ИСТОРИЯ 4 страница

С конца X в. на первый план вышла другая задача — защиты русских земель от кочевников. Князь Владимир Святославич приступил к созданию общегосударственной системы обороны по­граничных со степью областей: «Нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне. И поча нарубати муже лучшие от словен, и от кривич, и от чуди, и от вятич, и от сих насели грады, бе бо рать от печенег». Остатки этой оборонительной системы позднее ста­ли называться Змиевыми валами. Известные по былинам «заставы богатырские» кое-где сохрани­лись до сих пор — это десятки городищ-крепостей вокруг Киева и ниже его по притокам Днепра с обеих сторон. Броды на самом Днепре также охраняла система крепостей — Канев, Витичев, Заруб, чьи сигнальные огни могли быстро передать в столицу известие о приближении врага. Построенные Владимиром крепости Василев, Белгород, Новгород Малый, Переяславль смогли вы­держать печенежскую осаду во время войны 988-997 гг., когда сам князь едва не попал в плен.

После разгрома Ярославом Мудрым печенежской орды под Киевом в 1036 г. главная оборони­тельная линия переносится дальше на юг — на реку Рось, где через каждые 10-15 км новую гра­ницу стерегли крепости Юрьев (современная Белая Церковь), Богуслав, Корсунь и др. На левом берегу Днепра границей Руси в XI в. стали река Сула и ее притоки, по которым стояли укрепле­ния, предназначенные для отражения нападений нового противника — половцев, вытеснивших из южнорусских степей печенегов.

Половцы пришли из казахских степей в Поволжье в начале XI в., а в середине века они появи­лись уже у границ Руси. С этого времени русские летописи постоянно сообщают о грабительских набегах половцев на пограничные княжества: с 1061 г. по 1210 г. они совершили 46 больших походов на Русь, мелкие же набеги сосчитать невозможно. Половецкие ханы стали участниками русских междоусобиц на стороне то одного, то другого князя. Союзы русских князей с половцами нередко скреплялись браками: ханы отдавали своих дочерей и сестер за русских князей. С кон­ца века оборону самого опасного участка южной границы — Переяславской земли — возглавил Владимир Мономах. По инициативе князя система укреплений дополнилась новыми городищами и крепостями, построенными как на высоких склонах, так и в болотистой пойме реки, — они надежно прикрывали броды и основные дороги. Укрепления располагались так, что сведения о появлении степняков передавались с помощью световой сигнализации по всей линии крепостей.

Сами же половцы к концу XI в. образовали несколько объединений — орд, владевших оп­ределенной территорией и «городами» — Шаруканом, Сугровом и др. Эффективная организа­ция обороны в сочетании с налаженной разведкой позволили Владимиру Мономаху предприни­мать глубокие рейды в «Дикое поле». Успешные походы 1095, 1103, 1109, 1111, 1116, 1120 гг. и разгром половецких укрепленных поселений заставили половцев откочевать далеко от границ Руси — в Грузию и Венгрию, а русские дружины возвращались «с добытком и с челядью».

Однако такие успехи были не всегда. Усиление натиска половцев в условиях раздробленности и нежелание многих князей участвовать в совместных действиях приводили к тому, что наиболее удачливые ханы «стучали саблей» в Золотые ворота Киева, как, например, Боняк и Тугоркан в 1096 г. Заручившись поддержкой некоторых русских князей, кочевники могли громить целые волости: так, в 1160 г. в качестве союзников князя Изяслава Давыдовича Черниговского половцы угнали из-под Смоленска более 10 000 пленных, в 1176-1177 гг. вместе с рязанским князем Глебом разорили Москву и окрестности Владимира, а после неудачного похода в степь князя Игоря Свято­славича Новгород-Северского в 1185 г. они пытались штурмовать города Переяславль и Путивль.

В то же время другие кочевники защищали Русь. На правом и левом берегах Днепра русские князья держали вассальные кочевые объединения «своих поганых» (от лат. «язычник»), некогда разбитых половцами, — печенегов, торков, ковуев, берендеев (на Руси они имели общее название «черные клобуки»), с определенными участками для кочевий и с укреплениями-городками. Они использовались в качестве разведчиков и мобильной военной силы для предотвращения половец­ких набегов и погони за их ополонившимися отрядами.

