Теэтет. Вполне справедливо, если мы согласимся,
что одни роды склонны смешиваться, другие же нет.
Чужеземец. К доказательству этого положения мы
пришли еще раньше теперешних доказательств, когда ут-
верждали, что так оно по природе и есть.
Теэтет. Как же иначе?
Чужеземец. Скажем, однако, снова: движение от-
лично от иного, равно как оно есть другое по отношению
к тождественному и покою?
Теэтет. Безусловно.
Чужеземец. Стало быть, согласно настоящему объ-
яснению, оно каким-то образом есть и иное и не иное.
Теэтет. Правда.
Чужеземец. Что же дальше? Будем ли мы утверж-
дать, что движение — иное по отношению к трем [видам],
а о четвертом не скажем этого, признав в то же время, что
всех видов, о которых и в пределах которых мы желаем
вести исследование, — пять?
Теэтет. Как же? Ведь невозможно согласиться на
меньшее число, чем то, что вышло теперь.
Чужеземец. Итак, мы смело должны защищать по-
ложение, что движение есть иное по отношению к
бытию?
Теэтет. Да, как можно смелее.
Чужеземец. Не ясно ли, однако, что движение на
самом доле есть и небытие, и бытие, так как оно причаст-
но бытию?
Теэтет. Весьма ясно.
Чужеземец. Небытие, таким образом, необходимо
имеется как в движении, так и во всех родах. Ведь распро-
страняющаяся на всё природа иного, делая все иным по
отношению к бытию, превращает это в небытие, и, следо-
вательно, мы по праву можем назвать всё без исключения
небытием и в то же время, так как оно причастно бытию,
назвать это существующим.
Теэтет. Похоже на то.
Чужеземец. В каждом виде поэтому есть много
бытия и в то же время бесконечное количество небытия.
Теэтет. Кажется.
Чужеземец. Таким образом, надо сказать, что и са-
мо бытие есть иное по отношению к прочим [видам].
Теэтет. Это необходимо.
Чужеземец. И следовательно, во всех тех случаях,
где есть другое, у нас не будет бытия. Раз оно не есть дру-
гое, оно будет единым; тем же, другим, бесконечным по
числу, оно, напротив, не будет.
Теэтет. Похоже, что так.
Чужеземец. Не следует огорчаться этим, раз роды
по своей природе взаимодействуют. Если же кто с этим не
согласен, пусть тот опровергнет сначала наши предыду-
щие рассуждения, а затем также и последующие.
Теэтет. Ты сказал весьма справедливо.
Чужеземец. Посмотрим-ка вот что.
Теэтет. Что именно?
Чужеземец. Когда мы говорим о небытии, мы разу-
меем, как видно, не что-то противоположное бытию, но
лишь иное.
Теэтет. Как так?
Чужеземец. Ведь если мы, например, называем
что-либо небольшим, кажется ли тебе, что этим выраже-
нием мы скорее обозначаем малое, чем равное?
Теэтет. А как же.
Чужеземец. Следовательно, если бы утверждалось,
что отрицание означает противоположное, мы бы с этим
не согласились или согласились бы лишь настолько,
чтобы «не» и «нет»» означали нечто другое по отношению
к рядом стоящим словам, либо, еще лучше, вещам, к ко-
торым относятся высказанные вслед за отрицанием слова.
Теэтет. Несомненно, так.
Чужеземец. Подумаем-ка, если и тебе угодно, о сле-
дующем.
Теэтет. О чем же?
Чужеземец. Природа иного кажется мне раздроб-
ленной на части подобно знанию.
Теэтет. Каким образом?
Чужеземец. И знание едино, но всякая часть его,
относящаяся к чему-либо, обособлена и имеет какое-ни-
будь присущее ей имя. Поэтому-то и говорится о многих
искусствах и знаниях.
Теэтет. Конечно, так.
Чужеземец. Поэтому и части природы иного, кото-
рая едина, испытывают то же самое.
Теэтет. Может быть. Но каким, скажем мы, обра-
зом?
Чужеземец. Не противоположна ли какая-либо
часть иного прекрасному?
Теэтет. Да.
Чужеземец. Сочтем ли мы ее безымянной или
имеющей какое-то имя?
