И ГЕДОНИСТИЧЕСКИЙ ТЕКСТ

■ч'

ti. "

■■' У,-¹'¹"

,>».■

'!' «ПРЕДЛАГАЮ ВАМ

£; РУКУ И СЕРДЦЕ...

,:...А также глаза, почки и уши».

_г Это заголовок и подзаголовок газетной публикации о широ­ки!, ^по Утверждению автора, практике похищения в моргах раз-дачных человеческих органов, торговле ими и коммерческой трансплантации их в больницах Москвы. Далее в том же стиле: «И какому-то предприимчивому человеку пришла однажды в го­лову мысль: а чего, собственно, пропадать трупу-то»; «"живчи- к$", то есть глаза, почки, сердце и т.д., пользуются сейчас все большим спросом»; «среди клиентов — прежде всего пожилые бизнесмены и мафиози». Но все с позиций попранной морали: «А есть ли у нас еще хоть что-нибудь, что не продается и не по­купается?». И с намеком на коррупцию во властных структурах: «И вряд ли кто-нибудь когда-нибудь будет за это привлечен к от­ветственности»¹. Причем ни одного факта, ни одной фамилии, Щ одного адреса, никакой статистики или ссылок на анализ спе­циалистов, без каких-либо разумных доводов и реалистичных суждений. Ни для осмысления проблемы, ни для практической ориентации поведения это не годится. Неконтролируемое воз­буждение. Дезадаптирующее перенапряжение. По науке это надо бы диагностировать как параноидальный бред. Между тем публи­кация структурирована очень профессионально: заголовочный комплекс, «lead», опорная идея (попранная мораль), рабочая идея

¹ Идеальная пара. М., 1995. Me 3.

(обличение беззакония), апелляция к архетипическому, доинтел-лектуальному (страх расчленения), подкрепляемая ультрасовре­менными жаргонизмами («живчики», «бычара»), — как в лучших издательских домах. И это не индивидуальный почерк, а стандарт презентации информации, свойственный не только данному из­данию.

Закономерно возникает три вопроса: «Что это такое?», «По­чему это возможно?» и «Зачем это делается?».

Уже достаточно давно было замечено, что стиль так называе­мой «черной хроники» стал быстро и широко распространяться в журналистике. Профессор Г. Манзини писал: «Сейчас все пре­вращается в "черную хронику": профсоюзный бой, так же как и студенческие волнения; договоры, так же как и путешествие папы в Сардинию; забастовки, так же как и уличные демонстра­ции. Все эти сообщения строятся по той же схеме, что и инфор­мация об убийстве: доброе начало, так сказать фон, а затем злые люди, вырвавшиеся на сцену и нарушившие порядок, и, наконец, в самый нужный момент — появление и вмешательство полиции, которая расставляет все по своим местам...»² Но это были еще цветочки. «Черная хроника» по крайней мере придерживалась канвы событий и оставляла надежду на восстановление порядка силою государства. Но то, что предлагается в соответствии с но­вым стандартом, это, если воспользоваться термином американ­ского социолога Д. Борстина, — «псевдособытия»: заказные по­ступки, договорные интервью, отрежиссированные демонстра­ции, спровоцированные высказывания и т.п., организуемые спе­циально для того, чтобы рассказать о них в средствах массовой информации, возбудить аудиторию, оказать влияние³. А вместо надежд на «добро», «порядок» и «силу государства» внушается вера в правомерность любых, даже явно нелепых, суждений жур­налистов и честность их личного поведения, даже самого непо­требного. При таком подходе пренебрежение приличиями и де­монстративное противодействие властям постепенно превращает­ся в профессиональные установки мышления и поведения. Это, конечно, противоречит традициям классической журналистики. Но соответствует практике и нравам шоу-бизнеса. Многие газеты и телепрограммы стали походить на эстрадные площадки извест­ного пошиба. И многие журналисты захотели «петь и жить», как поп-звезды скандального склада.

Массовая газета с комсомольским анамнезом командировала двух молодых журналисток инкогнито проникнуть в здание Госу-

² Цит. по: ИМ. Черная хроника // Демократический журналист. 1970. N° 10.

³ Boursting D. The image. NY., The Macmillan Company, 1963.

