О том, что произошло между Дон Кихотом и дуэньей герцогини доньейРодригес, равно как и о других событиях, достойных записи и увековечения В глубоком унынии и печали влачил свои дни тяжко раненный Дон Кихот:лицо у него было перевязано и отмечено, но не рукою бога, а когтями кота, -словом, его постигло одно из тех несчастий, коими полна жизнь странствующегорыцаря. Шесть дней не выходил он на люди, и вот однажды ночью, когда онбодрствовал и лежал с закрытыми глазами, помышляя о своих злоключениях и онавязчивости Альтисидоры, ему послышалось, что кто-то отмыкает ключом дверьв его покой, и он тотчас же вообразил, что это влюбленная девица явилась егоискушать, дабы он в конце концов нарушил верность своей госпоже ДульсинееТобосской. - Нет! - поверив своей выдумке, сказал он себе, однако ж так громко,что его могли услышать. - Не родилась еще на свет такая красавица, радикоторой я перестал бы обожать ту, чей образ запечатлен и начертан во глубинемоего сердца и в тайниках души моей, хотя бы ты, моя владычица, оказаласьпревращенною в сельчанку, пропахшую луком, или же в нимфу золотистого Тахо,расшивающую ткани из золотых и шелковых нитей, и куда бы тебя ни заточилиМерлин или же Монтесинос, ты повсюду моя, а я повсюду был и буду твоим. Не успел он окончить свои речи, как дверь отворилась. Он завернулся сголовой в желтое атласное одеяло и стал во весь рост на кровати; на голове унего была скуфейка, на лице и усах повязки: на лице - из-за царапин, а наусах - для того, чтобы они не опускались и не отвисали; и в этом своемнаряде он походил на самое странное привидение, какое только можно себепредставить. Он впился глазами в дверь, но вместо изнывающей и уже невластной над собой Альтисидоры к нему вошла почтеннейшая дуэнья в беломподрубленном вдовьем покрывале, столь длинном, что оно охватывало иокутывало ее с головы до ног. В левой руке она держала зажженный огароксвечи, а правою защищала от света глаза, скрывавшиеся за огромными очками.Шла она медленно и ступала легко. Дон Кихот глянул на нее сверху вниз и, рассмотрев ее убранство иуверившись в ее молчаливости, подумал, что это ведьма или же колдуньяявилась к нему в таком одеянии, дабы учинить над ним какое-либо злое дело, иначал часто-часто креститься. Призрак между тем приближался; достигнув жесередины комнаты, он поднял глаза и увидел, что Дон Кихот торопливокрестится, и если Дон Кихот оробел при виде этой фигуры, то еще большенапугалась незнакомка при виде Дон Кихота; едва ее взоры обратились на него,такого длинного и такого изжелта-бледного, в одеяле и в повязках, явно егоуродовавших, как она тотчас же воскликнула: - Боже мой! Что это? Выронив от волнения свечу и оставшись впотьмах, она направилась квыходу, но со страху запуталась в собственных юбках и шлепнулась на пол. ТутДон Кихот, объятый ужасом, обратился к ней: - Заклинаю тебя, призрак, или кто бы ты ни был: скажи мне, кто ты, искажи, чего ты от меня хочешь. Если ты неприкаянная душа, то не таись отменя, и я сделаю для тебя все, что могу, ибо я правоверный христианин исклонен всем и каждому делать добро: ведь для этого-то я и вступил в орденстранствующего рыцарства, коего цель - всем благотворить - распространяетсяи на души, томящиеся в чистилище. Ошеломленная дуэнья, услыхав, что ее заклинают, смекнула, что Дон Кихотнапуган не меньше ее, и заговорила голосом тихим и унылым: - Сеньор Дон Кихот (если только вы и есть Дон Кихот)! Я не призрак, невидение и не душа из чистилища, как ваша милость, верно, полагает, я дуэньядонья Родригес, приближенная сеньоры герцогини, и пришла я к вашей милостипо такому важному делу, в котором только вы, ваша милость, и можете мнепомочь. - Скажите, сеньора донья Родригес, - снова заговорил Дон Кихот, - уж неявились ли вы сюда как сводня? В таком случае знайте, что вы уйдете ни счем, а причиною тому - несравненная красота моей владычицы ДульсинеиТобосской. Одним словом, сеньора донья Родригес, если вы обещаете избавить иуволить меня от каких бы то ни было сердечных дел, то можете зажечь свечу иподойти ближе, и мы с вами побеседуем, о чем вам надобно и о чем вам угодно,но только, повторяю, без всяких прельстительных жеманств. - Чтобы я стала вмешиваться в чьи-то сердечные дела, государь мой? -воскликнула дуэнья. - Плохо же вы меня знаете, ваша милость. Я еще не встоль преклонных летах, чтобы такими пустяками заниматься: слава богу, душамоя и не