Теэтет. Имеющей имя; ведь то, что мы каждый раз
называем некрасивым, есть иное не для чего-либо друго-
го, а лишь для природы прекрасного.
Чужеземец. Ну хорошо, скажи мне теперь сле-
дующее.
Теэтет. Что же?
Чужеземец. Не выходит ли, что некрасивое есть
нечто отделенное от какого-то рода существующего и
снова противопоставленное чему-либо из существую-
щего?
Теэтет. Так.
Чужеземец. Оказывается, некрасивое есть противо-
поставление бытия бытию.
Теэтет. Весьма справедливо.
Чужеземец. Что же? Не принадлежит ли у нас, со-
гласно этому рассуждению, красивое в большей степени
к существующему, некрасивое же в меньшей?
Теэтет. Никоим образом.
Чужеземец. Следовательно, надо признать, что и не-
большое и самое большое одинаково существуют.
Теэтет. Одинаково.
Чужеземец. Не должно ли и несправедливое пола-
гать тождественным справедливому в том отношении, что
одно из них существует нисколько не меньше другого?
Теэтет. Отчего же нет?
Чужеземец. Таким же образом будем говорить и о
прочем, коль скоро природа иного оказалась принадлежа-
щей к существующему. Если же иное существует, то не в
меньшей степени нужно полагать существующими и его
части.
Теэтет. Как же иначе?
Чужеземец. Поэтому, как кажется, противопостав-
ление природы части иного бытию есть, если позволено
так сказать, нисколько не меньшее бытие, чем само
бытие, причем оно не обозначает противоположного
бытию, но лишь указывает на иное по отношению к нему.
Теэтет. Совершенно ясно.
Чужеземец. Как же нам его назвать?
Теэтет. Очевидно, это то самое небытие, которое мы
исследовали из-за софиста.
Чужеземец. Может быть, как ты сказал, оно с точки
зрения бытия не уступает ничему другому и должно смело
теперь говорить, что небытие, бесспорно, имеет свою соб-
ственную природу, и подобно тому, как большое было
большим, прекрасное — прекрасным, небольшое — не-
большим и некрасивое — некрасивым, так и небытие, бу-
дучи одним среди многих существующих видов, точно
таким же образом было и есть небытие? Или по отно-
шению к нему, Теэтет, мы питаем еще какое-либо со-
мнение?
Теэтет. Никакого.
Чужеземец. А знаешь ли, мы ведь совсем не послу-
шались Парменида в том, что касалось его запрета.
Теэтет. Как так?
Чужеземец. Стремясь в исследовании вперед, мы
доказали ему больше того, что он дозволил рассматривать.
Теэтет. Каким образом?
Чужеземец. А так, ведь он где-то сказал:
Этого нет никогда и нигде, чтоб не-сущее было;
Ты от такого пути испытаний сдержи свою мысль.
Теэтет. Конечно, он так сказал.
Чужеземец. А мы не только доказали, что есть не-
существующее, но и выяснили, к какому виду относится
небытие. Ведь, указывая на существование природы
иного и на то, что она распределена по всему существую-
щему, находящемуся во взаимосвязи, мы отважились ска-
зать, что каждая часть природы иного, противопоставлен-
ная бытию, и есть действительно то самое — небытие.
Теэтет. И кажется мне, чужеземец, мы сказали это
в высшей степени правильно.
Чужеземец. Пусть же никто не говорит о нас, будто
мы, представляя небытие противоположностью бытия,
осмеливаемся утверждать, что оно существует. Ведь о том,
что противоположно бытию, мы давно уже оставили
мысль решить, существует ли оно или нет, обладает ли
смыслом или совсем бессмысленно. Относительно же
того, о чем мы теперь говорили, — будто небытие сущест-
вует, — пусть нас либо кто-нибудь в этом разубедит, до-
казав, что мы говорим не дело, либо, пока он не в состо-
янии этого сделать, пусть говорит то же, что утверждаем
и мы, а именно что роды между собой перемешиваются и
что в то время, как бытие и иное пронизывают всё и друг
друга, само иное, как причастное бытию, существует бла-
годаря этой причастности, хотя оно и не то, чему при-
частно, а иное; вследствие же того, что оно есть иное по
отношению к бытию, оно — совершенно ясно — необхо-
димо должно быть небытием. С другой стороны, бытие,
как причастное иному, будет иным для остальных родов
и, будучи иным для них всех, оно не будет ни каждым из
них в отдельности, ни всеми ими, вместе взятыми, поми-
мо него самого, так что снова в тысячах тысяч случаев
бытие, бесспорно, не существует; и все остальное, каждое
в отдельности и все в совокупности, многими способами
существует, многими же — нет.
