ОБЗОР СОЧИНЕНИИ, ПИСАННЫХ НА МАЛОРОССИЙСКОМ ЯЗЫКЕ

Язык, называемый обыкновенно малороссийским, кото­рым говорят в юго-западных губерниях России и в Галиц-ком королевстве, не есть наречие языка русского, образо­вавшееся в последнее время; он существовал издавна и теперь существует как наречие славянского корйя, зани­мающее по своему грамматикальному и лексикальному устройству средину между восточными и западными наре­чиями огромного славянского плешени, наречие тгравиль-ное, богатое, гармоническое и? способноек развитию лите­ратурной образованности. Но едва ли доказательства на все это нужны в наше время, когда понятия о славяйской филологии довольно ясны, чтоб избавить читателя от екуйч слушать подтверждение известных истин, в которых ника­кой просвещенный/человек сомневаться не будет.

Но, может быть, спросят: где же прежняя малороссий­ская литература? Ибо если существовал,народ, то. как можно, чтобы язык его оставался вовсе без письменности? Но спросим прежде: была ли в северной Руси великорос­сийская литература? А между тем язык этой половины на­шего отечества так же древен, как и южной. Письменность к нам перешла вместе со святым писанием, и потому пер­вые сочинения наши были духовные и, следовательно» на славяноцерковном языке, употреблявшемся при богослу­жении. Потом мало-помалу с развитием общественной и политической жизни явилась необходимость в других родах Письменности, но так как только славяноцерковный язык был приготовлен к этому, та он послужил материалом и для светской общественной письменности, с тем различием, что в него начали входить слова, выражения и обороты языка народного. Но вот Россия разделилась; западная и восточ­ная часть ее начали жить особою друг от друга жизнию; образовалось два письменных языка; в одной из.смешения славяноцерковного языка с великороссийским, а в другой из смешения того же языка с малороссийским, или южно­русским, наречием, В. Л^алой, как и в Великой Руса, была своя литература, свой книжный язык, на котором почти все писали, но едва ли кто говорил; много сочинений, и поли­тических, и деловых, и, наконец, ученых, 0ыло писано на этом языке, много переводилось на него из других языков, иное издано; большая часть покоится непробудным сном в библиотеках.,

Этот язык, известный под именем русского, много имел влияния на образование нашего языка высшего общества и литературы: известно, что Ломоносов учился по грамма­тике Мелетия Смотрицкого и выучил наизусть «Псалтырь», переложенный в стихи, Семеона Полоцкого. Русский язык <был гораздо обработаннее, нежели письменный язык вели­кой России; на нем было писано много книг, в которых нуждались ив Москве; притом же лучшие проповедники Нашей первой половины XVIII века были малороссияне и хотя старались писать по-русски, или по-словенски, но не могли не вносить в свои сочинения элементов родного сло­ва. Ж1ри сильнейшем наплыве иностранного просвещения язык наш изменялся, принимал другие формы, составились новые грамматики; старинные обороты греческие,'Латин­ские, польские уступали место французским и немецким; выступила литература новая, носившая на себе следы влияния европейской образованности; вкус утончался; пуб­лика возымела потребность в чтении легком, служащем к удовольствию^ явились' романы, повести, театральные сочи-нения. Вместе с европейским просвещением развивалась у нас столичная жизнь: в столицах сосредоточивались и просвещение, и науки, и литература, там было горнило языке а. Русский язык ушел в западные губернии, бывшие ещё под властью Польши, и, гонимый в обществе, доживал Век в семинариях и училищах.

С возвращением России западных и южных ее облас­тей, русский^язык стал уже ненужным, был другой общий язык: основанием его взяты наречия славяноцерковное и великорусское, а образован он был по всем возможным иноатранным формам: и латинским, и немецким, и фран­цузским..._Во всяком народном духе являлись у нас сочи-ненкя, исключая сввеса^хаьс-как и в высших обществах были в моде попеременно всякие языки, исключая рус­ского.