дарственной Думы и рассказать, что же там делается ночью. Ре­портаж с завлекательным заголовочным комплексом: «НОЧЬЮ В ДУМЕ корреспонденты "МК" выпили, полюбили и помылись», подзаголовками «Ключи разврата» и «Под душем у Жириновско­го» и фотографией вроде бы проституток на панели с подписью: «В полночь напротив Думы: выбирай любую! Но и в Думе в это время творятся не менее пикантные дела...» — разверстан на по­ловину газетной страницы формата А2. Содержание — специфи­ческое. Во-первых, сплетни: «Квасили до белой горячки и на ди­ваны девок водили с Тверской, как в кабак, — сообщила буфет­чица. — Подойти было страшно, тарелки убрать». Во-вторых, скабрезные диалоги: «Алик, сглотнув, поставил вопрос ребром: — Как насчет секса? — Нормально. — Ну-ка, поцелуй меня для на­чала, покажи, на что ты способна! — Все вам будет — в кабине­те». В-третьих, пикантные псевдособытия: журналистки прини­мают душ в апартаментах Жириновского... Ну и еще «тонкие» на­меки: «Цветовыми пятнами выделялись... пара засаленных дам­ских шлепанцев размера эдак тридцать седьмого. Догадки насчет их принадлежности терзают нас до сих пор», — да странный ап­ломб: «От игровой компьютерной моды думцы отстали лет на де­сять»; «Удобства у Владимира Вольфовича оказались хиленькие. На уровне турецкой трехзвездочной гостиницы. Унитаз безо вся­ких прибамбасов...»⁴

Ни фактов, ни фамилий, ни общей картины, ни вообще ре­портажа. Шоу. Но, с одной стороны, шоу это такого разряда, что не стали бы и смотреть, если бы не «про политику». А, с другой стороны, политика тут того разряда, что не стали бы читать, если бы шоу не было глумливым. Глум — вот убойная сила шоу-жур­нализма, которая делает этот стиль универсальным оружием ин­формационных войн с участием самых, казалось бы, респекта­бельных изданий.

Гибель атомной подводной лодки «Курск» (12 августа 2000 г.) переживалась в России как национальная трагедия. А параллель­но разворачивали безоглядную информационную атаку на Прези­дента и Верховное командование страны. Не считаясь ни с чем.

«Каждый утешает себя сам, — публикует газета "Коммер-санть-DAILY" слова жены оставшегося на затонувшей подлодке Виктора Белогруня. — Но когда включаешь телевизор, все начи­нается снова. Зачем все это показывают? Ведь дети тоже смотрят! Мы не можем больше смотреть новости, где слышим, как умира­ют наши мужья. Живем на одних лекарствах. Это невыносимо. Почему нас не щадят?! У меня двое детей, а я не могу даже рас-

⁴ Московский комсомолец. 1997. 29 апр.

слабиться и поплакать...» Но в газете этот крик души заверстан вместе со статьей «Спасайте, кто может», списком брошенных в море аварийных подлодок под рубрикой «Подъем подводного хо­зяйства» и заметкой «Всплытие по-американски», где в мажор­ном тоне повествуется о том, как еще в 1939 г. в США быстро и благополучно достали со дна субмарину, на которой тогда тоже произошел взрыв⁵.

Режиссерский замысел очевиден. Хотя намекам не хватает жесткости и однозначности, напряжение нарастает. Назревает момент последней беззастенчивости, как в стрип-шоу. И газета уже в следующем номере публикует шоковое псевдособытие. В статье «Чья честь тонет в Баренцевом море?» говорится: «Меж­ду тем, все происшедшее было запланировано заранее: еще в мае главный штаб ВМФ России решил провести учения по спасению экипажа "затонувшей" атомной подводной лодки. К учениям оказались не готовы ни моряки, ни высшее руководство страны. Вчера стало возможным подвести предварительные итоги "уче­ний"... экипаж перестал подавать признаки жизни... Все могло быть иначе, если бы спасательная операция началась не во втор­ник, а в субботу, когда затонул "Курск". Вполне вероятно, что этого не произошло, потому что на флоте знали о готовящихся учениях. Ведь сообщение АВН совпадает с тем, что произошло, до деталей: и время, и тип подлодки, и глубина затопления и на­звание спасательного судна»⁶.

