РЕСПУБЛИКИ 7 страница

¹ Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. С. 276.

² Этот документ в издании «Грамоты Великого Новгорода и Пскова» ошибочно назван грамотой на землю на Волоке. Речь в нем идет не о пожаловании земли, а об освобождении поселенцев на монастырской земле от повинностей к городу.

³ ГВН и П. С. 143.

___:___137__________

ловники¹, сидящие в селе, переданном Кириллой Юрье­вичем Богородицкому монастырю, не включаются в во­лостной разруб². По купчей XV века на участок Па-рандоев вместе с землей переходило и право «празгу имати»³. Этим сведениям не противостоит ни одно без­условное указание источников на обязанности мона­стырских или частновладельческих смердов по отноше­нию к городу. Поэтому едва ли следует считать, что во всех перечисленных случаях мы имеем дело с еди­ничными явлениями. Скорее, в них нашел вьфажение обычный для феодального права эпохи раздробленно­сти принцип объединения в одном лице государя и собственника земли, принцип самостоятельности фео­дальных вотчин-государств во внутренних делах управ­ления и суда.

Превращение собственника земли в государя над лицами, населяющими его владения, имевшее место в период укрепления и развития феодальных отношений, отмечено новгородскими источниками. Оно знаменует новый этап в истории крестьянской зависимости, еще один шаг к закрепощению. Крестьянин становился не только экономическим, но и политическим тяглецом к феодалу, теряя права свободного жителя Новгород­ской республики.

Духовные феодалы с древних времен были и упра­вителями, и судьями (за редкими исключениями, ого­воренными в законах) для своих крестьян, в силу не столько зрелости феодализма, сколько особых приви­легий, дарованных великими князьями в церковных ус­тавах и некоторых грамотах⁴. Но с XIV 'века мы на­блюдаем постепенное возникновение тех же привиле­гий у частных землевладельцев. Первоначально они по­являются не в полном объеме. При изложении право-, вого положения боярства речь уже шла о его частич­ной юрисдикции над феодально-зависимыми людьми, зафиксированной, к примеру, в договоре с Михаилом Ярославичем Тверским (1304—1305): «А холопа и по­ловника не судити твоим судиям без господаря; судить князю в Новгороде, тако пошло».

¹ О половниках см. далее в этом же разделе.

² ГВН и П. С. 140, 141.

³ Там же. С. 308.

⁴ См., например, грамоту великого князя Мстислава Владими­ровича и сына его Всеволода новгородскому Юрьеву монастырю на село Буйцы, полюдье и серебряное блюдо'(ГВН и П. С. 140).

С течением времени не только земля, но и сами крестьяне становились владением феодала. «Брат мой Григорей в мое место ездит по моим селам и людьми моими володеет; а хлеб и куны и дар, а то идет матери моей и сыну моему Федору», — читаем в духовной Оста-фия Ананьевича (конец XIV в.). Под «людьми» здесь подразумеваются, вероятно, не холопы, поскольку, во-первых, в этом же завещании холопы обозначаются тер­мином «челядь дерноватая», а, во-вторых, «володение» ими связывается с разъездом по селам и сбором обро­ка. Значит, «люди мои» — это смерды, уже превратив­шиеся, по крайней мере в сознании завещателя, в его собственность. Подобным образом и в духовной Федора Остафьевича (1435) речь идет о «людях моих пошлых».

К середине XV века феодальная юрисдикция была уже полной, как показывает данная новгородского пэ-садника Василия Степановича на село Богословскому Важскому монастырю (1451—1452 гг.). В ней говорит-ср: «А случится дело монастырскому человеку с посад-ницким человеком с Васильевым ино судит игумен с посадницким с Васильевым прикащиком»¹. На месте крестьянина — свободного подданного, подлежащего суду посадника и князя, находим «посадницкого чело­века», судимого посадницким приказчиком. Боярин ока­зался полностью приравненным в своих судных правах к монастырю, и не только боярин, а всякий крупный землевладелец, как видно из ст. 36 Новгородской суд­ной грамоты, подтверждающей вместе с тем, что факт, сообщаемый данной посадника Василия, не являлся исключительным. Указанная статья устанавливает, что при обвинении владычных, боярских, житейских, купец­ких, монастырских, кончанских и улицких (здесь конец и улица выступают в качестве коллективного феодала, кончанские и улицкие крестьяне — род новгородских, государственных крестьян) людей в татьбе, разбое, гра­беже, поджоге, половщине и холопстве перечисленные землевладельцы (вместо владыки — волостель или по-сельник, боярин, житий и т. п.) в определенный срок должны ставить своих людей у суда. Согласно ст. 36 Новгородской судной грамоты, феодалы выполняют по отношению к крестьянам только полицейские функции. Но в этой статье речь идет о тягчайших преступлениях, которые исключались из вотчинной и даже церковной

