Близнецы Томпсон

 

Даже сейчас Джерри и Терри Томпсон очень трудно отличить друг от друга. Они перестали носить оди­наковую одежду еще в седьмом классе, но до сих пор при случай­ных встречах иногда обнаруживают, что одеты одинаково. Эти однояйцовые близнецы живут в Ардморе, штат Оклахома, на рас­стоянии 14 миль друг от друга. Оба ездят на пикапах Toyota Tacoma. Когда одним летним днем я разговаривала с Джерри, он дожидался Терри, чтобы тот помог ему вытащить застрявший в грязи трактор.

Если не считать одинаковой ДНК, у братьев Томпсон немного общего. «С нами достаточно переброситься парой слов, чтобы по­нять, насколько мы разные люди, — говорит Джерри. — Я всегда делаю все вовремя, Терри постоянно опаздывает. Я ненавижу бес­порядок в своей машине, он бросает мусор прямо себе под ноги». Они росли в Южной Калифорнии, в семье, где было шесть детей, и постоянно пытались доказать друг другу свое превосходство. Когда братьям было по два года, отец купил им боксерские пер­чатки, и они до сих пор не упускают случая сразиться на ринге. «Он постоянно подначивает меня, — говорит о своем брате Джерри. — Когда мы боксируем, он всегда старается показать, насколько умнее меня. Брат на восемь минут старше, и это видно: он доучился до степени магистра, а я остался всего лишь с атте­статом средней школы». Сейчас Джерри уже на пенсии, а Терри занимается бизнесом, производя и продавая вяленое мясо.

Еще одно различие заключается в том, что Джерри воевал во Вьетнаме. По окончании школы братья пошли служить в морскую пехоту. «В общем-то, мы сделали это, чтобы защитить свою стра­ну, — говорит Джерри. — С обеих сторон у нас в семье были воен­ные, поэтому я не мог позволить себе уклониться от призыва. Да и о войне я знал так мало, что это просто не приходило мне в голо­ву». Но на войну послали одного Джерри. Он прибыл во Вьетнам 3 июня 1970 г., а семь недель спустя попал в засаду. Ему простре­лили правую руку и всего изрешетили шрапнелью: «Они бросили одну гранату, которая подбросила меня в воздух, а взрывом вто­рой меня откинуло назад». Он пять недель пролежал в госпитале и получил за ранение «Пурпурное сердце». Потом его снова от­правили в бой. «Вы не можете представить себе, в какого зверя превращаешься на войне, — говорит он, — я не раз отрезал людям уши, а с некоторых снимал скальпы».

Через девять месяцев Джерри отозвали в США. Коллекцию ушей у него отобрали в аэропорту Дананга. Вернувшись в Кали­форнию, он поселился в родительском доме. Но родители совсем не понимали его: «Вернувшись домой, я словно жил в другом ми­ре». Он сменил несколько мест работы, а потом его еще и отчислили из колледжа. Затем он женился и вскоре развелся. «Я не мог общаться ни с женой, ни с кем-то еще, — говорит Джерри, — и до сих пор остаюсь почти таким же. Наверно, именно поэтому я жи­ву в сельской местности и стараюсь быть один. Я как-то онемел

внутри...»

В 1975 г. Джерри поставили диагноз — синдром посттравмати­ческого стресса. Но, оказалось, никто не знает, как можно ему помочь. Пережив неприятные ощущения в ветеранском госпитале в Вако, штат Техас, он даже не пытался вновь искать помощи до 1992 г. Он записался на программу реабилитации ветеранов с «поствьетнамским синдромом» (теперь его называют именно так) в госпитале Администрации по делам ветеранов в Оклахома-Си­ти, Оклахома. На протяжении двух недель он тратил по два часа на дорогу туда и обратно, потому что наконец-то стал получать необходимое ему лечение.

