших зна­ний о мире и о самих себе является деятельность органов чувств. Все остальные виды знания, в том числе рациональные, основаны на обобщении и анализе дан­ных чувственного опыта. Последовательная сенсуалистическая позиция просма­тривается уже в античной философии, хотя классическая формула сенсуализма была дана Дж. Локком лишь в XVII веке. Она утверждает, что нет ничего в чело­веческом разуме, чего бы раньше не было в чувствах (nihil est in intellectu quod non sit us in sensu).

Сенсуализм приобретал различные формы в истории философии. Можно вы­делить субъективно-идеалистическую (или субъективно-имманентистскую) разновидность сенсуализма,восходящую еще к киренаикам. Их лидер Аристипп утверждал, что ощущения – единственный источник наших знаний, но говорят они не о вещах мира, а только о наших собственных переживаниях и состояни­ях. Цель бытия – стремление к разумному чувственному удовольствию. Такого рода позиция гносеологически подпитывала античный гедонизм. Классический вариант сугубо феноменалистского и субъективистского сенсуализма был развит Дж.Беркли, отбросившего всякую внешнюю реальность, стоящую за первичными ощущениями (идеями) субъекта¹.

Скептический вариант сенсуализма был разработан Д.Юмом, провоз­гласившим впечатления внешнего и внутреннего опыта единственной надежной реальностью, с которой мы можем иметь дело в познании, а признание какой-то

 

¹ См. соответствующий материал по позиции Дж. Беркли в теме 2 данного раздела – в лекции 19.

объективной реальности¹, стоящей за впечатлениями, – не более, чем психоло­гическим актом нашей веры. «...Вера есть не что иное,– пишет в этой связи Д.Юм, – как более яркое, живое, принудительное, устойчивое и прочное пред­ставление какого-нибудь объекта, чем то, которого мы могли бы когда-нибудь до­стигнуть с помощью одного только воображения»². Позиция Д.Юма стала гносео­логической опорой для многообразных форм последующего англо-американского эмпиризма.

Наконец, следует выделить классическую реалистическую разновидность сенсуализма,утверждающую соответствие человеческих ощущений и чувствен­ных образов восприятия самим вещам. Эту позицию отстаивали в индийской фи­лософии – школа чарвака-локаята; в греческой традиции ее виднейшим предста­вителем был Эпикур; в Новое время ее разделяли Ф.Бэкон, П.Гассенди, Т.Гоббс, К.А.Гельвеций, с известными оговорками – Дж.Локк и Э.Кондильяк. К моди­фицированным вариантам реалистического сенсуализма в трактовке источников наших знаний о бытии могут быть отнесены современные натуралистические доктрины и диалектический материализм. В них учтены и частично преодолены недостатки классического реалистического сенсуализма (безусловное доверие к чувственным данным, пассивный и асоциальный характер отражения мира орга­нами чувств человека).

С конца XVIII – начала XIX века, после сокрушительной критики сенсуа­лизма представителями немецкой классической философии, а также под влиянием успехов опытного естествознания происходит постепенная трансформация гно­сеологической позиции классического сенсуализма в методологическую установ­ку эмпиризма. В основе последней лежит тезис о том, что источником научного знания являются чувственно воспроизводимые факты опыта, а вовсе не конструк­тивная деятельность теоретического разума, сугубо аналитического, инструмен­тального и способного выполнять разве что функции «строительных лесов» при возведении здания позитивной науки. При этом гносеологический вопрос о том, стоит ли за научными фактами какая-либо объективная реальность, может вовсе не возникать в рамках эмпиристски ориентированных методологических построе­ний или даже провозглашаться метафизическим псевдовопросом, что будет осо­бенно характерно для неопозитивизма.

Наибольшее развитие эмпиризм получил в рамках англо-американской фило­софии, что, с одной стороны, может быть объяснено влиянием исторической тра­диции, а с другой – спецификой англоязычной культурно-языковой среды. Не случайно с середины XX столетия особое внимание исследователей стал привле­кать феномен языка и различных форм языкового опыта человека, что вызвало к жизни философское течение под названием «аналитическая философия». Здесь естественный язык (в отличие от неопозитивистского внимания к искусственным языкам и к логике) оказывается и центральным объектом, и важнейшим средством философских исследований, в том числе при анализе сугубо метафизических проб­лем. Внимание к повседневной практике языкового понимания и языкового пове­дения, как выясняется, способно пролить свет и на многие теоретико-познавательныые

 

¹ В виде материальных вещей, причинных отношений между ними и т.д. ² Юм Д. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1965. С. 52.

