Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Поэтому иное не тождественно ни еди-
ному, ни бытию.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. И вот если мы выберем из них, хочешь —
бытие и иное, хочешь — бытие и единое, хочешь — единое
и иное, то не будем ли мы брать при каждом выборе два
таких [члена], которые правильно называть «оба»?
Аристотель. Как это?
Парменид. Вот как: можно ли сказать «бытие»?
Аристотель. Можно.
Парменид. А можно ли сказать также «единое»?
Аристотель. И это можно.
Парменид. Но не названо ли таким образом каждое
из них?
Аристотель. Названо.
Парменид. А когда я скажу «бытие и единое», разве
я не назову оба?
Аристотель. Конечно, оба.
Парменид. Следовательно, если я говорю «бытие и
иное» или «иное и единое», то я всегда говорю о каждой
[паре] «оба». Не правда ли?
Аристотель. Да.
Парменид. Но возможно ли, чтобы то, что правиль-
но называется «оба», было бы таковым, а двумя нет?
Аристотель. Невозможно.
Парменид. А когда перед нами два, есть ли какая-
либо возможность, чтобы каждое из них не было одним?
Аристотель. Нет, никакой.
Парменид. Но каждая из взятых нами [пар] пред-
ставляет собою сочетание двух [членов]; следовательно,
каждый из них будет одним.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Если же каждый из них один, то при
сложении какой угодно единицы с любым парным соче-
танием не становится ли все вместе тремя?
Аристотель. Да.
Парменид. А не есть ли три — нечетное число, а два —
четное?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Далее, когда есть два, то необходимо ли,
чтобы было и дважды, а когда есть три — трижды, коль
скоро в двух содержится дважды один, а в трех трижды
один?
Аристотель. Необходимо.
Парменид. А когда есть два и дважды, то не необхо-
димо ли, чтобы было и дважды два? И когда есть три и
трижды, но необходимо ли также, чтобы было трижды
три?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Далее, когда есть три и дважды, а также
два и трижды, то не необходимо ли быть дважды трем
и трижды двум?
Аристотель. Безусловно, необходимо.
Парменид. Следовательно, могут быть произведе-
ния четных чисел на четные, нечетных на нечетные, а также
четных на нечетные и нечетных на четные.
Аристотель. Конечно.
Парменид. А если это так, то не думаешь ли ты, что
остается какое-либо число, существование которого не
необходимо?
Аристотель. Нет, не думаю.
Парменид. Следовательно, если существует одно,
то необходимо, чтобы существовало и число.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Но при существовании числа должно
быть многое и бесконечная множественность существую-
щего. В самом деле, разве число не оказывается бесконеч-
ным по количеству и причастным бытию?
Аристотель. Конечно, оказывается.
Парменид. Но ведь если все числа причастны
бытию, то ему должна быть причастна и каждая часть
числа?
Аристотель. Да.
Парменид. Значит, бытие поделено между множе-
ством существующего и не отсутствует ни в одной вещи,
ни в самой малой, ни в самой большой? Впрочем, нелепо
даже спрашивать об этом, не правда ли? Как, в самом
деле, бытие могло бы отделиться от какой-либо сущест-
вующей вещи?
Аристотель. Да, никак не могло бы.
Парменид. Следовательно, оно раздроблено на
самые мелкие, крупные и любые другие возможные части,
в высшей степени расчленено, и частей бытия беспре-
дельное множество.
Аристотель. Ты прав.
Парменид. Итак, частей бытия больше всего.
Аристотель. Да, больше всего.
Парменид. Что же, есть ли между ними какая-ни-
будь, которая была бы частью бытия и в то же время не
была бы частью?
Аристотель. Как это возможно?
Парменид. Напротив, если она существует, то, по-
лагаю я, пока она существует, ей необходимо быть всегда
чем-то одним, а быть ничем невозможно.
Аристотель. Да, это необходимо.
Парменид. Таким образом, единое присутствует в
каждой отдельной части бытия, не исключая ни меньшей,
ни большей части, ни какой-либо другой.
Аристотель. Да.
Парменид. А остается ли единое целым, находясь
во многих местах одновременно? Поразмысли над этим!
Аристотель. Размышляю и вижу, что это невоз-
можно.
Парменид. Следовательно, оно расчленено, коль
скоро оно не целое; ведь, не будучи расчлененным, оно
никак не может присутствовать одновременно во всех
частях бытия.