¹ ГВН и П. С. 171.

 

юрисдикции. Например, по грамоте великого князя Ивана Даниловича Юрьеву монастырю, новгородские власти судят монастырских людей в случае татьбы, раз­боя и душегубства¹.

Ограничительный перечень преступлений ст. 36 пред­полагает, что в остальных случаях суд был или смес-ный, когда обе стороны по делу не принадлежали одно­му феодалу, или сугубо вотчинный.

Остается прибавить к «боярскому человеку» запре­щение перехода, и мы получим полную картину кре­постного состояния. Прежде чем затронуть вопрос о свободе или несвободе крестьянского перехода, вопрос, касающийся новгородского крестьянства в целом, оста­новимся на упомянутой выше категории смердов, попа­давших в зависимость от землевладельцев семьями или по одиночке. Их объединяла неспособность вести хозяй­ство своими средствами, часто отсутствие земли, вслед­ствие чего они, по определению А. И. Никитского, жили за чужим тяглом. Известны закладники, половники, за­хребетники, подворники². Мы ограничимся рассмотре­нием одного представителя данной категории — новго­родского половника, который полнее других обрисован источниками и, можно полагать, носил некоторые чер­ты, присущие всей группе.

Половники сидели на владельческих землях, кото­рые сдавались им в аренду, — таково мнение большин­ства исследователей, находящее подкрепление в источ­никах. О держании феодалами участков земли, обраба­тываемых пришлыми людьми (наемниками), говорят нередко встречающиеся ib частных новгородских грамо­тах определения земельных участков, подобные следую­щим: «где Парфенко и Першица живут», «Васильеве седенье», «Елизарово седенье», «где Онанья сидел»³. По­лагаем, что Парфенко с Першицей, Василий, Елизар, Онанья — это и есть половники. Сам термин произошел от определения оброка долей производимого продукта в отличие от твердо установленных величин оброка крестьян-общинников. Доля эта, по А. И. Никитскому, не обязательно равнялась половине, могла быть и третью, и четвертью, и т. п.

¹ гвн и п. С. 143.

² Захребетники и подворники, как отмечено А. И, Никитским, часто жили за имевшими большие дворы крестьянами. См.: Никит­ский А. И. История экономического быта Великого Новгорода. С. 66.

³ ГВН и П. С. 300, 313.

Правовая связь между половником и землевладель­цем арендными отношениями не исчерпывалась. Как правило, к ним примешивались и долговые обязатель­ства. Крестьянин, лишившийся земли, не имел обычно ни зерна, ни сохи, ни лошади. В хозяйственном обзаве­дении ему помогал владелец земли, наделявший его ссудой. «А что в моем селе у половника у моего у Есипъ-ка 40 пузов житных семян,.а тых семян дал есъм 20 пу-зов святей Богородице, а другую 20 пузов жита да 10 пу­зов ржи, а то приказываю матери своей...», — читаем в духовной XV века¹. Именно состояние должника привя­зывало половника в первую очередь к владельцу земли и обусловливало особо тяжелые формы его зависимости.

Выше говорилось, что начиная с XIV века половни­ка, как и холопа, запрещается судить без господаря. С того же времени, половник приравнивается к рабу и в отношении возврата беглых в Новгород. «А холоп или половник забежит в Тферскую волость, а тех, княже, выдавати. Которые встворит суд собе, судити его в Нов­городе»,— читаем в договоре с великим князем Тверс­ким Михаилом Ярославичем (1304—1305). Половника можно было передать вместе с землей другому хозяину². Наконец, при не известных нам обстоятельствах, полов­ник терял всякую надежду распроститься со своим хо­зяином, даже если бы он смог рассчитаться с ним по долгу, и становился «неотхожим человеком», т. е. пол­ностью крепостным.