думает расставаться с телом, и все коренные и передние зубы у меняцелехоньки, за исключением двух-трех, которые я застудила, - ведь у нас тутв Арагоне простудиться ничего не стоит. Обождите немного, ваша милость: ятолько зажгу свечу, мигом возвращусь и расскажу вам о своих огорчениях, - ужвы-то всякому горю сумеете помочь. Не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты, Дон Кихот же, успокоенный изадумчивый, остался ждать ее, однако у него тотчас замелькало множестводогадок по поводу этого нового приключения; самая мысль - подвергнутьиспытанию верность, в которой он клялся своей госпоже, казалась емукощунственной, и он стал рассуждать сам с собой: "А что, если хитрый на выдумки дьявол, отчаявшись ввести меня воискушение с помощью императриц, королев, герцогинь, маркиз и графинь, нынезадумал меня совратить с помощью этой дуэньи? Я слыхал много раз и от многихумных людей, что дьявол, где только может, вместо красотки подсовываетдурнушку. А что, если благоприятный случай, уединение и тишина пробудятспящие желания, и я, уже на закате дней, упаду на том самом месте, где досих пор ни разу не спотыкался? В подобных обстоятельствах лучше бежать, чеможидать боя. Но нет, видно, я не в своем уме, коли думаю и говорю о такомвздоре: очкастой дуэнье в длинном покрывале не породить и не пробудитьнечистого желания в сердце величайшего развратника, какой только есть вмире. Да разве бывают на свете соблазнительные дуэньи? Да разве во всейвселенной есть хоть одна не назойливая, не брюзгливая и не жеманная дуэнья?Ну так прочь же от меня, племя дуэний, никому никакой радости недоставляющее! О, как права была та сеньора, о которой рассказывают, что онав углу своей диванной комнаты посадила двух изваянных дуэний в очках и спяльцами, как если бы они занимались рукоделием, и это сообщало всей комнатевид не менее чинный, нежели присутствие настоящих дуэний!" Сказавши это, Дон Кихот спрыгнул с кровати и хотел было замкнуть дверьи не впустить сеньору Родригес, но, когда он приблизился к двери, сеньораРодригес уже входила, держа в руке зажженную свечу из белого воска, и,увидев, на сей раз уже прямо перед собой, Дон Кихота, перевязанного,закутанного в одеяло, в какой-то не то скуфейке, не то ермолке на голове,она опять испугалась и, отступив шага на два, спросила: - Я могу считать себя в безопасности, сеньор рыцарь? По-моему, с вашейстороны не очень прилично, что вы встали с постели. - Об этом же самом мне вас надлежит спросить, сеньора, - объявил ДонКихот. - Так вот я и спрашиваю: огражден ли я от нападения и насилия? - Кто же и от кого должен вас ограждать, сеньор рыцарь? - спросиладуэнья. - Оградить меня должны вы и от вас же самой, - отвечал Дон Кихот. -Ведь и я не из мрамора и вы не из меди, и сейчас не десять часов утра, аполночь, даже, может быть, еще позднее, находимся же мы в более уединенном иукромном месте, нежели та пещера, где вероломный и дерзновенный Эней овладелпрекрасною и мягкосердечною Дидоной. Впрочем, дайте мне вашу руку, сеньора,- наилучшим ограждением послужат нам мои целомудрие и скромность, равно каки ваше почтеннейшее вдовье покрывало. Сказавши это, он поцеловал себе правую руку {1}, а затем взял рукудоньи Родригес, которую та протянула ему с такими же точно церемониями. В этом месте Сид Ахмет делает отступление и клянется Магометом, что судовольствием отдал бы лучшую из двух своих альмалаф за то, чтобыпосмотреть, как эта парочка, взявшись и держась за руки, направлялась отдвери к кровати. Наконец Дон Кихот улегся в постель, а донья Родригес, не снимая очков ипо-прежнему держа в руке свечу, села в кресло на некотором расстоянии откровати. Дон Кихот свернулся клубком и натянул одеяло до подбородка; когдаже оба они устроились поудобнее, первым нарушил молчание Дон Кихот. - Теперь, сеньора донья Родригес, - сказал он, - вы можете излить ивыговорить все, что накопилось в истерзанном вашем сердце и наболевшейгруди: я буду слушать вас ушами целомудрия и окажу вам помощь деламимилосердия. - Я так и знала, - молвила дуэнья, - от благородного и приветливоговашего облика невозможно было ожидать менее христианского ответа. Так вот вчем состоит дело, сеньор Дон Кихот. Хотя сейчас я сижу перед вашей милостьюв этом кресле и нахожусь в королевстве Арагонском, и на мне одеяние всемипрезираемой и унижаемой дуэньи, однако ж родом я из Астурии Овьедской ипритом происхожу из такой