— Но если отказать богу в знании, то не покажется ли
такое утверждение слишком странным? — заметил Со-
крат.
А Парменид возразил:
— Однако, Сократ, к этому и, кроме того, еще ко
многому другому неизбежно приводит [учение об] идеях,
если эти идеи вещей действительно существуют и если мы
будем определять каждую идею как нечто самостоятель-
ное. Слушатель будет недоумевать и спорить, доказывая,
что этих идей либо вовсе нет, либо если уж они существу-
ют, то должны быть безусловно непознаваемыми для че-
ловеческой природы. Такие возражения кажутся осно-
вательными, а высказывающего их, как мы недавно
сказали, переубедить необычайно трудно, и надо быть ис-
ключительно даровитым, чтобы понять, что существует
некий род каждой вещи и сущность сама по себе, а еще
более удивительный дар нужен для того, чтобы доискать-
ся до всего этого, обстоятельно разобраться во всем и разъ-
яснить другому!
— Согласен с тобой, Парменид, — сказал Сократ, — мне по душе то, что ты говоришь.
Парменид же ответил:
— Но с другой стороны, Сократ, если кто, приняв во
внимание все только что изложенное и тому подобное,
откажется допустить, что существуют идеи вещей, и не
станет определять идеи каждой вещи в отдельности, то, не
допуская постоянно тождественной себе идеи каждой из
существующих вещей, он не найдет, куда направить свою
мысль, и тем самым уничтожит всякую возможность рас-
суждения. Впрочем, эту опасность, как мне кажется, ты
ясно почувствовал.
— Ты прав, — ответил Сократ.
— Что же ты будешь делать с философией? Куда обра-
тишься, не зная таких вещей?
— Пока я совершенно себе этого не представляю.
— Это объясняется тем, Сократ, — сказал Парменид, —
что ты преждевременно, не поупражнявшись как следу-
ет, берешься определять, что такое прекрасное, справед-
ливое, благое и любая другая идея. Я это заметил
и третьего дня, слушая здесь твой разговор вот с ним, с
Аристотелем. Твое рвение к рассуждениям, будь уверен,
прекрасно и божественно, но, пока ты еще молод, поста-
райся поупражняться побольше в том, что большинство
считает и называет пустословием; в противном случае ис-
тина будет от тебя ускользать.
| Переход к диалектике единого и иного
|
— Каким же способом
следует упражняться,
Парменид? — спросил Сократ.
— Об этом ты слышал от Зенона, — ответил Парме-
нид. — Впрочем, даже ему, к моему восхищению, ты на-
шелся сказать, что отвергаешь блуждание мысли вокруг да
около видимых вещей, а предлагаешь рассматривать то,
что можно постичь исключительно разумом и признать за
идеи.
— В самом деле, — ответил Сократ, — я нахожу, что
таким путем совсем не трудно показать, что все вещи
и подобны и неподобны и так далее.
— И правильно, — сказал Парменид, — но если жела-
ешь поупражняться получше, то следует, кроме того, де-
лать вот что: не только предполагая что-нибудь существу-
ющим, если оно существует, рассматривать выводы из
этого предположения, но также предполагая то же самое
несуществующим.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Сократ.
— Если ты желаешь поупражняться, то возьми хотя бы
предположение, высказанное Зеноном: допусти, что су-
ществует многое, и посмотри, что должно из этого выте-
кать как для многого самого по себе в отношении к само-
му себе и к единому, так и для единого в отношении к
самому себе и ко многому. С другой стороны, если много-
го не существует, то опять надо смотреть, что последует
отсюда для единого и для многого в отношении их к себе
самим и друг к другу. И далее, если предположить, что
подобие существует или что его не существует, то опять-
таки, какие будут выводы при каждом из этих двух пред-
положений как для того, что было положено в основу, так
и для другого, в их отношении к себе самим и друг к
другу. Тот же способ рассуждения следует применять
к неподобному, к движению и покою, к возникновению и
гибели и, наконец, к самому бытию и небытию; одним
словом, что только ни предположишь ты существующим
или несуществующим, или испытывающим какое-либо
иное состояние, всякий раз должно рассматривать следст-
вия как по отношению к этому предположению, так и по
отношению к прочим, взятым поодиночке, и точно так
же, когда они в большем числе или в совокупности.
С другой стороны, это прочее тебе тоже следует всегда
рассматривать в отношении как к нему самому, так и к
другому, на чем бы ты ни остановил свой выбор и как бы
ты ни предположил то, что предположил существующим
или несуществующим, если ты хочешь, поупражнявшись
надлежащим образом в этих вещах, основательно про-
зреть истину.