Теэтет. Это верно.
Чужеземец. Если, однако, кто-либо не верит этим
противоречиям, то ему надо произвести исследование
самому и привести нечто лучшее, чем сказанное теперь.
Если же он, словно измыслив что-либо трудное, находит
удовольствие в том, чтобы растягивать рассуждение то в
ту, то в другую сторону, то он занялся бы делом, не стоя-
щим большого прилежания, как подтверждает наша бесе-
да. Ведь изобрести это и не хитро, и не трудно, а вот то —
и трудно, и в такой же море прекрасно.
Теэтет. Что именно?
Чужеземец. А то, что было сказано раньше: допус-
тив все это как возможное, быть в состоянии следовать за
тем, что говорится, отвечая на каждое возражение в том
случае, если кто-либо станет утверждать, будто иное
каким-то образом есть тождественное или тождественное
есть иное в том смысле и отношении, в каких, будет он
утверждать, это каждому из них подобает. Но объявлять
тождественное каким-то образом иным, а иное — тожде-
ственным, большое малым или подобное неподобным и
находить удовольствие в том, чтобы в рассуждениях по-
стоянно высказывать противоречия, — это не истинное
опровержение, здесь чувствуется новичок, который лишь
недавно стал заниматься существующим.
Теэтет. Именно так.
| Возможность лжи в речах и мнениях
|
Чужеземец. И в самом деле,
дорогой мой, пытаться отделять все
от всего и вообще-то не годится, и
обычно это свойственно человеку
необразованному и нефилософу.
Теэтет. Почему же?
Чужеземец. Разъединять каждое со всем остальным
означает полное уничтожение всех речей, так как речь
возникает у нас в результате взаимного переплетения
идей.
Теэтет. Правда.
Чужеземец. Обрати поэтому внимание, как была
полезна для нас сейчас борьба с такими людьми и как хо-
рошо, что мы заставили их допустить смешение одного
с другим.
Теэтет. В каком отношении?
Чужеземец. А в том, что речь для нас — это один из
родов существующего: лишившись ее, мы, что особенно
важно, лишались бы философии. Нам теперь же надо
прийти к соглашению о том, что такое речь. Если бы она
была у нас отнята или ее бы совсем не существовало, мы
ничего не могли бы высказать. А ведь мы бы лишились ее,
если бы признали, что нет никакого смешения между чем
бы то ни было.
Теэтет. Это справедливо. Но я не понимаю, для чего
надо согласиться относительно речи.
Чужеземец. Быть может, ты скорее бы понял, сле-
дуя вот каким путем.
Теэтет. Каким?
Чужеземец. Небытие явилось у нас как один из
родов, рассеянный по всему существующему.
Теэтет. Так.
Чужеземец. Поэтому надо теперь рассмотреть, сме-
шивается ли оно с мнением и речью.
Теэтет. Как так?
Чужеземец. Если оно с ними не смешивается, все
по необходимости должно быть истинным, если же сме-
шивается, мнение становится ложным и речь тоже, так
как мнить или высказывать несуществующее — это и есть
заблуждение, возникающее в мышлении и речах.
Теэтет. Так.
Чужеземец. А если есть заблуждение, то существует
и обман.
Теэтет. Да.
Чужеземец. Но если существует обман, тогда все
необходимо должно быть полно отображений, образов
и призраков.
Теэтет. Как же иначе?
Чужеземец. О софисте мы сказали, что, хотя он
и скрылся в этой области, сам он, однако, полностью от-
рицал существование лжи: мол, о небытии никто не мыс-
лит и не говорит и оно никак не причастно бытию.
Теэтет. Да, так и было.
Чужеземец. Теперь же небытие оказалось причаст-
ным бытию, так что он, пожалуй, не станет здесь спорить.