И важно отметить как черту продвинутого шоу-журнализма последнюю, в полном смысле, беззастенчивость автора. Он ни-чтоже сумняшеся совершает профессиональный подлог, причем не только не скрывает, а демонстративно обнажает механизм фабрикации псевдособытия. Откровенно подтасовывает выводы. Нагромождает нелепости. Лишь бы, усугубив беду виной, полу­чить предлог для перехода к прямым оскорблениям и облыжным утверждениям типа: «Значит, эмбарго на реакцию Президента относительно "Курска" было установлено самим Путиным»; «Адмиралы будут биться за свои должности до последнего»; «Как правило, в подобных ситуациях виновными объявляются погиб­шие командиры» и т.п. А чтобы не оставалось сомнений в адре­сате, в текст прямо под заголовок «Чья честь тонет в Баренцевом море?» вверстан фотоснимок: Президент Путин в пилотке под­водника сбегает с трапа судна мимо застывшего по стойке «смир­но» матроса.

5 Коммерсанть-DAILY. 2000. 16 авг.

⁶ Коммерсанть-DAILY. 2000. 17 авг.

Дизайнерская находка (выбор снимка + инфографика) — на уровне символики. Режессура тоже на высоте. Беззастенчивое дсевдособытие увенчивает серию превентивных шоков в предше­ствующих номерах: «117 ПОДВОДНИКОВ УШЛИ ПОД ВОДУ И це вернулись»; «Где наша не тонула» (15 авг. 2000); «Спасайте, jcro может»; «Подъем подводного хозяйства» (16 авг. 2000). Обви­нительные оскорбления получают подкрепление в глумливых за­головках последующих номеров: «Подлодка уходит все глубже и глубже» (18 авг. 2000); «Деньги нужны мертвым или живым» <19 авг. 2000); «КРЕМЛЬ ВЫХОДИТ НА ПОВЕРХНОСТЬ. Пото­му что на "Курске" никого не осталось» (22 авг. 2000). Все про­фессионально грамотно, четко, целесообразно.

Это трудно объяснимо, если рассматривать прессу в плане ««высокого общественного предназначения», «служения истине» или «социальной ответственности». Но вполне понятно, если вспомнить, что media-магнат, владеющий издательским домом «Коммерсантъ», именно в этот период решил потягаться силами с «Кремлем». В журналистской среде к такому не привыкать. Еще в 1995 году, вскоре после заказного убийства популярного телеве-дущего Влада Листьева, газета «Российские вести» в статье под характерным названием «Четвертая власть или второй шоу-биз-йес?» предупреждала: «Некоторые формы сращения бизнеса и власти (независимо от их нумерации) подпадают под науч-цю-юридическое определение коррупции»⁷.

Но как бы жестки ни были юридические формулировки, Главное здесь — уяснить, что по структуре, выразительным сред­ствам и психологическим апелляциям нет разницы между «стра­шилкой» о расчленении трупов на запчасти и политическим об­зором ошибок Президента. Это единый тип текста. Совершенно особенный. И вполне универсальный. Нужно признать также, что в стиле шоу удается более впечатляюще подавать не только спор­тивные сенсации типа того, как Майк Тайсон откусил на ринге ухо спарринг-партнера, или обсуждение пикантных подробностей «Про это» (НТВ, 1999), но и террористические акты вроде взрыва на площади Пушкина, и вообще все-все-все, вплоть до разговора Щ гендерных проблемах в передаче «Я — сама» (TV-6, 1997—1998). Отсюда вытекает, что шоу-журнализм можно рассматривать как Проявление самодостаточной парадигмы мышления, выражающей определенный этап интеллектуальной эволюции человечества. ' Для многих этот вывод вряд ли приемлем. Мешает социаль­ный имидж журналиста как поборника разума и морали. Культи­вируется мнение, что подобные тексты пишутся в угоду «простым

Российские вести. 1995. 15 марта.

людям», которые иначе ни читать, ни слушать, ни смотреть — не станут ничего. И примитивное фарисейство не позволяет оценить проблему во всей прямоте. Но именно тот факт, что теперь са­мую многочисленную аудиторию собирают бульварные газеты, иллюстрированные журналы, интерактивные радиостанции и раз­влекательные телепрограммы, как раз и подтверждает глобальный характер данной парадигмы мышления и ее структурирующее значение для массовых жанров и общего стиля творчества-в-про-цессе-коммуницирования.