семьи, которая состоит в родстве с лучшими домамитой провинции, но горестный мой удел и беспечность родителей моих,совершенно неожиданно, неизвестно как и почему обедневших, привели меня встолицу, в Мадрид, и там мои родители с моего согласия и во избежание горшихбед отдали меня в швеи к одной знатной сеньоре, и надобно вам знать, вашамилость, что по части ажурной строчки и белошвейной работы никто меня еще непревзошел. Итак, родители отдали меня в услужение и вернулись обратно, ачерез несколько лет скончались и, уж верно, теперь на небе, потому что этобыли добрые и правоверные христиане. Осталась я сиротою, все мое достояниезаключалось в скудном жалованье да в тех ничтожных подачках, которые вбогатых домах обыкновенно получают служанки, и в это самое время, безвсякого с моей стороны повода, меня полюбил наш выездной лакей, мужчина ужев летах, представительный, с густой бородою, а уж какой воспитанный - нупрямо король: это потому, что он горец {2}. Сколько ни старались мы утаитьнаши встречи, однако госпожа моя о том проведала и во избежание сплетен ипересудов нас поженила с благословения и соизволения святой нашей материримско-католической церкви, от какового брака родилась у нас дочь, и вотиз-за нее-то я и лишилась самого дорогого, что было у меня в жизни, и непотому, чтобы я умерла от родов, - нет, роды у меня были правильные инаступили вовремя, а потому, что вскоре после этого умер от испуга мой муж;если б я не торопилась, я бы вам и про это рассказала, и вы, уж верно,дались бы диву. Тут она горько заплакала и сказала: - Простите, сеньор Дон Кихот, что я с собой не совладала: всякий раз,как я вспоминаю о незадачливом моем муженьке, я не могу удержаться от слез.Боже ты мой, с каким, бывало, важным видом возил он госпожу на крупемогучего мула, черного как уголь! Тогда ведь не было ни карет, ни носилок,как нынче, - дамы ездили верхом на мулах: впереди выездной лакей, а сзадигоспожа. Нет, я непременно должна вам про это рассказать, дабы выудостоверились в благовоспитанности и ретивости милого моего мужа. Как-тораз стал он сворачивать на улицу святого Иакова в Мадриде, довольно-такиузкую улицу, а навстречу ему алькальд с двумя альгуасилами впереди, и какскоро добрый мой супруг его увидел, то, вознамерившись проводить его,поворотил мула. Госпожа, сидевшая на крупе, вполголоса его спрашивает: "Чтоты делаешь, бестолковый? Разве ты не знаешь, что мне не туда?" Алькальд изучтивости натянул поводья и сказал: "Поезжай, братец, своей дорогой, это мнеприличествует сопровождать сеньору донью Касильду" (так звали нашу госпожу).Однако супруг мой с обнаженною головою продолжал настаивать на том, чтобыпроводить алькальда, тогда госпожа в запальчивости и раздражении вынула изфутлярчика толстую булавку, прямо, можно сказать, настоящее шило, и всадилаее в спину моему мужу; тот вскрикнул, сразу весь скорчился и, увлекая засобой госпожу, грянулся оземь. Два лакея бросились поднимать ее, а такжеалькальд и альгуасилы. Гуадалахарские ворота переполошились, то есть,разумею, не самые ворота, а всякий праздношатающийся люд, который тамтолчется. Госпожа пошла домой пешком, а мой муж побежал к цирюльнику исказал, что ему проткнули насквозь все внутренности. Слава об учтивостимоего супруга так быстро распространилась, что на улицах за ним стали бегатьмальчишки, и вот поэтому, а еще потому, что он был чуть-чуть близорук,госпожа его и рассчитала, и я убеждена, что умер он с горя. Осталась ябеспомощною вдовою с дочкой на руках, а краса моей дочери все прибывала,будто морская пена. В конце концов, как обо мне шла молва, что я великаярукодельница, то сеньора герцогиня, которая тогда только что вышла замуж засеньора герцога, порешила взять меня с собой в королевство Арагонское, атакже и мою дочь, и вот здесь-то, долго ли, коротко ли, дочка моя иподросла, и что же это, я вам скажу, за прелесть: поет, как жаворонок, втанце - огонь, пляшет до упаду, читает и пишет, как школьный учитель, асчитает, как купец. О чистоплотности ее я уж и не говорю: проточная вода - ита не чище ее. И будет ей сейчас, если память мне не изменяет, шестнадцатьлет пять месяцев и три дня, - может, я только днем ошиблась. Коротко говоря,девочку мою полюбил сын богатого крестьянина, который живет не так далекоотсюда, в одной из деревень, принадлежащих сеньору герцогу. Уж и не знаю,как это у них началось, только стали они миловаться, и он сказал моей дочке,что он на ней женится, а сам обманул ее и не думает исполнять свое обещание.