Аристотель. Это правда.
Парменид. Далее, безусловно необходимо, чтобы
делимое количественно соответствовало числу частей.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Следовательно, утверждая недавно, что
бытие разделено на наибольшее число частей, мы говори-
ли неправду: ведь, как оказывается, оно разделено на
число частей, не большее, чем единое, а на столько же,
ибо ни бытие не отделено от единого, ни единое — от
бытия, но, будучи двумя, они всегда находятся во всем
в равной мере.
Аристотель. По-видимому, так именно и есть.
Парменид. Таким образом, само единое, раздроб-
ленное бытием, представляет собою огромное и беспре-
дельное множество.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Следовательно, не только существующее
единое есть многое, но и единое само по себе, разделен-
ное бытием, необходимо должно быть многим.
Аристотель. Именно так.
Парменид. Однако так как части суть части целого,
то единое должно быть ограничено как целое. В самом
деле, разве части не охватываются целым?
Аристотель. Безусловно, охватываются.
Парменид. А то, что их охватывает, есть предел.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Следовательно, существующее единое
есть, надо полагать, одновременно и единое, и многое, и
целое, и части, и ограниченное, и количественно беско-
нечное.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. А коль скоро оно ограничено, то не
имеет ли оно и краев?
Аристотель. Безусловно, имеет.
Парменид. Далее, поскольку оно есть целое, не
должно ли оно иметь начала, середины и конца? Разве
может что-либо быть целым без этих трех [членов]? И ес-
ли нечто лишено одного из них, может ли оно остаться
целым?
Аристотель. Не может.
Парменид. Выходит, что единое должно обладать
и началом, и концом, и серединой.
Аристотель. Должно.
Парменид. Но середина находится на равном рас-
стоянии от краев, ибо иначе она не была бы серединой.
Аристотель. Не была бы.
Парменид. А, будучи таким, единое, по-видимому,
оказывается причастно и какой-нибудь фигуре, прямоли-
нейной ли, круглой или смешанной.
Аристотель. Да, это верно.
Парменид. Но, обладая такими свойствами, не
будет ли оно находиться и в себе самом, и в другом?
Аристотель. Каким образом?
Парменид. Ведь каждая из частей находится в це-
лом и вне целого нет ни одной.
Аристотель. Так.
Парменид. И все части охватываются целым?
Аристотель. Да.
Парменид. Но единое — это и есть все его части: не
более и не менее как все.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Так не составляет ли единое целого?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но если все части находятся в целом
и если все они составляют единое и само целое и все
охватываются целым, то не значит ли это, что единое
охватывается единым и таким образом, единое уже нахо-
дится в себе самом?
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Но с другой стороны, целое не находит-
ся в частях — ни во всех, ни в какой-нибудь одной. В са-
мом деле, если оно находится во всех частях, то необхо-
димо должно находиться и в одной, так как, не находясь
в какой-либо одной, оно, конечно, не могло бы быть и во
всех; ведь если эта часть — одна из всех, а целого в ней
нет, то каким же образом оно будет находиться во всех
частях?
Аристотель. Этого никак не может быть.
Парменид. Но оно не находится и в некоторых час-
тях: ведь если бы целое находилось в некоторых частях, то
большее заключалось бы в меньшем, что невозможно.
Аристотель. Да, невозможно.
Парменид. Но, не находясь ни в большинстве час-
тей, ни в одной из них, ни во всех, не должно ли целое
находиться в чем-либо ином или же уж вовсе нигде не на-
ходиться?
Аристотель. Должно.
Парменид. Но, не находясь нигде, оно было бы
ничем; а так как оно — целое и в себе самом не находит-
ся, то не должно ли оно быть в другом?
Аристотель. Конечно, должно.
Парменид. Следовательно, поскольку единое — это
целое, оно находится в другом, а поскольку оно совокуп-
ность всех частей — в самом себе. Таким образом, единое
необходимо должно находиться и в себе самом, и в ином.
Аристотель. Да, это необходимо.
Парменид. Но, обладая такими свойствами, не
должно ли оно и двигаться, и покоиться?
Аристотель. Каким образом?
Парменид. Оно, конечно, покоится, коль скоро на-
ходится в самом себе: ведь, находясь в едином и не выхо-
дя из него, оно было бы в том же самом — в самом себе.