Это даже в чем-то удивительно. Читатели по большей части иронизируют насчет «чернухи» и «порнухи». Журналисты по большей части сетуют, что их высокое творчество остается нево­стребованным. А газеты становятся «желтыми», политики — скандальными, избирательные технологии — грязными... Откуда же «действительность и мощь» новой парадигмы мышления? По­чему она (парадигма) вообще могла возникнуть? И на чем дер­жится, такая интеллектуально невзыскательная и морально неоп­рятная?

Кризис рационализма вызвал к жизни не только деловые фи­лософские школы позитивизма. Артур Шопенгауэр (1788—1860) родился на 10 лет раньше О. Конта и его книга «Мир как воля и представление» (1819) на 11 лет опережала основополагающий «Курс позитивной философии». По Шопенгауэру, мир наделен природным влечением к жизни, слепой и неразумной волей. А беспредельный эгоизм самого человека как высшего воплощения «воли к жизни» сдерживается лишь социальной организацией, которая представляет собой систему сбалансированных частных воль. Отсутствие смысла в этом слепом борении воль, напомина­ющем традиционный образ «войны всех против всех», делает страдание неизбежным и неотвратимым. Заостряя мысль, А. Шо­пенгауэр называл мир «наихудшим из возможных», а свою пози­цию — пессимистической.

Это был, возможно, самый жесткий отказ от картезианских надежд на силу разума и честность «общественного договора» и один из самых ярких манифестов иррационализма (от лат. irratio-nalis — неразумный, бессознательный), ставящего во главу угла внерациональные аспекты духовной жизни человека: волю (во­люнтаризм), интуицию (интуитивизм), инстинкт (инстинкта -визм) и т.п., — ограничивая тем самым возможности разумного освоения мира. Строго говоря, прагматизм тоже мог бы считаться ветвью иррационализма, поскольку им отвергалась концепция мирового порядка и абстрактной морали. Любопытно, что обна­руживается даже формальное и содержательное сходство централь­ного понятия интуитивиста А. Бергсона (1859—1941) «длитель-

ность» (duree), в котором «акт познания совпадает с актом, по­рождающим действительность», и ключевой категории инстру-центалиста Д. Дьюи «опыт», где главное — непрерывность (conti­nuity), поскольку «познаваемые вещи всегда и везде неотделимы от познающих субъектов». Но (принципиальная разница) для я, Дьюи «функциональная сила» научной категории заключалась ^ее практической полезности, а для А. Бергсона — в освобожде­нии от «утилитарных целей». И если прагматизм просто отказал­ся от анализа внутреннего мира человека, усомнившись, «сущест­вует ли сознание» (Д. Джеймс), то иррационализм, отвергнув со­знание как самообман, все внимание сосредоточил на имманент­ных свойствах психики: инстинктивных порывах, интуитивных |фозрениях, экстатических состояниях души. Эдуард Гартман (4842—1906) опубликовал даже специальное исследование «Фило- &вфия бессознательного» (1869), которое выдержало 12 переиз­даний.

gr Все философы-иррационалисты говорили об антагонизме ин-<)вресов личности и социума. И все они (на этом следует задер­жать внимание) так или иначе отдавали приоритет индивидуаль­ности перед обществом. И не всегда это были пессимистические Цвссуждения о «неотвратимости страдания», «воли к смерти» Шьт.п. Согласно А. Бергсону, человек — творческое существо, че-^*9 него проходит путь жизненного порыва космической силы, ёвремящейся к непрерывному воспроизводству себя в новых фор-'Itttx. И выходит, что личность и творчество выше интересов со­хранения социума и традиционной морали. А в трудах Фридриха Ницше (1844-1900) личность вообще возносится над социумом, Люралью и правом. Но это уже особая личность. «Человек, — пи-Нют мыслитель, — это то, что еще должно будет преодолеть». Путь преодоления — «воля к власти», сменившая в концепции Ф. Ницше шопенгауэровскую «волю к жизни». «Воля к власти» — это и страсть, и инстинкт, и интуиция, и жизненная энергия, Словом, само бытие. Воплощение «воли к власти» — «сверхчело- Ык*. Слово не было абсолютно новым. В средневековой теологи­ческой литературе так называли примерного христианина. Но и Шя Ф. Ницше это, по сути, богословский термин, только с пря-Йо противоположным значением. Философ-иррационалист был Особого толка атеистом. Он утверждал, что «Бог умер». И новое Илсшее существо Ф. Ницше видел в грядущем «сверхчеловеке», который отринет пошлую современность с ее ложью, прикрывае-*Р>й христианскими заповедями и заблуждениями рационализма, * сделает это с полным презрением к «посредственности», вне всяких моральных норм, с бесстрастным жестокосердием, руко­водствуясь только собственными «первично-жизненными», ин-

