ВВЕДЕНИЕ. Настоящая книга — результат нескольких лет теоретиче­ских и прикладных исследований, а также размышлений по поводу одной из наиболее насущных проблем третьего

Настоящая книга — результат нескольких лет теоретиче­ских и прикладных исследований, а также размышлений по поводу одной из наиболее насущных проблем третьего ты­сячелетия — проблеме страха перед будущим.

Традиционно разнообразные формы страха и предчувст­вия катастроф являются существенным элементом общест­венного сознания. Сегодня эта тема стала едва ли не самой популярной, рейтинговой. Ей посвящены специальные раз­делы в периодических печатных изданиях и передачи на телевидении. Специфическим жанром кино являются филь­мы-катастрофы, в отношении которых прослеживается характерная особенность: чем масштабнее и достовернее по­казаны разрушения, чем сильнее представлено на экране че­ловеческое горе, тем больше сборы и выше отдача от вло­женных в кинофильм денежных средств.

К сожалению, однако, наряду с виртуальными в нашей жизни имеют место вполне реальные катастрофы и чрезвы­чайные ситуации. Современный человек стал свидетелем потрясений отнюдь не локального масштаба, таких как ми­ровая война, социальные революции, межнациональные конфликты, экологические бедствия. Такого рода катастрофы сказываются на психологическом состоянии очень многих людей. Даже представители правящих слоев и промышлен­ной элиты под воздействием стресса могут принимать реше­ния, влияющие на политику, экономику, бизнес.

Еще более существенным является то, что чрезвычайная ситуация ведет к развитию процессов, стимулирующих по­литическую нестабильность. Известно, что в критических

8 Введение

условиях у населения резко возрастает потребность в психо­логическом комфорте — в стремлении обрести безопасность и избавиться от дискомфортного состояния, выражающего­ся в недовольстве жизнью, депрессии, подавленности, чув­стве повышенной тревожности, страхе, неуверенности в себе и в своем будущем. Чем насущнее эта потребность, тем в большей мере она сопровождается желанием избежать дис­комфортного состояния как можно быстрее и как можно бо­лее радикальными методами. Зачастую это ведет к еще большей дестабилизации политической ситуации, поскольку люди могут прибегать к прямым действиям — демонстраци­ям, протестным акциям и тому подобное. В обществе возра­стает потребность в лидерах менее демократического, более авторитарного типа со свойственными для них способами нормализации ситуации.

Все эти обстоятельства делают настоятельной потреб­ность в научном исследовании катастрофического сознания и факторов, порождающих и поддерживающих его. Отме­тим, что проблема страха перед будущим в контексте воз­можной грядущей катастрофы является традиционной для научной мысли. В той или иной мере ее касались такие фи­лософы и ученые прошлого, как Эпикур, Аристотель, Пла­тон, Т. Гоббс, Р. Декарт, Б. Спиноза, Д. Юм, Л. Фейербах. До XIX века изучением различных опасностей, катастроф и их влияния на жизнь человека занимались преимущественно религиозные мыслители, а также некоторые представители естественных наук, в частности медицины.

Рубеж XIX—XX веков отмечен пристальным вниманием к проблеме страха и массового ожидания катастроф в обще­ственных науках, особенно в философии, психологии и со­циологии. Это обусловлено тем, что данный исторический период рассматривается учеными самых разных направле­ний как эпоха формирования так называемого кризисного сознания, в основании которого лежит идея глобального кризиса общества той эпохи. Концепция кризисного созна­ния оформляется окончательно в середине прошлого века как продукт осмысления коренной несостоятельности за­падного типа общества, его культуры и цивилизации вооб­ще. У истоков этого мировоззрения стоят А. Шопенгауэр

Введение 9

и Р. Вагнер с идеей «гибели богов» индивидуалистической западной культуры, а также Ф. Ницше с идеей культурного декаданса Запада. Свое развитие и популяризацию эти идеи получили у О. Шпенглера, выдвинувшего концепцию «зака­та Европы» под грузом гиперурбанизированной техноген-ной цивилизации.