— Трудный рисуешь ты путь, Парменид, и я не совсем
его понимаю. Не проделать ли тебе его самому на каком-
либо примере, чтобы мне лучше понять?
— Тяжкое бремя возлагаешь ты, Сократ, на старика, —
ответил Парменид.
— В таком случае, — сказал Сократ, — почему бы тебе,
Зенон, не проделать этой работы для нас?
Но Зенон засмеялся и сказал:
— Будем, Сократ, просить самого Парменида: не так-
то просто то, о чем он говорит. Разве ты не видишь,
какую задачу задаешь? Если бы нас здесь было побольше,
то не нужно бы и просить, потому что не след говорить об
этом при многих, да еще человеку в преклонном возрасте:
ведь большинство не понимает, что без всестороннего и
обстоятельного разыскания и даже заблуждения невоз-
можно уразуметь истину. Итак, Парменид, я присоединя-
юсь к просьбе Сократа, чтобы и самому между тем тебя
послушать.
По словам Антифонта, Пифодор рассказывал, что и он
сам, и Аристотель, и все прочие после этих слов Зенона
стали просить Парменида не отказываться и пояснить на
примере то, что он сейчас высказал.
Тогда Парменид сказал:
— Приходится согласиться, хотя я и чувствую себя
в положении Ивикова коня: постаревший боец должен
состязаться в беге колесниц, и он дрожит, зная по опыту,
что его ждет, а поэт, сравнивая себя с ним, говорит, что и
сам он на старости лет вынужден против воли выступить
на поприще любви. Памятуя об этом, я с великим страхом
подумываю, как мне в такие годы переплыть эту ширь и
глубь рассуждений. А впрочем, попробую: надо вам уго-
дить, тем более что, как говорит Зенон, мы все здесь свои.
Итак, с чего же нам начать и что первым долгом предпо-
ложить? Угодно вам — раз уж решено играть в замысло-
ватую игру, — я начну с себя и с моего положения о еди-
ном самом по себе и рассмотрю, какие должны быть
следствия, если предположить, что единое существует, а за-
тем — что его не существует?
— Конечно, — сказал Зенон.
— А кто, — продолжал Парменид, — будет мне отве-
чать? Не самый ли младший? Он был бы менее притяза-
телен и отвечал бы именно то, что думает, а вместе с тем
его ответы были бы для меня передышкой.
— Я к твоим услугам, Парменид, — сказал Аристотель, —
ведь, говоря о самом младшем, ты имеешь в виду меня.
Итак, спрашивай, я буду отвечать.
| Абсолютное и относи- тельное полагание единого с выводами для единого
|
— Ну, что ж, — сказал Парменид, — если есть единое, то может ли это единое быть многим?
Аристотель. Да как же это возможно?
Парменид. Значит, у него не должно быть частей
и само оно не должно быть целым.
Аристотель. Почему так?
Парменид. Часть, полагаю я, есть часть целого.
Аристотель. Да.
Парменид. А что такое целое? Не будет ли целым
то, в чем нет ни одной недостающей части?
Аристотель. Именно так.
Парменид. Значит, в обоих случаях единое состояло
бы из частей — и как целое, и как имеющее части.
Аристотель. Непременно.
Парменид. И значит, в обоих случаях единое было
бы многим, а не единым.
Аристотель. Правда.
Парменид. Должно же оно быть не многим, а еди-
ным.
Аристотель. Должно.
Парменид. Следовательно, если единое будет еди-
ным, оно не будет целым и не будет иметь частей.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. А потому, не имея вовсе частей, оно не
может иметь ни начала, ни конца, ни середины, ибо все
это были бы уже его части.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Но ведь конец и начало образуют предел
каждой вещи.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Значит, единое беспредельно, если оно
не имеет ни начала, ни конца.
Аристотель. Беспредельно.
Парменид. А также лишено очертаний: оно не
может быть причастным ни круглому, ни прямому.
Аристотель. Как так?
Парменид. Круглое ведь есть то, края чего повсюду
одинаково отстоят от центра.
Аристотель. Да.
Парменид. А прямое — то, центр чего не дает ви-
деть оба края.
Аристотель. Да.
Парменид. Итак, единое имело бы части и было бы
многим, если бы было причастно прямолинейной или
круглой фигуре.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Следовательно, оно — не прямое и не
шарообразное, если не имеет частей.