Юэгда в, Европе явилась идея народности, подражатель­ность уступила оригинальности, а школьность — таланту; русские, хватая с жадностью все, что ни попадалось под руку, усвоили себе и эту идею и нашли у себя богатые силы для осуществления ее; мы начали стыдиться своего равнодушия к отечественкрму и безотчетной привязанности к чужестрэнному; мы увидели, что, несмотря на огромное количество книг, у нас нет литературы, и обратились к собственному источнику национальности и народности. Из­менялся вкус/изменялся и язык. Чужестранные формы, которые наложены были на наше родное слово превратны­ми понятиями об изящном, уступали родным формам на-

родного языка великороссийского, облагороженного про­свещением, науками и употреблением в высшем обществе. Изменялась и литература. Главное стремление ее было не к подражанию иностранному,-но к своенародности. В та­ком преобразовании должны были, по-видимому, участво­вать только одни великороссияне, а между тем вся-Россия, богатая другими элементами, имела на него право; бли­жайшее принадлежало малороссиянам, как народу много­численному и единому по вере и племени с великороссия-нами. Но народность Малороссии есть особенная, отличная от народности великороссийской; малороссияне или вовсе не должны были касаться литературы, или же усвоить себе народность великороссийскую. Несправедливость того и другого мнения, если бы кто имел несчастие защищать их, очевидна сама собою. Благодаря самодержавию и едино­властию, у нас не могут разные противные идеи управлять общественными мнениями, как бы оно ни было разнооб­разно, у нас необходимо должно быть одно стремление: если какая-нибудь идея в известном отделе нашей циви­лизации брошена в одном углу государства, невозможно, чтоб она не проникла в самые отдаленные. Теперь идея народности оживила нашу литературу: и читающа-я пуб­лика, и писатели почитают народность главным достоин­ством всякого сочинения по изящной словесности. Но как мог явиться на поприще изящной литературы малороссия­нин, получивший первые впечатления в Малороссии, лепе­тавший, может быть, первые слова на родном своем языке? Не иначе, как с своею'малороссийскою народностью, с сво­им народным наречием. Многие из малороссиян чувствова­ли, что на русском языке нельзя того выразить, что можно на малороссийском, и потому начали употреблять свое родное слово. И в самом деле: они правы. Конечно, Гоголь в своих высоких созданиях много выразил из малороссий­ского быта на прекрасном русском языке, но надобно со­знаться: знатоки говорят, что многое то же самое, будь оно на природном языке, было бы лучше. Притом, много най­дется талантливых людей, которые, по обстоятельствам жизни, так сроднились с малороссийским языком, что ес­ли б они начали писать по-русски, то писали бы худо, я по-малороссийски сочинения их читались бы соотечествен­никами с большим удовольствием. Итак, идея народности, подвинувшая вперед русскую литературу, произвела в ней особенный отдел — литерату­ру малороссийкую, которая по Направлению своему есть чисто русская, своенародная. Многие из-" современных ре­цензентов называют это стремление писать по-малороссий-

ски непонятною прихотью, но думают неосновательно: оно есть потребность времени, потому что исходит из того на­чала, которое оживляет настоящее общество.

Малороссийский народный язык до того времени почти не имел письменных памятников, как и всякое народное слово до появления идеи народности, но зато этот язык тайно хранил в себе богатые сокровища поэзии — народ­ные песни и сказки. Долго никому до них не было дела, только в последнее время обратили на них внимание. Ска­зок у нас никто не издавал, песен существует четыре со­брания: князя Цертелева,. первое и второе изд[ание] Мак­симовича, «Запорожская старина» Срезневского и «Мало­российские и червонорусские думы и песни», СПб., 1836 г.. К этим надобно причислить собрания, являвшиеся в Гали­ции; из них известны мне собрания Вацлава из Олеека, Жеготы Паули и Лозинского «Свадьба русска» (Яи&кое и'езПе). Галичане перещеголяли нас полнотою и точно­стью своих изданий. Из русских собраний только «Запо­рожская старина» имеет вид какой-нибудь полноты. Г. Срезневский имел целию собрать одни исторические песни и издал с замечаниями, очень цельными и учеными; собрание князя Цертелева ограничивается только осемью думами; в первом изд [ании] Максимовича помещено толь­ко 130 песен, во втором есть замечательные бытовые, но прекрасное предприятие его остановилось; издатель «Мал-[оросеийских] и червонорусских дум и песен» оказал услугу любителям народности сохранением многих важных исторических песен, из которых одна изумительна по своей величине и эстетическому достоинству. Вот и все. Тысячи драгоценных памятников народной поэзии еще не-изданы и вовсе не известны. Ждут их издания от Бодянского, Мет-линского и других.

Но малороссийские сочинения появились гораздо пре­жде, нежели издания песен. Уже в 1808 г. было второе из­дание «Енещи», перелицованной на малороссийский язык И. КоТляревским. Он первый начал писать по-малороссий­ски '..;

Во время упадка классицизма и вторжения в европей­ские литературы романтических идей вкус общества пор­тился н принял самое странное направление: не смели рас­статься с верою в заветные предрассудки, не смели принять форм нового рода, казавшихся еще дикими, смеялись над тем и другим; плодом такой нерешительности явился осо-

¹ Кто писал до него и что написало, это пока остается нетронутым вопросом (Прим, автора).

