РЕСПУБЛИКИ 6 страница

¹ См.: Тихомиров М. Н. Древнерусские города. С. 156—160.

² Никитский А. И. История экономического быта... С. 84.

³ См. там же. С. 147.

⁴ См.: Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М., 1948.

⁵ См.: Подвигина Н. Л. Очерки... С. 90—91.

_______________ 124 _______________

федерации концов. Уличанско-кончанская администра­тивно-политическая организация концентрировалась во­круг боярских гнезд и втягивала ремесленный люд в борьбу боярских кланов, лишая их возможности занять самостоятельную позицию, отвечающую «цеховым» ин­тересам¹. Этому, добавим, содействовало и то, что мно­гие ремесленники, как показали раскопки, жили на тер­ритории боярских усадеб и, видимо, находились от них в какой-то экономической зависимости. Иными слова­ми, полное господство бояр в социально-политической жизни Новгорода, контрастирующее с куда более скром­ной ролью феодалов в городах Западной Европы, тор­мозило самоопределение ремесленного люда.

Новгородские ремесленники не были однородной группой. Источники ни разу не употребляют родово-вого понятия; им известны лишь кожевники, сребрени­ки, мастера², кузнецы, плотники и т. п.

Верхушка ремесленников, вероятно, тяготела к бо­гатым кругам в Новгороде, в то время как основная их масса представляла собой угнетаемое большинство населения. Трудно определить критерии такого деле­ния. Возможно, привилегированную группу составляли мастера, старосты, владельцы мастерских. Не исклю­чено также, что имело место деление по профессии, как в новгородском городе Яме, где горожане дели­лись на средних (купцы и ремесленники высокой ква­лификации) и молодших (остальные ремесленники (большинство), скоморохи, пастухи)³.

КРЕСТЬЯНЕ

Земледельческое население, не имевшее дворов в го­роде, объединяется названиями «смерды», «сироты», «крестьяне», «селяне», «миряне». Интересный пример различных способов обозначения сельского населения дает Жалованная грамота новгородского веча сиро-

¹ Подвигина Н. Л. К вопросу о существовании цехов в Новго­роде конца XII — начала XIII в.//Новое в археологии. Сборник статей, посвященный семидесятилетию А. В. Арциховского. М., 1972. С. 239; Она же. Очерки... С. 92—93.

² «Мастер Кузьма» выступает в качестве послуха в купчей на земли в Заозерском селе. См.: ГВН и П. С. 204.

³ См.: Вернадский В. Н. Новгород «Новгородская земля в XV веке. С. 128.

там Терпилова погоста (около 1411 г.), устанавливаю­щая размер поралья и потуг¹. Одни и те же люди на­званы в этой грамоте сиротами, крестьянами и миря­нами.

Наиболее распространенным определением данной социальной категории служило слово «смерды». Одна­ко в новейшей советской литературе такое понимание термина «смерд» подвергается сомнению. И. Я. Фроянов считает отождествление смердов с крестьянами непра­вильным и в связи с этим критикует статью С. А. По­кровского «Общественный строй Древнерусского госу­дарства», в которой смерды рассматриваются как сво­бодные крестьяне Древней Руси². Надо сказать, что крестьянами смердов считал не только Покровский. Это традиционная для исторической и историко-пра-вовой литературы точка зрения. Новелла Покровского заключается в том, что он считал смердов свободными в отличие от С. В. Юшкова, Б. Д. Грекова и многих других, которые видели в смерде Русской Правды фео­дально-зависимого земледельца, чье положение было настолько низким, что он почти приравнивался:к холо­пу. Сторонники ранней феодализации и даже закрепо­щения на Руси исходили, главным образом, из статьи Русской Правды «А в смерде и в холопе 5 гривен», прочтенной ими по Академическому списку Краткой редакции (ст. 26), тогда как в Археографическом спис­ке и в большинстве списков Пространной редакции читается: «А в смердьи в холопе...»³. С. А. Покровский восстановил прочтение названной статьи Русской Прав­ды, предложенное еще академиком М.Дьяконовым и.под­держанное крупнейшим знатоком древнерусского язы­ка академиком С. П. Обнорским⁴, и тем самым 'вос­кресил преданное забвению многими юристами и исто-рикаш! представление о крестьянине времен Русской Правды как юридически свободном человеке, которо-

¹ ГВН и П. С. 146. Иную датировку этой грамоты (около 1423 г.) дает В. Л. Янин. См.: Янин, В. Л. Новгородская феодаль­ная вотчина. С. 275.