Аристотель. Правильно.
Парменид. А будучи таким, оно не может быть
нигде, ибо оно не может находиться ни в другом, ни в се-
бе самом.
Аристотель. Почему так?
Парменид. Находясь в другом, оно, надо полагать,
кругом охватывалось бы тем, в чем находилось бы, и во
многих местах касалось бы его многими своими частями;
но так как единое не имеет частей и не причастно кругло-
му, то невозможно, чтобы оно во многих местах касалось
чего-либо по кругу.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Находясь же в себе самом, оно будет ок-
ружать не что иное, как само себя, если только оно дей-
ствительно будет находиться в себе самом: ведь невоз-
можно, чтобы нечто находилось в чем-либо и не было им
окружено.
Аристотель. Конечно, невозможно.
Парменид. Следовательно, окруженное и то, что его
окружает, были бы каждое чем-то особым — ведь одно и
то же целое не может одновременно испытывать и вызы-
вать оба состояния, и, таким образом, единое было бы
уже не одним, а двумя.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Следовательно, единое не находится
нигде: ни в себе самом, ни в другом.
Аристотель. Не находится.
Парменид. Сообрази же, может ли оно, будучи
таким, покоиться или двигаться.
Аристотель. А почему же нет?
Парменид. Потому что, двигаясь, оно перемеща-
лось бы или изменялось: это ведь единственные виды
движения.
Аристотель. Да.
Парменид. Но, изменяясь, единое уже не может
быть единым.
Аристотель. Не может.
Парменид. Следовательно, оно не движется путем
изменения.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. А не движется ли оно путем перемеще-
ния?
Аристотель. Может быть.
Парменид. Но если бы единое перемещалось, то
оно либо вращалось бы вокруг себя, оставаясь на месте,
либо меняло бы одно место на другое.
Аристотель. Непременно.
Парменид. Итак, необходимо, чтобы при круговра-
щении оно имело центр, а также и другие части, которые
вращались бы вокруг него. Но возможно ли, чтобы пере-
мещалось вокруг центра то, чему не свойственны ни
центр, ни части?
Аристотель. Нет, совершенно невозможно.
Парменид. Но может быть, [единое], меняя место
и появляясь то здесь, то там, таким образом движется?
Аристотель. Да, если оно действительно движется.
Парменид. А не оказалось ли, что ему невозможно
в чем-либо находиться?
Аристотель. Да.
Парменид. И следовательно, в чем-то появляться
еще менее возможно?
Аристотель. Не понимаю, почему.
Парменид. Если нечто появляется в чем-либо, то
необходимо, чтобы, пока оно только появляется, оно еще
там не находилось, но и не было бы совершенно вовне,
коль скоро оно уже появляется.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Следовательно, если это вообще могло
бы с чем-либо произойти, то лишь с тем, что имеет части;
тогда одна какая-либо часть могла бы находиться внутри
чего-либо, другая же одновременно вне его; но то, что не
имеет частей, никоим образом не сможет в одно и то же
время находиться целиком и внутри и вне чего-либо.
Аристотель. Правда.
Парменид. А не кажется ли еще менее возможным,
чтобы где-либо появлялось то, что не имеет частей и не
составляет целого, коль скоро оно не может появляться
ни по частям, ни целиком?
Аристотель. Кажется.
Парменид. Итак, единое не меняет места, направ-
ляясь куда-либо или появляясь в чем-либо, оно не враща-
ется на одном и том же месте и не изменяется.
Аристотель. Похоже, что так.
Парменид. Следовательно, единое не движется ни
одним видом движения.
Аристотель. Не движется.
Парменид. Но мы утверждаем также, что для него
невозможно находиться в чем-либо.
Аристотель. Утверждаем.
Парменид. Следовательно, единое никогда не нахо-
дится в том же самом месте.
Аристотель. Почему так?
Парменид. А потому, что тогда оно находилось бы
в другом месте таким же образом, как в том же самом.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Но для единого невозможно находиться
ни в себе самом, ни в другом.
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Следовательно, единое никогда не быва-
ет в том же самом,
Аристотель. По-видимому, не бывает.
Парменид. Но что никогда не бывает в том же
самом, то не покоится и не стоит на месте.
Аристотель. Да, это невозможно.
Парменид. Таким образом, оказывается, что единое
и не стоит на месте, и не движется.
Аристотель. По-видимому, так.
Парменид. Далее, оно не может быть тождествен-
ным ни иному, ни самому себе и, с другой стороны, от-
личным от себя самого или от иного.