В данной новгородского посадника Василия Степа­новича Богословскому Важ<скому монастырю находим следующее место: «А игумену половников посадницких неотхожих людей не приимати». Как справедливо заме­чают комментаторы этого положения, в частности Б. Д. Греков³, возможно двоякое его толкование., Под неотхожими людьми в настоящей грамоте следует пони­мать или всех половников, или только какую-то (неиз­вестно какую) часть их. С несомненностью можно кон­статировать только, что половники были наиболее близ­кой к крепостным категорией новгородского крестьян­ства.

¹ ГВН и П. С. 266.

² См. данную Марфы Борецкой и сына ее Федора Соловецкому монастырю (ГВН и П, С. 300) и рядную Кирилла Юрьевича с Емецкою слободою о невзимавии податей с половников, живущих в селе, данном ими Богородецкому монастырю (ГВН и П. С. 226).

³ См.: Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. I. С. 414.

Ограничения права перехода касались, однако, не только половников. Утечка в податях из-за бегства тяглецов занимала новгородские власти еще в первой трети XIII века. В 1229 году князь Михаил, желая вер­нуть крестьян, сбежавших на чужую землю, освободил их на пять лет от уплаты дани. С начала XIV века Нов­город прибегает к менее разорительным способам возв­рата беглых: соглашения с (князьями и международные договоры предусматривают обязанности сторон выда­вать холопов и половников. К середине XV века в спи­сок лиц, подлежащих возврату в случае бегства, попа­дает всякий смерд (Договор Новгорода с Казимиром Ягеллоновичем 1440 г.). Многих исследователей судьбы новгородского крестьянства (например, В. О. Ключевс­кого, из советских историков — С. В. Юшкова)' это привело к догадке о раннем запрещении перехода в Новгородской земле. Их вывод оспаривается, и, на наш взгляд, весьма неудачно, Б. Д. Грековым².

Методологически ошибочно не видеть и не искать специфики новгородского общественного строя не толь­ко в соглашениях с князьями, но и в документах, являю­щихся в полном смысле актами международного права. Изучение этих памятников в хронологической последо­вательности и в сопоставлении с данными чисто внут­ренней истории дополняет ценнейшими штрихами кар­тину социальной эволюции Новгородской земли. Греков же ставит во главу угла неверное шоложение, будто бы «Новгород точно так же, как и Польша, и Литва, и Тверь, и Суздаль, и Москва, прекрасно справлялся со своими внутренними делами и не нуждался в междуна­родных соглашениях для усиления своего внутриполи­тического суверенитета»³.

Далее, Греков, игнорируя в данном случае общест­венное развитие, формально сопоставляет аналогичные места о возврате беглых в договорах Великого Новго­рода с 1296 по 1471 год и считает возможным распрост­ранить свою слабо аргументированную гипотезу о со­держании договора со Швецией о мире 1323 года на интересующее нас место в договоре 1440 года. Век нап­ряженной классовой борьбы и крупных социальных

¹ См.: Ключевский В. О. Сочинения. Т. II. С. 81—82; Юш-ков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М. — Л., 1939. С. 101—102.

² См.: Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. I. С. 400—404.

³ Там же. С. 402.

142 _________

сдвигов, век быстрого укрепления и развития феодаль­ных порядков проходит бесследно у Грекова. В договоре со Швецией говорится: «А должник и поручник и холоп или хто лихо учинит, а побегнет или к вам, или к нам, выдати его по исправе»¹. «Последнюю фразу («хто лихо учинит».— О. М.),— рассуждает Греков,— вполне можно понимать как обобщение конкретного перечня катего­рий подлежащих выдаче лиц»². Речь якобы идет исклю­чительно о взаимной выдаче правонарушителей, отсюда под смердом и в договорах с Казимиром 1440 и 1481 гг. понимался якобы не всякий смерд, а только смерд-пра­вонарушитель, а упоминался он особо потому, что чаще других совершал преступления — не платил долги, бе­жал от государства по «политическим соображениям» и т. п. Искусственность этого построения, подразуме­вающего, кстати сказать, весьма низкий уровень юри­дической культуры договоров с князьями, очевидна. Прямая экономическая выгода сбора податей толкала Новгород на возвращение беглых государственных смер­дов, радение о частных интересах состоятельного насе­ления, державшего в своих руках бразды правления, приравняло к государственным крестьянам боярских,, монастырских и прочих.