В середине 1990-х гг. ученые обнаружили, что люди, страдаю­щие от посттравматического стресса, отличаются от других не только поведением, но и самим строением своего мозга. У людей, страдающих от этого синдрома, гиппокамп, расположенный в глубине мозга рядом с миндалиной, был немного меньшего разме­ра. Гиппокамп напрямую связан с процессами обучения и запоми­нания, а также помогает нам определять степень опасности си­туаций. Во время катастроф и после них он может значительно повышать уровень нашей жизнестойкости. (Необычно большой гиппокамп наблюдается у лондонских таксистов, обязанных за­помнить все улицы города.) Ученые предположили, что гиппо­камп людей с синдромом посттравматического стресса уменьшил­ся в размерах в результате перенесенных ими психологических травм. В конце концов, ведь именно это происходит с животными, подвергаемыми экстремальным стрессовым нагрузкам: их гиппо­камп становится меньше. Но уверенности в этом ни у кого не

было.

В 1998 г. братьям Томпсон позвонили с предложением принять участие в изобретательном плане изучения вьетнамских ветера­нов, имеющих братьев-близнецов. Психолог Марк Гилбертсон со своими коллегами по медицинскому центру Администрации по делам ветеранов в Манчестере, штат Нью-Гэмпшир, хотели исследовать человеческий мозг до и после пси­хологической травмы. Они надеялись выяснить, присутствуют ли в мозге людей, у которых развился синдром посттравматического стресса, некие врожденные структурные отличия от мозга тех, кто не страдает этим синдромом. Особенно они хотели измерить гиппокамп, то есть ту часть мозга, которая помогает нам обраба­тывать сигналы об опасности и, по некоторым данным, имеет от­ношение к феномену диссоциации.

Разумеется, очень трудно и чрезвычайно дорого вести монито­ринг большой выборки людей на протяжении десятилетий. По­этому Гилбертсон и его команда придумали способ, по сути, вер­нуть вьетнамских ветеранов в прошлое. Они будут изучать близ­нецов, из которых один побывал на войне, а другой — нет. «Это был хороший аналог для рассмотрения такой своеобразной про­блемы яйца и курицы», — говорит он. При помощи списков близ­нецов Администрации по делам ветеранов Гилбертсон со своими коллегами разыскал 80 человек, подобных Джерри и Терри. На их поиски и тестирование ушло три года, но выборка получилась ве­ликолепная! В силу того, что все близнецы были однояйцовыми, размеры их гиппокампов должны были совпадать, если, конечно, эмоциональные травмы не внесли изменений в устройство их моз­га уже после рождения. Другими словами, мозг не воевавшего брата представлял собой снимок мозга брата-ветерана до его ухо­да на войну. В выборку входили 17 человек, получивших синдром посттравматического стресса во Вьетнаме (и 17 их братьев, не об­ладавших опытом военных действий). У остальных ветеранов и их братьев-близнецов этот синдром не проявлялся вообще.

Братья парами прилетали из разных уголков страны в Манче­стер или Бостон, где их мозг сканировался при помощи магнитно-резонансной томографии. «Все это просто завораживало, — рас­сказывает Гилбертсон. — Как правило, эти люди даже в пятидеся­тилетнем возрасте были почти неотличимы. Как только они вхо­дили, мне приходилось вешать одному из них на одежду какой-нибудь ярлычок, чтобы различать их». Многие из не воевавших братьев восприняли участие в исследовании как семейную встречу и возможность хоть чем-то помочь своим изуродованным войной братьям. Для некоторых ветеранов сам процесс исследования был мучительным. У многих из них и момент проведения томографии регистрировались всплески клаустрофобии, спровоцированные их помещением в камеру аппарата МРТ. Здоровые братья стира­лись всячески оберегать своих близнецов. «Некоторые из них ни на шаг не отходили от аппарата МРТ, пока их брат проходил процедуру сканирования», — вспоминает Гилбертсон.

Джерри и Терри прилетели на исследование в Бостон вместе. Они остановились в отеле Holiday Inn при аэропорте Логан и прекрасно проводили время, пока Джерри не пришла пора забрался в аппарат МРТ. Громкий лязгающий звук в камере аппарата был неотличим от звука пистолета 60-го калибра. В сознании Джерри возникла ретроспективная картинка момента, когда он находится в вертолете, а другой американский солдат решил выбросить из него трех только что захваченных в плен вьетконговцев. Вертолет в этот момент находился на высоте нескольких тысяч фут»в, и Джерри во всех деталях вспомнил, как трое пленных молили»по­щаде, а потом падали, падали...