² См.: Покровский С. А, Общественный строй Древнерусского государства//Труды ВЮЗИ. Т. 14. Ч. 1. М., 1970. С. 117.

³ История государства и права СССР. Ч. 1. М., 1972. С. 67—68.

⁴ См.: Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. М.—Л., 1926. С. 76—77; Обнорский С. П. Очерки по истории русского литературного языка. М.— Л., 1946. С. 10.

го придерживались также академик Ю. В. Готье, в некоторых работах академик М. Н. Тихомиров и И. И. Смирнов¹, хотя два последних автора и не считали, что в ст. 26 Краткой редакции Русской Правды речь шла о холопах, принадлежащих смердам².

С. А. Покровский полемизировал с пониманием смердов как одной из разновидностей холопов, выдви­нутым Б. А. Романовым, А. А. Зиминым, И. Я. Фроя-новым³. Последний полагает, что смерды представля­ли собой отдельную группу древнерусского общества, не исчерпывающую все сельское население, и выделяет («условно говоря») две категории, именовавшиеся, по его мнению, одинаково — внешних и внутренних смер­дов⁴. К первым относились покоренные и обложенные данью неславянские племена. Это — «свободный люд, объединяющийся в общины». Они фигурируют в источ­никах с XI века. В качестве примера Фроянов приво­дит сообщения новгородской летописи о походах нов­городских воевод за Волок и в Югру в 1169 и 1193 гг. для сбора дани. В первом случае новгородцы столк­нулись с полками суздальского князя, также хотевши­ми взять дань с Заволочья, но новгородцы взяли всю дань, «а на суждальских смердах другую». В 1193 го­ду жители Югры оказали сопротивление и затворились в городе, а чтобы усыпить бдительность воеводы, вы­слали послов со льстивыми словами: «копим сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своих смерд и своей дани»⁵. Из этих отрывков, несомненно, следует, что смерды платили дань, но было бы слишком смело ут­верждать, что даннические отношения распространя­лись только на неславянское население, «внешних смер­дов», объект сравнительно поздней колонизации. Нет никаких аргументов в пользу того, что данники обо­значены в приведенных случаях по их этническому принципу. Какие основания полагать, что славянские племена были свободны от дани? Ведь Новгород в период первых князей был обязан данью Киеву.

¹ См.: Тихомиров М. Н. Пособие для изучения Русской Прав­ды. М., 1953. С. 88; Смирнов И. И. Очерки социально-экономичес­ких отношений Руси XII—XIII вв. М.—Л., 1963.

² См.: История государства и права СССР. Ч. 1. М., 1972. С 70.

³ История государства и права СССР. Ч. 1. С. 68.

⁴ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-эконо­мической истории. С. 120—126.

⁵ НПЛ. С. 33, 40, 221, 232.

——————————————————— 127 ___________________

Что касается «внутренних смердов», то, по мнению Фроянова, они представляли собой зависимое населе­ние, но не местное, — это бывшие пленники, челядь, посаженная на землю. Это государственные рабы, ко­торых князья как представители государства со вре­менем стали передавать боярам, монастырям (грамо­та Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монасты­рю). «Если государственных смердов, весьма сходных с |рабами фиска Западной Европы, нельзя относить к феодально зависимому люду, то некоторую часть вла­дельческих можно рассматривать как один из первых отрядов крепостных на Руси». Во всяком случае, эво­люция государственных смердов шла по линии их слия­ния со свободным крестьянством, а эволюция частно­владельческих смердов вела, безусловно, в феодаль­ную неволю. В подтверждение гипотезы, что смерды («внутренние») — это бывшие пленники, Фроянов ссыла­ется на дореволюционных исследователей В. Лешкова и Н. И. Костомарова¹.