Договоры с Казимиром, разумеется, не могут слу­жить исчерпывающим доказательством крестьянского закрепощения. Было бы слишком вольной аналогией выводить из возврата в пределы государства бежавших за границу смердов запрещение перехода от одного хо­зяина к другому в Новгородской земле. Хотя, несомнен­но, межгосударственные отношения были использованы в данном случае для частичного ограничения крестьян­ских прав, свидетельствующего о вполне определенных тенденциях новгородского законодательства³. В сово­купности с другими данными договоры с князьями гово­рят о раннем прикреплении крестьян в Новгороде. Еще в первой половине XIV века мы встречаемся с отдель­ными случаями ограничения перехода⁴. Так, грамота

¹ ГВН и П. С. 68.

² Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Т. 1. С. 402.

³ См.: Никитский А. И. История экономического быта...

С. 193—194.

⁴ А. И. Никитский находил, что формой ограничения сферы свободного перехода крестьян являлись частные соглашения земле­владельцев не принимать крестьян друг у друга. Ценность этого указания снижена тем, что единственная грамота, приводимая в

_________ 143 ________________

великого князя Ивана Даниловича Юрьеву монастырю указывала: «архимандриту тяглых людей волоцких не приимати; тако же и из отчины князя великого из Моск­вы людей не приимати»¹.

Любопытные данные о переходе государственных крестьян содержат частные новгородские грамоты. Жа­лованная новгородского веча сиротам Терпилова погос­та (около 1411 г.) разрешает свободный переход из Терпилова погоста в Двинскую слободу и наоборот (и тот и другая тянули к Новгороду): «А хто крестьянин Терпилова погоста в Двинскую слободу войдет, ино ему

МИрЯНИНу ТЯНутИ В ДВИНСКУЮ СЛОбоду. А КОТОРЫЙ Д'ВИНЯ­НИН слободчанин почнет жити на земле Терпилова по­госта, а той потягнет потугам в Терпилов погост»². Одна­ко правая грамота посадников Якова Федоровича и Иева Тимофеевича и сотского Ивана о включении Власа Ту-пицына в волостной разруб княжеостровцев (первая четверть XV века) придерживается совсем иного прин­ципа. Влас Тупицын завел тяжбу с княжеостровцами: «кладете на меня разруб, а язъ у вас не живу». На су­де Власа спросили, жил ли он на Княжеострове, давал ли с княжеостровцами разруб. Тупицын отвечал утвер­дительно: «И посадники, обыскав судом... княжеостров­цев оправиша, а Уласка обиниша и даша... всем княже-островцам грамоту судную правую: потянет Уласке с княжеостровцы в старину как отец его тянул...»³ Влас Тупицын, в сознании своей правоты отстаивавший вы­ход из княжеостровской общины плательщиков дани, проглядел, как старый порядок, действительно предо­ставлявший ему право выхода, сменился новым, навеки прикрепившим Власа и его потомство к той податной единице, с которой тянул его отец. Сличение двух ра­зобранных выше грамот дает основание предположить, что эта перемена в правовом положении новгородских государственных смердов происходила в первой четвер­ти XV века.

качестве примера, прочтена неправильно. «И егумену половников посадницких Васильевых ни отхожих людей не приимати», — читает Никитский, тогда как следует: «...половников посадницких Василье­вых неотхожих людей» (ГВН и П. С. 281), т. е. на самом деле по грамоте один феодал напоминал другому, что половники его — не­отхожие люди и потому их принимать не следует.

¹ ГВН и П. С. 143.

² Там же. С. 146.

³ Там же. С. 149.