Начиная с 20-х годов XX столетия, в значительной степе­ни под влиянием теоретических воззрений О. Шпенглера, количество публикаций по проблеме конца мира, вселен­ских катастроф увеличивается по экспоненте. Тем не менее число социологов, работы которых посвящены непосред­ственно проблеме страха и отношению к катастрофам как социальным, а не техногенным явлениям, очень ограничено. Первым эмпирическим исследованием в области катастроф принято считать докторскую диссертацию С. Принца, опуб­ликованную в 1920 году. За ней последовали работы Л. Кар-ра и Дж. Прасада, посвященные проблеме катастроф и соци­альных изменений.

В первой половине XX века среди крупнейших исследо­вателей данной проблемы следует особо выделить автора классических работ по макросоциологии катастроф русско-американского исследователя Питирима Сорокина. Сорокин полагал, что переживаемый современным обществом кризис носил интегральный характер и отражал одновременно не только кризис культуры, но и деградацию всех форм соци­альной, политической и экономической организации, отме­ченную взрывом войн, революций и кровопролитий, анар­хией, социальным, моральным и интеллектуальным хаосом, возрождением отвратительных форм жестокости, времен­ным разрушением больших и малых ценностей человече­ства, нищетой и страданием миллионов. Обращаясь к этой проблеме, Сорокин дает детальное описание влияния, ока­зываемого последствиями бедствий и катастроф на мысли­тельные процессы и поведение людей и на экономическую, политическую, социальную организацию и культурную жизнь общества. Большая часть работ Сорокина была посвящена изменениям в социальной структуре в периоды катастроф: индивидуальной и групповой мобильности, росту социаль­ного неравенства, реорганизации социальных институтов.

10 Введение

В этих условиях, утверждал ученый, среди значительной ча­сти населения распространяется апокалиптическое мышле­ние и разные психические эпидемии. Построение новой со­зидательной культуры и общества виделось Сорокину на основе формирования новой системы ценностей всего чело­вечества.

В целом до середины XX века образ будущего как в пред­ставлении ученых, так и в массовом сознании ассоциировал­ся более с надеждами, чем со страхом. Создание ядерного оружия как средства мгновенного тотального уничтожения всего живого ознаменовало наступление новой эры. Появле­ние «абсолютного оружия» сопровождалось взрывом ката­строфических, пессимистических, упаднических настроений и существенно изменило отношение общества к будущему. Страх перед угрозой применения средств массового уничто­жения, созданных самим человеком, пронизывает всю исто­рию второй половины предыдущего столетия.

В ходе Второй мировой войны «абсолютный эмпириче­ский страх» прочно укоренился в массовом сознании. Одно­временно резкое усиление техногенной нагрузки на природ­ную среду и самого человека привело к возрастанию числа катастроф и силы их воздействия. В связи с этим в 50-е годы среди социологов существенно возрос интерес к проблемам катастрофизма. Первые работы по данной проблематике американских ученых Л. Киллиана, Ч. Фрица, Э. Карантелли, Ф. Бэйтса, X. Уильямса, ведущих исследования в Чикагском университете (1949-1960), были посвящены в основном изучению коллективного поведения в пред- и посткатастроф-ных ситуациях.

Систематическое исследование проблем, связанных с ката­строфами, началось в 1963 году в специализированном цент­ре по изучению катастроф при Университете штата Огайо. В 1984 году он переместился в Университет штата Делавэр, где и по сей день ведутся исследования. Этот этап связан с именами Э. Карантелли, Р. Дайнса, ДеМарчи, А. Бартона, Г. Мура, Р. Тернера. Деятельность специализированного цент­ра по изучению катастроф была сфокусирована, во-первых, на организационных и общественных уровнях подготовки населения к возможным катастрофам, во-вторых, на изуче-