Аристотель. Как это?
Парменид. Будучи отличным от себя самого, оно,
конечно, было бы отлично от единого и не было бы еди-
ным.
Аристотель. Верно.
Парменид. А будучи тождественно иному, оно было
бы этим последним и не было бы самим собой, так что и
в этом случае оно было бы не тем, что оно есть, — еди-
ным, но чем-то отличным от единого.
Аристотель. Да, именно.
Парменид. Итак, оно не будет тождественным
иному или отличным от себя самого.
Аристотель. Не будет.
Парменид. Но оно не будет также отличным от
иного, пока оно остается единым, ибо не подобает едино-
му быть отличным от чего бы то ни было: это свойственно
только иному, и ничему больше.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Таким образом, единое благодаря тому,
что оно едино, не может быть иным. Или, по-твоему,
не так?
Аристотель. Именно так.
Парменид. Но если оно не может быть иным из-за
своего единства, то оно не будет иным и из-за себя само-
го, а если оно не может быть иным из-за себя самого, то
само оно, никак не будучи иным, не будет и от чего бы то
ни было отличным.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Однако оно не будет и тождественно
самому себе.
Аристотель. Почему же?
Парменид. Разве природа единого та же, что и при-
рода тождественного?
Аристотель. А разве нет?
Парменид. Ведь когда нечто становится тождест-
венным чему-либо, оно не становится единым.
Аристотель. Чем же тогда оно становится?
Парменид. Становясь тождественным многому, оно
неизбежно становится многим, а не одним.
Аристотель. Правда.
Парменид. Но если бы единое и тождественное
ничем не отличались, то всякий раз, как что-либо стано-
вилось бы тождественным, оно делалось бы единым и,
становясь единым, делалось бы тождественным.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Следовательно, если единое будет тож-
дественно самому себе, то оно не будет единым с самим
собой и, таким образом, будучи единым, не будет единым.
Но это, конечно, невозможно, а следовательно, единое не
может быть ни отлично от иного, ни тождественно само-
му себе.
Аристотель. Да, не может.
Парменид. Итак, единое не может быть иным или
тождественным ни самому себе, ни иному.
Аристотель. Конечно, не может.
Парменид. Далее, оно не будет ни подобным, ни
неподобным чему-либо — ни себе самому, ни иному.
Аристотель. Почему?
Парменид. Потому что подобное — это то, чему
в некоторой степени свойственно тождественное.
Аристотель. Да.
Парменид. Но оказалось, что тождественное по
природе своей чуждо единому.
Аристотель. Да, оказалось.
Парменид. Далее, если бы единое обладало какими-
либо свойствами, кроме того чтобы быть единым, то оно
обладало бы свойством быть большим, чем один, что не-
возможно.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, единое вовсе не допус-
кает тождественности — ни другому, ни самому себе.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Значит, оно не может быть и подобно
ни другому, ни себе самому.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. С другой стороны, единое не обладает
свойством быть иным, ибо и в таком случае оно обладало
бы свойством быть большим, чем одно.
Аристотель. Да, большим.
Парменид. Но то, что обладает свойством быть от-
личным от самого себя или от другого, неподобно как
себе самому, так и другому, коль скоро подобно то, чему
свойственна тождественность.
Аристотель. Правильно.
Парменид. Единое же, вовсе не обладая, как выяс-
нилось, свойством быть отличным, никак не может быть
неподобным ни себе самому, ни иному.
Аристотель. Конечно, не может.
Парменид. Следовательно, единое не может быть
ни подобным, ни неподобным ни себе самому, ни иному.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Далее, будучи таким, оно не будет ни
равным, ни неравным ни себе самому, ни другому.
Аристотель. Почему так?
Парменид. Будучи равным, оно будет иметь столько
же мер, сколько то, чему оно равно.
Аристотель. Да.
Парменид. А будучи больше или меньше тех вели-
чин, с которыми оно соизмеримо, оно по сравнению с
меньшими будет содержать больше мер, а по сравнению
с большими — меньше.
Аристотель. Да.
Парменид. А по отношению к величинам, с кото-
рыми оно не сопоставимо, оно не будет иметь ни меньше,
ни больше мер.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Но разве возможно, чтобы непричаст-
ное тождественному было одной и той же меры или имело
что-либо тождественное другому?
Аристотель. Невозможно.
Парменид. А что не одной и той же меры, то не
может быть равно ни себе самому, ни другому.
Аристотель. Как видно, нет.
