Ности. И наоборот: порочную личность больше всего тянет к релятивистской, а заурядную – к догматической ценностным установкам.

Что же касается предметных формулировок подобных абсолютных ценност­ных максим, то некоторые из них, совпадающие с универсальными истинами че­ловеческого бытия, мы уже приводили.

В принципе человеческое сообщество сознательно, а чаще всего неосознан­но исповедует какие-то абсолютные ценностные регулятивы и человеческие каче­ства, инстинктивно отторгая то, что этим максимам противостоит и потому под­рывает устои совместного общежития. Так, в любом обществе ценятся мужество, добросердечие и искренность, а безусловно осуждаются трусость, завистливость и лживость. Везде предосудительными являются невежество и непрофессиона­лизм, а особым почетом окружаются мудрецы и компетентные в своем деле люди. Во все эпохи особым почитанием окружались неподкупные политики, и, наоборот, считалась позорной политическая продажность. В любом нормальном обществе оберегаются нормальные отношения между полами, без чего немыслимы ни пол­ноценная семья, ни психологически здоровое воспитание детей, ни гармоничные взаимоотношения поколений. Противоестественные половые отношения начали получать государственную санкцию лишь со второй половины XX века. Этот факт вместе с поощрением эвтаназии, операций по перемене пола, бесконтрольных вторжений в человеческий геном; санкционированием политического лоббирова­ния и оправданием откровенной покупки политических кресел¹ является не менее зримым знаком глубочайшего ценностного кризиса современной цивилизации, чем политический терроризм.

Когда витальный и социальный антиценностный «низ» начинает занимать ме­сто ценностного «верха», то паралелльно нападкам начинают подвергаться как раз абсолютные, а вовсе не относительные духовные максимы человеческого бытия. Тогда-то и начинается «варваризация культуры», по меткому замечанию Й.Хёй­зинги. «Под варваризацией, – поясняет это непривычное словосочетание гол­ландский культуролог, – можно понимать культурный процесс, в ходе которого достигнутое духовное содержание самой высокой пробы исподволь заглушается и вытесняется элементами низшего содержания... Бастионы технического совершен­ства, экономической и политической эффективности ни в коей мере не ограждают нашу культуру от сползания в варварство. Варварство тоже может пользоваться всеми этими средствами. Оснащенное с таким совершенством, варварство станет только сильнее и деспотичнее»². Эта констатация была сделана Й. Хёйзингой в се­редине 30-х годов XX века, но разве что-нибудь принципиально изменилось с тех пор? И разве со времен Ницше мы не наблюдаем регулярных и упорных попыток подвести под этот кризисный процесс давно и хорошо известную скептико-софис-тическую, сугубо релятивистскую, аксиологическую базу? И разве опять-таки не Сократ с Платоном – эти глашатаи абсолютных ценностных максим – становят­ся объектами самых кощунственных и агрессивных нападок?

 

¹ Подобными фактами переполнена современная периодическая печать.

² Хёйзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992. С. 350–351. Буквально ту же мысль о полном согласии духовной варваризации с прогрессирующим техническим развитием чуть позднее разовьет Э. Кассирер в своей последней работе «Миф государства».

Тем не менее есть основания питать исторический оптимизм. Тенденция к «выворачиванию ценностного мира наизнанку» активизирует защитников цен­ностных абсолютов духовной природы, ибо чем выше статус ценностной макси­мы, тем меньше она Подвержена (при гибком ее понимании) ветрам истори­ческих перемен, а чем ожесточеннее на нее нападают – тем ярче она светит.

В самом деле, разве не подтверждается сегодня абсолютная ценность физиче­ского, нравственного и интеллектуального совершенствования личности, которая тем самым увеличивает и общий удельный вес добра в этом мире? При этом ясно, что такие восходящие пути всегда глубоко своеобразны и личностны¹. Разве не яв­ляется во всех отношениях универсально значимым процесс добровольного соци­ального единения людей, объединенных желанием сохранить чистой природу и вы­сокой культуру ради обеспечения максимально благоприятных условий как раз для свободного совершенствования личности? И разве не высочайшая ценность – го­товность личности бескорыстно и жертвенно служить такому общему благу, где как раз и можно быстрее всего взойти вверх по ступеням личного совершенствования? Наконец, разве не будет абсолютной духовной максимой требование уважать чужие системы ценностей, которые не попирают и не оскверняют твои собственные?