бённый род сочинений — пародий. Писатель брал предме­ты классические, одевал их в романтическую одежду и таким нескладным нарядом смешил публику. Многие из бессмертных творений древности испытывали горькую ча­шу пародий; в числе их была «Энеида» Вергилия. Перели^ цованных «Энеид» везде было довольное количество. И к нам, на святую Русь забрело это направление, забрело так, как обыкновенно и другие идеи заходили к: нам. У нас на­чали писать пародии — не угодно ли прочесть Осипова? Но Котляревский насмешил лучше.

' Умный, сметливый человек сейчас отгадал, чем можно позабавить публику, которая, если не пресытилась клас­сицизмом, то по крайней мере дремала за толстыми пии-мами_в двенадцати песнях и драмами с тремя единствами. Котляревский взял «Энеиду»" для пародии и выбрал для нее таткую форму, которая в самом деле могла удовлетво­рить желанию позабавиться над книгою. Чего лучше?] Ма» лороссийский язык — самая романтическая форма, «Энеи­да»—самое классическое содержание. / Вот и явилась «ЕнеТда» в малороссийской одежде: троянский герой стал «моторний парубок»: Юнона — «суча дочка, розкудкудака-лгмсь, як квочка»: Зевес — «лигав вищшвку, маиваиками за!дав», и Нептун «сид!в над водою, {зморщившись, старий шкарбун». Все читали «ЕнеТду», даже и те, которые не со­знавались в том, вменяя в стыд читать «а таком наречии, каким говорят их конюхи. Этому-то смешному обязана «ЕнеТда» своим успехом. Что ж такое «ЕнеТда» Котлярев-ского сама по себе, безотносительно к тогдашнему обще­ству? Пародия выполнена прекрасно, но время пародий уже прошло: романтическая форма стала нам не чужда, а классическому содержанию мы возвратили должное ува­жение. Но истинный талант, в каком бы виде он ни явился, не может не показать своих достоинств, пусть сочинение его будет искажено, не докончено — все оно будет носить на себе отпечаток души творца, все-таки в нем найдете та­кую сторону, с которой если взглянете, то невольно скаже­те: сочинение хорошо. «Еневда», как пародия, потеряла для нас свою цену, но та" же самая «Ене1да», как верная кар­тина малороссийского быта, как первое сочинение на ма­лороссийском языке, в глазах наших — драгоценное творе­ние: мы видим в нем такие достоинства, которые были скрыты от современных читателей.

'«Енеїда», рассматриваемая с этой точки зрения, имеет для нас три неотъемлемые достоинства. Во-первых, мы ви­дим в ней, как я сказал выше, верную, картину малороссий­ской жизни, Автор знал хорошо Малороссию, жил в ней и

с нею, пользовался всем, что было у него пред глазами. Характеры его богов и героев истинно малороссийские в малейших их приемах. Во-вторых, она драгоценна для нас по неподражаемому юмору, с которым автор изображает пороки и смешную сторону своего народа. Стоит только вспомнить описание ада — все грешники носят на себе черты малороссийские и даже осуждены на муки, которые только придут в голову малороссиянину. В-третьих, язык его правильный, блестящий, народный в высочайшей сте­пени, останется самым лучшим памятником. И надобно сознаться, что едва ли у кого он достигает такой игривости и непринужденности, хотя чуждый малороссийскому языку четырехстопный ямб, в который он заковал свою пародию, очень мешал его легкости.

Что касается до тривиальностей, соблазнительных сцен и некоторых'отвратительных описаний, которых, к сожале­нию, много у Котляревского, то они суть плод ложного понятия о смешном: тогда думали, что все отвратительное может забавлять.

/бпера «Наталка Полтавка» есть опыт Котляревского в другом роде; сочинитель хотел представить здесь семейный быт малороссиян, нежное сердце, малороссийской девушки^ пиеса приобрела сочувствие у читателей. Наталка пред­ставляема была столько раз на сцене; все слушали ее с участием, и до сих пор она любимое сочинение малорос­сиян, несмотря на то, что содержание ее отзывается уста-релвю сентиментальностью прошлого века.