нюансы, до этого ускользавшие от внимания философов. В частности, стало ясно, что картина мира, в рамках которой живет, познает и творит человек есть в значительной мере следствие языкового опыта человека, в который он погружен, и что носители различных правил «языковой игры» живут в своеобразных смысло­вых мирах, между которыми бывает не так-то просто найти точки пересечения.

Особое влияние на становление англо-американской аналитической филосо­фии оказали труды по философии языка Л.Витгенштейна, а также уже упоми­навшийся скептицизм Д.Юма. На то есть веские причины. Еще С.Н.Трубецкой проницательно подметил: «Философия Юма, самая цельная, характерная, нацио­нальная изо всех английских философий, совместила в себе... скептицизм после­довательного эмпиризма с практическим здравым смыслом британца. Юмовский скептицизм – едва ли не самая философская форма эмпирического учения».¹

 

1.2. Рационалистическая позиция

В противовес позиции эмпиризма и сенсуализма рационали­стическая (от лат. ratio – «рассудок») установка провозглашает разум единствен­ным источником наших истинных знаний о бытии. Чувственные данные здесь не отрицаются, но квалифицируются как субъективные, подверженные обманам и иллюзиям. В лучшем случае они ложатся в основу правдоподобных человеческих мнений², но чаще всего погружают нас в мир обманчивой майи, как считает вос­точная, в частности, индийская философия. Единственный способ выбраться из «чувственной пещеры», наполненной тенями подлинных вещей, – это, по мысли Платона, обратиться к свету разума, возносящего нас в умопостигаемую область истинного знания, лежащую за пределами чувственных горизонтов мира.

Рационалистическая традиция не менее, а, пожалуй, даже более популярна в мировой философии, нежели эмпирико-сенсуалистическая. В Индии к ней можно отнести веданту, санкхью, ньяю. В греческой философии отчетливо рационалис­тические позиции помимо платоновской школы и неоплатоников занимали элеаты во главе с Парменидом, а также Анаксагор и Эмпедокл. В виде классической гносеологической программы рационализм оформляется в Новое время у Р. Де­карта с его теорией врожденных идей, которые не могут быть извлечены ни из какого чувственного опыта, а открываются субъекту лишь в акте рациональной интуиции.

Несокрушимая вера в мощь разума оказывается доминирующим мотивом всей новоевропейской философии вплоть до XX века. Особую популярность ра­ционалистические философские системы всегда имели во Франции и особенно в Германии. Не случайно свое наиболее зримое, классическое проявление рациона­листическая установка получит в философии гегелевского панлогизма, где даже эмоции, чувственность и религиозная вера предстанут всего лишь как формы ино­бытия логического разума.

 

¹ Трубецкой С.Н. Сочинения. М., 1994. С. 514. Отсылаем читателя к до сих пор не устаревшему общему анализу достижений и противоречий эмпиризма, данных С.Н. Трубецким в цитируемой работе «О природе чело­веческого сознания».

² Отсюда знаменитая оппозиция знания и мнения, берущая начало еще в античной философии.

После Гегеля рационалистический идеал познавательной деятельности будет утверждаться в марбургской школе неокантианства (П.Наторп, Г.Коген, ранний Э.Кассирер) с подчеркиванием – вопреки позитивистской установке – особой конструктивной роли теоретического разума в науке. В XX веке к рационалистиче­ским вариантам философствования следует отнести феноменологию и герменев­тику, а целую программу защиты и обновления рационалистических позиций под названием «новый рационализм» предложил французский философ и методолог науки Г.Башлар.¹

В утверждении основополагающей роли разумного начала в бытии человека, и особенно в его научно-познавательной деятельности, есть глубочайший смысл, а любые современные – типа постмодернистских – попытки избавиться от «шор», «огрублений», «предрассудков», «репрессивности» разума, осуществлен­ные в форме хоть сколь-нибудь связного текста, претендующего на доказатель­ность, всегда будут лишь утверждать объект критики. Другое дело, что явно не все в нашем сознании разумно и доступно для сугубо рациональной рефлексии, а ис­ключать роль чувственного опыта в качестве важнейшего источника наших знаний о мире и самих себе попросту невозможно.