Парменид. Но, заключая в себе большее или мень-
шее число мер, оно состояло бы из стольких частей,
сколько содержит мер, и, таким образом, опять не было
бы единым, но было бы числом, равным числу содержа-
щихся в нем мер.
Аристотель. Правильно.
Парменид. А если бы оно содержало всего одну
меру, то было бы равно этой мере; но ведь выяснилось,
что ему невозможно быть чему-либо равным.
Аристотель. Да, это выяснилось.
Парменид. Итак, не будучи причастно ни одной
мере, ни многим, ни немногим и будучи вовсе непричаст-
но тождественному, единое, очевидно, никогда не будет
равным ни себе, ни другому, а также не будет больше или
меньше себя или иного.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Теперь вот что. Представляется ли воз-
можным, чтобы единое было старше или моложе или оди-
накового возраста с чем-либо?
Аристотель. Почему бы и нет?
Парменид. А потому, что, будучи одинакового воз-
раста с самим собой или с другим, оно будет причастно
равенству во времени и подобию; а мы уже говорили, что
единое не причастно ни подобию, ни равенству.
Аристотель. Да, мы это говорили.
Парменид. Далее, мы говорили также, что оно не-
причастно неподобию и неравенству.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Но будучи таковым, может ли единое
быть старше или моложе чего-либо или иметь с чем-либо
одинаковый возраст?
Аристотель. Никоим образом.
Парменид. Следовательно, единое не может быть
моложе, старше или одинакового возраста ни с самим
собой, ни с другим.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Но если единое таково, то может ли оно
вообще существовать во времени? Ведь необходимо,
чтобы существующее во времени постоянно становилось
старше самого себя?
Аристотель. Да, необходимо.
Парменид. А старшее не есть ли всегда старшее по
отношению к младшему?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Значит, то, что становится старше себя,
становится вместе с тем и моложе себя, коль скоро в нем
будет то, старше чего оно становится.
Аристотель. Что это ты говоришь?
Парменид. А вот что. Если что-нибудь уже отлично
от иного, оно не может становиться отличным от него,
поскольку таковым уже является: если что-нибудь было
или будет отличным от иного, значит, оно уже стало или
станет таковым; но если что-нибудь становится отличным
от иного, то, значит, таковым оно не является в настоя-
щем, не будет в будущем и не было в прошлом, оно толь-
ко становится отличным, и не иначе.
Аристотель. Да, это необходимо.
Парменид. А старшее есть нечто отличное от млад-
шего, а не от чего-либо другого.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, то, что становится стар-
ше самого себя, должно неизбежно становиться вместе
с тем и моложе себя.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. С другой стороны, по времени оно, ко-
нечно, не бывает ни продолжительнее, ни короче самого
себя, но становится и есть, было и будет в течение равно-
го себе времени.
Аристотель. Да, и это необходимо.
Парменид. А следовательно, оказывается необходи-
мым, чтобы все, что существует во времени и причастно
ему, имело один и тот же возраст с самим собой и вместе
с тем становилось старше и моложе себя.
Аристотель. По-видимому.
Парменид. Но единому не свойственно ни одно по-
добное состояние.
Аристотель. Да, не свойственно.
Парменид. Следовательно, единое не причастно
времени и не существует ни в каком времени.
Аристотель. Действительно, не существует; по
крайней море, так показывает наше рассуждение.
Парменид. Что же далее? Не представляется ли, что
слова «было», «стало», «становилось» означают причаст-
ность уже прошедшему времени?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Далее, слова «будет», «будет становить-
ся», «станет» не указывают ли на причастность времени,
которое еще только должно наступить?
Аристотель. Да.
Парменид. А слова «есть», «становится» на при-
частность настоящему времени?
Аристотель. Именно так.
Парменид. Следовательно, если единое никак не
причастно никакому времени, то оно не стало, не стано-
вилось и не было прежде, оно не настало, не настает и не
есть теперь и, наконец, оно не будет становиться, не ста-
нет и не будет впоследствии.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Но возможно ли, чтобы нечто было при-
частно бытию иначе, нежели одним из этих способов?
Аристотель. Невозможно.
Парменид. Следовательно, единое никак не при-
частно бытию.
Аристотель. Оказывается, нет.
Парменид. И потому единое никаким образом не
существует.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Не существует оно, следовательно, и как
единое, ибо в таком случае оно было бы уже существую-
щим и причастным бытию. И вот оказывается, единое не
существует как единое, да и [вообще] не существует, если
доверять такому рассуждению.