Введение 11

нии поведения людей, групп людей, организаций и общнос-тей в условиях чрезвычайных ситуаций и, в-третьих, на вос­становительном периоде после катастроф, причем все это изучалось в плане выявления личностных и общественных аспектов катастрофических процессов. Одновременно ве­лись исследования других аспектов чрезвычайных ситуаций, начиная от мотивации поведения людей при катастрофах и вплоть до того, как индивидуальное и организованное пове­дение в группах связано между собой и как эти поведенче­ские акты во время массовых бедствий затрагиваются меж­организационной координацией социальных действий. Часть исследователей занималась проблемой взаимосвязи органи­зованного и персонального поведения людей в группах, в силу которой осуществляется влияние общности на индиви­да и его поведенческие акты, а результатом этого становится формирование так называемого «терапевтического сообще­ства», помогающего людям лучше приспособиться к услови­ям катастрофного и посткатастрофного развития (Г. Бартон, Р. Дайне). А. Оливер-Смит и Г. Бартон исследовали индиви­дуальное и групповое поведение людей в экстремальных си­туациях в контексте нравственно-антропологических подхо­дов к этой проблеме: поступки людей детерминируются нравственными устоями и ценностями, разделяемыми груп­пой. Кросскультурное социологическое изучение катастро­фического поведения индивидов, групп и организаций про­водилось Э. Карантелли, Ф. Бэйтсом, В. Пикоком.

На основе этих исследований, их теоретических экспли­каций и построения соответствующих концептуальных схем и сложилось на рубеже 1960-1970-х годов новое направле­ние в социологии — социология катастроф, связанная с ис­следованием обширного класса разнородных явлений и про­цессов, объединяемых понятием «катастрофа».

Несмотря на совершенствование методов всестороннего социального и естественнонаучного исследования и анализа содержания и способов проявления различных природных, антропогенных (экологических, технологических) и соци­альных катастроф, человечество крайне медленно прибли­жается к разрешению главной проблемы — обеспечению высокого уровня глобальной безопасности. Поэтому и в

12 Введение

70-90-х годах XX века широко обсуждается проблема стра­ха (в основном по поводу социальных и антропогенных ка­тастроф) в отношении будущего.

С одной стороны, абсолютное оружие (ядерное или био­логическое) оказывается средством власти над жизнью целых народов и зачастую рассматривается как средство полити­ческого шантажа. Канадский социолог А. Шелдон отмечает, что реальность такой постоянной угрозы сопровождается периодами «моральной паники» — реального состояния об­щества, при котором отчетливо ощущается угроза разделяе­мым всеми ценностям и основаниям общепринятого образа жизни, а интеллектуальная элита общества стремится со­здать барьер (при помощи средств массовой информации формируя чувство тревоги за фундаментальные ценности общества) для отражения возможной угрозы политического шантажа. А. Шелдон выделяет три большие волны «мораль­ной паники», сопровождавшиеся гонкой вооружений и уси­лением чувства массовой тревоги: создание атомной бомбы в СССР, запуск спутника и Карибский кризис, война в Афга­нистане. Тенденция повторения одних и тех же патовых си­туаций сохраняется, усиливая техногенную нагрузку на при­родную среду и на человека.

С другой стороны, по мере развития цивилизации по­являются новые формы социального страха, которые воз­действуют на психику и сознание человека сильнее, чем страх перед силами природы. Одну из них описал Э. Тоффлер, определив ее как «шок будущего», который характеризуется внезапной, ошеломляющей утратой чувства реальности, вызванной страхом перед будущим. Миллионы людей охва­чены тревогой, они теряют способность разумно управлять событиями. Безотчетный страх, массовые неврозы, необуз­данные акты насилия - все это лишь слабые симптомы бо­лезни. На взгляд Тоффлера, суть этого парадокса состоит в том, что, подчинив себе силы природы, создав мощнейшую технику, человек изменил ритм и течение своей жизни. Но сам оказался неприспособленным к этому ритму и к ускоре­нию, ко все более усиливающемуся давлению событий, зна­ний, науки, техники, информации. Болезнь, называемая Тоффлером шоком будущего, поражает не только психику

Введение 13

людей и политическую структуру власти, она также накла­дывает свой отпечаток на экономику индустриально разви­тых стран.