Н. И. Костомаров занимал особую позицию. Он по­лагал, что в Новгороде все земледельческое население называлось селянами. Среди них были владельцы собственных участков земли, своеземцы. «Не имеющие собственной земли носили общее название — смерды». Они могли жить «на землях Великого Новгорода, пла­тя поземельную дань Новгороду или его кормленни-кам», или на владычных, церковных, боярских и иных частных землях. Это были свободные люди, имевшие право перехода к другим землевладельцам, но в XV веке их состояние стало более зависимым. В одних местах (например, в псковских волостях) они называ­лись изорниками, в других — половниками². Различия с подходом Фроянова очевидны: у Костомарова смер­ды — не холопы, а свободные, если они сидели на го­сударственных землях, то платили Новгороду дань, т. е. в этом отношении походили на «внешних смердов» Фроянова.

Прежде чем оценивать основательность понимания смердов Фрояновым, попытаемся определить мотивы его построений. Так же как и С. А. Покровский, он

¹ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-эконо­мической истории. С. 123—126.

² См.: Костомаров Н. И. Севернорусские народоправства... Т. II. С. 28—29.

___________________Ш ___________________

выступает против преувеличения уровня феодализации Древней Руси. Поскольку главным аргументом в поль­зу утраты крестьянами прав на землю были (и оста­ются) жалованные грамоты монастырям, в частности новгородская грамота Изяслава Мстиславича Панте­леймонову монастырю, Фроянову казалось важным до­казать, что села, передаваемые монастырям, были за­селены не вольными общинниками, а своеобразно по­нимаемыми им смердами, т. е., по существу, холопами, хотя, может быть, и чуть более высокого ранга. Но ведь возможны и другие варианты опровержения той же концепции раннего установления феодальной зави­симости. Села могли передаваться монастырям на тех же основаниях, как и в кормление, т. е. для извлечения дохода. Это было распределение средств, поступающих в казну. Но кормленники получали территорию на вре­мя несения службы, а монастыри — навсегда. Со вре­менем это вело к установлению феодальной зависи­мости. Самая нерасторжимость связи с монастырем, где для крестьянина были сосредоточены и управле­ние, и суд, способствовала и позволяла монастырю уве­личивать повинности земледельцев, что, кстати сказать, делали и временные светские кормленники, о чем сви­детельствует упомянутая грамота сиротам Терпилова погоста, жаловавшимся на то, что поралье посадника и тысяцкого с них стали собирать не по старине. Но первоначально для крестьян ничего не менялось кро­ме непосредственного хозяина или управляющего. Они просто начинали «тянуть» теми же повинностями не к Новгороду, а к монастырю. Такая интерпретация жа­лованных грамот монастырям раскрывает постепен­ность становления феодализма, его незаметность, ка­жущееся отсутствие противоречий со «стариной» и с интересами крестьянства. Она делает ненужным деле­ние смердо'в на две категории, для которого источни­ки не дают достаточных оснований.

Концепция И. Я. Фроянова вызывает много вопро­сов. Где намеки в исторических документах на двойст­венное понимание «смердов»? Если принять это толко­вание, то где же в Русской Правде и в новгородских памятниках свободный крестьянин-общинник, как он обозначался? Как увязать такое понимание смерда с первым употреблением этого слова в Новгородской ле­тописи под 1016 годом, где рассказывается, как после разгрома Святополка с помощью новгородцев Ярослав _______________429 _______________

9 Заказ 2695

i

«нача вое свое делйтй: старостам по 10 гривен, а смер­дам по гривне, а новгородцам по 10 всем; и отпусти я домов вся»¹. Здесь смерды составляют часть Яросла-вова войска, собранного в Новгороде, и ни «внутрен­ние», ни «внешние» смерды к этой категории не под­ходят. Вряд ли князь вооружил бы пленных и взял с собой в поход. Столь же маловероятно, чтобы вои­ны набирались в отдаленных волостях, а не в ближай­ших окрестностях города. Идея смердов — государст­венных рабов предполагает «государственный сектор», распределение пленных холопов, управление ими. Обо всем этом ничего не известно.

