ЛИШЕНЦЫ

ЛОДОЧКИ— ЛОТЕРЕЯ

 

том случае, если они в течение нескольких последних лет занимались общественно-полезным, производительным трудом и проявляли лояльность в отношении к советской власти.

Однако «великий перелом» резко изменил ситуацию. В 1928—1929 гг. прошли чистки госаппарата и учрежде­ний культуры. «Лишенцы» подлежали безжалостному увольнению. Одновременно эта категория населения была исключена из системы карточного снабжения. А в апреле 1929 г. ВЦИК и СНК РСФСР издали постановление об ограничении проживания лиц нетрудовых категорий в муниципализированных и национализированных домах. Уже в июле 1929 г. людям, подлежащим выселению, пред­ставители домоуправлений вручили извещения о необхо­димости освободить жилую площадь. В случае отказа подчиниться постановлению выселение происходило адми­нистративным путем. Вся кампания была завершена к октябрю 1929 г.

В 1931 г. по стране прокатилась новая волна чисток слу­жащих, уволенные автоматически подлежали выселению из квартир. «Лишенцев» особенно активно преследовали за так называемые излишки (еж.). В декабре 1932 г. в СССР началась кампания введения внутренних паспортов. Она превратилась в массовую очистку крупных городов не только от уголовных, но и от политически вредных элемен­тов, которыми власти считали всех «лишенцев». Питер­ский поэт В. Шефнер вспоминал, что в 1933 г. вся его се­мья буквально сидела на чемоданах в ожидании высылки. К тому времени будущий литератор успел устроиться на работу на завод. По настоянию матери он получил справку о том, что в списках «лишенцев» не числится. Его близким подобную справку приобрести не удалось, и им грозила вы­сылка из Ленинграда. Мытарства «лишенцев» прекрати­лись лишь после принятия Конституции 1936 г., провоз­гласившей всеобщее избирательное право в СССР.

Лит.: Лишенцы, 1992; Alexopoulos, 2003.

ЛОДОЧКИ — название фасона женских туфель — глад­ких, открытых, без застежек и ремешков, на каблуке. «Ло­дочки» вошли в моду в начале XX в. В советской России туфли стали особенно популярны в середине 20-х гг. По мнению молодых рабочих, как свидетельствовал опрос 1928 г., «шикарная женщина» должна была иметь не толь­ко «крепдешиновое платье... яркий кокетливый джемпер, пузырчатый чемоданчик вместо сумки», но и лакирован­ные или бежевые «лодочки» (Зудин и др., 1929. С. 39). В условиях советской действительности лодочки стали объектом внимания идеологических структур. В возникав­ших в это время первых коммунах принимались решения о запрете носить «лодочки» — деталь буржуазного костю­ма. В 1927 г. на страницах «Комсомольской правды» бурно обсуждался инцидент попытки самоубийства ленинград­ской работницы, не имевшей возможности приобрести модные туфли, престижные уже и в пролетарской среде. Последний бой «лодочкам» был дан во время всесоюзного комсомольского культпохода 1928—1929 гг. Отрицатель­ный образ девушки, бросившей комсомол и вышедшей за­муж за нэпмана, дополнялся комсомольскими публициста­ми такой важной деталью, как «лакированные туфли-ло­дочки» (Шор, 1929. С. 115).

В середине 30-х гг. властные и идеологические струк­туры прекратили гонения на любителей хорошей обуви. В 1935 г. на Всесоюзном совещании стахановцев после со­общения одной из комсомолок, собирающейся приобрести себе «молочного цвета туфли за 180 рублей», Г. Орджони­кидзе бросил восторженную реплику: «Одеть бы так всех наших фабричных девушек — красавицами бы выгляде­ли» (Гудов, 1974. С. 70—71).

Лит.: Балдано, 2002.

ЛОТЕРЕЯ — начиная с середины 20-х гг. Советская Рис власть использовала в качестве источников получения до- 41 ходов от населения денежно-вещевые лотереи.

МЕНИНГИТЕА—МЕШОЧНИК

МЕШОЧНИК—МЕЩАНСТВО

 

Рис. МЕТРО — этот вид транспорта появился в СССР много 43 позже, чем в большинстве стран Европы, не говоря уже о США. Сооружение городской подземной железной дороги началось в Москве в 1932 г. 15 мая 1935 г. были открыты сразу 13 станций. Внешний вид Московского метрополите­на (роспись, дорогостоящие материалы и т. д.) свидетель­ствовал о том, что власть рассматривает этот самый демо­кратичный вид транспорта прежде всего как памятник эпохи сталинского социализма.

Лит.: Паперный, 1996; Пекарева, 1958; Neutatz, 2001.

МЕШОЧНИК — считается, что слово «мешочник» су­ществовало уже в середине XIX в. — так называли тех, кто торговал книгами вразнос. Однако данный смысл является архаизмом. Термин «мешочник» прочно вошел в язык «Совдепии». Традиционно под «мешочничеством» пони­мают некую форму самоснабжения населения в условиях развала хозяйственных связей и нормального товарообме­на. Сопутствующими обстоятельствами появления «ме­шочников» становятся продовольственный кризис и товар­ный голод. Большинство филологов и историков относят слово «мешочник» к временам гражданской войны. Известный специалист в области истории русского языка А. Селищев ставил его в один ряд с понятиями «дензнаки» (см.) и «комбеды», возникновение и существование кото­рых ограничивается периодом 1918—1922 гг. Однако еще

до прихода большевиков к власти население страны начало втягиваться в практику самостоятельного добывания пи­щи и промышленных товаров, которые перевозились, как правило, в мешках. Причиной этого процесса во многом явилось введение хлебной монополии. Гражданская война усугубила ситуацию.