Аристотель. Так.
Парменид. А что всегда находится в том же самом,
то должно всегда покоиться.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Далее, то, что всегда находится в ином,
не должно ли, наоборот, никогда не быть в том же самом?
А никогда не находясь в том же самом, — не покоиться
и, не покоясь, — двигаться?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Итак, всегда находясь в себе самом и в
ином, единое должно всегда и двигаться, и покоиться.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Потом оно должно быть тождественным
самому себе и отличным от самого себя и точно так же
тождественным другому и отличным от него, коль скоро
оно обладает вышеуказанными свойствами.
Аристотель. Каким образом?
Парменид. Всякая вещь, полагаю, относится ко
всякой другой вещи следующим образом: она или тожде-
ственна другой, или иная; если же она не тождественна и
не иная, то ее отношение к другой вещи может быть либо
отношением части к целому, либо отношением целого
к части.
Аристотель. Видимо, так.
Парменид. Итак, есть ли единое часть самого себя?
Аристотель. Никоим образом.
Парменид. Значит, если бы единое относилось к
себе самому как к части, оно не было бы также целым по
отношению к себе, будучи частью.
Аристотель. Да, это невозможно,
Парменид. А не иное ли единое по отношению
к единому?
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, оно не может быть от-
лично от самого себя.
Аристотель. Разумеется, нет.
Парменид. Итак, если единое по отношению к себе
самому не есть ни иное, ни целое, ни часть, то не должно
ли оно быть тождественным с самим собой?
Аристотель. Должно.
Парменид. Как же, однако? То, что находится в ином
месте сравнительно с самим собой, пребывающим в себе
самом, не должно ли быть иным по отношению к самому
себе вследствие этого пребывания в другом месте?
Аристотель. По-моему, должно.
Парменид. Но именно таким оказалось единое, по-
скольку оно одновременно находится и в себе самом,
и в ином.
Аристотель. Да, оказалось.
Парменид. Значит, в силу этого, единое, по-види-
мому, должно быть иным по отношению к самому себе.
Аристотель. По-видимому.
Парменид. Далее, если нечто отлично от чего-либо,
то не от отличного ли будет оно отлично?
Аристотель. Безусловно.
Парменид. Итак, есть ли все не-единое иное по от-
ношению к единому и единое — иное по отношению
к тому, что неедино?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Следовательно, единое должно быть
иным по отношению к другому.
Аристотель. Да, должно.
Парменид. Но смотри-ка: само тождественное и иное
не противоположны ли друг другу?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Так может ли тождественное находиться
когда-либо в ином или иное в тождественном?
Аристотель. Не может.
Парменид. Но если иное никогда не может нахо-
диться в тождественном, то среди существующего нет ни-
чего, в чем находилось бы иное в течение какого бы то ни
было времени; ведь если бы оно хоть какое-то время в
чем-либо находилось, то в течение этого времени отлич-
ное находилось бы в тождественном. Не так ли?
Аристотель. Так.
Парменид. А если иное никогда не находится в
тождественном, то оно никогда не может находиться ни
в чем из существующего.
Аристотель. Верно.
Парменид. Следовательно, иное не может нахо-
диться ни в том, что неедино, ни в едином.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, не посредством иного
будет отличным единое от того, что неедино, и то, что не-
едино, — от единого.
Аристотель. Нет.
Парменид. Равным образом и не посредством себя
самих они будут различаться между собою, так как не
причастны иному.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Если же они различны не посредством
себя самих и не посредством иного, то не ускользнет ли
вовсе их обоюдное различие?
Аристотель. Ускользнет.
Парменид. Но с другой стороны, то, что неедино,
не причастно единому; в противном случае не-единое
не было бы не-единым, а каким-то образом было бы еди-
ным.
Аристотель. Правда.
Парменид. Но не-единое не будет также и числом,
потому что, обладая числом, оно ни в коем случае не
было бы не-единым.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Что же? Не есть ли не-единое часть еди-
ного? Или и в этом случае не-единое было бы причастно
единому?
Аристотель. Было бы причастно.
Парменид. Следовательно, если вообще это — еди-
ное, а то — не-единое, то единое не может быть ни частью
не-единого, ни целым в отношении него как части; и, с
другой стороны, не-единое тоже не может быть ни частью
единого, ни целым в отношении единого как части.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Но мы говорили, что вещи, между кото-
рыми нет ни отношения части к целому, ни целого к
части, ни различия, будут тождественными между собою.