И сеньор герцог об этом знает, потому что я сколько раз ему жаловалась ипросила его приказать этому сельчанину жениться на моей дочери, но герцог водно ухо впускает, в другое выпускает. А все дело в том, что отец обманщикаочень богат, дает герцогу денег взаймы, помогает ему кое-когда обделыватьделишки, и герцог боится расстроить его и рассердить. Вот я и прошу вас,государь мой, возьмите на себя труд, восстановите справедливость - то лиуговорами, то ли силой оружия: ведь все про вас знают, что вы родились насвет, дабы искоренять неправду, выпрямлять кривду и защищать обойденных. Ипримите в рассуждение, ваша милость, сиротство моей дочери; ее прелесть июность, а равно и все ее совершенства, которые я вам только что описала, -клянусь богом и совестью, ни одна из горничных девушек моей госпожи вподметки ей не годится, даже та, которую зовут Альтисидорой: ее все здесьпочитают за самую разбитную и пригожую, но и ей мою дочку не перещеголять.Да будет вам известно, государь мой, что не все то золото, что блестит: ведьэта самая Альтисидора берет не столько красотой, сколько самоуверенностью, иразвязности в ней куда больше, чем скромности, и притом она не совсемздорова: у нее так плохо пахнет изо рта, что с ней рядом стоять нельзя. Давзять хоть самое сеньору герцогиню... Нет уж, я лучше помолчу, а то ведь и устен бывают уши. - А что такое у сеньоры герцогини, скажите ради бога, сеньора доньяРодригес? - спросил Дон Кихот. - Вы так убедительно меня просите, что я не могу не ответить вам сполною откровенностью, - молвила дуэнья. - Вы знаете, сеньор Дон Кихот, каккрасива сеньора герцогиня: кожа у нее напоминает отполированный, гладкийклинок, щеки - кровь с молоком, очи как звезды небесные, и ходит-то она - неходит, а словно летает; можно подумать, что она так и пышет здоровьем, насамом же деле, ваша милость, этим она обязана прежде всего господу богу, азатем двум фонтанелям {3}, которые устроены у нее на ногах, и через которыевытекают все те дурные соки, коими, как уверяют лекари, сеньора герцогиняполна. - Пресвятая дева! - воскликнул Дон Кихот. - Неужели у сеньоры герцогинисуществуют подобные сточные желоба? Я бы не поверил даже, если б мне этосказали босые братья, но коль скоро это утверждает сеньора донья Родригес,значит, так оно и есть. Впрочем, фонтанели на таких ножках, уж верно,источают не дурные соки, но текучую амбру. Право, я прихожу к мысли, чтофонтанели - вещь чрезвычайно полезная для здоровья. Только успел Дон Кихот это вымолвить, как вдруг дверь в комнату свеликим шумом распахнулась, донья Родригес от неожиданности выронила свечу,и в комнате стало темно, как говорится - хоть глаз выколи. Вслед за темнесчастная дуэнья почувствовала, как чьи-то руки схватили ее за горло, да стакой силой, что она не успела проронить ни звука, а кто-то другой с великимпроворством, не говоря худого слова, поднял ей юбки и чем-то, по-видимому,туфлей, так ее отшлепал, что вчуже брала жалость; испытывал к ней жалость иДон Кихот, однако он даже не пошевелился: он не мог понять, что это такое, илежал тихо и смирно, боясь, как бы и ему не получить свою порцию. И опасенияего были не напрасны, ибо безмолвные палачи, задавши трепку дуэнье (а дуэньяпикнуть не смела), направились к Дон Кихоту и, сдернув с него простыню иодеяло, принялись щипать его, да так часто и так больно, что ему пришлосьпустить в ход кулаки, и все это происходило в совершенной тишине. Битвадлилась около получаса; засим привидения скрылись, донья Родригес оправилаюбки и, оплакивая свое злоключение, вышла из комнаты, не сказав Дон Кихотуни слова, Дон Кихот же, измученный и исщипанный, растерзанный и озадаченный,остался один, и тут мы его покинем, как он ни жаждет узнать, кто же этотзлой чародей, который так его отделал. Об этом будет сказано в свое время, атеперь обратимся к Санчо Пансе, как того требует порядок истории. 1...поцеловал себе правую руку... - в знак верности данному слову. 2...потому, что он горец. - Жители северных горных районов Испаниигордились тем, что они первые положили начало реконкисте (отвоеваниютерриторий, захваченных у них арабами в VIII в.), и считали себя поэтомузнатными людьми. 3 Фонтанели - искусственные раны на ногах, с помощью которых во временаСервантеса врачевали больных, чтобы дать выход "дурным сокам" из тела.