Но он легко может сказать, что одни из идей причастны
небытию, другие — нет и что речь и мнение как раз отно-
сятся к непричастным. Поэтому софист снова может спо-
рить, что вовсе нет искусства, творящего отображения и
призраки, в области которого, как мы утверждаем, он
пребывает, раз мнение и речь не взаимодействуют с небы-
тием. Заблуждения вовсе не существует, раз не существует
такого взаимодействия. Поэтому прежде всего надлежит
точно исследовать, что такое речь, мнение и представле-
ние, дабы, когда они для нас станут ясными, мы увидели
и их взаимодействие с небытием; видя это последнее, мы
сможем доказать, что заблуждение существует, доказавши
же это, мы свяжем с ним софиста, если, конечно, он в
нем виновен, или, оставив его на свободе, станем искать
его в ином роде.
Теэтет. Вполне справедливо, чужеземец, было вна-
чале сказано о софисте, что род этот неуловим. У него,
как кажется, полно прикрытий, и, когда он какое-нибудь
из них выставит, то приходится его преодолевать, прежде
чем удастся добраться до самого софиста. Едва мы теперь
одолели одно прикрытие — что, мол, небытия нет, — как
уже другое пущено в ход, и теперь надо доказать, что су-
ществует заблуждение и в речах и в мнениях, а вслед за
этим, быть может, возникнет еще одно, а после еще и дру-
гое, и, кажется, никогда им не будет конца.
Чужеземец. Не надо, Теэтет, терять мужества тому,
кто может хоть понемножку пробираться вперед. Кто па-
дает духом в таких случаях, что будет он делать в других,
когда либо ни в чем не преуспеет, либо будет отброшен
назад? Такой, по словам пословицы, едва ли когда возь-
мет город. Теперь, мой дорогой, когда с тем, о чем ты го-
воришь, покончено, нами должна быть взята самая высо-
кая стена; остальное будет легче и менее значительно.
Теэтет. Ты прекрасно сказал.
Чужеземец. Прежде всего, как уже сказано, возь-
мем-ка речь и мнение, дабы дать себе ясный отчет: сопри-
касается ли с ними небытие или и то и другое безусловно
истинны и ни одно из них никогда не бывает заблужде-
нием.
Теэтет. Правильно.
Чужеземец. Давай, как мы говорили об идеях и бук-
вах, рассмотрим таким же образом и слова, так как при-
мерно таким путем раскрывается то, что мы теперь ищем.
Теэтет. На что же надо обратить внимание в словах?
Чужеземец. А вот на что: все ли они сочетаются
друг с другом или ни одно из них? Или некоторые склон-
ны к этому, другие же нет?
Теэтет. Ясно, что одни склонны, а другие нет.
Чужеземец. Быть может, ты думаешь так: те, что,
будучи произнесены одно за другим, что-то выражают,
между собой сочетаются, те же, последовательность кото-
рых ничего не обозначает, не сочетаются.
Теэтет. Как? Что ты сказал?
Чужеземец. То, что, как я думал, ты принял и в чем
со мной согласился. У нас ведь есть двоякий род выраже-
ния бытия с помощью голоса.
Теэтет. Как?
Чужеземец. Один называется именем, другой —
глаголом.
Теэтет. Расскажи о каждом из них.
Чужеземец. Обозначение действий мы называем
глаголом.
Теэтет. Да.
Чужеземец. Обозначение с помощью голоса, отно-
сящееся к тому, что производит действие, мы называем
именем.
Теэтет. Именно так.
Чужеземец. Но из одних имен, последовательно
произнесенных, никогда но образуется речь, так же и из
глаголов, произнесенных без имен.
Теэтет. Этого я не понял.
Чужеземец. Очевидно, недавно согласившись со
мною, ты имел в виду что-то другое; ведь я хотел только
сказать, что эти слова, высказанные в таком порядке, не
представляют собою речь.
Теэтет. Как?
Чужеземец. Возьми, например, [глаголы] «идет»,
«бежит», «спит» и все прочие слова, обозначающие дейст-
вие: если бы кто-нибудь произнес их по порядку, то этим
он вовсе не составил бы речи.
Теэтет. Да и как он мог бы составить?
Чужеземец. Таким же образом, если произносится
«лев», «олень», «лошадь» и любые другие слова, обозна-
чающие все, что производит действие, то и из их последо-
вательности не возникает речь. Высказанное никак не вы-
ражает ни действия, ни его отсутствия, ни сущности
существующего, ни сущности несуществующего, пока
кто-либо не соединит глаголов с именами. Тогда все на-
лажено, и первое же сочетание [имени с глаголом] стано-
вится тотчас же речью — в своем роде первою и самою
маленькою из речей.