стинктивными желаниями. По мысли философа, только «сверх­человек» в силе и власти «воплощать счастье, красоту, добро», а остальным самой природой предназначено быть «общественной пользой, колесом, функцией». И он находит высокие категории, чтобы представить своего героя в самом сверкающем виде. Го­ворит не об имморализме, а о пребывании «по ту сторону добра и зла». Не о поругании, а о «преодолении». Это, в сущности, воспевание человекобога. Но это одновременно апология ин­стинктивных, «первично-жизненных», в конечном счете биологи­ческих оснований человеческой натуры. И потому потенциаль­ным «сверхчеловеком» представлялась мыслителю любая сильная личность, одержимая «волей к власти»⁸.

Концепции философов-иррационалистов в большей степени были поэтическими прозрениями искусства, нежели строгими теориями науки. Анри Бергсон даже стал лауреатом Нобелевской премии по литературе (1928). Вообще это был сложный период для любомудрия. Философия не могла уже претендовать на роль «науки наук». Она постепенно превращалась в идеологию. Ее принимали на вооружение политические течения. Кошмарные формы придавала некоторым философическим образам револю­ционная практика ультрарадикалов. Не только ницшеанскую идею «сверхчеловека», но и концепцию «управляющей элиты» А. Бергсона усматривают исследователи в квазирелигии гитлеров­ского фашизма. Однако в истории науки иррационализм открыл новые горизонты.

Можно считать знамением времени, что главным предметом исследования стал отдельный человек, индивидуум, личность, «Единственный», по терминологии младогегельянца Макса Штирнера (1845). Многие философские школы и крупные обще­ственные деятели в это время проникаются идеей решающего влияния личности в развитии исторического процесса. Иррацио­налисты не соблазнились ни пострационалистическими концеп­циями «разумного эгоизма», ни утопическими планами сознате­льного переустройства общества. Как это ни парадоксально, их заслуга состояла в том, что они прямо-таки зациклились на не­прозрачных сферах психики индивида как средоточии жизненной энергии человека, в конечном счете биологическом ресурсе лич­ности. Последнее особенно важно. Каковы бы ни были частные отличия различных концепций иррационализма, их объединяет в итоге скрытая биологическая метафора, обосновывающая естест­венные права личности и оправдывающая яростную борьбу инди­вида с путами и оковами моральных норм и социальных табу.

⁸ Сн..Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М, 1996.

Щ

И если для позитивистов-бихевиористов было достаточно просто обозначить психику как «черный ящик», чтобы спокойно заняться изучением поведения, то иррационалисты не оставляли попыток проникнуть в тайны творчества, освещая свой путь вспышками коротких замыканий собственной интуиции. Этот путь не приносил покоя и счастья ни творцам, ни адептам. Все они в полной мере переживали боль от разрыва пуповины, свя­зывающей индивида с социумом, так или иначе проходили через \; одиночество и отчаяние, отчуждение и тоску, пессимизм и разо-> дарование. Но не всем стало наградой пьянящее чувство осво­бождения от запретов, радость открытого ослушания типа подро-:ового негативизма. Некоторые закончили тяжкой душевной езнью, многие становились жертвой невротических расстройств. Духовные муки начавшейся эмансипации личности от социу-индивидуального сознания от коллективного бессознательно-дали мощный толчок развитию психологии. Только теперь на-осмелилась рассмотреть динамику психической жизни в це-И характерно, что первым сделал это врач: невропатолог и ихотерапевт Зигмунд Фрейд.

Как многие гении, совершавшие эпохальный переворот в

уке, 3. Фрейд начинал не на голом месте. Многое было сдела-

названо до него. Уже были предложены термины «бес-

ательное» (Э. Гартман, 1889) и «вытеснение» (А. Шопен-

ip, 1819), уже гремела слава «Наполеона неврозов» Ж. Шар-

1825—1893), под руководством которого 3. Фрейд учился

ать болезненные симптомы истерии с помощью гипноза.