Традиционное понимание смердов как синонима крестьян, подавляющего большинства населения всей Древней Руси и Новгорода, нельзя считать серьезно поколебленным. Всю эту массу жителей новгородской волости мы застаем в процессе постепенного превра­щения из состояния свободных землепашцев в фео­дально-зависимое крестьянство. Обилием путей, веду­щих к этой цели, обусловлена значительная дифферен­циация сельского населения, которую наряду с общим, ускоряющимся с течением времени развитием к кре­постному праву необходимо учитывать при рассмотре­нии положения новгородского крестьянства.

Однако заметим сразу, что и к моменту падения Новгородской республики до повсеместного превраще­ния крестьянина в крепостного было еще далеко. Этот факт, выводимый и из частноправовых актов Новго­родской земли, опубликованных в систематизирован­ной форме в 1949 году, нашел новое подтверждение в берестяных грамотах. А. В. Арциховский привлек вни­мание к грамоте, адресованной посаднику Андрею Юрьевичу и свидетельствующей о свободе перехода от одного феодала к другому, а также к протесту кресть­ян перед посадником Михаилом Юрьевичем (XV в.) против передачи их владельцу, которого они не хотят. Комментируя эти документы, первый руководитель нов­городской археологической экспедиции пришел к вы­воду, что даже в XIV—XV вв. не все новгородские крестьяне потеряли свободу².

¹ НПЛ. С. 15, 175.

² См.: Арциховский А. В. Новгород Великий в XI—XV веках// Вопросы истории. 1960. № 9. С. 30—31; Он же. Новгород Великий по археологическим данным. С. 46.

——————————————————— il'30 ———————————————————

Остается нерешенным вопрос о том, кому принад­лежало право собственности на землю, не входившую в феодальные вотчины¹. В. Д. Назаров, В. Т. Пашуто, Л. В. Ящеднин, А. Д. Горский и другие полагают, что верховным собственником земель, находившихся во владении крестьян, было государство, осуществлявшее феодальную эксплуатацию крестьянства². В. Л. Янин пишет, что «фонд черных земель и в XIV—XV вв., и в XII—XIII вв. находился в распоряжении государства, представляя собой корпоративную собственность веча»³.

Ю. Г. Алексеев, А. И. Копанев, Н. Е. Носов счи­тают, что собственниками земли были крестьяне, а их повинности к государству вытекали из публично-пра­вовых отношений, представляя собою форму налога, а не из отношений собственности⁴.

Д. И. Раскин, И. Я. Фроянов, А. Л. Шапиро исхо­дят из неоднородности собственности на черносошные земли. Собственниками, по их мнению, являлись и го­сударство, и община, и отдельные крестьяне, причем наблюдалась тенденция упразднения крестьянских прав на землю⁵.

Эта позиция, видимо, ближе всего к исторической действительности, она соответствует новгородским ма­териалам и демонстрирует многоплановость процесса постепенной феодализации крестьянства. В самом де­ле, с одной стороны, известны жалованные грамоты Новгорода, передающие целые села в руки духовных феодалов, а, с другой стороны, известны случаи, когда крестьяне.возражали против передачи земель опреде­ленному владельцу или когда проходило размежева­ние земель общины и частного владельца, причем в

¹ См.: Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 273— 282.

² См.: Назаров В. Д., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Новое в исследовании истории нашей Родины. М., 1970. С. 33—36; Горс­кий А. Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Вос­точной Руси XIV—XV вв. М., 1960.

³ Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 276. • ⁴ См.: Алексеев Ю. Г., Копанев А. И., Носов' Н. Е. Мелко­крестьянская собственность при развитом феодализме//Место и роль крестьянства в социально-экономическом развитии общества. XVII сессия Симпозиума по изучению- проблем аграрной истории. Тезисы докладов. М., 1978.

⁵ См.: Раскин Д. И., Фроянов И. Я., Шапиро А. Л. О формах черного крестьянского землевладения XIV—XVII вв.//Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л., 1972.

-^ ____________ 131 ________________

качестве субъектов права собственности выступали как мир, так и отдельные лица.