Стихотворения АртемовскогО-ГулакаПприобретшие та-куко-известность, написаны, исключая перевода Гетева «Ры­бака», в пародическом духе, подобно «Енё'ш» Котлярев­ского. Необыкновенная легкость и правильность языка, свобода в выражениях и непринужденный комизм облича­ют в сочинителе высокий талант, от.которого можно было бы ожидать драгоценных плодов... йучшее из его творе­ний — это «Пан та Собака», сказка, которая в ряду апо­логических творений русской литературы занимает почет­ное место Г)

Впрочем, для многие не столько было забавно содержа­ние сочинений Котляревского И Артемовского, сколько сло­ва, выговор, обороты малороссийского языка. Но пришла, наконец, пора получить вернейшее понятие о славянской филологии. Гребенка первый отошел от прежнего пароди-/ческого направления: этот даровдоый писатель, сознавая¹, что слово, которым потешали публику Котляревский и Ар-темовский, вовсе не искаженное наречие русского языка, а язык, данный судьбою в удел двенадцати миллионам

народа, хотел в своих сочинениях показать способность его в развитию и богатству. Перевесть «Полтаву» Пушкина на малороссийский язык — идея смелая, приносящая честь тому, кто первый счел язык способным к этому. Как многие первые опыты даровитых писателей, перевод, правду ска­зать, не удался, но во всяком случае ценители малороссий­ского слова всегда будут благодарны писателю за то, что он показал его достоинство и проложил дорогу другим. Но его «Приказки» всегда причтутся с наслаждением: автор явился в них не пародистом, не насмешником над мало­российскою народностию и словом, но малороссийским бас­нописцем и превосходно показал способность малороссий­ского языка к апологическим сочинениям.

Без всякого сомнения, честь возведения родного слова на высшую степень развития, смею сказать, честь создания малороссийской литературы принадлежит писателю, скры­вавшему себя под вымышленным именем Основьяненко. Далекий от того, чтоб принимать язык малороссийский за орудие к возбуждению смеха, этот талантливый писатель в многочисленных своих творениях имел задачею изобразить домашнюю жизнь малороссийского народа в известных ее проявлениях. Нравственная цель, обилие чувства без сен-' тиментальности, непринужденный комизм без притязаний на искусство смешить и увлекательность рассказа постави­ли его в глазах образованной публики в числе отличных писателей, а верное изображение народного быта, живость и естественность характеров приобрели ему любовь сооте­чественников, увидевших в первый раз свое собственное в литературе, изображенное по-своему, своим тоном^ Лучшая похвала Осйовьяненко с этой стороны состоит в том, что даже те, которые ничего не читают, принялись с удовольст­вием за его повести; но всем этим не ограничиваются его литературные заслуги; человек, имеющий высший взгляд на изящное, откроет в его сочинениях неотъемлемые достоинст­ва: в основании почти каждого из них лежит идея глубо­кая, человеческая, прекрасно развитая в известной форме проявлений нравственного мира разумных существ. Такие сочинения, где бы они ни были, должны быть включимы в число отличных творений. Тем замечательнее они кажутся При малороссийском элементе, еще мало разработанном, на малороссийском языке, на котором не было ничего напи­сано, кроме двух-трех пародий. Литература, считающая в себе такие творения, не может быть ничтожною: при малом количестве своих произведений она счастлива, если может похвалиться такими, в которых видно не какое-нибудь под­ражание чужому, не иностранные чуждые идеи, одетые в

искаженную форму, не жалкая всеобщность, мысли, всем известные, выраженные образами, всем известными, но истинное изображение своего, родного, со всем отпечатком национального характера. ^ч

Многие поставляли главнейшим достоинством сочинений Основьяненко комизм, но, по-моему мнению, это второсте­пенные качества пред неисчерпаемым родником чувства. Обращаюсь к тем, которым известна малороссийская на­родная поэзия. Они знают, какое важное место занимает в ряду достоинств этой девственной поэзии глубокое чувст­во, в какой степени этот истинный источник всего благо­родного, изящного наполняет очаровательные создания ук­раинской музы. Но это чувство является в песнях отдель­но, отрывисто, кроме некоторых романсов, удивительных по своей художественности: оно все в лирических песнопениях, большею частию в рапсодах, отрывках, проявляется мгно­венно, вспыхивает сильно, но не продолжительно. Это движе­ние сердца, звуки, издаваемые струнами его, аккорды со­гласные, пленительные, не исчезающие в воздухе: отголо­сок их остается только в сердце, умом вы не поймете его, потому что в нем нет мыслей, в нем есть чувство, доступное единственно сердцу, хранилищу чувств. Оно не осязаемо, не видимо, не уловимо: облеките его форму, соедините с мыс­лью, назначьте ему пространство и время, обставьте его теми картинами, при которых оно будет понятно, сообщите его тем характерам, которые могут вмещать его,— и неяс­ное сделается ясным: вы его увидите в образах, вы пойме­те то, что прежде только чувствовали; доступное сердцу станет понятно ему; красота первобытной поэзии для вас не утеряется; вы тогда можете дать отчет себе в том, что вас занимает, к чему вы влечетесь: оно вполне ваше, по­тому что все ваше существо проникнуто им.