Здесь мы выходим на проблему соотношения общечеловеческих и нацио­нальных ценностей.

 

4. Общечеловеческое и национальное

В БЫТИИ ЦЕННОСТНЫХ МАКСИМ

 

Будем предельно краткими в обсуждении этой категориаль­ной пары, учитывая, что она издавна служила предметом обстоятельнейших дис­куссий в истории отечественной философской и социально-политической мысли, для которой проблема национально-культурной самоидентификации всегда имела жизненно значимый характер. Остается она таковой вплоть по сию пору.

Думается, что и здесь достаточно отчетливо прослеживаются две равно тупи­ковые, рассудочные аксиологические крайности, давно схваченные и тонко про­анализированные русскими мыслителями. Это крайности национализма и космо­политизма.

Национализм², как известно, исходит в своем мягком варианте из тезиса о са­моценности и самодостаточности своих национальных ценностей и отсутствии ценностей общечеловеческого плана, а потому отказывается от диалога с другими национально-культурными ценностными мирами. Такова позиция культурного изо­ляционизма. В худшем же из вариантов националистической идеологии мы стал­киваемся с воинствующим шовинистическим навязыванием своих национальных ценностей, отождествляемых с общечеловеческими, другим народам, вплоть до

 

¹ В этой связи бессмысленно задаваться вопросом: чья жизнь и творчество в большей мере явили всеобщие ценности – жизнь А. Швейцера или П.А. Флоренского? Обе жизни – прекрасны, но каждая по-своему.

² Прекрасный анализ основных форм национализма, не устаревший по сию пору, читатель найдет в статье виднейшего теоретика евразийства Н.С. Трубецкого: Об истинном и ложном национализме // Трубецкой Н.С. На­следие Чингисхана. М., 1999.

физического истребления этих последних и попрания их национальных святынь. Самый яркий пример такого изуверского национализма – гитлеровский фашизм.

Национализм всегда подпитывает космополитизм – диаметрально противо­положную позицию, утверждающую безусловный примат общечеловеческого над национальным. В своем самом примитивном витальном варианте – это типично обывательская точка зрения, выраженная формулой, что главная ценность – это благополучие собственного «Я», а родина там, где нам лучше. Гораздо хуже, когда космополитическим лозунгом «работы во благо всего мира» или «борьбы с нацио­нальным тоталитаризмом» оправдывается откровенное шкурное предательство своей страны и товарищей по работе. Деятельность разведчиков-перебежчиков постсоветского времени – самый наглядный тому пример.

В более презентабельном виде космополитизм предстает, когда выдвигает те­зис о человеке как гражданине всего мира и о безусловном примате общечеловече­ских (или, как теперь модно говорить, глобальных) ценностей над ценностями на­циональными. Чаще всего под общечеловеческими ценностями здесь понимаются культурные и религиозные ценности какой-то вполне определенной культурной традиции¹ или же за общечеловеческие выдаются какие-то относительные соци­альные ценности – ценности рынка, демократии или прав человека.

Ясно, что эти ценности значимы, но они, во-первых, предстают в исключи­тельно разнообразных исторических формах²; во-вторых, универсальность их применения в контексте сегодняшнего дня достаточно проблематична (в частно­сти, применительно к России)³; в-третьих, их когда-то вовсе не было и, вполне

 

¹ Что сегодня весьма свойственно современной американской культуре и воинствующему панисламизму.

² Так, античная демократия и европейский рынок XIX века разительно отличаются от современного рынка и современных форм демократии.

³ Приведем лишь три примера, эмпирически обосновывающих этот тезис.

1. Тип хозяйства в России, особенно сельского, в принципе не может носить чисто капиталистического ры­ночного характера по причинам исключительной суровости климатических условий. Особенно это справедливо по отношению к Сибири. Здесь главная задача хозяйственной деятельности – не столько произвести товар для продажи на рынке ради денег, сколько воспроизвести жизненный и культурный уклад в экстремальных условиях существования. А если уж входить в структуры мирового рынка, то с учетом гигантских и совершенно объек­тивных издержек любого производства (морозы, огромные континентальные расстояния и т.д.). Иными словами: здесь есть факторы, существенно корректирующие и релятивизирующие ценность рынка.