Поэтому начиная с Аристотеля не прекращаются попытки гармонически синтезировать эмпирико-сенсуалистические и рационалистические позиции. По учению Аристотеля, свои фундаментальные идеи человеческий ум заимствует не из опыта, а из Божественного Ума, однако в реальном познании человек имеет дело с представлениями, за которыми стоят реальные вещи. Мало того, Аристо­тель заявляет, что представления не могут существовать без вещей, а вот вещи без представлений существовать могут. В последующей традиции попытку синтеза эмпиризма и рационализма (синтез линий Р. Декарта и Дж. Локка) предпринимает Г.В. Лейбниц, заявляя в противовес второму, что «нет ничего в разуме, чего бы раньше не было в чувствах, кроме самого разума», но вопреки первому утверж­дая, что одновременно существуют и истины опыта (истины факта в его термино­логии). При этом симпатии Лейбница все же лежат в русле рационалистической метафизики.

Крупнейшая веха в развитии взглядов на соотношение чувственных и рацио­нальных компонентов в познании – без сомнения, И.Кант, предложивший рас­сматривать чувственность и рассудок как «два ствола» единой познавательной дея­тельности человека. Их разрыв ведет к ошибочным трактовкам познавательного процесса: к наивному реализму или субъективному идеализму, с одной стороны, а с другой – к теории врожденных идей или антиномизму спекулятивной мета­физики². Научное же познание всегда имеет дело с явлениями как чувственной данностью, структурированной априорными формами чувственности и рассудка. К слабостям кантовской позиции относится то, что синтез в его модели оказывается

 

¹ См.: Башлар Г. Новый рационализм. М., 1987. Любопытно, что независимо от Г.Башлара с программой утверждения нового рационализма в науке и современной культуре выступил выдающийся отечественный уче­ный Н.Н.Моисеев. Правда, в отличие от французского философа, идеализирующего активный европейский на­учный и преобразовательный дух, основной пафос русского ученого был направлен против новоевропейской – в сущности глубоко иррациональной – установки на покорение природы, расхищение ее богатств и получение односторонних политических преимуществ в технократической гонке. См.: Моисеев Н.Н. Новый рационализм. М., 1994.

² См., например: Кант И. Сочинения. В 6 т. Т. 3. М., 1964. С. 286–287.

весьма непоследовательным: в природе разум познает только то, что сам же в нее a priori и влагает в форме категориальных связей и отношений¹. Иными словами, рационализм в его теории познания приобретает лишь более утонченные и скры­тые формы, а в явном виде проявляется в его рационалистической этике долга.

Еще одной крупной фигурой, предпринявшей глубокую, но, к сожалению, оставшейся неразработанной попытку построения синтетической теории позна­ния, следует считать B.C.Соловьева с его «Критикой отвлеченных начал»². Весьма глубокие идеи о связях чувственного и рационального в познании, в той или иной мере восходящих к гносеологическим идеям B.C.Соловьева, можно найти у таких представителей отечественной философской мысли, как С.Л.Франк, П.А.Фло­ренский, Н.О.Лосский.

Однако какой же смысл сегодня мы вкладываем в понятия чувственного и рационального познания и как они соотносятся друг с другом? Обратимся сначала к чувственному познанию.

 

2. Чувственное познание.

Проблема первичных и вторичных качеств

 

Факт получения многообразных и жизненно необходимых знаний посредством органов чувств не вызывает сомнений. К чувственно-сенси­тивным источникам наших знаний могут быть отнесены следующие конкретные способности телесно-перцептивной сферы сознания.