Писатель воспринимает переданное ему народом и воз­вращает ему от него взятое полным и сознательным;, не­правильным отрывистым частицам сообщает целость, со­бирает рассыпанные перлы и создает из них художественные ожерелья. С этой точки зрения мы должны смотреть на Основьяненко в его прекрасных повестях, где наиболее проявляется эта существенная жизнь Малороссии, вся полная чувства, дышащая ее девственным воздухом. По край­ней мере, такое выражение имеют четыре лучшие его по­вести на малороссийском языке: «Маруся», «Козир"-дівка», «Щира любов» и «Оксана»; изображение женского мало­российского сердца, представленного под разными обстоя­тельствами жизни и в разных характерах. Отлагая в сто­рону все впечатления, какие эти повести могут произвести

на читателя, который в них видит идиллический мир настоя­щего времени, мы взглянем, что выражают они как собст­венно малороссийские произведения.

Идея любви, общая и священная человечеству, основа­ние истинно нравственного, а следовательно, и истинно изящного, является в различных видах, обусловливаемая, между прочим, степенью образованности и историческою жизнью народа. В народе юном^ но просветленном религи-ею и стоящем на известной степени нравственного разви­тия, она проста, наивна, не удаляется от чувственности, но облагораживает ее; чувство, обладающее существом, не подавляет его, но направляет к деятельности. Малороссия, по степени образования своего, страна девственная, юная, по жизни же исторической она испытала слишком много, выполнила назначенное ей от провидения и одряхлела... Древняя жизнь умирает в ней, а новая только начинает проявляться. Два характера отличают ее настоящее поло­жение.

Малороссийская женщина, осужденная в течение двух веков на мгновенную радость, на минутные пламенные вос-.,' -торги, а потом на горькую, часто досмертную тоску, скован­ная в своих желаниях непреодолимою судьбою, получила себе в удел 'Наклонность к мечтательности, оттеняющей ее даже в минуты полного наслаждения своим бытием. Чувства обладают ее существом, в страсти она не предается порывам необузданного восторга, но хочет чув­ствовать эту радость, печаль ее есть чувствительное созер­цание, которое в области сердца-то же, что в области ума ясное сознание. Этот характер переходит из рода в род, от матери'к дочери, и до сих пор сохраняется. Но между тем эта мечтательность, плод тех несчастных часов, когда жен­щина, едва расцветшая, тосковала в горьком одиночестве, тщетно призывая милых сердцу из дальней могилы теперь слилась уже с другим элементом, чувством семейным. Про­текли буйные времена, исчезли бедствия, народ начал свыкаться с жизнью мирною, семейною, и женщина уже -познала мир души, счастие тихой жизни. Но печать преж­него остается на ней, и потому, с одной стороны, любовь малороссиянки носит на себе отпечаток мечтательности, проникнута глубоким чувством, часто убивающим нежное существо, не могущее преодолеть препятствий, которые за­вистливая судьба поставляет между ею и любимым пред­метом, с другой стороны, согласуясь с духом времени, она не в состоянии ограничиваться одной сферою внутреннего чувства; это чувство пробуждает все другие способности души и направляет их к деятельности. Типом первого ха-

рактера может служить Маруся. Быть может, для некото­рых она йокажется просто идиллиею в роде Геснера; нет, основание повести истинно народное.