'Дьбе будущей знаменитости сыграли заметную роль тогдаш-

светила психиатрии Лебель и Бернгейм. Свою первую рабо-

психических механизмах истерии, которая демонстрировала

ность психических сил изменять биологические структуры

му вышла по своему значению за рамки психотерапии,

ейд написал в соавторстве с Й. Брейером. Но он не только

едовал и учился, а преодолевал и переосмыслял, чтобы вы-

ить новую модель психики.

Со школьных лет 3. Фрейд увлекался естествознанием и

лет проработал в лаборатории физиологии животных, где

•ненные явления рассматривались на основе физико-химиче-

понятий. Руководитель лаборатории был последователем

(ьмгольца (1821—1894), который первым измерил скорость

!ространения возбуждения в нервном волокне (1850) и тем

м поставил во главу угла «время реакции», развеяв преду-

Ние, будто нервно-психические акты как явления особого

совершаются мгновенно. И позднее 3. Фрейд, распро-

Нив энергетические положения Г. Гельмгольца на область

психологии, обрел фундаментальную основу для своего учения о психодинамике. И если раньше «бессознательное» было образ­ным определением недоступных для разума, необъяснимых и мгновенных интуитивных прозрений или божественных озаре­ний, то теперь оно стало предметом естественно-научного иссле­дования, то есть в нем предполагались некие скрытые, но реаль­но функционирующие психические механизмы повседневного мышления, общения и поведения. Это был новый подход, рав­ный открытию. Как мыслитель 3. Фрейд совершил прорыв в предметном поле науки, выделив в качестве важнейшего направ­ления изучение индивидуальной психологии, конкретной лично­сти, отдельного человека. А как врач он, образно говоря, приот­крыл «черный ящик» психики, нашел способ проникновения в механизмы бессознательного.

В лечебной практике 3. Фрейд решительно отказался от гип­ноза, чтобы сделать пациента сознательным участником борьбы с неврозом. Это повышало прежде всего непосредственно терапев­тический эффект. Больной, поддерживаемый опытом и авторите­том врача, без смущения всматривался в пугающие симптомы и, если находил в себе мужество в полной ясности понять собствен­ные внутренние конфликты, изживал мучительные аффекты и вновь обретал контроль над своим поведением. Но при этом до­стигался еще и эффект исследовательский, весьма значительный и принципиально важный. Внимание человека, направляемое диагностической изощренностью ученого, подмечало мельчайшие движения души, адекватное толкование которым давал специа­лист, постепенно выстраивая стратегию лечения и накапливая материал для познания глубинных психических механизмов. Раз­решающая сила нового метода оказалась огромной. Для понима­ния внутреннего конфликта пациента и скрытых аффективных процессов 3. Фрейд сумел использовать свободно всплывающие ассоциации, оговорки, ошибки, сновидения, бесконтрольные же­сты и другие, непроизвольно вырывающиеся из тьмы бессозна­тельного побочные эффекты работы глубинных механизмов пси­хики. И перед психотерапевтом постепенно раскрывалась карти­на того, каким образом психика самонастраивается для оптими­зации поведения и поддержания хорошего самочувствия.

Как лечащий врач 3. Фрейд искал внутренние ресурсы само­защиты психики пациентов от невротических состояний и реак­ций. И прежде всего он обнаруживал процессы регулирования взаимоисключающих импульсов, смягчения напряжения, предо­хранения от срыва, от проникновения в сознание нестерпимого знания или постыдных влечений. Он видел, как те же самые ме­ханизмы, что оберегали душевный покой пациента, коснея, пре-

врашались в оковы, порождающие неврозы и фобии, освободить ffi которых могло только ясное осознание заболевшим своих внутренних проблем. Он словно воочию увидел спонтанно вы-дтраивающиеся в психике между желаниями индивида и требова­ниями социума своего рода трансформаторы, которые, действуя независимо от сознания, повышают напряжение, если оно слабо, понижают и даже видоизменяют, если импульс становится чрез­мерным, и назвал их «защитными механизмами».

Теория защитных механизмов с тех пор непрерывно развива­ется, и в настоящее время различными авторами указывается уже более сотни названий. Важно остановиться на тех, которые были

'дифференцированы самим Фрейдом и достаточны для понима­ния психодинамики личности.