Теэтет. Как ты это понимаешь?
Чужеземец. Когда кто-либо произносит «человек
учится», то не скажешь ли ты, что это — самая маленькая
и простая речь?
Теэтет. Да.
Чужеземец. Ведь в этом случае он сообщает о суще-
ствующем или происходящем, или происшедшем, или бу-
дущем и не только произносит наименования, но и до-
стигает чего-то, сплетая глаголы с именами. Поэтому-то
мы сказали о нем, что он ведет речь, а не просто называ-
ет, и такому сочетанию дали имя речи.
Теэтет. Верно.
Чужеземец. Подобно тому как некоторые вещи со-
вмещаются одна с другой, другие же нет, так же и обозна-
чения с помощью голоса: одни не сочетаются, другие же,
взаимно сочетаясь, образуют речь.
Теэтет. Несомненно, так.
Чужеземец. Теперь еще вот какая малость.
Теэтет. Какая же?
Чужеземец. Речь, когда она есть, необходимо долж-
на быть речью о чем-либо: ведь речь ни о чем невозможна.
Теэтет. Так.
Чужеземец. Не должна ли она иметь и какое-то ка-
чество?
Теэтет. Как же иначе?
Чужеземец. Обратим-ка теперь внимание на нас
самих.
Теэтет. Действительно, это следует сделать.
Чужеземец. Я тебе произнесу речь, соединив пред-
мет с действием через посредство имени и глагола; ты же
скажи мне, о чем будет речь.
Теэтет. Так и будет, по мере возможности.
Чужеземец. «Теэтет сидит». Эта речь, конечно, не
длинная?
Теэтет. Нет, напротив, в меру.
Чужеземец. Твое дело теперь сказать, о ком она и к
кому относится.
Теэтет. Очевидно, что обо мне и ко мне.
Чужеземец. А как вот эта?
Теэтет. Какая?
Чужеземец. «Теэтет, с которым я теперь беседую,
летит».
Теэтет. И относительно этой речи едва ли кто скажет
иначе: она обо мне и касается меня.
Чужеземец. Мы утверждаем, что всякая речь необ-
ходимо должна быть какого-то качества.
Теэтет. Да.
Чужеземец. Какого же качества должно теперь счи-
тать каждую из этих двух?
Теэтет. Одну истинной, другую ложной.
Чужеземец. Из них истинная высказывает о тебе
существующее, как оно есть.
Теэтет. Конечно.
Чужеземец. Ложная же — нечто другое, чем суще-
ствующее.
Теэтет. Да.
Чужеземец. Она говорит поэтому о несуществую-
щем, как о существующем.
Теэтет. Похоже, что так.
Чужеземец. По крайней мере, о существующем, от-
личном от существующего, которое должно быть высказа-
но о тебе. Ведь мы утверждали, что в отношении к каждо-
му многое существует, а многое и нет.
Теэтет. Именно так.
Чужеземец. Вторая речь, которую я о тебе произ-
нес, прежде всего в силу нашего определения, что такое
речь, необходимо должна быть одною из самых коротких.
Теэтет. Мы ведь недавно в этом согласились.
Чужеземец. Затем, речью о чем-либо.
Теэтет. Так.
Чужеземец. Если она не о тебе, то и ни о ком дру-
гом.
Теэтет. Как это?
Чужеземец. Ведь, не относясь ни к чему, она и во-
обще не была бы речью. Мы доказали, что невозможно,
чтобы речью была ни к чему не относящаяся речь.
Теэтет. Вполне справедливо.
Чужеземец. Если, таким образом, о тебе говорится
иное как тождественное, несуществующее как сущест-
вующее, то совершенно очевидно, что подобное сочета-
ние, возникающее из глаголов и имен, оказывается поис-
тине и на самом деле ложною речью.
Теэтет. Весьма верно.
Чужеземец. Как же теперь? Не ясно ли уже, что
мышление, мнение, представление, как истинные, так и
ложные, все возникают у нас в душе?
Теэтет. Каким образом?
Чужеземец. Ты это легче увидишь, если сначала уз-
наешь, что они такое и чем отличаются друг от друга.
