Модель развития Я и объектных отношений Мелани Кляйн

М. Кляйн, британский психиатр и современница З.Фрейда, раз­вивает идеи ортодоксального психоанализа и в определенном смыс­ле стоит ближе к позиции Фрейда, чем более радикальные рефор­маторы фрейдизма. Согласно ортодоксальной точке зрения отно­шения с другими людьми, или объект-отношения, первоначально выступают как отношения с матерью или, точнее, материнской фи­гурой, т.е. с любым человеком, осуществляющим уход и заботу о младенце, а затем становятся прототипом межличностных отноше­ний как таковых. Материнская фигура при такой трактовке безлич­на, деиндивидуализирована и функциональна. К тому же в каче­стве материнской фигуры долгое время остаются, не различаясь, материнская грудь или бутылочка, объединенные функцией напи-тывания, удовлетворения и доверия; все остальное воспринимается как чужое. Примитивные когниции сначала слиты с орально-ли­бидной связью между матерью и младенцем. На втором этапе ораль­ной стадии, когда появляются садистские влечения в форме интен­сивного кусания материнской груди, можно говорить о новом типе отношений, включающем элементы амбивалентности к одному и тому же лицу. З.Фрейд связывал возникновение амбивалентности с необходимостью защиты младенца от собственных деструктив­ных импульсов. М. Кляйн разделяет эту позицию, исходя не только из теории, но и из практики психоаналитической работы с детьми, добавив к чисто разговорному жанру невербальный, избрав основ­ными методами и материалом анализа детские игры с игрушками, рисунки карандашами и красками, рисунки пальцем.

М. Кляйн считает деструктивные импульсы проявлением инстинк­та смерти и тревоги преследования, берущих свое начало в травме рождения, боли и дискомфорте от утраты, и этот паттерн неизбеж­но накладывает отпечаток на первые отношения младенца с миром: «...Работа инстинкта смерти, - пишет она, -дает начало страху унич­тожения, и это является первопричиной тревог преследования» [10. -С 60].

Таким образом, по Кляйн, с одной стороны, тревога преследо­вания с самого начала включается в отношения ребенка, причем в той мере, в какой он подвергается лишениям. С другой стороны, между инстинктом жизни и инстинктом смерти, между любовными и агрессивными импульсами возможен относительный баланс, ког­да лишения усиливают агрессию, дающую начало жадности, в то время как периоды свободы от голода и напряжения являются оп­тимальным равновесием между ними. Кляйн предполагает далее различную врожденную предрасположенность к агрессии, и у де­тей с сильным агрессивным компонентом тревога преследования фрустрация и жадность легко пробуждаются, и это усложняет пере­несение лишений и преодоление тревожности ребенком. Деструк­тивные силы, не будучи организованы и подконтрольны, грозят ре­бенку самоуничтожением, поэтому вынесение вовне, проекция их на внешний мир, на материнскую грудь, помогает ему «выжить», становится, таким образом, эксквизитным способом борьбы за пси­хологическое да и само физическое существование младенца. Од­новременно она оказывается средством конструирования ребенком внешнего мира, и этот момент также прибавляет ребенку чувство соб­ственной силы и способности контролировать внешний мир, «дер­жать его в руках». Исход этой борьбы «не на жизнь, а на смерть» определяет ключевая материнская фигура и ее способность, «при­няв» агрессию, «переварив» ее, не разрушаясь самой и не отвечая аг­рессией или отвержением, запустить механизм интроекции, посред­ством которого интроецируются «хорошие» объекты, создается внут­ри ребенка противовес, своего рода буфер между спроецированны­ми «плохими» объектами и интроецированными «хорошими».