Со степняками не только воевали, но и торговали: кочевники пригоняли для продажи табуны лошадей и другой скот в обмен на ткани, меха, оружие. Через степь проходили международные торговые пути («Залозный» связывал Русь со странами Закавказья, а «Солоный» вел вдоль Днеп­ра в Крым, откуда доставляли соль), и половцы получали значительные выгоды в виде пошлин с купеческих караванов. Постоянное тесное общение кочевников с Русью приводило к тому, что русские дружинники усваивали кочевническое оружие и приемы боя, а половцы переходили к полуоседлости в наиболее пригодных для этого участках степи; в их среду проникало хрис­тианство. В 1223 г. в приазовских степях русские дружины вместе с половцами сражались при Калке против новых завоевателей — монгольских войск, а в 1226 г. русско-половецкое войско совершило поход в Крым против турок-сельджуков, напавших на важный торговый центр и порт Судак. Процесс взаимовлияния двух экономических систем и этносов прервался в 30-х гг. XIII в. с татаро-монгольским нашествием.

1.2.6. Культура Древней Руси. Христианская культура и языческие традиции

Термин «культура» (от лат. сиИига — возделывание, воспитание, образование, развитие, почи­тание) означает исторически определенный уровень развития общества и человека, выраженный в формах организации жизни и деятельности людей, а также в создаваемых ими материальных и духовных ценностях. На протяжении столетий культура населения Руси оставалась традици­онной. Из поколения в поколение повторявийся цикл забот и сравнительно узкий кругозор (даже в XIX в. для многих русских крестьян поездка в город была событием) формировали в Древней Руси определенный тип личности и ее духовный мир. Натуральное хозяйство и круговорот пов­седневных дел консервировали архаические черты культуры: преобладание конкретно-образного видения мира, отсутствие точных мер и цифр. Подавляющее большинство людей той эпохи про­водило свою жизнь в замкнутом пространстве своей городской или сельской округи, за пределами которой начинался чужой и нередко враждебный мир.

Историкам очень трудно соотнести используемые в средневековых документах единицы изме­рения («перестрел» — полет стрелы или «день пути») с привычными для нас мерами. Крестьянин часто не мог точно назвать год, имел смутные представления о начинавшемся за околицей дерев­ни мире, чему в немалой степени способствовало отсутствие нормальных дорог. Точные знания о природе соседствовали с беспомощностью перед лицом стихийных бедствий, голода, эпидемий и самыми дикими суевериями, неумением критически воспринимать информацию, выходившую за пределы обычных представлений. Но при этом отношение средневекового человека к окружа­ющей среде было бережным и далеким от стремления «преобразовать» ее в смысле известных лозунгов XX в. — слишком сильно он от нее зависел.

Иным было и восприятие времени. Разумеется, люди представляли себе временной поток, уносивший настоящее в прошлое, и фиксировали его в документах и летописях. Вместе с христи­анством на Русь пришла разработанная система летосчисления «от сотворения мира», в рамках которой новый год начинался с 1 марта (до XV в.). В повседневный обиход входил круг постоян­ных и переменных (связанных с празднованием Пасхи) церковных праздников. Древнерусские книжники знали древнееврейский календарь, применяли и византийскую систему индиктов (счет по 15-летним периодам), и римский счет по календам, идам и нонам. Римские названия месяцев (генварь, февруарь, март и т.д.) вытеснили на Руси славянские, сохранившиеся поныне лишь в украинском и белорусском языках (вересень, серпень, грудень, лютый). Однако люди средневе­ковья не слишком нуждались в точном времени: их жизнь в гораздо большей степени определялась природным ритмом, прежде всего ежегодным циклом аграрных работ. Поэтому для крестьянина были особенно важны сезонные приметы (что отмечено в народном хозяйственном календаре), но он не всегда мог точно назвать год. Механические часы — еще без минутной стрелки — появля­ются в западноевропейских городах только в XIV в., а на Руси — еще столетием позже.