Аристотель. Да, говорили.
Парменид. Но если дело обстоит так, не должны ли
мы утверждать, что единое тождественно не-единому?
Аристотель. Должны.
Парменид. Следовательно, выходит, что единое от-
лично от другого и от себя самого и в то же время тожде-
ственно ему и самому себе.
Аристотель. Пожалуй, это верный вывод из данно-
го рассуждения.
Парменид. Но не будет ли единое также подобно
и неподобно себе самому и другому?
Аристотель. Может быть.
Парменид. По крайней мере, раз оно оказалось
иным по отношению к другому, то и другое должно бы
быть иным по отношению к нему.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но, не правда ли, оно так же отлично от
другого, как другое от него, — не более и не менее?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Если не более и не менее, то, значит,
одинаково.
Аристотель. Да.
Парменид. Итак, поскольку единое испытывает
нечто отличное от другого и наоборот, постольку единое
по отношению к другому и другое по отношению к еди-
ному испытывают одно и то же.
Аристотель. Что ты хочешь сказать?
Парменид. Вот что. Не прилагаешь ли ты каждое из
имен к какой-либо вещи?
Аристотель. Прилагаю.
Парменид. А одно и то же имя можешь ли ты ис-
пользовать чаще, чем один раз?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Но разве, произнося его один раз, ты
обозначаешь им то, к чему оно относится, а произно-
ся его много раз, обозначаешь нечто другое? Или же не-
избежно, произносишь ли ты одно и то же имя однаж-
ды или многократно, ты всегда обозначаешь им одно и
то же?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но ведь и слово «иное» есть имя чего-то.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Следовательно, когда ты его произно-
сишь — однажды или многократно, — то делаешь это не
для обозначения чего-либо другого, и не другое ты назы-
ваешь, а только то, чему оно служит именем.
Аристотель. Безусловно.
Парменид. И вот, когда мы говорим, что другое
есть нечто отличное от единого и единое — нечто отлич-
ное от другого, то, дважды сказав «отличное», мы тем не
менее обозначаем этим словом не другую какую-либо
природу, но всегда ту, названием которой служит это
слово.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Итак, в какой мере единое отлично от
другого, в такой же мере другое отлично от единого, и что
касается присущего им свойства «быть отличными», еди-
ное будет обладать не иным каким-либо отличием, а тем
же самым, каким обладает другое. А что хоть как-то тож-
дественно, то подобно. Не правда ли?
Аристотель. Да.
Парменид. И вот, в силу того что единое обладает
отличием от другого, по этой же самой причине каждое из
них подобно каждому, ибо каждое от каждого отлично.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Но с другой стороны, подобное проти-
воположно неподобному.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, и иное противоположно
тождественному.
Аристотель. Да.
Парменид. Но обнаружилось также, что единое
тождественно с другим.
Аристотель. Да, обнаружилось.
Парменид. А ведь это противоположные состоя-
ния — быть тождественным с другим и быть отличным от
другого.
Аристотель. Совершенно противоположные.
Парменид. Но поскольку они различны, они оказа-
лись подобными.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, при тождестве они будут
неподобными в силу свойства, противоположного свойст-
ву уподобления. Ведь подобным их делало иное?
Аристотель. Да.
Парменид. Значит, неподобным их будет делать
тождественное, иначе оно не будет противоположно
иному.
Аристотель. Видимо.
Парменид. Итак, единое будет подобно и неподоб-
но другому: поскольку оно иное — подобно, а поскольку
тождественное — неподобно.
Аристотель. Да, как видно, единое имеет и такое
истолкование.
Парменид. А также и следующее.
Аристотель. Какое?
Парменид. Поскольку оно обладает свойством тож-
дественности, оно лишено свойства инаковости, а не
имея свойства инаковости, оно не может быть неподоб-
ным, не будучи же неподобным, оно подобно. Поскольку
же оно имеет свойства инаковости, оно — другое, а буду-
чи другим, оно неподобно.
Аристотель. Ты прав.
Парменид. Следовательно, если единое и тождест-
венно с другим, и отлично от него, то в соответствии с
обоими свойствами и с каждым из них порознь оно будет
подобно и неподобно другому.