Внутренние (или органические) ощущения – это самое первичное, боль­шей частью совершенно неосознаваемое витальное знание о процессах, проис­ходящих в нашем теле, благодаря которому контролируется и поддерживается оптимальная жизнедеятельность организма. Известно, какой сложнейший комплекс бессознательных интероцептивных ощущений лежит в основе инстинктив­ных (например, хватательных и сосательных) движений младенца, не говоря уже о приобретенных двигательных реакциях типа речевой деятельности или прямо-хождения. Любопытно, что такие внутренние ощущения, как голод, жажда, боль, крайне трудно отделить от эмоциональной сферы. В свое время на это обратил внимание С.Л.Франк, говоря, что невозможно строго разделить, например, внут­реннее ощущение голода и непосредственно, всем существом переживаемое «чув­ство голода»³. Точно так же ощущение боли может приводить к аффективному болевому шоку.

При всей невозможности однозначно развести телесные ощущения и первич­ные эмоциональные реакции организма между ними, тем не менее, существуют вполне определенные различия. Еще Т.Гоббс отличал внутренние ощущения, определяемые модусом «приятное – неприятное», как направленные вовне

 

¹ О кантовской трактовке категорий мы еще поговорим ниже.

² Квинтэссенцию его взглядов на познавательный акт как на сложное единство чувственного и рациональ­ного знания, а также способности созерцания или воображения можно найти в кн.: Соловьев B.C. Сочинения. В 2 т. Т. 1.М., 1988. С. 717–734.

³ Франк С.Л. Предмет знания. Душа человека. СПб., 1995. С. 514.

организма, от эмоций (страстей), связанных с удовольствием и неудовольствием, яв­ляющихся, по его мнению, «движениями, направленными вовнутрь»¹. Приведем ряд конкретных примеров, подтверждающих правоту Т.Гоббса. Так, можно испы­тывать приятные физиологические ощущения при поглощении вкусной и острой пищи, но при этом ощущать эмоциональный дискомфорт, памятуя о могущей от­крыться язве желудка. И наоборот: можно испытывать физическую боль при сдаче донорской крови, но и одновременно радость от сознания того, что она кому-то может спасти жизнь. Наконец, можно указать на патологические отклонения в психике типа мазохизма, когда испытывают удовольствие от боли, или синдрома Кандинского – Клеромбо, когда болевые ощущения спокойно переживаются как принадлежащие другому лицу. Общая же закономерность становления сознания, по-видимому, такова: чем выше уровень перцептивных и эмоциональных способ­ностей, тем четче проявляется их специфика.

Система внешних (экстероцептивных) ощущений – это деятельность внешних органов чувств, обеспечивающая получение сенсорной информации (тактильной, зрительной, слуховой, вкусовой, обонятельной) об отдельных свой­ствах предметов и процессов окружающего мира. Особенностью внешних ощу­щений служит, с одной стороны, их удивительная взаимная скоординированность (нормальный бодрствующий человек получает внешнюю информацию всегда от разных рецепторов, но не ощущает в ней никакой рассогласованности), а с дру­гой – не менее поразительная возможность их взаимной компенсации. Пожалуй, самый выдающийся пример последней особенности – это успешная социализа­ция слепоглухонемых детей, связанных с внешним миром в основном посредством тактильных ощущений, которая была осуществлена школой Соколянского – Ме­щерякова².

При всей фрагментарности информации о мире, идущей от ощущений, одну их важную особенность на примере архаических племен установил К.Леви-Строс. Он заметил, что в большинстве случаев органы чувств, обеспечивающие выживае­мость организма во внешней среде, не обманывают нас: громкий хаотический звук и ощущение жара чаще всего свидетельствуют о реальной опасности; ядовитый гриб и на вкус горек; отвратительный запах говорит о гниении и опасности зараже­ния. К тому же многие внешние ощущения (особенно вкусовые и обонятельные) позволяют верно классифицировать предметы окружающего мира задолго до того, как это подтверждает экспериментальная наука. «На интуитивных основах, – пи­шет французский этнограф, – мы группируем вместе огурцы, турнепс, капусту, несмотря на то, что ботаника разграничивает линейные и крестоцветные. В до­казательство истинности чувств химия показывает, что эти различные семейства схожи в одном: они содержат фосфор»³. Правда, материал внешних ощущений не только связывает нас с миром, позволяя целесообразно действовать в нем, удов­летворяя базовые витальные потребности, но и отдаляет от него, как только перед нами встают более сложные познавательные задачи, требующие выхода за преде­лы непосредственно данного и переживаемого.

 

¹ Гоббс Т. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 238.

² См.: Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети. М., 1974.