В жизни средневекового общества неизмеримо большую роль играла традиция, изначально определявшая жизненный путь человека. С рождения он получал определенный сословный ста­тус (крестьянин, посадский человек, холоп и т.д.), который можно было изменить только в виде исключения, что трудно представить в наше время социальной мобильности. Сословная принад­лежность определяла профессию: крестьянский сын с детства приобщался к деревенской работе, не имея возможности (и даже не подозревая о ней) сменить род занятий. Определенные законом права и обязанности разных сословных категорий были различны: разница в сумме штрафа за оскорбление — «бесчестье» княжеского управителя-тиуна и смерда была 16-кратной.

Крестьянский мальчик с 8-9 лет приучался к мужскому повседневному труду, а девочки — к домашнему хозяйству: умению прясть, вышивать, ткать, доить корову, стряпать. Точно так же сын городского ремесленника учился у своего отца кузнечному или гончарному делу, а сын княжеского дружинника или боярина — воинскому искусству: верховой езде, умению владеть мечом, стрелять из лука. В традиционном обществе у молодежи не было выбора, а соответственно и конфликта поколений: сын занимал место отца и точно так же воспитывал своих детей. Мораль и нормы поведения требовали безусловного уважения родителей, которых надлежало «во всем слушаться, покоить и кормить во время болезни и старости». До выделения из отцовской семьи сын и дочь должны были беспрекословно подчиняться родителям во всех делах, а после женить­бы или замужества на первый план выступала религиозно-нравственная основа взаимоотношений крестьянских поколений: взрослые дети обязаны были обращаться за родительским благослове­нием перед любым ответственным шагом.

За соблюдением этики уважительного отношения к старшим строго следила община — «мир», где обычно выделялась группа авторитетных старейшин, хранителей знаний и традиций, которые решали важнейшие вопросы хозяйственной жизни деревни (например, определяли срок сева или уборки) и выступали судьями в разбирательстве житейских казусов — семейных разделов, драк, оскорблений. Все важнейшие дела решались на сходе — как правило, единогласно. Единодушие в принятии решений объясняется прежде всего высокой сплоченностью общинников и естествен­ным однообразием их взглядов и убеждений. Вся жизнь «мира» строилась на основе обычая: как молиться, как жениться, как справлять поминки, как сеять, как праздновать — все это было строго определено традицией, проходило на виду и под контролем односельчан. При традицион­ной системе воспитания община воспроизводила похожие друг на друга поколения, где не было принципиального различия мировоззрений. В «миру» господствовало общественное мнение: нару­шителя принятых порядков ожидало всеобщее осуждение и даже изгнание. Общинная психоло­гия русского крестьянства с ее традициями товарищества, взаимопомощи, коллективизма — но и с недостатком предприимчивости и самостоятельности — определила целый ряд проявлений русского национального характера, во многом сохранившись и в XX в.

Естественно, культура и быт сельской общины, городских низов и княжеско-боярской сре­ды различались, но эти различия не были качественными, принципиальными; образ жизни социальной верхушки также оставался традиционным: боярыня носила такую же одежду, что и крестьянка, только сшитую из дорогой привозной ткани. Социокультурный раскол начался лишь с петровскими преобразованиями.

Веками на Руси существовал фольклор — словесное народное творчество, связанное с трудовой деятельностью человека и отражавшее религиозные, мифические, исторические представления. В обрядовые действия, посредством которых человек стремился повлиять на силы природы, на судьбу, включались заговоры, сопровождавшиеся музыкой, танцами. Посредством фольклора про­исходила передача жизненного опыта. Фольклор был органически присущ народному быту; его жанры соответствовали различному назначению: родовые предания, трудовые и обрядовые пес­ни, сопровождавшие календарный («веснянки», «колядки»), сельскохозяйственный и семейный (свадебные, надгробные плачи) циклы; заговоры, сказки. Позднее, когда объединение племен­ных союзов в 1Х-Х вв. способствовало утверждению в народном сознании идеи государственного единства Руси и необходимости ее защиты, складывается героический эпос — былины. Главные герои былин — герои-богатыри, самоотверженно преданные Родине, служившие князю Владими­ру Красное Солнышко, посылавшему на южные границы «заставы богатырские». Былины, естес­твенно, дополнялись и видоизменялись со временем. Сейчас известны около 50 только главных их персонажей. Коллективная народная память совмещала разновременные события, создавала собирательные образы. Прототипами князя Владимира являлись Владимир Святославич и Влади­мир Мономах, активно занимавшиеся укреплением русской государственности; в образе Добры- ни-змееборца можно усмотреть черты дяди Владимира Святославича, ходившего на волжских булгар и крестившего огнем и мечом Новгород; среди дружинников, погибших в битве на Калке в 1223 г., был Александр Попович — прототип былинного Алеши Поповича; монахом Киево-Печерского монастыря был реальный Илья Муромец. В отличие от западноевропейских героических эпосов («Песнь о Роланде», «Песнь о Нибелунгах», «Старшая Эдда» и др.), чьи персонажи боролись за славу и богатства или мстили обидчикам, былинные богатыри сражались за свободу родной земли.