Во второй половине 1960-х годов стала развиваться но­вая форма страха: страх человечества перед самим собой и собственными разрушительными возможностями, касающи­мися отношений с окружающей средой, что нашло отраже­ние в новом научном направлении — инвайронментализме. Эта природоохранная тенденция включает большой комп­лекс идей, основанных на признании человеческой ответ­ственности за все окружающее. Инвайронментализм возник как результат развития христианской этики и одновременно критики некоторых ее интерпретаций. Он впитал в себя так­же многие идеи восточной философии. Инвайронментализм соединил новые моральные требования, новую философию отношения человека к природе, новое искусство и политику (К. Боулдинг, Э. Шумахер, Т. Роббинс).

В самом конце XX века центр исследовательского интере­са переместился от посткатастрофных ситуаций к предката-строфным, сфокусировался на понятиях «риск», «страх», «защищенность». Исследование риска стало едва ли не ве­дущим направлением в европейской, американской и рос­сийской социологии в течение последних 20 лет (У. Бек, Э. Гидденс, Н. Луман, 3. Бауман и др.). Общим стимулом к развитию рискологии как особой отрасли социального зна­ния явился переход индустриально развитых обществ к но­вой фазе модернизации, именуемой высокой или поздней (У. Бек, Э. Гидденс). Непосредственным стимулом к форми­рованию данного направления стали чернобыльская ката­строфа, риск, порождаемый запаздывающим и неадекватным осмыслением социальных последствий научно-технического прогресса (развития генной инженерии) и новых эпидемий (СПИДа, коровьего бешенства) и в самое последнее время — опасность международного терроризма и формы борьбы с нею.

Основным предметом рискологических исследований стали процессы риск-рефлексии, понимаемые двояко: как рефлексия социальных институтов, массового и профессио­нального сознания по поводу текущих социальных измене-

14 Введение

ний и как столкновение общества с последствиями риска, с которыми оно не может справиться (ассимилировать или трансформировать), действуя в соответствии с ценностями и поведенческими стандартами индустриального общества. Немецкий социолог У. Бек, рассматривая риск как результат индустриальной революции и процессов модернизации, выдвинул концепцию современного общества как «общества риска», приходящего на смену современному западному об­ществу. Согласно его подходу, современное индустриальное общество по мере своего развития постепенно вытесняется «обществом риска» — обществом неопределенности, когда возможность контролировать риск является иллюзией, ког­да социальные, политические, экономические и индивиду­альные формы риска все более выходят из-под контроля со стороны институтов, обеспечивающих безопасность индуст­риального общества, при этом риск уже не рассматривается как нечто внешнее и контролируемое, как побочный эффект научно-технического прогресса и становится естественным, внутренне присущим модернизации явлением.

Суть концепции «общества риска» состоит в том, что по­рождение и распространение опасностей, продуцируемых обществом, угрожает его собственному существованию. Риск, который производит современное общество, противоречит общепринятым (традиционным) представлениям о безопас­ности. По этой причине риск способен подорвать фунда­ментальные основания конвенционального социального по­рядка, поэтому он становится политически и социально взрывоопасным. Общество риска — это новая парадигма об­щественного производства, это не выбор, который можно сделать или отвергнуть в ходе политических дискуссий. Оно есть порождение автономного динамизма модернизацион-ных процессов, которые слепы и глухи к собственным по­следствиям и опасностям.

Общество превращается в «общество риска» главным об­разом потому, что не рефлексирует ситуацию должным об­разом и вследствие этого производит все большее количе­ство опасностей. Выход из сложившейся ситуации ученый видит в усилении значимости политических решений, спо-

Введение 15

собных существенным образом влиять на сложившийся со­циальный и геополитический порядок.