Было бы явно ошибочным считать всех смердов Новгорода лишенными земельной собственности, как делали А. И. Никитский и Н. И. Костомаров¹. Миро­вая Вымоченского погоста, шунгских смердов, толвуян и кузарандцев с челмужским боярином Григорием Се­меновичем и его детьми о размежевании земель в Чел-мужском погосте² и купчая Михаила и Игнатия Вар-фоломеевичей у «великих смердов» на два жеребья реки Малой Юры с угодьями³ свидетельствуют о нали­чии крестьянской собственности на землю, первая — в конце XIV века (1375 г.) в Обонежье, вторая — в се­редине XV века на Двине.

Относительно формы землевладения новгородских крестьян-собственников в историко-юридической лите­ратуре высказывались прямо противоположные мне­ния. Не признававший крестьянского права собствен­ности на землю А. Н. Никитский, констатируя недо­статок сведений, предполагал, что общинное земле­пользование, как правило, отсутствовало, а в тех слу­чаях, когда оно имело место, не распространялось на пашни, а ограничивалось лесами, лугами и т. п. Б. Д. Греков, используя псковскую частную грамоту, описывающую, как смердьг-рожичане во главе со старо­стой отстаивали свои земельные владения, делает вы­вод об организации смердов в общины. Отметим, что в грековской грамоте речь шла не о всякой земле, не о пахотной земле, а всего лишь о топях. Объединение крестьян в общины не вызывает 'сомнений. Являясь ор­ганом крестьянского самоуправления, община была как бы низшим звеном новгородской администрации. Она избирала старосту, вероятно, руководившего общим схо­дом. Последний, судя по частым упоминаниям в гра­мотах всех слобожан, всех толвуян и кузарандцев

¹ По Костомарову, единственной категорией земледельческого населения, обладающей правом собственности, были земцы, свое­земцы. См.: Костомаров Н. И. Севернорусские народоправства... Т. II. С. 29.

Проводя различие между правом собственности и самостоятель­ным землевладением, Никитский считает: «Неправильно было бы предположить, что крестьянское землевладение не имело места». (См.: Никитский А. И. История экономического быта Великого Нов­города. С. 41, 44, 47.)

² ГВН и П. С. 285.

³ Там же. С. 227—228.

и т. п., принимал самое непосредственное участие в де­лах. Важнейшей обязанностью общины был разруб повинностей. Однако признание существования общи­ны не освобождает от обязанности определения ее ха­рактера, обойденной Грековым, который отождествил новгородскую общину XIII века и более позднюю с киевской времен создания Русской Правды и, следо­вательно, поставил вне обсуждения, как само собой разумеющееся, всеобщее распространение среди смер­дов, живущих на своей земле, общинного землевладе­ния¹. Тем не менее новгородские источники позволяют утверждать, что общинное землевладение по меньшей мере не было уже общим правилом. Купчая Михаила и Игнатия Варфоломеевичей у «великих смердов... Филкы, Родьки и Онашки Григорьевичей на два же­ребья реки Малой Юры, в которой треть принадлежит Паустовичам, с сенными паволоками и бобровыми ло-вищами, с полешими лесами и с путиками» неоспоримо свидетельствует о частной крестьянской собственности и о разложении общинного землевладения. В этой лю­бопытнейшей грамоте ни слова не говорится о каком-либо разрешении на продажу земли не только со сто­роны общины, из которой великие смерды — Григорье­вичи, очевидно, выделились, но и со стороны совладель­цев земли Паустовичей. Можно предположить, что это не единственный случай продажи крестьянами земли даже из тех, которые сохранены для нас грамотами. Не исключено, что в тех грамотах, где не определено социальное положение лиц, продающих небольшие зе­мельные участки, мы имеем дело иногда и со смердами. Получившая в Новгороде большое распространение, в частности среди крестьянства, общая собственность² также, возможно, возникала иногда и как пережиток общинного землепользования.

Указанные соображения, разумеется, не говорят о полном исчезновении общинного землепользования. В той или иной форме оно продолжало существовать, но в последние столетия новгородской вольности его основательно подрывали феодализация и рост денеж­ного оборота.

Смерды, сидевшие на своей земле, считались нов-

¹ См.: Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. I. С. 396, 397.

² Общая собственность освещается в разделе о гражданском праве.