Аристотель. Совершенно верно,
Парменид. А так как оно оказалось и отличным от
себя самого и тождественным себе, то не окажется ли оно
точно так же в соответствии с обоими свойствами и с
каждым из них порознь подобным и неподобным себе
самому?
Аристотель. Непременно.
Парменид. А теперь посмотри, как обстоит дело от-
носительно соприкосновения и несоприкосновения еди-
ного с самим собой и с другим.
Аристотель. Я слушаю тебя.
Парменид. Ведь оказалось, что единое находится
в себе самом как в целом.
Аристотель. Оказалось.
Парменид. Но не находится ли единое и в другом?
Аристотель. Находится.
Парменид. А поскольку оно находится в другом,
оно будет соприкасаться с другим, поскольку же находит-
ся в себе самом, соприкосновение с другим будет исклю-
чено и оно будет касаться лишь самого себя, ибо находит-
ся в себе самом.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Таким образом, единое будет соприка-
саться с самим собой и с другим.
Аристотель. Будет.
Парменид. А как обстоит дело относительно следу-
ющего: не нужно ли, чтобы все, что должно прийти в со-
прикосновеннее чем-либо, находилось рядом с тем, чего
оно должно касаться, занимая смежное с ним место, где,
если бы оно там находилось, то с ним бы соприкасалось?
Аристотель. Нужно.
Парменид. И следовательно, если единое должно
прийти в соприкосновение с самим собой, то оно должно
лежать тут же рядом с самим собой, занимая место, смеж-
ное с тем, на котором находится само.
Аристотель. Да, должно.
Парменид. Конечно, если бы единое было двумя,
оно могло бы это сделать и оказаться в двух местах одно-
временно, но, пока оно одно, оно этого не сможет.
Аристотель. Безусловно.
Парменид. Значит, одна и та же необходимость за-
прещает единому и быть двумя, и соприкасаться с самим
собою.
Аристотель. Одна и та же.
Парменид. Но оно не будет соприкасаться и с дру-
гим.
Аристотель. Почему?
Парменид. Потому что, как мы утверждаем, то,
чему надлежит прийти в соприкосновение, должно, оста-
ваясь отдельным, находиться рядом с тем, чего ему надле-
жит касаться, но ничего третьего между ними быть не
должно.
Аристотель. Верно.
Парменид. Итак, если быть соприкосновению, тре-
буется, по меньшей мере, чтобы было налицо два [члена].
Аристотель. Да.
Парменид. Если же к двум смежным членам присо-
единится третий, то их будет три, а соприкосновений два.
Аристотель. Да.
Парменид. Таким образом, всегда, когда присоеди-
няется один [член], прибавляется также одно соприкос-
новение и выходит, что соприкосновений одним меньше
сравнительно с числом членов соединения. Действитель-
но, насколько первые два члена превысили соприкосно-
вения, то есть насколько число их больше сравнительно с
числом соприкосновений, точно настолько же каждое
последующее их число превышает число всех соприкос-
новений, так как дальше уже одновременно с прибавляет-
ся единица к числу членов и одно соприкосновение к со-
прикосновениям.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Итак, сколько бы ни было членов, число
соприкосновений всегда одним меньше.
Аристотель. Это так.
Парменид. Но если существует только одно, а двух
нет, то соприкосновения не может быть.
Аристотель. Как же так?
Парменид. Ведь мы утверждаем, что другое — не-
единое — не есть единое и ему не причастно, коль скоро
оно другое.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, числа в другом нет, так
как в нем нет единицы.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Следовательно, другое — и не единица,
и не два, и к нему вообще неприменимо имя какого бы то
ни было числа.
Аристотель. Да, неприменимо.
Парменид. Значит, единое только одно и двух быть
не может.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. А потому нет и соприкосновения, коль
скоро нет двух.
Аристотель. Нет.
Парменид. Следовательно, единое не соприкасается
с другим и другое не соприкасается с единым, так как со-
прикосновения нет.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Итак, согласно всему этому единое и со-
прикасается и не соприкасается с другим и с самим собой.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Но не будет ли оно также равно и нерав-
но себе самому и другому?
Аристотель. Каким образом?