Маруся совершенно возможна в Малороссии. Скромная деревенская девушка, воспитанная под надзором простых, но благочестивых родителей, получившая с рождения том­ный и мечтательный нрав, развинувшййся, как видно» че­рез отчуждение от подруг и любовь к домашним занятиям, увидела на чужой свадьбе парубка, который ей полюбился. Но так как у сердец мечтательных мгновенного чувства не бывает, то эта любовь превратилась скоро в тихую страсть. Вот они познакомились, сблизились, судьба поста­вила им препятствие; страсть сильнее развилась, сердце на­чало таять, опять сблизились, счастье им улыбнулось, но вот опять разлука: Маруся, в которой томное, снежающее чувство развилось до высокой степени, не устояла; воля ее была слишком слаба, мир, окружающий ее, уже давно стал ей чужд, хотя она, по-видимому, жила для него. Маруся истаела медленным огнем, который при мечтательном на-стройстве духа сожигает свою жертву неприметно_: Эта столь поэтическая Маруся ничуть не идеал: она обыкновен-на в быте малороссийском; вы можете много увидеть таких Марусь и, может быть, ни одной не узнаете. Когда после разлуки с любезным вся душа ее тает в тихой страсти, ко­гда вся жизнь ее сосредоточивается в воспоминаниях о не­забвенных минутах, проведенных с ним, она занимается домашними работами: прядет, шьет еще прилежнее, чем прежде, и только из того, что чуждается брака и убегает веселости, вы можете заметить, что ее сердце не свободно; но до какой степени связывают ее узы страсти — этого вы не узнаете. Самая кончина ее для постороннего взора пред­ставляется обыкновенною — девушка простудилась, полу­чила горячку и умерла. Но автор раскрыл перед вами ее душу, ввел вас в таинственный мир и вы изумляетесь оби­лию неисчерпаемого чувства, которое было от вас закры­то, и вы смотрите на нее с другой точки зрения. Что же это такое? Это чувство, наполнившее бедное сердце поселян­ки и убившее ее своим обилием: вот малороссийская поэ­зия! Маруся, будучи ежедневным явлением, типом обык­новенной малороссиянки, есть вместе существо прекрас­ное. Автор низвёл вас в свой буколический мир для того, чтобы показать всю его прелесть, и изящество. А откуда это изящество характера Маруси? Истекает из глубины харак­тера малороссийской нации и, понятно, из €е историчес­кой жизни. Маруся — это малороссиянка древнего века, живущая в новом.

Необходимые для обрисовки характеров действующих лиц описания и сцены того быта, в котором действуют они, выполнены очень удачно. Автор избрал лучшие поэтичес­кие моменты малороссийской жизни и представил их в при­влекательном виде: трогательное описание погребения не­счастной жертвы чувств прекрасно в высшей степени и по­ясняет самую душу Маруси, становит ее возможною в том роде, которого обряды и обычаи проникнуты до такой сте­пени глубокою мечтательностью.

Но при всем превосходном изображении характера Ма-русй^ при всех прекрасных описаниях, трогательных и ув­лекательных сценах, одним словом, при всех неотъемле­мых ее достоинствах, мы должны заметить, что она имеет большие недостатки. Характер Василия не ясен и даже не естественен; в нем не видно такого простодушного чувства, как у Маруси, он сентиментален, и самое удаление его в монастырь не производит сильного эффекта. Характеры Наума, отца Маруси, и матери ее тоже не отличаются рез­кими чертами. В отделке нет художественности: иное рас­тянуто, другое не досказано.

«Козир-Д1вка» знакомит вас с другою стороною женско-йо малороссийского мира; здесь тоже народное чувство, но уже при других явлениях и в другом характере. Оно не исчезает в мечтательности, и душа, наполненная им, не де­лается преждевременной его жертвой, напротив, чем более оно объемлет ее, тем сильнее побуждает к деятельности и ве­дет не к смерти и разрушению, но к жизни. Ивга такая же чистая малороссиянка, совершенно противоположная Ма-русе. Она любит своего Левка, как Маруся своего Василя, а встречает гораздо большие препятствия и лишения. Вмест те с каждым из них усиливается ее чувство, но зато чем сильнее искушает ее судьба, тем готовее она победить все эти искушения. Для достижения цели, указанной ей чувст­вом, она бросается в другую сферу, совершенно ей незна­комую, и любовь, руководившая ею, остается навсегда в ее сердце, помирившись с жизнью. Вы видите здесь торжест­во воли,— не думайте искать источника в разуме, ищите его в сердце: Ивга предается его влечению, и оно-то окры­ляет ее волю и доводит до края желаний. Если Маруся мо­жет служить типом малороссиянки под влиянием судьбы, то Ивга есть та же малороссиянка в нормальном состоя­нии, то есть такова, какою ей быть должно при ее харак­тере, при свободном развитии её способностей. Маруся представлена автором в болезненном состоянии, хотя и ес­тественно, но это потому, что на той нации, в которой она живет, лежит отпечаток болезненной дряхности,— это

девушка доживающей Малороссии, Ивга —- дитя свежей жизни, процветшей уже на обновленной почве, которую питали прежние стихии, но освещало солнце возрожде­ния.