Британский социолог Э. Гидденс делает акцент в своей социологической теории риска на процессе глобализации. Отмежевываясь от теории модернизации и постмодернизма, он утверждает, что феномен риска является одной из четы­рех атрибутивных черт «высокой современности» и отлича­ется от всего того, что наблюдалось прежде, как с объектив­ной, так и с субъективной точки зрения. Исследователь отмечает, что атрибутивность риска в условиях «высокой современности» определяется принципиальной неуправляе­мостью целого ряда ситуаций и процессов, угрожающих не отдельному индивиду или небольшим сообществам, а чело­вечеству в целом.

В работах немецкого социолога Н. Лумана риск изучается с онтологических позиций. По мнению исследователя, риск ставит под сомнение рациональную природу деятельности человека, поскольку анализ социального риска с точки зре­ния рационального поведения индивида, а значит, и воз­можности предсказания результатов социального действия, не вполне адекватен. Признавая продуктивность рационали­стической традиции в понимании сущности риска, Н. Луман отмечает, что дихотомия «норма—отклонение» не отражает специфику современного общества.

Специфика же современного общества, по его мнению, состоит в том, что зависимость будущего от принятия реше­ний многократно возросла. Сейчас людей или организации можно определить как коренную причину перехода риска в стадию катастрофы. Основными категориями социологиче­ской концепции Н. Лумана выступают коммуникация, реше­ние, технология. По мнению исследователя, идея о том, что потери и ущерб могут быть объяснимы в терминах комму­никации, вполне социологична и является базой для социо­логического анализа риска в современном обществе.

Разрабатывая концепцию индивидуализированного об­щества, британский социолог 3. Бауман отмечает, что совре­менное общество отличают усиление роли неконтролируе­мых человеком сил и тенденций, нарастание неуверенности и неопределенности, подавление тех проявлений человече-

16 __ Введение _______________

ского духа, которые в прошлом вдохновляли людей на соци­альные преобразования.

Важным признаком современного индивидуализирован­ного общества, по мнению исследователя, является утрата че­ловеком контроля над большинством значимых социальных процессов и прогрессирующая в связи с этим незащищен­ность личности перед лицом неконтролируемых ею перемен.

В последние десятилетия, отмечает Бауман, проблема не­безопасности, включающая в себя наряду с отсутствием без­опасности и незащищенность, стала исключительно острой и злободневной. Явление, которое исследователи стараются сегодня постичь, — это совокупный опыт неуверенности че­ловека в своем положении, в своих правах и доступности средств к существованию, неопределенности относительно преемственности и стабильности в будущем, отсутствия бе­зопасности для физического существования человека, его личности и окружения. По мнению Баумана, главное, чем занято сегодня общество, — это убеждение самого себя в том, что нарастающая неопределенность есть естественный способ существования. Наше общество риска, полагает социо­лог, сталкивается с ужасающей проблемой, когда дело дохо­дит до примирения его членов с неудобствами повседневной жизни и страхом, испытываемым по отношению к ней.

В сравнении со столь широким спектром зарубежных ис­следований, отечественными социологами изучение ката­строф долгое время практически не велось. Это объясняется рядом факторов, важнейшим из которых можно считать гос­подство в Советском Союзе на протяжении не одного де­сятилетия доктрины абсолютной безопасности, которая в определенной мере пока еще сохраняется в практике госу­дарственного управления Россией. Абсолютная безопасность предполагает полную защищенность социально-экономи­ческой и экологической систем от природных и антропоген­ных угроз. При этом подразумевается, что природный риск существует постольку, поскольку объективно существуют опасные природные процессы и явления, но он пренебрежи­мо мал, так как обеспечиваемые меры защиты человека и природы (главным образом инженерно-технические) дела­ют их практически неуязвимыми. Тезисы «Человек — хозя-

__________ Введение 17

ин природы», «Человек — покровитель природы», активно пропагандировавшиеся долгое время в СССР, — наглядное тому подтверждение. Так как официальная политика (идео­логия) государства вплоть до середины 1980-х годов исхо­дила из догмата о безграничных возможностях инженерной мысли и техники в сфере освоения природы, над всеми чрез­вычайными ситуациями, авариями, катастрофами существо­вала завеса строгой секретности, ибо подобных ситуаций просто не могло возникать в социалистическом обществе.

