Такое впечатление, будто все мыслители, за исключением греческихскептиков и римских императоров эпохи упадка, порабощены каким-токоммунальным призванием. Только они -- одни с помощью сомнения, другие спомощью безумия -- оказались избавленными от пошлого наваждения
быть полезными. Возведя произвол в ранг упражнения или помутненияразума -- в зависимости от того, были ли они философами или утратившимииллюзии отпрысками древних завоевателей, -- они не были ни к чему привязаныи этим напоминают святых. Но если святые никогда не падали духом, то этимудрецы и властители -- настоящие отшельники, поскольку их одиночество былобесплодным, -- оказались слишком увлеченными своей игрой и стали жертвамисобственных капризов. Никто не последовал их примеру, да и они сами непытались служить примером, потому-то они и общались с "себе подобными" лишьс помощью иронии или террора... Содействовать разрушению философии или империи -- можно ли представитьсебе более жалкую и одновременно более величественную гордыню? Убиватьистину либо могущество нации -- вот мании, которыми живут и дух, и полис;разоблачать обман, на котором зиждется высокомерие мыслителя и гражданина;смягчать вплоть до их перерождения те движущие силы, которые дают радостьпостижения и радость волеизъявления; изощренностями насмешек и казнейподрывать доверие к традиционным абстракциям и почтенным обычаям -- что заизящное и дикое кипение страстей! Жизнь лишена очарования там, где боги неумирают у нас на глазах. Зато какой интересный был досуг в Риме, где боговменяли, куда их ввозили, где наблюдали, как они блекнут. Что за удовольствие-- заклинать призраков, опасаясь, правда, в душе, как бы этот сонм постоянноменяющих обличье небожителей не капитулировал под натиском какого-нибудьсурового и нечистого божества... Что и произошло. Разрушение кумира -- нелегкая задача, требующая столько же времени,сколько необходимо для его сотворения и поклонения ему. Ведь мало уничтожитьего материальный символ, что достаточно просто; нужно еще выкорчевать егокорни из души. Разве можно, вглядываясь в эпохи упадка -- когда прошлоеисчезало на глазах, которые могла ослепить лишь пустота, -- не умилитьсявеликому искусству, каковым является смерть цивилизации?.....И вот так у меня вдруг возникает ощущение, будто бы я был одним израбов, прибывшим из какой-то невообразимой, печальной и варварской страны,чтобы со смутной безутешностью, приукрашенной греческими софизмами,наблюдать за агонией Рима. В пустых глазах скульптур, в кумирах, теряющихсвою силу оттого, что ослабли суеверия, я обрел бы забвение своих предков,своих скорбей и своего ярма. Проникнувшись грустью стародавних символов, япочувствовал бы себя свободным; я разделил бы величие покинутых богов,защищая их от коварных крестов, от нашествия челяди и мучеников, а по ночамискал бы покоя в безумии и распутстве цезарей. Специалист по разрушениюиллюзий, осыпающий новообретенный пыл всевозможными стрелами распутноймудрости -- рядом с куртизанками в исповедующих скептицизм лупанариях или жена аренах с их пышной жестокостью, -- я наполнил бы свои рассуждения порокоми кровью, дабы расширить логику до пределов, которые ей и не снились, допределов умирающих миров.