С развитием государственности возникла потребность в фиксировании основных событий и норм права, закреплении международных договоров. Появление письменности на Руси истори­ки относят к концу 1Х-Х вв. В первых договорах Руси с Византией 911 и 944 гг. упоминается об обычае русских купцов оставлять письменные завещания и о выдаваемых послам и купцам до­кументах — посыльных и гостевых грамотах. Существовали две славянские азбуки — кириллица и глаголица. Происхождение глаголицы неясно — она не похожа на греческую скоропись, древне­еврейскую, коптскую и другие системы письма. Существует предположение, что в основе букв лежат крест, треугольник и круг — важнейшие символы христианской культуры. В основу ки­риллицы положено византийское (греческое) уставное письмо. Для передачи звуков, которые от­сутствовали в греческом языке, использовались добавленные буквы. Исследователи спорят, какая из азбук является древнейшей; хотя одна из азбук получила свое название по имени славянского просветителя Кирилла, большинство специалистов считает, что греческими монахами братьями Кириллом и Мефодием была создана глаголица, а кириллица имеет более позднее происхожде­ние. Вероятно, на Русь письменность пришла из Болгарии. Первая надпись, обнаруженная на территории Киевской Руси на глиняной корчаге, относится к первой четверти X в. Но широкого распространения письменность тогда не получила, так как языческая культура ориентировалась на устную традицию.

Вхождение в систему христианских стран Европы с их культурными достижениями и сдвиги в социальной структуре, пробудившие новые потребности общества, привели в X—XI вв. к на­стоящему культурному взрыву — резкому расширению кругозора людей и утверждению нового способа хранения и передачи информации.

Стоявшие перед обществом задачи и энергичное «внедрение» новой культурной традиции тре­бовали формирования целого слоя образованных людей — священников, управленцев, мастеров. На первых порах это и стало государственной задачей. Владимир I вскоре после крещения Руси организовал в Киеве школу для юношей, а его сын Ярослав устроил такую же школу в Новгороде. В конце XI в. сестра Владимира Мономаха Янка открыла при Андреевском монастыре первую женскую школу. Грамотными были примерно 10 % горожан; крестьянство же с его патриархаль­ным бытом в ведении записей не нуждалось.

Из Киево-Печерского и других монастырей выходили первые поколения русской интеллиген­ции: первый русский митрополит Иларион, летописец Нестор, иконописец Алимпий, составитель календарно-математического трактата XII в. иеродьякон Кирик. Они стали авторами выдающих­ся литературно-публицистических произведений — «Слова о законе и благодати», «Сказания о Борисе и Глебе», «Повести временных лет».

Повседневные хозяйственные и деловые записи велись на бересте «писалом» — костяной или металлической палочкой, заостренным концом которой процарапывали текст, а широким стира­ли написанное. До нас дошли и надписи-граффити, процарапанные на орудиях труда, предметах быта и даже на стенах церквей (в Киевской Софии найдены 300 граффити).