Чернобыльская катастрофа заставила заговорить о воз­можностях междисциплинарного, и в том числе социологиче­ского, исследования риска и катастроф в России. С 1989 года появляются первые публикации российских исследователей об экспертизе технологических катастроф и экологических кризисов, об организации управления в чрезвычайных ситу­ациях и о социодинамике катастроф. С 1990 года достоянием общественности становятся результаты первых социологи­ческих исследований чернобыльской катастрофы и ее по­следствий (О. Н. Яницкий, А. Г. Злотников, А. В. Мозговая), появляются исследования методологических основ типоло­гии катастроф и экстремальных ситуаций (Е. М. Бабосов), а также ряд работ российских, украинских и белорусских ис­следователей, анализирующих социальные, социально-эко­номические, социально-психологические, демографические и цивилизационные аспекты чернобыльской катастрофы, землетрясения в Армении и радиационных катастроф (В. Н. Абрамова, К. К. Бабиевский, М. И. Бобнева, Ю. И. Де­рюгин, Г. Ф. Куцев, Г. А. Несветайлов, Л. Г. Новиков, А. Б. Си­нельников, Е. В. Шлыкова, Ю. Н. Щербак и др.).

Теоретико-методологические проблемы сохранения устой­чивости и безопасности социальных и экономических сис­тем в условиях возрастания техногенных и социогенных рис­ков и катастроф активно обсуждаются сегодня и российскими социологами О. Н. Яницким и А. В. Мозговой. Ими были рассмотрены теоретические аспекты проблемы и проведен ряд эмпирических исследований.

Опираясь на работы У. Бека и ряда других западных со­циологов, а также на собственные исследования, Яницкий сформулировал принципы концепции «общества риска»

18 Введение __

применительно к российским условиям. Яницкий утвержда­ет, что современная Россия является «обществом всеобщего риска», предпосылками чего выступают: отсутствие или пре­имущественно традиционный, в отличие от инновативного, характер риск-рефлексии (политической интерпретации рис­ка отдельными коллективными социальными субъектами) в профессиональной культуре и научном познании; запазды­вающий характер институализации риск-рефлексии или пренебрежение ею; стирание грани между социальной нор­мой и патологией в массовом сознании. В этом аспекте для теоретической социологии особый интерес представляют механизмы формирования рискогенных сред и ситуаций, формы реакций на них, а также феномен запаздывающих культурных и институциональных изменений и формирова­ния негативных, сохранительных и иных форм солидарнос­ти. Главный источник катастрофичности общества риска, как отмечает Яницкий, заключается в пересмотре основопо­лагающей нормативной модели общества. Ее суть в смене позитивной логики общественного развития на негативную. Нормативный идеал прошлых эпох — достижение равенства, «общества всеобщего риска» — безопасности. Сегодня нор­мативный идеал общества приобретает защитный харак­тер — не достижение лучшего, а предотвращение худшего.

Основу научной концепции Мозговой составляют теоре­тико-методологические разработки подходов к социологи­ческому анализу рисковой коммуникации. На основе изуче­ния механизмов создания, транслирования и управления риском и механизмов рисковой коммуникации как атрибу­тивной характеристики современного мирового социально­го производства риска Мозговая исследует проблемы риска и социальной безопасности в современном российском обще­стве и анализирует специфику отношения к различным типам риска и моделей поведения тех или иных социальных групп в период трансформации социального, экономического и правового уклада. Особое внимание в теоретико-эмпириче­ских исследованиях Мозговой уделяется проблемам операци-онализации основных понятий проблемного поля рисколо-гии и социологии катастроф, а также ориентированности на практику управления риском, в рамках которых социологиче-

_________ Введение ____ 19

ские исследования риска выступают элементом научного обес­печения разработки эффективных управленческих решений.