Подчеркнем принципиальную важность этих положений Кляйн, по сути дела, ставших основой последующего углубленного изуче­ния феноменов проективной и интроективной идентификации в качестве примитивно-архаических механизмов защиты, на интер­психическом уровне выполняющих задачу организации и контро­ля отношения значимого Другого посредством своего рода индук­ции эмоциональной связи (по типу насильственного симбиоза и слияния) и «вручения» себя другому перед лицом собственной бес­помощности в организации и контроле всплесков мощных агрес­сивных и любовных импульсов. Впоследствии эти идеи во многом инициировали изучение «отношения привязанности» (Дж. Боулби, Д.В.Винникотт), не только применялись авторами для понимания структурной организации и генеза пограничной и нарциссической личности (О.Кернберг, Х.Кохут), но также оказали существенное влияние на пересмотр роли контрпереносных чувств в терапии па­циентов с серьезными расстройствами личности, способствова­ли открытию их позитивной функции как эмпатического понима­ния (X. Кохут) в качестве общей стратегии, направленной на вос­становление разрушенных эмоциональных связей, необходимости в терапии стадии «холдинга» (Д. В. Винникотт), одного из универ­сальных методов «контейниирования» хаотического эмоциональ­ного опыта с целью «репарации» и интеграции Я и объекта репре­зентаций (В.Бион, Х.Кохут), тонкого и, возможно, наиболее эффективного метода понимания бессознательного довербального травматического опыта через вхождение в эмоциональную комму­никацию с пациентом (П. Кейсмент). Хотя воззрения М. Кляйн неод­нократно подвергались критике [ 15. - Т. 2], признавалась, во-первых, интенциональная диадическая природа проективной идентифика­ции, во-вторых, благодаря «реабилитации» контрпереноса продук­тивность известной доли эмоциональной вовлеченности аналити­ка и совместного фантазирования с пациентом в качестве «окна» (Т.Огден) во внутренний мир последнего.

После нашего краткого комментария возвратимся вновь к тео­рии М. Кляйн. Благодаря чисто эндопсихическому ритму чередо­вания агрессии и либидо «плохие частичные объекты» и «хорошие частичные объекты» могут проецироваться вовне или интроециро­ваться во внутренний мир ребенка изолированно друг от друга, что обусловлено действием еще одного мощного защитного механиз­ма - расщепления. Его функция - «развести по углам» невыноси­мую для хрупкого мира младенца сложность бытия в его непости­жимой амбивалентности. Материнское отношение в виде удовлет­ворения или фрустрации, в свою очередь, является мощным стиму­лом для либидозных и деструктивных импульсов, для любви и не­нависти. В качестве психического представления, ввиду того что мать хорошо напитывает и удовлетворяет, оказывается любимой, «хорошей»; поскольку же она одновременно выступает и источни­ком фрустраций, она ненавидится и ощущается «плохой». Так воз­никает двойственное отношение к одному и тому же объекту, кото­рое, как мы уже говорили, вначале подвергается расщеплению; его интеграция становится возможной лишь при переходе младенца в «депрессивную позицию» как следующую стадию развития объект­ных отношений. Множество факторов, подчеркивает М. Кляйн, обус­ловливающих младенческие переживания удовлетворения, таких как удовольствие от сосания, телесной близости, голоса, улыбки, ста­новятся атрибутом «хорошей груди». Напротив, любая фрустрация и дискомфорт атрибутируются «плохой груди».

Особо выделим одно чрезвычайно важное для психотерапии положение теории М. Кляйн, которое на первый взгляд кажется спе­кулятивным. На основании анализа детских игр, рисунков она при­ходит к выводу, что в детских фантазиях ненавидимая грудь наде­ляется орально-деструктивными качествами самого младенца, воз­никающими в состоянии фрустрации и ненависти. В своих фантази­ях он кусает и разрывает грудь, уничтожает ее, пожирая, и одновре­менно ожидает, что грудь будет в свою очередь атаковывать его.

Как мы знаем, таким же образом работает механизм примитив­ной проекции; совершая что-то дурное (даже мысленно), мы испы­тываем облегчение, бессознательно полагая, что другие поступили бы в наш адрес точно так же, т.е. «око за око, зуб за зуб». Между тем по мере развертывания уретральных и анально-садистских импульсов ребенок в своих фантазиях начинает атаковать материн­скую грудь, извергая на нее ядовитые потоки мочи и взрывы кала, и со страхом ожидает, что грудь ответит ему с той же ядовитой взрывчатостью. Детали таких садистских фантазий определяют со держание его страхов, боязнь внешних и внутренних преследова­ний. В то же время, столь жадно и ненасытно любя материнскую грудь, ребенок со страхом ожидает такой же неистовой, всепожи­рающей ответной страсти.