Хотя прямые указания на прикрепление владычных, монастырских и частновладельческих крестьян очень редки, трудно предположить, чтобы они находились в лучших условиях. И среди них появляются несвобод­ные. Так, к первой половине XV века относится купчая Якова Дмитриевича у Юрьевых детей Василия и Ила-рия, да у Семена Онаньина на «место неотхожее на Уг-

" ш на смердьих местах»¹.

Ко времени падения республики закрепощение

(крестьян в Новгородской земле шло уже лолным хо­дом.

Институт холопства в Новгороде представляет интерес как дальнейшее развитие тенденций, заключенных еще в Пространной редакции Русской Правды. Сравнитель­но хорошее состояние новгородских памятников права позволяет установить некоторые черты, типичные для холопства вообще. Так, ярчайшая характеристика пра­вового положения холопа — безнаказанность убившего его господина («А кто осподарь огрешится, ударит своего холопа или робу, а случится смерть, в том на­местницы не судят, ни вины не емлют»²) содержится в Двинской уставной грамоте — памятнике права погра­ничной Новгородской земли, в которой соперничали московские и новгородские влияния.

Степень распространения холопства в Древней Руси, в том числе и в Новгороде, долгое время преуменьша­лась в советской литературе. Таков был один из пла­чевных результатов стремления доказать чистоту фео­дального строя в Киевской Руси. С этой целью часть холопов переводилась в категорию феодально-зависи­мых. Так, по Б. Д. Грекову, челядь Русской. Правды— не холопы, а «работающее на господина население». Не подтвердилось и мнение о том, что плен в качестве ис­точника рабства в XII веке обнаруживал тенденцию к сокращению³.

¹ ГВН и П. С. 196. Это «место неотхожее» упоминается так­же в данной Якова Дмитриевича Михайловскому Архангельскому монастырю (ГВН и П. С. 198).

² Там же. С. 145.

³ См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-эконо­мической истории. С. 100—103, 108.

10 Заказ 2695

Холопы, называемые также одерноватой челядью¹, в отличие от неодерноватых — закладников и т. п., пре­обладали в древнерусской вотчине². Незначительные в Новгородской земле господские запашки обрабатыва­лись их; трудом. Оседая на земле, они постепенно сбли­жались с другими слоями эксплуатируемого сельского населения. Холопы обслуживали домашнее хозяйство, а иногда работали на рынок в качестве ремесленников. Наиболее распространенными способами возникно­вения холопства в первые века республики были плен и продажа. В случае военных успехов, как в 1169 году, пленных было так много, что их 'прода;вали по две нога­ты за голову. Во время голода 1231 года, сообщает ле­топись, «даяху отцы и матери дети свои одерень ис хле­ба госьтм»³, На другие пути.к рабству в новгородских источниках (за исключением Русской Правды) нет ука­заний, что свидетельствует о постепенном изживании этого института. Призванное множить ряды холопов положение Русской Правды «по робе холоп, по холопе роба» в XIV веке уже не действовало⁴. Поставленный отменой этого правила вопрос о судьбе детей от сме­шанных браков между холопами и свободными решал­ся так: дети одного пола со свободным были свободны, дети одного пола с холопом становились рабами⁵. К середине XV века иссякает еще один источник холопст­ва— плен. Устанавливается практика взаимообмена пленными, отпуска без откупа, в связи с чем запрещает­ся торговля пленными не только внешняя, но и внутрен­няя. В Московской грамоте о мире в Яжелбицах запи­сано: «А полон с обе половины без окупа; а хто будет продавать полон в княженьи в великом, а тому серебру погреб с обе стороны; а хто будет продал полоняника своему, тому ся изведати самому, а полоняник пойдет прочь»⁶.

Немалое распространение получил отпуск на волю. Из духовной Остафия Ананьевича узнаем, что ему при-

¹ Попытки И. Я. Фроянова провести грань между холопами и челядином по происхождению (первый — результат внутренней со­циальной дифференциации, второй — пленный) новгородскими ма­териалами не подтверждаются.

² См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-эконо­мической истории. С. 157.

³ НПЛ. С. 71.

⁴ См. духовную Остафия Ананьевяча 1393 г. (ГВН и П. С. 168).

⁵ Там же.

⁶ ГВН и П. С. 42.