Парменид. Ведь если допустить, что единое больше
или меньше другого или, наоборот, другое больше или
меньше единого, то — не правда ли — они не будут сколь-
ко-нибудь больше или меньше друг друга в силу самих
своих сущностей, то есть в силу того, что единое — это
единое, а другое — другое в отношении к единому? Но
если кроме своей сущности то и другое будет обладать
еще и равенством, то они будут равны друг другу; если же
другое будет обладать великостью, а единое — малостью
или единое будет обладать великостью, а другое — мало-
стью, тогда та из идей, к которой присоединится вели-
кость, окажется больше, а к которой присоединится
малость — меньше. Не правда ли?
Аристотель. Непременно.
Парменид. Значит, существуют обе эти идеи — ве-
ликость и малость. Ведь если бы они не существовали, они
не могли бы быть противоположны одна другой и пребы-
вать в существующем.
Аристотель. Не могли бы.
Парменид. Но если в едином пребывает малость, то
она содержится либо в целом, либо в его части.
Аристотель. Непременно.
Парменид. Допустим, что она пребывает в целом.
Не будет ли она в таком случае либо равномерно прости-
раться по всему единому, либо охватывать его?
Аристотель. Очевидно, будет.
Парменид. Но, простираясь равномерно по едино-
му, не окажется ли малость равна ему, а охватывая его —
больше, чем оно?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Выходит, что малость может быть рав-
ной чему-либо или больше чего-либо и выступать в каче-
стве великости или равенства, а не в качестве самой себя.
Аристотель. Нет, это невозможно.
Парменид. Итак, малость не может находиться в це-
лом едином, разве только в его части.
Аристотель. Да.
Парменид. Однако и не во всей части, иначе роль
малости будет та же, что и в отношении к целому, то есть
она будет или равна или больше той части, в которой
будет находиться.
Аристотель. Да, непременно.
Парменид. Итак, малость никогда не будет нахо-
диться ни в чем из существующего, раз она не может пре-
бывать ни в части, ни в целом; и значит, не будет ничего
малого, кроме самой малости.
Аристотель. Выходит, что не будет.
Парменид. Следовательно, в едином не будет и ве-
ликости: ведь тогда окажется большим нечто другое, по-
мимо самой великости, а именно то, в чем будет содер-
жаться великость, и вдобавок при отсутствии малости,
которую это великое должно превосходить, если оно дей-
ствительно велико. Но последнее невозможно, так как
малость ни в чем не находится.
Аристотель. Верно.
Парменид. Но сама великость больше одной только
малости и сама малость меньше одной только великости.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Следовательно, другое не больше и не
меньше единого, так как оно не содержит ни великости,
ни малости; далее, эти последние обладают способностью
превосходить и быть превосходимыми не по отношению
к единому, а лишь по отношению друг к другу; и наконец,
единое тоже не может быть ни больше, ни меньше вели-
кости и малости, а также другого, так как и оно не содер-
жит в себе ни великости, ни малости.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Итак, если единое не больше и не мень-
ше другого, то не необходимо ли, чтобы оно его не пре-
вышало и им не превышалось?
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Но совершенно необходимо, чтобы то,
что не превышает и не превышается, было равной меры,
а, будучи равной меры, было равным.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Далее, и само единое будет находиться
в таком же отношении к самому себе; поскольку оно не
содержит ни великости, ни малости, оно не будет превы-
шаться самим собой и не превысит себя, но, будучи рав-
ной меры, будет равно самому себе.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Следовательно, единое будет равно са-
мому себе и другому.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Далее, находясь в самом себе, единое
будет также извне окружать себя и, как окружающее,
будет больше себя, а как окружаемое — меньше. Таким
образом, единое окажется и больше и меньше самого
себя.
Аристотель. Да, окажется.
Парменид. Не необходимо ли также, чтобы вне
единого и другого не было ничего?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но существующее должно же всегда где-
нибудь находиться.
Аристотель. Да.
Парменид. А разве находящееся в чем-либо не
будет находиться в нем, как меньшее в большом? Ведь
иначе одно не могло бы содержаться в другом.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. А так как нет ничего, кроме другого
и единого, и они должны в чем-то находиться, то разве не
необходимо, чтобы они либо находились друг в друге —
другое в едином или единое в другом, либо нигде не на-
ходились?
Аристотель. Видимо, да.
Парменид. Поскольку, стало быть, единое находит-
ся в другом, другое будет больше единого, как окружаю-
щее его, а единое, как окружаемое, меньше другого; по-
скольку же другое находится в едином, единое на том же
самом основании будет больше другого, а другое — мень-
ше единого.