Заметим, кстати, что приведенная в данном отрывке попытка реконструкции детского эмоционального опыта теряет свою оди­озность, как только мы заключим физиологические описания в ка­вычки и попробуем воспринимать их метафорически, что не дано младенцу, который иного, кроме физиологического, языка не зна­ет и «говорит» как умеет, т. е. языком телесных отправлений. В этом смысле «прочитывая» и «толкуя» предложенную реконструкцию, мы вполне смогли бы отыскать намеки на сходные переживания у себя самих и вокруг себя, обращая внимание на расхожие обиход­ные словоупотребления. Разве порой «с пеной у рта» мы не стара­емся «втиснуть» в другого нечто, как полагаем, для него полезное, и не мы ли иногда «брызжем слюной», «обливаем грязью» (эвфе­мизм более сильного выражения), изничтожаем другого «градом обвинений», норовим любить так сильно, что «съесть», «сожрать», «проглотить» его готовы. Этот ряд метафор с легкостью мог бы быть продолжен. Для психотерапевта, на наш взгляд, очень важно позволять своей фантазии пускаться в путешествие, «спускаясь» по­рой в мир обыденного опыта, вобравшего в себя древние мифоло­гические архетипы бессознательного в виде расхожих выражений, смысл которых легко доступен профанному сознанию и с успехом используется разного рода парапрофессионалами для «ясновиде­ния» (именно!), но, к сожалению, все еще пренебрежительно недо­оценивается профессиональными психотерапевтами.

Таким образом, по М. Кляйн, базовый интрапсихический конф­ликт сосредоточен вокруг борьбы оберегающе-любовных и разру­шительно-ненавистных влечений, причем бессознательно младенец как бы вручает ответственность и контроль за ними в руки матери. Как мы уже отмечали, здесь обнаруживаются корни и интенцио­нальное предназначение феномена проективной идентификации.

Первые переживания ребенка, связанные с кормлением и при­сутствием его матери, по утверждению М. Кляйн, инициируют объектное отношение к ней, определяя позицию — единый комплекс ведущих побуждений любви и ненависти, включая внутренние ре­презентации объекта.

1. Параноидная или параноидно-шизоидная позиция длится от рож­дения до 3-4 месяцев (ориентировочно) и определяется травмой рождения, потерей чувства безопасности и встречей с враждебным миром. Преобладают страх преследования и нападения извне; в качестве защиты от невыносимых аффектов запускаются механизмы проекции, иптроекции, расщепления, примитивной проективной иден­тификации; позже к ним добавляются механизмы идеализации и все­могущества.

Объектные отношения характеризуются частичностью. Имеет­ся в виду, что младенец в качестве матери способен воспринимать пока еще только грудь - кормяще-удовлетворяющую, дающую либо фрустрирующую. Смешивая и путая «свое» и «чужое» (что являет­ся следствием слабой дифференциации границ Я и не- Я), младенец в своих фантазиях мучит и терзает материнскую грудь, а его интро­екты (ответные ожидания) столь ужасны, что спасает только их рас­ щепление, благодаря которому он может разделить один и тот же объект, одни части которого (хорошие) защитно идеализируются, другие же (плохие) обретают черты могущественного преследова­теля. Благодаря защитному механизму расщепления эти части су­ществуют во внутреннем мире изолированно, а потому не создают конфликта амбивалентности, вынести который ребенок пока не способен. «Идеальная грудь» возникает, следовательно, в противо­вес «ужасной» и «преследующей», поскольку только она идеальная, вечно дающая, всегда готовая предоставить всю себя в полное рас­поряжение для немедленного и вечно длящегося удовлетворе­ния и блаженства - таковы грезы насмерть перепуганного младен­ца, спасти которого от ужаса смерти может только равновеликая или даже превосходящая всемогущая сила идеализации. Счастье тому, сказали бы мы, кто способен создать подобную идеализацию, и сча­стлив тот, у кого она есть! Благодаря постоянной и неуклонной спо­собности матери выдерживать агрессивные атаки младенца и про­должать предоставлять себя в его распоряжение младенец, не диф­ференцирующий себя от материнской груди, получает возможность, идеализируя «дающую» часть материнской груди в противовес ее уг­рожающим и преследующим аспектам, тем самым переживать все­могущество Я (точнее было бы сказать - всемогущей части Я).