³ Lcvi-Strauss К. The Savage Mind. Chicago, 1966. P. 12.

Восприятие предметов. Благодаря восприятию человек формирует целост­ные образы предметов внешнего мира на основе продуктивного синтеза и от­бора сенсорной информации, поступающей от органов чувств. Огромную роль играют здесь язык и память. Способность к восприятию и идентификации объ­ектов образует «нижний этаж» предметности (или интенциональности) нашего сознания, поскольку здесь оно впервые отделяет внешний предмет восприятия от собственных ощущений и переживаний. Как справедливо пишет К. Ясперс, «мы воспринимаем не совокупность ощущений, как полагают некоторые психо­логи, а «вещи». Мы видим не просто чередование ощущений, а связь причины и следствия, когда один бильярдный шар толкает другой»¹. Иными словами, в восприятии всегда есть неявные сверхчувственные компоненты (категориальные представления о пространстве, времени, причинности, тождестве и т.д.), а зна­чит – присутствуют зачатки мыслительной деятельности в виде сенсорно-мо­торного интеллекта (термин Ж.Пиаже) или наглядно-действенного мышления, по другой терминологии.

Способность к оперированию конкретными представлениями,которая одновременно может рассматриваться и как первичная форма собственно мыш­ления, – это способность к конструктивному манипулированию обобщенными и рационализированными образами предметов в отрыве от непосредственного пер­цептивного опыта². Колоссальную роль здесь играют ассоциативные процессы, репродуктивное воображение и, конечно, активная ориентировочная и предмет­ная деятельность индивида, включенные в контекст социального взаимодействия. Способность к оперированию конкретными представлениями связывается в пси­хологии с работой репрезентативного интеллекта (термин Ж.Пиаже) или нагляд­но-образного мышления.

Возникает гносеологический вопрос фундаментальной значимости: в какой мере наш чувственно-перцептивный опыт (прежде всего ощущения) соответству­ет самим вещам? Насколько объективна повседневная проекция нашего чувствен­ного субъективного образа мира на мир, как он существует сам по себе?

Впервые этот вопрос был поставлен уже Демокритом, а в Новое время – Дж.Локком в рамках проблемы соотношения первичных и вторичных качеств. Под первичными качествами английский философ понимает те, которые, по его мнению, неотделимы от самих вещей и вызывают в нас вполне объективные идеи. К таковым Дж.Локк относит плотность, протяженность, форму, движение. Ко вто­ричным же качествам (цвета, звуки, вкусы) относятся те, которые вызываются в нас воздействием предметов, но не имеют с самими этими предметами непосред­ственного сходства. Они субъективны. Вот как резюмирует Дж.Локк сущность своей позиции: «Идеи первичных качеств тел сходны с ними, и их прообразы дей­ствительно существуют в самих телах, но идеи, вызываемые в нас вторичными качествами, вовсе не имеют сходства с телами. В самих телах нет ничего сходного с этими нашими идеями. В телах, называемых нами по этим идеям, есть только способность вызывать в нас эти ощущения. И то, что является сладким, голубым

 

¹ Ясперс К. Собрание сочинений по психопатологии. В 2 т. Т. 1. СПб., 1996. С. 275, 282–287.

² О различии восприятий и представлений см.: Там же. С. 282–287.

или теплым в идее, то в самих телах, которые мы так называем, есть только извест­ный объем, форма и движение незаметных частиц»¹.

Впоследствии Дж.Беркли провозгласит, что нет вообще никаких первичных качеств, а есть только вторичные, из чего им и были сделаны субъективно-идеалис­тические выводы. В конце XIX – начале XX века большое распространение по­лучила теория иероглифов естествоиспытателя Г.Гельмгольца, согласно которой ощущения лишены образного сходства с внешними предметами и представляют собой лишь субъективные иероглифы (знаки) вещей и процессов, воздействующих на нас. Как же в настоящий момент решается проблема соотношения объективного и субъективного, образного и знакового в чувственном познании?

Действительно, как выясняется, даже «первичные качества» несут опреде­ленную субъективную составляющую. Так, субъективное ощущение гладкости и плотности стола будет мгновенно опровергнуто, как только вам предоставят воз­можность проверить свои тактильные ощущения с помощью микроскопа: стол предстанет как исключительно неровная поверхность с многочисленными порами в древесине. Восприятие формы и движения, как показывают психологические эксперименты, весьма различно на разных этапах онтогенетического развития ре­бенка и достаточно сильно разнится между собой в разных культурах. Момент знаковости здесь везде несомненно присутствует.