В отличие от них, княжеские грамоты и книги писали на пергамене — особым способом выде­ланной коже животных; лучшие сорта пергамена, белого или желтоватого цвета, получали из кож новорожденных телят, поэтому на Руси пергамен первоначально называли «кожами», «телятина­ми». Книги вызывали у средневекового человека глубокое почитание как источник божественной мудрости и «узда воздержания» от низменных страстей. Чтение книги (читали тогда вслух) счита­лось не развлечением, а трудом, к которому надлежало приступать со «страхом Божиим... пользы ради душевные». Ленивым и нерадивым читателям переписчики предрекали «горшую погибель» и предупреждали: «О, горе тому, кто черькает у книг по полям! На оном свете те письмена ис- церкают беси на лице жагалом железным». Бережное отношение к книге вполне соответствовало тяжелому труду книгописца. До XIV в. он работал на дорогом пергамене, сам по особому рецепту составлял чернила, разлиновывал страницы и тратил месяцы на переписывание, буква за буквой, избранного текста. Работа над 294 листами одной из древнейших сохранившихся и датирован­ных рукописей — Остромирова Евангелия — заняла у писца семь месяцев (он переписывал три страницы в день). Текст книги писали кириллицей, буквами одного размера (прописные буквы в тексте не употреблялись), сливавшимися в непрерывную строку, группы слов разделяли точка­ми. Текст на страницах больших книг располагался в два столбца, небольших — в один. Древ­нейшие рукописные книги написаны уставом — четким и ровным почерком, похожим на наше печатное письмо с небольшим числом сокращений, использовавшимся до середины XIV в.

Пергаменные кодексы стоили дорого (1-4 гривны), что было вполне сопоставимо с ценой коня. По желанию заказчика другие мастера украшали рукопись миниатюрами и заставками, затейли­выми инициалами; переплет покрывали золотым или серебряным окладом с чеканкой и драгоцен­ными камнями — такая книга становилась подлинным произведением искусства.

Однако из всего богатства древнерусской письменности до нас дошла лишь малая ее часть: по статистическим расчетам, в домонгольской Руси должно было обращаться 130—140 тысяч книг; всего же сохранилось 190 рукописей. Многие произведения дошли до нашего времени только благодаря поздним копиям: самый древний из сохранившихся списков летописи (Новгородской первой) датируется ХШ-Х1У вв., древнейшие списки «Повести временных лет» (Лаврентьевский и Ипатьевский) — соответственно 1377 г. и XV в. Древнейшими датированными оригиналами являются переписанная для Владимира Ярославича в 1047 г. «Книга пророков», «Остромирово Евангелие» 1057 г., переведенный с болгарского для Святослава Ярославича «Изборник» 1073 г.

До 3/4 средневековых текстов — это христианские священные (Ветхий и Новый Завет) и богослужебные книги (требники, служебники, минеи, триоди, псалтыри), необходимые для совершения повседневного богослужения. Вместе с каноническими произведениями на Русь пришли и апокрифы, не вошедшие в библейский канон: «Хождение Богородицы по мукам», «Видение Исайи», «Хождение Агапия», которые, несмотря на свое «неофициальное» происхождение, служили важ­ным источником средневековых представлений о мире и сюжетов для художников. Остальная литература — «четья» (предназначенная для чтения), прежде всего поучительная: сочинения от­цов церкви, толкования на Святое Писание, проповеди и поучения Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Симеона Нового Богослова, Иоанна Дамаскина, Исаака Сирина о необходимости покаяния, о суетности мирской жизни, Страшном суде, обличения пьянства, блуда, сребролюбия и других пороков. К ним прибавились поучения и послания отечественных проповедников Феодосия Печерского, Кирилла Туровского, Луки Жидяты и других. Были широ­ко известны переводные сборники изречений — «Пчела», «Златоструй», «Измарагд».

Многие древнерусские произведения оставались анонимными: идеалом средневекового писате­ля было не «самомышление», а подражание древнему образцу; при этом ощущение им своего тру­да как необходимого и богоугодного требовало смирения, а не демонстрации авторской позиции. Наиболее любимым жанром были жития святых: к 50 переводным греческим на Руси в XI-XV вв. добавилось около 40 житий отечественных подвижников. Первыми образцами отечественной жи­тийной литературы стали созданные монахом Киево-Печерского монастыря Нестором «Житие Феодосия Печерского» (80-е гг. XI в.) и «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотер- пцю Бориса и Глеба» (начало XII в.)