__________________ 146 ________

надлежало 19 холопских семейств, из которых 2 были отпущены им на волю. Показательно, что отпускные давались целым семьям. По договорной грамоте Новго­рода с Готским берегом и немецкими городами (1189— 1199), раба становилась свободной в случае изнасило­вания¹.

Власть господина и бесправие холопа jie были уже столь полными, как по Русской Правде. Появляющееся в начале XIV века в договорах с князьями.положение «а холопа и половника не судити твоим (т. е. княже­ским.— О. М.) судиям без господаря» — намек на не­полную юрисдикцию владельцев холопов.

Вероятно, в случае совершения преступления, значе­ние которого выходило за рамки господского двора, хо­лоп представал перед княжеским судом, хотя и при обязательном присутствии своего хозяина. Налагаемое на князя договорами обязательство «веры не яти», ког­да холоп или раба «почнут вадити на господу», не исключает теоретически княжеского вмешательства в отношения между холопами и господами и предполагает определенные обычаи содержания холопов, обуздываю­щие господское неистовство и алчность, нарушать кото­рые не было принято.

Статьей 22 Новгородской судной грамоты холоп до­пускается к послушеству на холопа. Снова мы сталки­ваемся с элементами правоспособности, с определенной юридической формой публичного суда над рабами. Хотя указанная статья запрещает послушество одерноватых в делах свободных граждан, правило это соблюдалось не всегда. Сказывалось общее для всей истории холоп­ства на Руси несоответствие между юридическим бес­правием холопа и действительным положением дел, не­приятие русским обществом житейского взгляда на хо­лопа как на вещь. Под 1317 годом Новгородская летопись сообщает: «Тогда же и Данилко Писцов убиен бысть на рай от своего холопа: обадил бо его бяше к горожанам, тако рекши: «посылал мя с грамотами к Михаилу князю»².

Суровость закона и обычая по отношению к холопам неуклонно смягчалась вследствие неэффективности рабского труда. Не случайно с XIV века холопы неред­ко приравниваются к половникам.

¹ ГВН и П. С. 56.

² НПЛ. С. 337.

10'

житьи

Житъи люди — одна из неразрешенных загадок новго­родской истории. Специфическая новгородско-псковская социальная категория нигде не определена источника­ми. Тем самым исследователям предоставлено широчай­шее поле для гипотез.

Первоначально точкой опоры при толковании непо­нятного термина служила этимология. Лизакевич опре­делял житьих как «граждан, обладавших значительным имуществом», из числа.которых выбирали бояр¹. Н. М. Карамзин почти слово в слово воспроизвел взгляд Лизакевича. Определив при первом упоминании житьих людей как именитых², он затем отождествляет их с огнищанами и дает следующее пояснение: «домовитые или владельцы, они же и первые воины, как естествен­ные защитники отечества, из них выходили бояре или граждане, знаменитые заслугами»³.

Таковы были первые опыты интерпретации понятия «житьих», они охватывали, безусловно, часть истины (состоятельность житьих, их следование за боярами в социальной иерархии), но страдали очень серьезным недостатком. Житьи рассматривались как социальная категория, существовавшая едва ли не с самого начала Новгорода. Показательно в этом отношении приравни­вание их к огнищанам. Между тем житьи появляются в новгородских источниках, когда огнищане из. них уже исчезли.

Буржуазная русская историческая наука дала более глубокую проработку проблемы. Согласно Плошинско-му, житьи люди представляли собой второстепенную аристократию. Беляев полагал, что.житьи — это лучшие купцы, старейшие зажиточные дома. «Житьи были, по-видимому, люди среднего состояния, средние жилецкие по московской социальной терминологии, стоявшие меж­ду боярством и молодшими или черными людьми, — пи­сал В. О. Ключевский. — Они принимали более прямое участие в торговле и их вместе с черными людьми пред­ставлял в совете купеческого общества тысяцкий. Капи-

¹ Lizakevitz I. G. Essai abrege... P. 65.

² См.: Карамзин Н. М. История... Т. V. С. 57.

³ Там же. Т. VI. С. 84.