2. О какой социальной конкуренции можно всерьез говорить в условиях редкого населения Сибири да еще в таких климатических условиях? Здесь каждая пара рук на счету. И ясно, что здесь абсолютной социальной ценностью будет социальная взаимовыручка. Это в условиях Европы при гигантской плотности населения на ограниченном участке Земли принцип социальной конкуренции позитивен. Там отбираются ответственные и законопослушные работники, обеспечивающие качественное производство и социальную стабильность. Марги­налии же и пассионарии исторически «сбрасывались» в колонии.

3. Для европейских стран, чья площадь редко превосходит площадь одной области в России, совершенно нормально голосовать за отдельного депутата, который потом будет представлять эту территорию в федеральном органе. Он – близко, его легко контролировать и оказывать на него постоянное воздействие. У нас же голосовать на местах за отдельного, да еще не проверенного в реальном деле человека, – значит обрекать себя на бесконтроль­ность центральной власти и полную оторванность ее от интересов народа. Для многих карьеристов и прохиндеев в таких условиях сверхзадача – любой ценой избраться в центральный законодательный орган и по возможности за­крепиться в Москве, а выражать волю своего электората – это уж дело чуть ли не вторичное. И поди здесь попробуй окажи на них вразумляющее воздействие с мест: они ведь порой – за тысячи километров от своего электората.

В России при ее гигантских пространствах и вполне определенных общинно-вечевых исторических тра­дициях парламентаризм западного типа представляет собой весьма сомнительную социально-политическую ценность, что и подтверждается весьма низким функциональным, интеллектуальным и моральным уровнями се реального парламентаризма. В этих условиях гораздо целесообразнее отбирать для представительства в фе­деральных органах людей, уже проверенных на местах в реальном деле. Делегировать же их в Москву следует лишь на время сессий для принятия важнейших государственных решений [благо наличие электронной почты и Интернета позволяет весьма эффективно наладить циркуляцию правовых бумаг) с последующим отчетом о дея­тельности перед местными (областными, краевыми) законодательными собраниями. Так было не только в СССР, но и в период деятельности Земских соборов.

возможно, они будут пересмотрены в будущем. Иными словами, они явно не уни­версальны и не общечеловечны. К сожалению, часто под флагом общечеловече­ских ценностей разрушаются, а иногда и сознательно оскверняются национальные духовные ценности и святыни.

Не мудрено, что национализм и космополитизм как бы постоянно подпиты­вают друг друга, не позволяя установить гармоничные взаимоотношения между «родным и вселенским» и встать на позиции настоящего – уважающего ценности других народов духовного, а не витально-звериного и социально-озлобленного – патриотизма. Этот момент в свое время тонко подметил С.Н.Булгаков, писавший: «Национализмом у нас убивается патриотизм и косвенно поддерживается космо­политизм, а в этом последнем, в свою очередь, находит свою духовную опору во­инствующий национализм. Получается порочный круг»¹.

Выход из этой ложной рассудочной дилеммы опять-таки диалектичен, и он был давно намечен отечественными философами, предупреждавшими о недопус­тимости механического противополагания национального и общечеловеческого. «Разве воззрение народное исключает воззрение общечеловеческое? – спраши­вает выдающийся отечественный публицист и литератор К.С.Аксаков, и сам же отвечает: – Напротив. Ведь мы говорим, например: английская литература, фран­цузская литература, германская философия, греческая философия... Дела челове­чества совершаются народностями, которые не только от того не исчезают и не теряются, но, проникаясь общим содержанием, возвышаются и светлеют и оправ­дываются как народности».² В другой своей статье русский публицист делает весь­ма тонкое замечание относительно того, как и на основе чего этот синтез родного и вселенского должен быть осуществлен: «чтобы понять общечеловеческое, нужно быть самим собою, надо иметь свое мнение, надо мыслить самому... Только само­стоятельные умы служат великому делу человеческой мысли»³.