Оператор аппарата МРТ задал Джерри несколько простые во­просов, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Тест показал, что у него за ухом засели несколько осколков шрапнели, о которых он ничего не знал. Его спросили, не чувствует ли он жжения. Не получив ответа, оператор решил, что Джерри уснул внутри ма­шины. Но он просто лежал в темноте и беззвучно плакал.

Сегодня Джерри принял участие уже в пяти разных исследова­ниях синдрома посттравматического стресса: «Мне кажется, что мы им нравимся: мы любим поболтать и, кроме того, всегда при­возим всем вяленого мяса». Он, как и его брат, терпеть не может летать и очень сильно чувствует давление больших городов. Но он идет на все эти мучения, потому что хочет, чтобы врачи как можно больше узнали о его болезни и смогли помочь солдатам, воз­вращающимся домой из Ирака. «Там гораздо хуже, чем во Вьетнаме, — говорит он. — У этих ребят будут очень серьезны» про­блемы. Потому я и хочу им помочь...» логично было бы сделать вывод, что эти люди просто пережили больше тяжелых эмоциональных травм, чем остальные. То есть решить, что они искалечены тем, что с ними произошло, а не из-за того, какие они есть сейчас и какими были всегда.

Изучив снимки мозга, Гилбертсон увидел, что внутри пар близ­нецов гиппокампы практически не отличались по размеру. Воен­ные психологические травмы не привели к сколько-нибудь значи­тельному изменению гиппокампов братьев, воевавших во Вьетна­ме. Однако между парами близнецов обнаружились серьезные различия. В парах, где был ветеран с синдромом посттравматиче­ского стресса, гиппокампы были меньшего размера, чем в парах, где ветеран не страдал от этой болезни. Другими словами, мень­ший размер гиппокампа был первопричиной психологической травмы: у определенных людей риск заработать синдром пост­травматического стресса был выше еще до того, как они отправи­лись во Вьетнам. Таким образом, отсюда можно сделать вывод, что некоторым людям будет сложнее и перерабатывать страх во время катастрофических ситуаций, и восстанавливаться после этой психологической травмы.

Джерри был не сильно удивлен результатами исследования. Он знает, что Вьетнам покалечил его: «Я любил людей. Черт, я поль­зовался такой популярностью в старших классах школы... Все из­менилось, когда я вернулся домой». Но он уточняет, что опреде­ленные проблемы были у него и до войны. По его словам, депрес­сия была у них в семье наследственной болезнью. В последнем классе школы его бросила девушка, и он помнит, как сказал ей, что поедет во Вьетнам, чтобы его там убили. «В общем-то, я нахо­дился в депрессивном состоянии и до Вьетнама. Думаю, именно поэтому он так сильно изуродовал меня», — говорит Джерри.

Гиппокамп — всего лишь один из факторов в огромной форму­ле синдрома посттравматического стресса. Как настаивает Гил­бертсон, значение имеют и другие вещи. Количество травматиче­ских переживаний, поддержка, которую жертва может получить от своих близких, — все это может усугубить или, наоборот, сни­зить наносимый ущерб. Страдания накапливаются как долги.

Кроме того, небольшой размер гиппокампа не обязательно становится негативным фактором в любой ситуации. Гилбертсон

В соответствии с результатами проведенного в 1988 г. рационального исследования степени восстановления ветеранов вьет­намской войны почти треть из них после войны страдали от пост­травматического стресса. Это очень высокий процент. Вполне подозревает, что маленький гиппоками может помочь людям и смертельно опасных ситуациях, заставляя их быть запредельно бдительными и менее склонными тратить время на фазу отрица­ния. Нетрудно представить себе, каким образом небольшой гиппокамп может служить эволюционным преимуществом в одних ситуациях и недостатком — в других. Поэтому Гилбертсон не ду­мает, что мы должны проводить людям МРТ, прежде чем разре­шать им постуяшть на военную службу или в полицию. Наш мозг слишком сложен, чтобы судить о нем по размеру одной из его зон.