талисты средней руки и постоянные городские обывате­ли, домовладельцы, это были и землевладельцы, иногда очень крупные... Личное землевладение сближало их с новгородским боярством, но они не принадлежали к тому рано замкнувшемуся кругу знатных фамилий, из которого вече привыкло выбирать высших сановников

города...»¹.

В основу приведенных трактовок положено обычное для договоров с князьями, договоров с Западом и лето­писей упоминание житьих при перечислении всего нов­городского населения между боярами и купцами: «до-кончаша с владыкой и посадником, и тысяцким, и з бояры, и с житьими, и с купцы, и со всем великим Нов­городом...» «Промежуточное состояние», способное в лучшем случае охарактеризовать политическую роль житьих, сделалось осью многих определений социаль­ного смысла этого термина.

Исследователи занимались вариациями на ошибочно заданную тему: какая экономическая группа могла быть между боярами и купцами? Открываемые ими социальные категории, нигде больше не получившие официального сословного оформления, — второстепен­ная аристократия, виднейшие купцы, землевладельцы, тесно связанные с торговлей, и т. п., неизменно отлича­лись некоторой искусственностью.

Придание решающего значения месту термина «жи­тий» в перечне населения требует иного определения для псковских житьих, стоящих в псковских источниках после купцов. При этом остается невыясненной причина существенного различия правового положения одно­именной категории населения в столь родственных об­ластях Русской земли.

Ряд исследователей, отказавшись от поисков особой экономической сути житьих, понимали этот термин как обобщение, комбинацию всем хорошо известных, обыч­ных элементов городского населения. Они разделяли традиционное понимание житьих как зажиточных лю­дей. При этом конкретный состав группы определялся по-разному. Так, Н. И. Костомаров считал житьими лю­дей, имеющих городскую оседлость, двор в Новгороде, и оставлял открытым вопрос, входили ли в эту катего­рию бояре и купцы, имевшие дворы в Новгороде. В по­литических делах, говорит Костомаров, житьи выступа-

¹ Ключевский В. О. Сочинения. Т. II. С. 79—80.

___________ 149 __________________

ли отдельно от бояр и купцов¹. По мнению В. И. Сер­геевича, выработанному, по его словам, «на основе употребления этого слова в летописях» (этим исчерпы­вается аргументация), житьи — это купцы и бояре вместе². Выводы всех дореволюционных историков о житьих людях страдают декларативностью. Ни один из них не раскрыл процесса формирования своего взгляда на житьих и, таким образом, лишил читателя возмож­ности без непосредственного ознакомления с первоис­точниками судить о серьезности своих построений.

Очень интересны замечания о житьих М. Н. Пок­ровского. Он полагал, что усиленное развитие торговли в XV веке привело к изменениям в социальной структу­ре Новгорода по сравнению с XIII веком. Социальная верхушка новгородского общества состояла теперь «не из одного «боярства», не из одной феодальной знати, а из боярства и буржуазии, житьих людей»³. Модерниза­ция здесь очевидна, житьи люди также были феодала­ми (что видно из писцовых книг), хотя и непосредствен­но участвующими в торговле. Но факт появления нового влиятельного слоя, оказывавшего давление на боярство и порожденного процветанием торговли, вложением капиталов в землю и в известном смысле противостоя­щего родовой аристократии, подмечен верно. Покровс­кий был, кажется, первым исследователем, который подошел к категории житьих исторически и связал ее с социально-экономическими процессами в Новгороде в последний период республики.

Развитие традиции историзма применительно к житьим стало важным завоеванием советских ученых, которые провели тщательный источниковедческий ана­лиз этой категории, определили, что она возникает в XIV веке, и установили анахронизм употребления тер­мина «житья» в Рукописании князя Всеволода, содер­жащем устав Иванской купеческой сотни. Это сделано в трудах А. А. Зимина, М. Н. Тихомирова, С. В. Юшко-ва, В. Л. Янина и др.

Среди советских историков принят взгляд на жить-его как на землевладельца, иногда очень крупного, и не боярина. «Из числа свободных ремесленников и тор-

¹ См.-.Костомаров Н. И. Севернорусские народоправства... Т. II. С. 26—27. — ² См.: Сергеевич В. И. Вече и князь. М., 1967. С. 38.