С другой стороны, модальность ощущений (их качество и интенсивность) в так называемых «вторичных качествах» вовсе не чисто субъективна, а вызвана вполне объективными параметрами внешних воздействий (длина и частота элект­ромагнитных волн, химические соединения молекул, характер звуковых коле­баний и т.д.). Момент образного сходства между человеческими чувственными данными и самими вещами здесь, несомненно, существует. В противном случае фотоаппарат (как отчужденный механизм получения зрительного изображения) никогда бы не работал, а тем более не работала бы фотокамера, хирургическим путем вмонтированная в мозг человека с поврежденными зрительными органами. Однако такие приборы уже созданы, и успешные эксперименты уже проведены. Точно так же об определенной образной объективности наших звуковых вос­приятий свидетельствуют успешно работающие слуховые аппараты и т.д. Таким образом, наше доверие к органам чувств основано отнюдь не только на психо­логической вере (как думал Д. Юм), а на их тысячекратно практически проверен­ной способности обеспечивать достаточно объективную ориентацию человека в окружающем мире.

Вместе с тем, как неопровержимо свидетельствуют философско-психологи-ческие исследования, ни о какой полной адекватности чувственных данных внешнему миру речь идти не может. Наше чувственное познание есть всегда единство субъективного и объективного, образного и знакового, лишь с разным удельным весом того и другого. Слепо доверять своим чувствам и отрицать все, что лежит за их пределами (а это всегда было свойственно обывателю, абсолюти­зирующему свой личный чувственный опыт), значит впадать в не меньшую ошибку, чем при отрицании их объективности. В настоящее время выявлена

 

¹ Локк Дж. Сочинения. В 3 т. Т. 1. М., 1985. С. 186.

целая иерархия внеперцепти-вных форм влияния на наш чувственно-телесный «образ мира».

Во-первых, знаковые (т.е. субъективированные) элементы в наших ощуще­ниях появляются уже на уровне отбора и обработки сенсорных сигналов в коре головного мозга (например, способность к полихромному восприятию цветов, к распознаванию звуков определенной частоты и т.д.). Хороший эмпирический ма­териал подобного рода приведен в монографии Н.И.Губанова¹.

Во-вторых, можно говорить об архетипически-бессознательном структуриро­вании перцептивного поля ощущений и восприятий, открытого К.Г.Юнгом.

В-третьих, следует указать на важнейшую конструктивную роль языка, его грамматики и лексики, задающих вполне определенную канву отбора и организа­ции чувственного материала, а также узнавания и интерпретации внешних пред­метов. Подобные факты легли в основу известной гипотезы «лингвистической относительности», выдвинутой Б.Уорфом². Хотя впоследствии «сильная версия» этой гипотезы и была подвергнута критике, тем не менее ее «слабую» версию раз­деляет сегодня большинство философских и психологических школ.

В-четвертых, важнейшим фактором влияния на наш чувственный опыт явля­ются культурно-исторические предрассудки и ценностно-смысловые установки, обусловливающие во многом различные «миры», в которых живут представители разных эпох и культур. Об этом свидетельствуют данные кросскультурной психо­логии и этнографии, а также исследования по историческим типам ментальности, в частности, по специфике духовного мира средневекового – православно-визан­тийского и западноевропейского – человека³. Здесь можно говорить о детерми­нации чувственного образа мира со стороны религии, науки, философии и других символических систем культуры.

В-пятых, необходимо отметить такие, уже чисто субъективные, факторы ор­ганизации чувственного опыта, как факты личной биографии, профессиональные навыки, экзистенциально-психологические предпочтения и сиюминутно-аффек­тивные состояния. Они оказываются просто-напросто неустранимыми из повсед­невной картины мира, которую нам так свойственно отождествлять с миром, как он существует на самом деле.