2. Депрессивная позиция (после 6 месяцев). Исключительная важ­ность приписывается Кляйн депрессивной позиции; считается, что в этом периоде младенческой жизни достигается относительная интеграция, воссоединение любви и деструкции по отношению к одному и тому же объекту - груди, что является предпосылкой рос­та депрессивной тревоги, вины и стремления к «репарации повреж­денного объекта любви - хорошей груди». Тотальное расщепление сменяется еще нестойкой, но все же амбивалентностью, т.е. способ­ностью удерживать вместе плохие и хорошие чувства; испытывая плохие, ощущать свою вину и возвращаться к хорошим, стремить­ся загладить свою вину, что говорит о стремлении сохранить объект любви, а также о возросшей силе любви над силой ненависти, а сле­довательно, о превалировании процессов интеграции над процес­сами фрагментации и распада. Благодаря возрастанию переносимости амбивалентности, с одной стороны, и развитию познаватель­ных процессов и способности к тестированию реальности, интег­рации перцептивных образов и памяти - с другой расширяется и становится более целостным образ матери, прежде сведенный к ча­стичному; прежняя размытость границ Я и не- Я постепенно пре­одолевается и, таким образом, наконец образ матери приобретает черты константности. Можно считать, что утверждающаяся кон­стантность объекта закладывает основы как будущего доверия и постоянства, как отношений с объектом привязанности, так и буду­щего самоуважения и самопостоянства, т. е. самоидентичности. Кро­ме того, интроекция обеих аспектов материнской груди, равно как и появление чувства вины, указывает на начало формирования Супер-Эго в зависимости от интернализованного материнского объекта, наделяемого чертами преследующего и карающего или поддержи­вающего и заботливого, что будет в дальнейшем иметь самое непос­редственное отношение к способности Я сохранять целостность, по­стоянство и интегрированность в случае возникновения мощных фрустраций или раскалываться, расщепляться, размываться, как это случается при пограничных расстройствах личности.

Претерпевает существенные изменения и характер доминирую­щих тревог, возникает так называемая депрессивная тревога, или страх потери объекта любви. Теперь они в значительной степени направлены на контроль агрессии и восстановление либидных от­ношений с объектом. Расщепление объекта и самости ставится на службу сохранения объекта любви от угрозы повреждения со сто­роны Эго с целью предупреждения опасности для любимого объек­та. Но ведь потерять можно только то, чем ребенок обладает, ины­ми словами, как полагают некоторые последователи М.Кляйн, до­стижение ребенком депрессивной позиции есть свидетельство дви­жения ко все большей «константности объекта», что знаменует со­бой существенный прогресс в направлении более зрелой, эдиповой стадии психосексуального развития. Таким образом, страх потери матери в качестве единственного объекта любви побуждает к ин­тенсивному поиску его заменителя. У детей обоего пола интерес обращается к отцовской фигуре, которая из депрессивной позиции имеет возможность восприниматься более целостно и реалистич­но. Тревога не исчезает совсем, одновременно с уменьшением пер-секуторной тревоги возрастает депрессивная тревога из-за страха потери, позитивной стороной которой является усилие по репара­ции поврежденных объектов. «Когда ребенок ощущает, что его де­структивные импульсы и фантазии направлены против целого объекта, любимого им и воспринимаемого как личность, - подчер­кивает М. Кляйн, - происходит сильный рост чувства вины, а вместе с ним нарастает стремление восстановить, оберегать и воскрешать поврежденный любимый объект» [9. - С. 79]. М. Кляйн считает чрез­вычайно важным новообразованием описанный комплекс чувств маленького ребенка, свидетельствующий о появлении способности печалиться, горевать и оплакивать утрату, а значит, преодолевать состояние скорби, что в значительной степени способно защитить его в дальнейшем от депрессии (меланхолии - делаем отсылку к известной работе З. Фрейда «Печаль и меланхолия») как патологического состояния.

Сознательно ограничивая изложение взглядов М. Кляйн на процесс развития до-эдипальными стадиями, мы подчеркиваем ее вклад в расширение фрейдовской концепции влечений, реинтерпретацию стадиальности психосексуального развития на службе объектных отношений, указание на конструктивную роль таких «негативных» переживаний, как амбивалентность, вина и печаль в качестве своего рода движущей силы формирования детской эмпатии и постоянства объекта любви. В свою очередь, это знаменует обеспечение условий для интернализации поддерживающих и устойчивых паттернов позитивного самовосприятия.