*." Одним из первых был описан механизм вытеснения,то есть

удаления из сознания мыслей, чувств, намерений, влечений, вы-

! зывающих внутренний дискомфорт, когда человек забывает, не

учитывает, игнорирует важные моменты внешних обстоятельств и

внутренних обязанностей. По Фрейду, суть вытеснения состоит в

■ том, что «нечто просто удаляется из сознания и удерживается на

. дистанции от него»⁹. Но, как оказалось, вытесненные в бессозна­тельное влечения и намерения продолжают влиять на психиче­ское и физическое состояние человека, порождая недомогания и

jфобии, недоступные физиотерапевтическому лечению.

Генетически близок ему механизм сопротивления,под влия­нием которого человек спонтанно противодействует всему, что

«кожет привести к осознанию вытесненного, установлению под­линного содержания внутренних конфликтов и влечений. Имен­но этот механизм осложняет взаимодействие психотерапевта и пациента, препятствует формированию доверительного контакта и терапевтического альянса между ними, сводит на нет все по­пытки психотерапевта раскрыть существо внутреннего конфлик­та. В повседневной жизни сопротивление приводит к консерва­ции привычных механизмов адаптации, препятствует проникно­вению в сознание опыта, противоречащего доминирующей уста­новке.

Проекция — неосознаваемое приписывание собственных не­приемлемых качеств, влечений и намерений другим людям. Про­ецируя, человек освобождается от чувства вины за то, что испы­тывает низменные желания, и направляет возникающее негодова­ние на других, которые якобы имеют подобные душевные качест-]ва. Активно обвиняя окружающих в эгоизме и черствости, субъект скорее всего скрывает от себя собственную враждебность

9 Цит. по: Мак-Вилышс Н. Психоаналитическая диагностика. М., 1998.

или зависть, которые в противном случае пришли бы в противо­речие с его потребностью чувствовать себя добрым человеком.

Рационализация — непроизвольное стремление с позиций ра­зума или высокой морали обосновать и объяснить собственные нравственно неприемлемые замыслы и действия, вид бессозна­тельного самооправдания. Иногда, увольняя недостаточно льсти­вого сотрудника, начальник может быть искренне уверен, что данный сотрудник не подходит ему по профессиональным каче­ствам.

Замещение — непроизвольное перенесение внимания, чувст­ва, потребности на какой-либо иной объект вместо ранее желан­ного, но недоступного или опасного. Например, после грубого выговора со стороны начальника «срывают злость» на своих под­чиненных. Или заботятся о домашних животных при отсутствии близких и любимых людей.

Идентификация — воображаемое отождествление себя с дру­гой личностью, вызывающей восхищение или страх. Проявляется как подражание, внешнее и внутреннее уподобление, доходящее до ощущения полного слияния духа, интересов, личностей. Сам 3. Фрейд считал, что идентификация возникает в раннем детстве как уподобление родителям в процессе преодоления «эдипова комплекса» в результате последовательной смены всепоглощаю­щих чувств восхищения — страха — преданности — соперничест­ва — противоборства по отношению к грозному родителю-сопер­нику, стоящему на пути реализации влечений. Он связывал с этим фундаментальным психическим механизмом формирование внутренней морали личности и даже основные закономерности социальной жизни и культурного развития человечества. Харак­терно, что психиатр легко находил в творчестве самых популяр­ных художников изначальные конфликты «эдипова комплекса» («Эдип-царь» Софокла, «Братья Карамазовы» Ф.М.Достоевско­го). Но аналогичный механизм легко просматривается и в житей­ских ситуациях, к примеру в подражании подростков своим ку­мирам. Люди духовно уподобляются тем, на чьем месте хотели бы оказаться или чьим образом хотели бы укрепиться. Говорят: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», а бывает, что генерал с гордостью произносит: «Я — старый солдат!» Одна­ко идентификация может приобрести и разрушительный харак­тер, ведь и жертва способна бессознательно уподобляться агрес­сору, что наблюдалось нередко в концлагерях, где некоторые за­ключенные вели себя по отношению к сотоварищам, как эсэсов­цы, подражая надсмотрщикам настолько, что даже делали себе фашистские татуировки.