Но сколь бы ни было субъективным и ненадежным наше чувственное позна­ние, оно все же позволяет нам успешно действовать в окружающем мире и удо­влетворять свои базовые витальные потребности. Преодолевать же его ограничен­ность и субъективность человечество научилось по крайней мере двумя путями: а) за счет создания технических устройств и приборов, существенно усиливающих и расширяющих возможности наших органов чувств; б) посредством рациональ­ного познания, способного преодолевать обманчивость и иллюзорность чувствен­ности. К анализу рациональных видов познавательной деятельности мы теперь и переходим. Но прежде необходимо хотя бы вкратце остановиться на проблеме рациональности, которая широко обсуждается в современной науке.

 

¹ См.: Губанов Н.И. Чувственное отражение. М., 1986.

² См.: Уорф Б. Наука и языкознание // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960.

³ См., например, ставшие уже классическими работы: Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литера­туры. М, 1997; Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988.

3. Аспекты рациональности. Иррационализм

и его разновидности

 

Особое звучание и остроту проблема рациональности при­обрела в связи с кризисными процессами, явственно проявившимися в развитии человеческой цивилизации и научной мысли во второй половине XX века. Эту проблему мы уже затрагивали в первом разделе наших лекций, посвященных ме-тафилософской тематике. Она имеет по меньшей мере три важных аспекта: мето­дологический, социальный и гносеологический.

Методологический аспект проблемы рациональности связан с тем, что под сомнение оказался поставленным идеал рациональной деятельности европейского человека, который всегда ассоциировался с наукой. Дело в том, что обнаружился любопытный факт: граница между мифом и наукой, наукой и религией оказалась куда как менее прозрачной, чем это казалось ранее. Миф удивительным образом обнаружил элементы научности, а строгая наука – явные черты мифологии¹. По­мимо этого выяснилось: то, что является рациональной научной деятельностью в физике, совсем не является рациональным в области наук о духе (истории или ли­тературоведении). Например, бессмысленно требовать от историка, чтобы он при­дал обнаруженной им исторической закономерности количественную математиче­скую формулировку, или заставить литературоведа экспериментально обосновать свою позицию. Соответственно методологический аспект проблемы рациональ­ности включает в себя целый «пучок» далеко не простых проблем:

– проблему различения (демаркации) науки и ненауки;

– проблему исторической смены господствующих идеалов научной рацио­нальности;

– проблему единства и различия критериев рациональности в разных науках;

– проблему перспектив эволюции современной, так называемой «постне-классической» научной рациональности.

Поскольку данный комплекс проблем касается скорее логики и методологии науки (эпистемологии), нежели теории познания, то мы не будем на них оста­навливаться, отсылая заинтересованного читателя к соответствующему учебному пособию².

Социальный аспект проблемы рациональности связан с тем, что по мере бур­ного научно-технического развития человеческой цивилизации вроде бы рацио­нально сформулированные цели и основанные на рациональных знаниях средства их достижения стали все чаще оборачиваться непредвиденными разрушительными результатами: обострением экологических проблем, упадком духовной культуры, массовыми политическими психозами и деградацией здоровья подрастающего по­коления. Таким образом, со всей остротой встал вопрос о рациональности (оправ­данности) целей и средств человеческой деятельности в условиях, когда ошибки стали слишком дорого стоить. Данный круг проблем активно обсуждается ныне в рамках социальной философии, культурологии и социологии.

 

¹ См.: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986; Хюбнср К. Истина мифа. М., 1996.

² См.: Степин B.C., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. М., 1995.

В гносеологическом же плане, для нас наиболее интересном, выяснилось, что, во-первых, гипертрофированные рационализм и прагматизм в познаватель­ной деятельности глубоко иррациональны. Во-вторых, формы постижения бы­тия, которые раньше квалифицировались как сугубо иррациональные (эмоцио­нальное, религиозное, мистическое), в своих лучших образцах выполняют неза­менимые функции и в психологическом, и в культурном существовании человека. В силу этого их скорее можно квалифицировать как внерациональные формы че­ловеческого опыта. Наконец, в-третьих, само понимание рационального позна­ния должно быть существенно углублено и расширено. По крайней мере оно не должно сводиться только к деятельности логико-понятийного мышления в мате­матических, естественных или технических науках. Рациональные и внерацио­нальные виды знания совместно должны противостоять эскалации современного иррационализма, который предстает в трех различных, но внутренне связанных формах.