Впоследствии эта мысль о прорастании во вселенское через родное и пре­ломление вселенского через призму национальных ценностей будет с разными нюансами проходить через всю отечественную философию и литературу. При­менительно к сфере духовных ценностей это достаточно очевидно⁴ и получило в рамках отечественной культуры название «соборного духовного единства», где целое живет и прирастает своеобразием своих частей, а каждая часть реализует своеобразие и творческий потенциал лишь в рамках этого культурного целого. Со­ответственно абсолютные духовные ценности, являясь вместе с тем и общечеловеческими,

 

¹ Булгаков С.Н. Сочинения. В 2 т. Т. 2. С. 456.

² Аксаков К.С. Еще несколько слов о русском воззрении // Россия и Запад в отечественной публицистике XIX века. Хрестоматия. В 2 т. Т. 1 / Сост. Смолкина Н.С. М., 1995. С. 225.

³ Там же. С. 228.

⁴ Конкретно-всеобщий – диалектический – характер отношений между национальным и общечеловече­ским становится все менее очевидным по мере движения от высших рядов ценностей к низшим. Так, на уровне естественных наук, конкретных промышленных технологий, а тем более каких-то витальных ценностей общечело­веческое все более приобретает абстрактно-всеобщий, т.е. почти одинаковый для всех стран и народов характер. Эту закономерность уловил С.Н. Булгаков в статье «Размышления о национальности» // Булгаков С.Н. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1993. С. 453-454. Однако вопреки мнению русского философа, что «техника жизни... теоретиче­ская и прикладная наука... суть безличное анонимное достояние единого человечества» (Указ. соч. С. 454), кон­кретно-всеобщая поправка на национальные особенности все же, по-видимому, сохраняется и тут. И технологии эксплуатируются по-разному, и кухня у всех народов достаточно своеобразная, да и в рамках развития тех или иных научных направлений может быть обнаружена определенная национальная специфика. Такое своеобразие российской географической науки по сравнению с германской географической наукой тонко подметил в свое время П.Н. Савицкий, о чем мы уже писали выше.

специфически преломятся и своеобразно окрасятся на различной куль­турно-национальной почве. Специфический же акцент в понимании и применении этих ценностей, который сделает каждая национальная культура, в свою очередь обусловит проявление ее духовно-культурной самобытности. Если, например, ев­ропейская культура больше всего ценит свободу и творческую автономию лично­сти, а российский культурно-географический мир – духовное единство социума и принцип братской бескорыстной взаимопомощи, то один национально-культур­ный ценностный акцент совсем не исключает другого и не должен за счет него эгоистически самоутверждаться.

Подлинный аксиологический диалог исключает всякий национализм и космополитизм, ориентируя на взаимно-лояльное прояснение и обогащение ценностных установок, а в конечном счете – на мудрое совмещение различ­ных граней единого кристалла общечеловеческих ценностей.

Отметим одну важную деталь: высшие духовные достижения и ценностные утверждения какой-то национальной культуры, имеющие общечеловеческое зна­чение и измерение, чаще всего связаны с деятельностью каких-то выдающихся личностей и культурных творцов.

Высшие национальные ценности как бы персонифицированы, имеют своих идеально-эталонных представителей. Когда мы говорим о германской культуре и ее духовных завоеваниях, то в любом случае вспоминаем Лейбница, Гёте, братьев Гумбольдтов, Вагнера и Канта. Национальные ценности испанской культуры нельзя понять без обращения к творческому наследию Сервантеса, Лопе де Вега, Веласкеса и Ортега-и-Гассета. Точно так же и русская культура немыс­лима без имен Пушкина и Достоевского, Чайковского и Сурикова, Вернадского и Менделеева, Соловьева и Флоренского.

Всё объективное, всеобщее и общечеловеческое в мире ценностей име­ет неустранимое личностное измерение, и чем выше уровень развития лич­ности, тем зримее и бесспорнее посредством ее судьбы обнаруживаются как высшие идеальные ценностные содержания, так и возможность их творче­ского претворения в жизнь.

Анализу высших носителей этих ценностных содержаний – идеалу и святы­не – будет посвящена завершающая лекция раздела.

 

ЛЕКЦИЯ 33.