 

Регрессия — непреднамеренный возврат на более примитив­ный уровень психического реагирования, когда обычные способы удовлетворения потребности запрещены или небезопасны. Не­вольная инфантилизация поведения довольно часто встречается в повседневном, в том числе служебном, общении. И окружающие нередко благосклонно к этому относятся. В тоталитарных сооб­ществах на этом защитном механизме надстраивается «радостное повиновение» начальству или авторитету, или «старшому». Дело в том, что регрессия одновременно означает сползание личности к более ранней фазе развития, уводит от личной ответственности за результат выбора и т.п., что снимает ощущение внутренней на­пряженности и вызывает особого рода удовольствие. Парадок­сальным образом это выражено в песне Булата Окуджавы:

А что не так... Какое наше дело?! Как говорится, Родина велела... Как славно быть ни в чем не виноватым Совсем простым солдатом... солдатом.

Наиболее адаптивным и конструктивным механизмом защи­ты 3. Фрейд считал сублимацию, то есть спонтаннный перевод Энергии влечений в социально приемлемое русло, в обществен­но полезную деятельность и, наконец, в творческую активность. В частности, примером сублимации он считал гений Наполеона, рассуждая в духе Фрейда, в качестве модельного прецедента, раскрывающего феномен сублимации, можно представить знаме­нитую Боддинскую осень А.С. Пушкина (1830). Тогда поэт, отре­занный холерным карантином от любимой невесты, пережил не­обыкновенный прилив творческого вдохновения и за три непол­ных месяца создал четыре «маленьких трагедии», поэму, сборник Прозаических повестей, стихотворную сказку, завершил работу «ад «Евгением Онегиным» и написал много лирических стихо­творений.

Все эти защитные механизмы действуют бессознательно и ав­томатически и становятся заметны только когда «не срабатыва­ют»: не справляются с перегрузками или не соответствуют ситуа-^и. Неврозы раскрыли 3. Фрейду психодинамику бессознатель­ного. Для него даже сновидения были как бы «неврозами здоро­вой психики». А одну из своих основополагающих работ он с прямотой гения назвал: «Психопатология обыденной жизни» (1904). Это позволяло острословам высмеять фрейдизм как «пси­хологию невротика», подобно тому, как в пору рационализма го­ворили о «психологии профессоров психологии», а позднее бихе-*иоризм называли «психологией белой крысы». Но какая бы доля

правды ни содержалась в этой шутке, 3. Фрейду удалось выстро­ить универсальную модель человеческой психики, которая сразу стала достоянием публики, вызывая горячее негодование одних и восхищение других. Для своего нового метода 3. Фрейд предло­жил термин «психоанализ» (1896), который стал обозначением нового направления в медицине, в психологии и в гуманитарной науке вообще. Учениками Фрейда были самые талантливые пси­хологи своего времени, впоследствии прославившиеся не мень­ше, чем их учитель, основавшие собственные психологические школы: Карл-Густав Юнг (аналитическая психология), Альфред Адлер (индивидуальная психология), Вильгельм Райх (телес­но-ориентированная терапия), Фриц Перлз (гештальт-терапия), Якоб Морено (психодрама). И было еще больше тех, кто, лично не зная Фрейда, испытал огромное влияние его концепции, и среди них всемирно известные Эрих Фромм, Карен Хорни, Эрик Эриксон. То, что все они, кто раньше, кто позже, в принципе ра­зошлись с учителем, предложив собственные модели человече­ской психики, только подтверждает, насколько плодотворной оказалась исходная концепция. Нет нужды, да и не получится это, преуменьшать объяснительные возможности и психотерапев­тическую силу позднейших концепций психоанализа. Но все они сохраняют точку отсчета, подобную понятию «уровень моря»: «Так говорил Фрейд».

Отталкиваясь от уже известного в то время, но еще не всеми признанного факта, что существуют процессы, которые не попа­дают в сферу сознания, но оказывают влияние на поведение и самочувствие человека, 3. Фрейд определил «бессознательное» как особый предмет исследования. Соотношение сознания и бес­сознательного раскрывается в центральной метафоре итоговой работы «Я и ОНО», специально посвященной структуре личности (1923). Многозначительно называя бессознательное безличным местоимением «ОНО» (лат. Id), а средоточие сознания «Я» (лат. Ego), Фрейд говорил: «По отношению к "ОНО" "Я" подобно всаднику, который должен обуздать превосходящую силу лошади, с той только разницей, что всадник пытается совершить это соб­ственными силами, "Я" же силами заимствованными. Это срав­нение может быть продолжено. Как всаднику, если он не хочет расстаться с лошадью, часто остается только вести ее туда, куда ей хочется, так и "Я" превращает обыкновенно волю "ОНО" в действие, как будто бы это было его собственной волей»¹⁰.