Не менее популярными были «Хождения» — описания путешествий русских паломников к святым местам — на гору Афон в Греции, в Царьград. В начале XII в. (около 1106 г.) свое пу­тешествие к святыням Палестины описал черниговский игумен Даниил.

Ценнейшими памятниками древнерусской общественно-политической и исторической мысли стали летописи, которые составлялись при княжеских дворах или монастырях. Они включали в себя погодные записи очевидца, предания языческой старины, подлинные документы (договоры Руси с Византией), литературные повести, посольские «речи». Летописные повествования созда­вались далеко не беспристрастными людьми и неоднократно перерабатывались в соответствии с духом времени, позицией самого летописца и его покровителей и заказчиков. Знаменитая «По­весть временных лет», традиционно приписываемая монаху Нестору, включала в свой состав не дошедшие до нас летописные своды конца X в., 1073 и 1093 гг. и сама потом дважды подверглась переработке (в 1116 и 1119 гг.) в интересах князя Владимира Мономаха. Сохранившиеся следы таких переработок позволяют исследователям выявить различные версии исторических событий и проследить историю русского летописания с глубокой древности до XVI в.

Политико-церковный трактат «Слово о законе и благодати» был создан будущим митрополи­том Иларионом около 1037-1051 гг. (возможно, трактат являлся своеобразной «предвыборной программой» кандидата в митрополиты, чем может объясняться политический характер сочине­ния). Автор предстает патриотом земли русской («ведома и слышима всеми четырьми конци зем­ли»), воспевает наряду с христианскими князьями Владимиром и Ярославом язычников Игоря и Святослава, прославивших русскую землю. Для доказательства величия деятельности князя Владимира, крестившего Русь, Иларион широко цитирует Священное Писание, подчеркивая пол­ную самостоятельность Руси и Русской церкви.

Средневековые авторы стремились не столько отразить свои чувства и идеи, сколько передать читателям образцы, нормы поведения; показать коварство дьявола и могущество святости, сила которой в безусловной покорности Божьей воле, самоотречении и постоянной борьбе со злом. Авторы средневековых житий святых не использовали художественный вымысел в нашем совре­менном понимании. Жизнь книжных героев — князей, церковных деятелей (до XVII в. русская литература не знала выдуманных персонажей) была далека от реальной биографии их прототи­пов, но зато строго соответствовала законам поведения того «разряда» в феодальной общественной иерархии, к которому они принадлежали. Идеальные князья-полководцы должны были вести се­бя одинаково (молиться перед походом о небесном покровительстве, выступать в «мале дружине» против многочисленного врага); такое «дополнение» жизнеописания одного персонажа сведения­ми, заимствованными из другого источника, не воспринималось как плагиат. Поэтому неудиви­тельно, что средневековый автор жития псковского князя Довмонта дословно перенес в свой текст эпизоды из жития Александра Невского. Авторы использовали устойчивые выражения: любая битва предстает как «сеча зла». Читатели средневекового произведения не ждали неожиданных поворотов сюжета, а каждый раз переживали встречу с вечными и простыми истинами, стерео­типными представлениями, ясными характерами. Для средневекового летописца или составителя жития братоубийство Святополка Окаянного было не столько самостоятельным поступком князя- злодея, сколько очередным проявлением извечного греха Каина (отсюда постоянные сравнения литературных героев с их «предками», в данном случае — с библейскими Каином и Авимелехом); действия современных автору князей обозначались в «Слове о полку Игореве» как обновившие «прадеднюю славу» или, наоборот, нанесшие ей реальный ущерб («выскочисте из дедней славы»). Такое сочетание веры в установленное свыше устройство мира с представлениями о возможности людей своими поступками пробудить существующее в некоем вневременном пространстве добро или зло создавало необходимое равновесие между данным человеку миропорядком и личной от­ветственностью за содеянное.