Повесть «Козир-дівка» по отделке гораздо лучше «Ма-русЬ; здесь не страдает художественность, соблюдена со­размерность в частях и все на своем месте. Читатель уви­дит здесь верную, картину нравов различных сословий Малороссии, начертанную с истинным юмором, и тем избав­ляется от монотонности; неизбежной там, где хотят за­ставить или плакать, или смеяться от начала до конца пиесы.

Представив в двух повестях характер малороссиянки в жизни созерцательной и практической, г. Основьяненко в своей повести «Щира любов» («Вот любовь») показывает вам свое высокое развитие малороссийского чувства. Если Маруся есть изображение древнего века, исчезающего в новом, если в Ивге глубокое чувство, овладевшее всем со­ставом женщины, вводит ее в сферу практической жизни, то в Галочке оба эти элемента сливаются: мечтательность в ней развита еще живее, чем в Марусе, зато и воля в ней действует сильнее, чем в Ивге. Чувство, обладающее Ив-гою, устремляет ее к борению с препятствиями, постав­ленными судьбою, к достижению цели посреди житейского волнения, в Галочке это чувство служит источником борь­бы, происшедшей во внутреннем мире. И Маруся, и Ивга суть типы "известных малороссийских лиц с их главными побуждениями. Маруся — женщина обыкновенная, черты ее — томность, нежность и слабость — вы найдете повсю­ду, даже всю историю ее можете услышать везде; Ивга делается возможною по мере того, как новая жизнь заме­няет старую: народ становится на высшую степень обще­ственности, следовательно, деятельность будет плодом всех побуждений: Галочка всегда идеал, показывающий высо­кое нравственное совершенство, до какого может довести глубокое чувство при здравом состоянии других способнос­тей. Но надобно сознаться, что для повести «Щира любов» недостает еще много, несмотря на прекрасные описания и трогательные сцены, показывающие в авторе высокий та­лант. Чувства доходят иногда-до сентиментальности, напо­минающей романы прошлого века; характер офицера не ясен, сама Галочка не везде понятна: в некоторых местах она говорит так, как будто бы слушала университетские лекции.

По моему мнению, эти три пьесы, вместе с «Оксаной», которая может служить как бы дополнением изображения

малороссийской женщины, «Ложными понятиями» и ною сотниковною», писанными по-русски, суть лучшие про­изведения Основьяненко. Талант нигде не оставляет его. Повесть «От тоб! и скарб» имеет большое достоинство как изображение народных верований и замечательна по сво­ему юмору и богатому описанию. «Салдацький патрет» есть художественный эскиз из малороссийского быта. Не _чменее замечательна по своему комизму опера «Сватання ^чна Гончар1вщ», доказывающая, что автор может быть и драматическим писателем. Не лишним считаем выставить здесь список сочинениям Г. Основьяненко.

'Произведения Шевченко, изданные в отдельной книжке под названием «Кобзар», показывают в авторе необыкно­венное дарование. Он не только напитан народною мало­российскою поэзиею, но совершенно овладел ею, дюдчинил ее себе и дает ей изящную, образованную^форщ^ Черты в изображаемых им лицах — Катерине, кобзаре, Перебен-де,— суть те самы, которые -нам представляет природа; но, вместе с тем, в них заключается поэзия общая, понятная всякому. Чувство поэта отличается характером томным, унылым; он принимает близко к сердцу прежнюю судьбу народа, но это тоска вовсе не изученная — это целый на­род, говорящий устами своего поэта: душа его сознала со­чувствие и сходство между состоянием своим и общена­родным чувством: вместе с движениями сердца, которые принадлежат поэту, живо слились движения, свойственные всякому, кто будет в состоянии ему сочувствовать. Оттого всякий — будь только у него хоть несколько тех побужде­ний, которые наполняют внутренний мир малороссияни­на,— будет до того проникнут поэзией Шевченко, что забу­дет, чужое ли это, полученное извне, или свое собственное, которое явилось, в области сердца с незапамятного време­ни, так, как первые идеи детства. Как, например, превос­ходно это описание:

Б'ють пороги, місяць сходить,

Як і перше сходив —

Нема Січі, пропав і той,

Хто всім верховодив;

Нема Січі — очерети

У Дніпра питають:

"Де-то наші діти ділись?

Де вони гуляють?"

Чайка скиглить, літаючи,

Мов за дітьми плаче,

Сонце гріє, вітер віє

На степі козачій.

На тій степі скрізь могили

Стоять та сумують —

Питаються у буйного:

«Де наші панують?