_______________ 133 _______________

городскими и тянули повинностями к Новгороду, не имея над собой других хозяев. На наш взгляд, не сле­дует считать всех таких смердов «еще не попавшими в феодальную зависимость»¹. Полагавший так Б. Д. Греков исходил из отождествления феодальной зави­симости и крепостного права. Он считал, что феода­лизм немыслим без «неполной собственности на работ­ника производства — крепостного, которого феодал... может продать, купить»². Эта официальная в свое вре­мя точка зрения давно отвергнута советской истори­ческой наукой.

Вряд ли можно с полной убедительностью разгра­ничить повинности государственных или черносошных крестьян к Новгороду на две категории, из которых одна строго вытекала бы из отношений государствен­ных, налоговых, а другая — из рентных, феодальных, из отношений собственности. Сомнительно, чтобы не­обходимость и самый принцип такого различения мог­ли быть осознаны не только крестьянами, но и государ­ственными мужами Новгорода. Попытки провести та­кого рода дифференциацию, предпринятые В. Л. Яни­ным³, нуждаются в дальнейшем обосновании и уточ­нении. Но, кажется, можно с определенной долей ве­роятности утверждать, что повинности черносошных крестьян к Новгороду мало чем отличались от повин­ностей их собратьев к монастырям и другим крупным землевладельцам. Имея до поры до времени право рас­поряжения землей, они вместе с тем признавали выс­шее право Новгорода распоряжаться их землей и их судьбами. Достаточно было дарственной новгородско­го князя, чтобы мнимо свободные крестьяне преврати­лись в феодально-зависимых⁴. Такая метаморфоза мог­ла произойти безболезненно (без крестьянских волне­ний) только при относительном равенстве положения крестьян городских, монастырских и частновладельче­ских. Поскольку государство представляло собою кол­лективного феодала, речь шла о своего рода феодаль­ной зависимости. Проблема разграничения феодальной ренты и дани-налога, чрезвычайно важная для эпохи

¹ Греков Б. Д. Крестьяне на Руеи. Т. 1. С. 396.

² Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 225.

³ См.: Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 275—

276.

⁴ ГВН и П. С. 139—146.

перехода от родовых отношений к государственным, с полным развитием феодальной государственности до некоторой степени утрачивает остроту, коль скоро ус­ловия эксплуатации сельского населения на вотчинных и черных землях оказываются примерно одинаковыми. И здесь и там бремя повинностей возрастало, и, как свидетельствуют исторические документы, предприни­мались попытки их сбора «не по старине».

Обязанности смердов к городу, как можно заклю­чить из новгородских грамот, состояли из даней со скотоводства и земледелия (скотницкие куны и пора-леское), подвод, т. е. безвозмездной перевозки в поль­зу города, — повинность, от которой освобождались купцы, кормов — содержания присылаемых из города властей, стана (?) и протора, т. е. судебных пошлин¹. Крестьяне новгородские использовались при градострои­тельстве (может быть, эта повинность и называлась станом?). Под 1430 годом, летопись сообщает: «при­гон был крестьянам к Новгороду город ставити...».

Массовое бегство крестьян, вынудившее новгород­ские власти даже отменить в 1229 году на пять лет уплату дани беглецами², говорит о тяжести повинно­стей. Число государственных смердов постоянно шло на убыль вследствие пожалования их вместе с зем­лями монастырям и частным лицам, захвата или об­нищания и последующего «добровольного» обращений в зависимое состояние. Показательно, что в обоих слу­чаях, когда новгородские частные грамоты прямо го­ворят о имеющих собственную землю смердах, послед­ние или обороняют свои рубежи от покушений феода­лов, или продают землю.

За счет государственных смердов пополнялись ряды крестьян, зависимых от владыки, монастырей, бояр и т. п. Одни крестьяне новгородские попадали в бояр-ско-монастырскую кабалу целыми общинами (при по­жаловании, захвате), другие, подвергавшиеся тяжелей­шим формам эксплуатации, — семьями и в одиночку.

Организации крестьянского самоуправления — об­щины не прекращали своего существования при пере­ходе земли к боярину или монастырю. Как видно из рядной крестьян Робичинской волости с Юрьевым мо-

¹ ГВН и П. С. 143, 226.

² НПЛ. С. 68, 274.