Повседневное соприкосновение с чудом заставляло средневекового человека искать в происхо­дивших на его глазах событиях скрытый смысл, соотносить их с миром священной истории. В его представлении символом и моделью Вселенной и одновременно города являлся храм — Софий­ский собор для новгородцев, Святая Троица для псковитян. На протяжении многих веков храм оставался средоточием духовной культуры и технической мысли, а также естественным центром человеческого общения. Здесь принимали иностранных послов, «сажали на стол» князей, купцы хранили товары, а в час опасности горожане сносили сюда ценности. Вокруг храмов объединя­лись жители улицы или квартала, там устраивали пиры-братчины, узнавали новости; наконец, демонстрировали наряды и «высматривали» невест во время богослужения.

Для храма создавались книги (сюда их «вкладывали» на помин души, здесь переписывали и хранили), художники писали иконы и расписывали стены и своды здания, городские ремес­ленники изготавливали церковные сосуды и прочую утварь, а мастерицы — шитые покровы и «воздухи»; в храме звучали проповеди, молитвы и песнопения.

Из Византии на Русь пришел классический тип крестово-купольного храма, основой которо­го были четыре массивные опоры — «столпы», связанные арками; их соединение через систему «парусов» служило основанием светового барабана, завершавшегося полусферой-куполом. При­мыкающие к подкупольному квадрату и перекрытые сводами ячейки создавали крестообразную основу плана; вокруг этого каркаса строились внешние стены. Ряды опор-«столпов» делили про­странство храма на отдельные помещения — нефы, пересечение центрального нефа и попереч­ного (трансепта) образовывало крест. По единому принципу можно было построить храм любой величины, лишь добавляя количество «столпов» и, соответственно нефов. Для каждой постройки руководствовались строгой математической системой, определявшей формат кирпичей, толщину стен, радиусы арок и общие габариты здания; архитекторам служили для этого специальные таблицы-«вавилоны» и меры: несколько видов саженей (соотносящиеся с размахом рук) и более мелкие — локоть, пядь, вершок. Поэтому древнерусская архитектура, чьи пропорции кратны размерам человеческого тела, очень органична и не «давит» на человека подобно древнеегипетс­ким сооружениям.

Горизонтальное и вертикальное членение храма должно было соответствовать христианским представлениям о мироздании: община верных предстояла иконам и святилищу — алтарю, где совершались таинства богослужения, а готовившиеся принять крещение («оглашенные») и испол­няющие церковное наказание — епитимью стояли отдельно в притворе (нартексе); символом неба над головами верующих являлись купола с изображением Христа в окружении ангельских чинов.

Сразу же после крещения Руси Владимир Святославич осуществил строительство церкви Бого­родицы (989-996 гг.), известной как Десятинная церковь, так как князь выделил на ее сооруже­ние и содержание десятую часть своих доходов. Главным храмом Руси стал 13-главый Софийский собор в Киеве, заложенный в 1037 г. по велению Ярослава Мудрого. Монументальность древне­русского искусства ярко проявилась в торжественных пятиглавых соборах XI в. — Софийском Новгородском, построенном в 50-е гг. и возведенном в 1031-1036 гг., Спасо-Преображенском Чер­ниговском, где объемы и ячейки здания представляют аналогию иерархии небесной и земной жиз­ни. Древнейшие русские соборы строились из плинфы — широкого и плоского (35,5x35,5x5,1 см) византийского обожженного кирпича, укладывавшегося плашмя и соединявшегося толстым слоем раствора. Иногда между внешними рядами кирпича пространство заполнялось камнями и раствором, а общая ширина стены достигала 1 м.

Храмы на протяжении веков оставались самыми монументальными сооружениями в городе, определяя его архитектурный облик. Города в допетровской Руси состояли из двух обязательных элементов — крепости (кремля, детинца) и торгово-ремесленного посада, окруженного одной или несколькими кольцевыми крепостными стенами. Отсутствовала регулярная планировка: город рос благодаря хаотичной застройке. Кривые и узкие улочки сходились к крепости-кремлю, рядом с которой находилась главная торговая площадь.

Основным материалом для строительства являлось дерево. В зависимости от климата жилища городских и сельских жителей представляли собой вырытые полуземлянки с земляным полом или полностью деревянные избы (например, в северном сыром Новгороде). Веками не изменя­лось традиционное «трехкаморное» жилище (состояло из жилой горницы, сеней и хозяйственного подклета), причем хоромы князей и бояр отличались лишь внутренним убранством и были более просторными.