Де панують, бенкетують?

Де ви забарились?..

Вернітеся! — Дивітеся,

Жита похилились,—

Де паслися ваші коні,

Де тирса шуміла,

Де кров ляха, татарина

Морем червоніла—

Вернітеся!»

Язык Шевченко превосходен везде; надобно только по­желать его сочинениям большей художественности, недо­статок этот виден не в «Кобзар!», но в последующих его сочинениях.

Основьяненко и Шевченко, без сомнения, суть лучшие малорусские писатели; особенно от последнего, при счаст­ливом направлении, можно ждать плодов достойных; но малороссийская литература'всегда будет гордиться и дру­гими именами даровитых писателей, каковы, например, Тополя, Могила и др.

«Чари» г. Тополи, как всякое сочинение, выходящее из.обыкновенного круга, испытали две крайности в суждениях наших критиков. Полевой в «Б [иблиотеке] для ч [тения]» указывал на них, как на необыкновенное, замечательное явление; другие говорили, что в «Чарах» нет здравого смыс­ла, ни тени народности. Читатель малороссиянин не увидит в «Чарах» отпечатка творчества, но он все-таки прочтет их с удовольствием, прочтет не один раз, и „всегда с новым наслаждением. В самом деле, если вы будете смотреть на «Чари» как на нечто полное, оконченное, то они вам пред­ставятся с невыгодной стороны. Но сочинитель не заботил­ся о целом, и сам признался в том: содержанием своей пие-сы взял он народную песню «Не ходи, Грицю, на вечорни-щ», но если бы он взял для этого и другую песню, «Чари» б все остались «Чарами», нужно бы только изменить раз­говоры действующих лиц. Он сам их назвал «Чари», или «Несколько сцен из народных былей и рассказов украин­ских» — и дал самое определенное название. Все сцены чрезвычайно вернц, интересны сами по себе, всё представ-•лены без малейшей претензии на творчество. Г. Тополя изображает, что видел, слышал, что умел подметить. У не­го нет развитых характеров, но "зато каждое лицо является со своим отпечатком; по некоторым чертам действующего лица вы можете представить себе в воображении его прие­мы, образ выражения, можете судить о его характере. В «Чарах» нет единства и оконченное™ в целом, но все

окончено в сценах — каждая из них представляет целую, верную картину. Возьмите для примера ту сцену, где де­вушки спрятались за колодками, чтоб подслушать разго­воры своих любовников. Как здесь все живо, как верно описано! Возьмите хоть фантастическую сцену из народ­ных поверий: вы видите здесь всю народную фантазию, как она существует. Например, черт, начальник ведьм, изобра­жен в виде жида, говорящего по-польски: это в самом деле малороссийский черт; понятие о нем вытекает из истории и прежней жизни! Или хоть ту сцену в шинку, где изобра­жен разгул малороссийский. Сочинитель ничего не утриро­вал, не идеализировал; он вам представляет эту сторону народного быта, какова она в самом деле, и между тем как поэтически: дурная сторона не видна, хотя сцена списана прямо с натуры. Это не идеал, которого рассеянные черты вы должны искать везде, это простое описание того, что автор видел, и описание верное, мастерское, а потому так и занимательно. Как безыскусственны у г. Тополи песни, которые поют его герои! Они льются непринужденно, без всякой натяжки, совсем не по-оперному, без всякой пере-, мены и переделки со стороны автора, с тою небрежностью, которая характеризует действительность. Вы встретите в песнях очень часто недомолвки, часто одна песня сбивает­ся на другую, иногда не доканчивается; но это-то и досто­инство в таком сочинении, как «Чари», где автор хочет познакомить вас с действительностью. Язык Г. Тополи не может даже назваться его языком; это язык совершенно народный, чистый, простой, усеянный затейливыми посло­вицами и поговорками... Одним словом, если вы не знаете Малороссии, прочитаете «Чари»,— и вы уже познакомились с известными частями ее многостороннего быта.

"Думки і пісні» Амвросия Могилы есть собрание оригинальных стихотворений и переводов, большею частью лири-ко-описательного рода. Поэт изливает свои чувства, воз­буждаемые, вследствие впечатлений малороссийского быта. Большая часть из его стихотворений запечатлена истин­ным дарованием и отличается особенною художественностью.

У'Могилы нет того саморазвития, как у Шевченко; он не создает идеалов народной поэзии, не выказывает чувств, которые бы невольно лились из неведомого источ­ника: его чувство идет об руку с мыслию; он изучил сокро­вищницу поэтической стороны Ма