настырем¹, они даже участвовали в согласовании раз­мера повинностей. Но над общинами разрастался штат вотчинного управления — волостелей, посельских, при­казчиков и т. п., венчаемый собственником.

Мы уже высказывали мимоходом предположение, что принципиально и по своей тяжести владычная, боярская, монастырская и новгородская эксплуатация смерда была примерно одинакова. Различия назван­ных категорий крестьянства носили, главным образом, не экономический, а политический характер и заключа­лись в том, что частнособственнические и монастыр­ские крестьяне скорее теряли права свободных поддан­ных. До XV века это равновесие поддерживалось воз­можностью крестьянского перехода. Поэтому мы вос­пользуемся сведениями о повинностях крестьян по от­ношению к монастырю для характеристики феодальной ренты всей этой категории зависимого населения. По рядной крестьян Робичинской волости с Юрьевским монастырем, повинности состояли из оброка зерном, подвоза оброчного хлеба, «поселья песельникам по ста­рине», т. е. второго, уменьшенного оброка в пользу монастырских управляющих, кормления и даров ар­химандриту и его штату в случае подъезда, т. е. посе­щения своей волости.

Лежала ли на крестьянах сверх ренты феодалу еще и дань Великому Новгороду? Б. Д. Греков отвечает утвердительно (правда, применительно к Пскову, но едва ли следует ожидать в эксплуатации крестьян в Новгороде и Пскове столь существенных различий): «Они обязаны были повинностями не только своим гос­подам, но и государству»². Того же.мнения придержи­вается В. Л. Янин: «Иммунитет вотчинника не распро­страняется здесь на все виды крестьянских повинно­стей, часть которых принадлежит государству. Более чем вероятно видеть вотчинника и сборщиком поралья в пользу государства, но никак не получателем этой части ренты»³.

Главным аргументом в пользу этой гипотезы слу­жит место из договоров Новгорода с Казимиром (1440—1447 и 1470—1471), в которых говорится, что князю идет «на Лопастичах и на Буицах у чорнокун-

1 гвн и П. С. 174.

² Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. I. С. 470.

³ Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 275.

__________________ 136 ___________________

цов по две куницы, да по две беле, а слугам трем по беле» (ГВН и П. С. 116, 131). Речь здесь идет, как отмечает Янин, о той же волости Буице, которая в ИЗО году была передана великим князем Мстиславом Владимировичем и сыном его Всеволодом новгородско­му Юрьеву монастырю со всеми данями, вирами и про­дажами (ГВН и П. С. 140). И тем не менее, по мне­нию Янина, и в XV веке с этой волости шла повинность в пользу князя, «и сами вотчинные крестьяне в глазах государства в каком-то ракурсе остаются чернокун-

цами»¹.

Место это из договоров с Казимиром не так ясно. Если речь идет о том же самом селе, то кто знает, что произошло в нем за три века. Во всяком случае, при­мечательно, что в этих договорах к волостям Буице и Лопастичи применен особый принцип определения по­винностей. Во всех других случаях установлены абсо­лютные размеры подати: «на Березовичи взяти мне, князю великому, полтора рубля, да тридцать куниц, на стержи тридцать куниц, да шестьдесят бел, да пет-ровщицы рубль» и т. п., а здесь определено, сколько следует получить с каждого чернокунца. Это наводит на мысль, что не все крестьяне в Буице были черно-кунцами, что за время, истекшее с жалованной гра­моты Юрьеву монастырю, в Буицах появились каким-то путем черносошные крестьяне, тянувшиеся не к мо­настырю, а к городу.

Помимо данной великого князя Мстислава Влади­мировича и сына- его Всеволода на село Буицы, из ко­торой следует, что князья отказывались от даней, вир и продаж с этого села в пользу Юрьева монастыря, имеются и другие документы аналогичного содержания. Жалованная князя Ивана Даниловича Юрьеву мона­стырю² указывает, что людям, сидящим на землях это­го монастыря, «дается воля» и им не нужно тянуть к городу «ни в которую дань, ни в подвозы, ни в кормы, ни в стан, ни в который протор»³. Рядная Кириллы Юрьевича с Емецкою слободою оговаривает, что по-