В целом науковедческий анализ позволяет говорить о том, что основной областью интереса рискологии в России являются эмпирические, четко ориентированные на практи­ку исследования риска. И здесь успешно развиваются самые разнообразные исследовательские направления: социальные аспекты риска и безопасности, математические подходы к оценке различных типов технологического риска, управле­ние риском и рисковая коммуникация, социальные и психо­логические аспекты риска.

За прошедшее десятилетие, как считают исследователи, в России сложился категорийно-понятийный аппарат, необ­ходимый для описания опасностей, негативных ситуаций и угроз и моделирования катастрофических процессов, одна­ко, в отличие от западной, социальная наука в России более ориентирована на изучение субъективного восприятия опас­ностей и катастроф: отечественными социологами ведутся систематические исследования современной специфики соци­альной тревожности и катастрофического сознания в целом.

Важными для нашего исследовния и определенно связан­ными с проблемой являются работы Ю. А. Левады и его коллег, посвященные феномену «советского человека», в рамках которой ведется мониторинг тревожности россиян, а также работы Н. Ф. Наумовой, рассматривающей взаимо­связь социальных перемен и адаптационных стратегий.

Серьезным вкладом в теоретико-методологическое ис­следование феномена страха перед социально значимыми событиями и процессами следует считать работы В. Э. Шля-пентоха, В. Н. Шубкина и В. А. Ядова, посвященные изуче­нию катастрофического сознания в России и других постком­мунистических странах (в Болгарии, на Украине, в Литве). Масштабные теоретико-эмпирические исследования, прове­денные российскими и американскими социологами, впер­вые затронули проблему страха как уникального социального феномена. Важное теоретическое и методологическое значе­ние имеет проведенное ведущими отечественными социоло­гами изучение функций страха, динамики этого явления в социальной жизни различных обществ, интенсивности и

20 Введение ______

распространенности страха (тревожности) в России. Боль­шой интерес представляет предпринятое учеными изучение феномена «катастрофического сознания» — особого типа ментальности, получившей широкое распространение в Рос­сии и некоторых других постсоветских странах. Социологи изучают интенсивность различных типов страха, причем не только в статике, но и в динамике. Регулярно осуществляются массовые опросы населения, результаты которых сопостав­ляются с исследованиями, проводящимися по аналогичной методике в других странах. Благодаря таким сравнениям ученые получили возможность выявить и проанализировать субъективные мотивы поведения индивидов и социальных групп в критической ситуации и оценить качество жизни представителей различных слоев, этнических и националь­ных общностей. Актуальность такого анализа в огромной степени возрастает сегодня в условиях все увеличивающейся изменчивости современного общества.

Украинские социологи (Е. И. Головаха, Н. В. Панина) свя­зывают наличие высокого уровня страха с проблемой рас­пространения ценностного вакуума и социальной патологии в постсоветском обществе. Они считают, что восприятие опасности или катастрофы и их оценка — это социальный процесс, зависящий от принципов, которые направляют по­ведение и влияют на принятие решений при определении опасности. Восприятие и оценка риска происходят на почве культурных норм и ценностей.

По мнению Ж. Т. Тощенко, изучение феномена «социаль­ного настроения», важным составляющим которого является страх, станет в ближайшее время ключевым, определяющим показателем, наиболее достоверным индикатором состоя­ния формирующегося в России гражданского общества, и именно по этому параметру можно будет судить о происхо­дящих переменах с точки зрения социологии.

Настоящий сборник статей является итогом многолетне­го изучения проблем массовых форм страха в России, осу­ществленного под руководством профессора В. Н. Шубкина.