Теэтет. Говори, говори.
Чужеземец. Не есть ли мысль и речь одно и то же,
за исключением лишь того, что происходящая внутри
души беззвучная беседа ее с самой собой и называется
у нас мышлением?
Теэтет. Вполне так.
Чужеземец. Поток же звуков, идущий из души
через уста, назван речью.
Теэтет. Правда.
Чужеземец. И мы знаем, что в речах содержится
следующее...
Теэтет. Что же?
Чужеземец. Утверждение и отрицание.
Теэтет. Да, знаем.
Чужеземец. Если это происходит в душе мысленно,
молчаливо, то есть ли у тебя другое какое-либо название
для этого, кроме мнения?
Теэтет. Да каким же образом?
Чужеземец. Что же, когда подобное состояние воз-
никает у кого-либо не само по себе, но благодаря ощуще-
нию, можно ли правильно назвать его иначе, нежели
представлением?
Теэтет. Нельзя.
Чужеземец. Таким образом, если речь бывает ис-
тинной и ложной и среди этого мышление явилось нам
как беседа души с самою собой, мнение же — как завер-
шение мышления, а то, что мы выражаем словом «пред-
ставляется», — как смешение ощущения и мнения, то не-
обходимо, чтобы и из всего этого как родственного речи
кое-что также иногда было ложным.
Теэтет. Как же иначе?
Чужеземец. Замечаешь ли ты теперь, что ложное
мнение и речь найдены нами раньше, чем мы предпола-
гали, опасаясь, как бы, исследуя все это, не приняться за
дело совершенно невыполнимое?
Теэтет. Замечаю.
Чужеземец. Не будем же падать духом и во всем ос-
тальном. Ввиду того что все это теперь стало нам ясным,
вспомним о прежних делениях на виды.
Теэтет. О каких?
Чужеземец. Мы различали два вида изобразитель-
ного искусства: один — творящий образы, другой — при-
зраки.
Теэтет. Да.
Чужеземец. И мы сказали, что недоумеваем, к ка-
кому из них двух отнести софиста.
Теэтет. Так это и было.
Чужеземец. И пока мы так недоумевали, разлился
еще больший мрак, как только возникло рассуждение,
ставящее все под сомнение, — будто нет ни образов, ни
отображений, ни призраков и потому никак, никогда
и нигде не возникает ничего ложного.
Теэтет. Ты говоришь верно.
Чужеземец. Теперь, когда обнаружилось, что суще-
ствует ложная речь и ложное мнение, освободилось место
для подражаний существующему, а уж из этого возникает
искусство обмана.
Теэтет. Пожалуй.
Чужеземец. И действительно, что софист принад-
лежит к одному из этих двух [искусств], мы уже признали
раньше.
Теэтет. Да.
Чужеземец. Попробуем-ка, снова разделяя надвое
находящийся перед нами род, каждый раз держаться в
пути правой части, имея в виду то, что относится к софис-
ту, пока мы, пройдя мимо всего общего [между ним и
другими видами] и оставив ему его собственную природу,
не выставим ее напоказ прежде всего нам самим, а потом
и тем, кто от природы близок такому методу исследо-
вания.
Теэтет. Правильно.
Чужеземец. Не с того ли мы начали, что различили
искусства творческое и приобретающее?
Теэтет. Да.
Чужеземец. И не явился ли нам софист в области
охоты, состязания, торговли и некоторых других видов
приобретающего искусства?
Теэтет. Конечно, так.
Чужеземец. Теперь же, когда его захватило подра-
жательное искусство, ясно, что сперва надо расчленить
творческое искусство надвое. Ведь подражание есть
какое-то творчество; мы, однако, говорим об отображени-
ях, а не о самих вещах. Не так ли?
Теэтет. Несомненно, так.
Чужеземец. Пусть, следовательно, будут прежде
всего две части творческого искусства.
Теэтет. Какие?
Чужеземец. Одна — божественная, другая челове-
ческая.
Теэтет. Я пока не понял.
Чужеземец. Творческое искусство, говорили мы, —
если вспомнить сказанное вначале — есть всякая способ-
ность, которая является причиной возникновения того,
чего раньше не было.
Теэтет. Да, мы это помним.