Аристотель. Кажется, так.
Парменид. А если что не существует, то может ли
что-либо принадлежать ему или исходить от него?
Аристотель. Каким же образом?
Парменид. Следовательно, не существует ни имени,
ни слова для него, ни знания о нем, ни чувственного его
восприятия, ни мнения.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Следовательно, нельзя ни назвать его,
ни высказаться о нем, ни составить себе о нем мнения, ни
познать его, и ничто из существующего не может чувст-
венно воспринять его.
Аристотель. Как выясняется, нет.
Парменид. Но возможно ли, чтобы так обстояло
дело с единым?
Аристотель. Нет. По крайней море, мне так ка-
жется.
Парменид. Так не хочешь ли, вернемся снова к пер-
воначальному предположению: может быть, таким обра-
зом мы придем к чему-либо иному?
Аристотель. Конечно, хочу.
Парменид. Итак, утверждаем мы, если единое су-
ществует, надо принять следствия, вытекающие для еди-
ного, какие бы они ни были?
Аристотель. Да.
Парменид. Следи же за мной с самого начала: если
единое существует, может ли оно, существуя, не быть
причастным бытию?
Аристотель. Не может.
Парменид. Итак, должно существовать бытие еди-
ного, не тождественное с единым, ибо иначе это бытие не
было бы бытием единого и единое не было бы причастно
ему, но было бы все равно что сказать «единое существу-
ет» или «единое едино». Теперь же мы исходим не из
предположения «единое едино», но из предположения
«единое существует». Не правда ли?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Тогда слово «существует» будет означать
нечто другое, чем «единое»?
Аристотель. Непременно.
Парменид. Поэтому если кто скажет в итоге, что
единое существует, то не будет ли это означать, что еди-
ное причастно бытию?
Аристотель. Конечно, будет.
Парменид. Повторим еще вопрос: какие следствия
проистекают из предположения: «единое существует»?
Обрати внимание, не представляется ли необходимым,
чтобы это предположение обозначало единое, которое
имеет части?
Аристотель. Как это?
Парменид. А вот как: если «существует» говорится
о существующем едином, а «единое» — о едином сущест-
вующем, и если, с другой стороны, бытие и единое не
тождественны, но лишь относятся к одному и тому же су-
ществующему единому, которое мы допустили, то ведь
необходимо, чтобы само существующее единое было
целым, а единое и бытие — его частями?
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Далее, называть ли нам каждую из этих
двух частей только частью, или же каждая часть должна
называться частью целого?
Аристотель. Частью целого.
Парменид. И следовательно, то, что едино, одно-
временно есть целое и имеет части?
Аристотель. Именно так.
Парменид. Что же далее? Каждая из этих двух час-
тей существующего единого — именно единое и бытие,
может ли оставаться особняком: единое без бытия как
своей части, и бытие без единого как своей части?
Аристотель. Нет, не может.
Парменид. Следовательно, каждая из этих двух час-
тей в свою очередь содержит и единое и бытие, и любая
часть опять-таки образуется по крайней мере из двух час-
тей; и на том же основании все, чему предстоит стать час-
тью, всегда точно таким же образом будет иметь обе эти
части, ибо единое всегда содержит бытие, а бытие — еди-
ное, так что оно неизбежно никогда не бывает единым,
коль скоро оно всегда становится двумя.
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Что ж, существующее единое не пред-
ставляет ли собой, таким образом, бесконечное множе-
ство?
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Подойди к вопросу еще и следующим
образом.
Аристотель. Каким?
Парменид. Не утверждаем ли мы, что единое при-
частно бытию, благодаря чему и существует?
Аристотель. Да.
Парменид. И именно поэтому существующее еди-
ное оказалось многим.
Аристотель. Так.
Парменид. А что, если мы охватим разумом само
единое, которое, как мы утверждаем, причастно бытию,
но возьмем его только само по себе, без того, чему, по на-
шему утверждению, оно причастно, — окажется ли оно
единым только или будет также многим?
Аристотель. Единым. По крайней мере, я так
думаю.
Парменид. Посмотрим. Бытие не должно ли неиз-
бежно быть отличным от него и оно само отличным от
бытия, коль скоро единое не есть бытие, но как единое
ему причастно?
Аристотель. Должно.
Парменид. Итак, если бытие и единое различны, то
единое отлично от бытия не потому, что оно — единое,
равно как и бытие есть что-то иное сравнительно с еди-
ным не потому, что оно — бытие, но они различны между
собою в силу иного и различного.