Статья В. Н. Шубкина «Исторические предпосылки ката-строфизма в России», открывающая книгу, посвящена вопро­сам генезиса страха и катастрофического сознания в нашей

_____________ Введение 21

стране. В ней рассматриваются формы страха, бытовавшего в России в дореволюционный период, и анализируется спе­цифика катастрофического сознания, сформировавшегося после октябрьского переворота. Исследуются социально-экономические и демографические процессы, способствую­щие появлению и интенсификации массовых типов страха в современной России.

Совместная работа В. Н. Шубкина и В. А. Ивановой «Страх и тревога в современной России: опасности XX века и способность противостоять им» представляет теоретико-эмпирический анализ результатов массовых опросов 1996 и 1999 годов, проведенных в рамках международного проекта «Катастрофическое сознание в современной России». В ней анализируется отношение россиян к различным социальным опасностям, а также взаимосвязь характеристик респон­дентов и интенсивность проявляемого ими чувства страха. Рассматриваются субъективные механизмы выхода из кри­тических ситуаций и способы преодоления людьми ката­строфических состояний.

Публикуемая в настоящем сборнике работа В. А. Ива­новой «Политические формы страха: "западники" и "тради­ционалисты"» открывает интересный ракурс в изучении ка­тастрофического сознания. Сгруппировав отвечавших по характеру их отношения к политическим партиям и пер­спективам преобразования страны, автор выявил две боль­шие группы населения - граждан, придерживающихся либе­ральных взглядов и так называемых «державных». Анализ показал, что традиционалисты проявляют более высокий уровень тревожности практически по всем показателям.

В статье Ф. А. Хохлушкиной и Я. У. Астафьева «Массовый страх в регионе» привлекается к изучению новый материал — данные обследования катастрофического сознания населе­ния Красноярского края. Опрос проводился сразу же после известных событий 11 сентября 2001 года — атаки авиатер­рористов в США, что не могло не сказаться на его резуль­татах. Исследование выявило более высокий уровень тре­вожности у представителей этого региона по сравнению с общероссийским, что, впрочем, следовало ожидать, учиты­вая нынешнее социально-экономическое состояние этого некогда богатейшего края.

22 Введение

Еще одна статья В. Н. Шубкина и В. А. Ивановой «Страх на постсоветском пространстве: Украина и Литва» посвящена вопросам живучести прежних форм страха в странах бывше­го Советского Союза и национальной специфике формиро­вания новых. В. Н. Шубкин и В. А. Иванова приводят инте­ресные кросскультурные данные, из которых следует, что наибольшей величины достигает тревожность на Украине, где катастрофическое сознание населения граничит с пани­кой, а наименьшей — в относительно благополучной Литве.

Книга завершается работой Я. У. Астафьева «Катастро­фическое сознание и массовые коммуникации: к постановке проблемы», где намечаются новые перспективы изучения страха россиян. В ней рассматривается взаимосвязь массо­вых тревог и современных медиапосредников, в первую оче­редь телевидения. Страх оказывается текущей практикой средств массовой коммуникации, которая носит амбивалент­ный характер, выполняя одновременно компенсаторную и аномическую функции, в целом способствуя снижению каче­ства жизни и развитию катастрофического сознания.

Авторы полагают, что сборник статей представляет опре­деленный интерес для специалистов, занимающихся изуче­нием социальных аспектов страха и проблемами риска, а также для широкого круга читателей, которые стремятся по­нять современные социальные проблемы и реально оцени­вать будущее. Каждая статья построена на эмпирическом материале, и поэтому ее содержание представляет не только точку зрения автора, но может быть интересно и как доку­мент своего времени.

Пользуясь случаем, авторы выражают особую призна­тельность за помощь в реализации данного проекта профес­сору В. Э. Шляпентоху, профессору В. А. Ядову и профессору Д. Л. Константиновскому. Кроме того, авторы выражают свою глубокую благодарность сотрудникам Института социоло­гии РАН: Г. А. Чередниченко, Е. Д. Вознесенской и С. А. Лан­ской, без постоянной поддержки и помощи которых эта книга никогда бы не была бы написана.

В. А. Иванова, Я. У. Астафьев