Чужеземец. Станем ли мы утверждать относитель-
но всех живых существ и растений, которые произрастают
на земле из семян и корней, а также относительно неоду-
шевленных тел, пребывающих в земле в текучем и нетеку-
чем виде, — станем ли мы утверждать, говорю я, что все
это, ранее не существовавшее, возникает затем благодаря
созидательной деятельности кого-либо иного — не бога?
Или же будем говорить, руководствуясь убеждением
и словами большинства...
Теэтет. Какими?
Чужеземец. Что все это природа порождает в силу
какой-то самопроизвольной причины, производящей без
участия разума. Или, может быть, мы признаем, что при-
чина эта одарена разумом и божественным знанием, ис-
ходящим от бога?
Теэтет. Я, быть может, по молодости часто меняю
одно мнение на другое. Однако теперь, глядя на тебя и
понимая, что ты считаешь, что все это произошло от бога,
я и сам так думаю.
Чужеземец. Прекрасно, Теэтет! И если бы мы пола-
гали, что в будущем ты окажешься в числе мыслящих
иначе, то постарались бы теперь с помощью непреложно
убедительной речи заставить тебя с нами согласиться. Но
так как я знаю твою природу, знаю, что и без наших слов
она сама собою обратится к тому, к чему, как ты утверж-
даешь, ее ныне влечет, то я оставляю это: ведь мы напрас-
но потеряли бы время. Лучше я выставлю положение, что
то, что приписывают природе, творится божественным
искусством, то же, что создается людьми, — человеческим
и, согласно этому положению, существует два рода твор-
чества: один — человеческий, другой — божественный.
Теэтет. Верно.
Чужеземец. Расчлени-ка, однако, каждый из них
двух снова надвое.
Теэтет. Как?
Чужеземец. Подобно тому как ты все творческое
искусство делил в ширину, раздели его теперь, напротив,
в длину.
Теэтет. Пусть будет разделено.
Чужеземец. Таким образом, в целом возникают че-
тыре части: две, относящиеся к нам, — человеческие,
и две к богам — божественные.
Теэтет. Да.
Чужеземец. Теперь они снова разделены, уже
иначе: одна часть в каждом отделе собственно творческая,
обе же остальные могут быть лучше всего названы изобра-
зительными. И в силу этого творческое искусство снова
делится на две части.
Теэтет. Скажи, как теперь образуется каждая из них?
Чужеземец. Мы знаем, что и мы, и другие живые
существа, и то, из чего произошло все природное, —
огонь, вода и им родственное — суть произведения бога,
каждое из которых им создано. Или как?
Теэтет. Так.
Чужеземец. Каждое из них сопровождают отобра-
жения, а вовсе не сами вещи, тоже произведенные боже-
ственным искусством.
Теэтет. Какие?
Чужеземец. А [образы] во сне и все те [образы], ко-
торые днем называются естественными призраками: те-
ни, когда с огнем смешивается тьма, затем двойные ото-
бражения, когда собственный свет [предмета] и чужой
сливаются воедино на блестящих и гладких предметах и
порождают отображение, которое производит ощущение,
противоречащее прежней привычной видимости.
Теэтет. Следовательно, здесь два произведения бо-
жественного творчества: сама вещь и образ, ее сопровож-
дающий.
Чужеземец. Но что же с нашим искусством? Не
скажем ли мы, что оно с помощью строительского мас-
терства воздвигает дом, а с помощью живописи нечто
другое, создаваемое подобно человеческому сну для бодр-
ствующих?
Теэтет. Конечно, так.
Чужеземец. Так же обстоит и с остальным: соответ-
ственно двум частям двояки и произведения нашего твор-
чества: с одной стороны, говорим мы, имеется сам пред-
мет, а с другой — его изображение.
Теэтет. Теперь я понял значительно лучше и допус-
каю два вида творческого искусства, расчлененных в свою
очередь надвое: согласно одному делению, это человече-
ское и божественное искусства, согласно же другому,
произведения каждого из них состоят, с одной стороны,
из самих предметов, а с другой — из некоторых подобий
последних.
Чужеземец. Вспомним-ка теперь, что один [вид]
изобразительного искусства должен быть творящим обра-
зы, а другой — призраки, если ложь действительно есть
ложь и представляет собой нечто принадлежащее по
своей природе к существующему.