Для горожан крестьяне-«мешочники» представляли мощный канал получения продуктов. Однако не менее распространенными были и поездки жителей городов в деревни, где они меняли вещи на муку, картофель, сало и т. д. При этом горожанина в толпе легко было узнать по необычной для осуществления самоснабжения таре — чемодану. Их звали «чемоданщиками». За продуктами ездили все: рабочие, учителя, профессора, артисты. Совре­менники вспоминали, что совершенно неприспособленные люди «научились... торговать, ездить на буферах, на кры­шах вагонов» (Давыдов, 2002. С. 114).

С переходом к НЭПу большевики ввели свободную тор­говлю. Это способствовало исчезновению классической формы «мешочничества». Однако в условиях социалисти­ческого хозяйства население страны неоднократно возвра­щалось к системе самоснабжения.

Лит.: Селищев, 1968; Фейгельсон, 1940.

 

НАРКОМОВСКИЕ СТО ГРАММ—НАРКОТИКИ

НАРКОТИКИ

 

НАРКОТИКИ — проблемы наркотизации населения в СССР предпочитали публично не обсуждать. Наркома­нии, в отличие от пьянства, даже не существовало в тради­ционном перечне «родимых пятен или пережитков капита­лизма». Однако это не означало, что население России впервые познакомилось с наркотиками после «перестрой­ки». Одурманивающий эффект носило внешне безобидное нюханье табака, что было весьма распространено уже в XVIII в. В XIX в. появились морфинисты, эфироманы, ку­рильщики гашиша. Уже в конце XIX в. были зафиксиро­ваны случаи привыкания к опию. Популярностью пользо­вался и морфий. Накануне Первой мировой войны в Рос­сию стал проникать и уже очень модный в Европе кокаин. Первоначально этот довольно дорогой наркотик употребля­ли шикарные дамы полусвета, высшее офицерство, обес­печенные представители богемы.

Октябрь 1917 г. коренным образом изменил тип отече­ственного наркомана. Победивший народ не замедлил при­общиться к наркотикам как к определенному виду роско­ши, ранее доступной только имущим классам. Петроград­ская милиция в 1918 г. раскрыла действовавший на одном из кораблей Балтийского флота «клуб морфинистов». Его членами были вполне «революционные» матросы. Продол­жали существовать в Советской России и подпольные опиумокурильни. Но все же особой популярностью после революции пользовался кокаин. Буквально через три меся­ца после прихода к власти большевиков представитель НКВД вынужден был констатировать: «Появились целые шайки спекулянтов, распространяющих кокаин, и сейчас редкая проститутка не отравляет себя им. Кокаин распро­странился в последнее время и среди слоев городского про-

летариата» (ЦГА СПб., ф. 142, оп. 1, д. 9, л. 324). «Се­ребряная пыль» кокаина была значительно доступнее вод­ки (см. Водочная монополия). Медики отмечали, что в 1919—1920 гг. кокаиновые психозы стали заурядным явлением. При этом 60% наркоманов составляли люди мо­ложе 25 лет. В годы НЭПа кокаином торговали на рынках мальчишки с папиросными лотками. Они предлагали по­купателю «марафет», «антрацит», «кикер», «кокс», «мел», «муру», «нюхару», «белую фею». Под этими синонимами скрывался мелкий порошок из листьев коки, поступавший в Советскую Россию контрабандным путем. Чаще всего к кокаину прибегали асоциальные элементы, и в особенно­сти проституирующие женщины. В 1924 г. социологиче­ский опрос выявил, что более 70% особ, задержанных органами милиции за торговлю телом, систематически по­требляли наркотики. В тайных притонах продажной люб­ви в 20-х гг., как правило, можно было приобрести и кока­ин. Известный исследователь проблем проституции С. Вис­лоух писал в середине 20-х гг.: «Торговля марафетом... и иными средствами самозабвения почти целиком находится в руках проституток» (Рабочий суд. 1925. № 7—8. С. 321). Довольно широкое распространение получила подростко­вая наркомания. С «марафетом» были хорошо знакомы беспризорники. Обследование задержанных за бродяжни­чество в 1923—1924 гг. подростков показало, что 80% из них приобщилось к наркотику в 9— 11 лет и имело стойкое пристрастие к нему.

Бороться с наркоманией советская власть начала рань­ше, чем с пьянством. В конце 1924 г. появился декрет «О мерах регулирования торговли наркотическими веще­ствами». Он поставил ввоз и производство наркотиков под контроль государства. Тогда же Уголовный кодекс был до­полнен статьей, согласно которой лица, занимавшиеся изготовлением и хранением наркотических веществ, кара­лись лишением свободы сроком до трех лет. Потребители Же наркотиков не подвергались уголовному преследова-

 

 

 

нию. Лечение проводилось добровольно. В 1925 г. в стране стали создаваться наркодиспансеры. В Москве было откры­то первое клиническое отделение для детей-кокаинистов. К 1928 г. статистические опросы зафиксировали заметное снижение употребления кокаина в Советской России. Свер­тывание НЭПа повлекло за собой ужесточение таможен­ных барьеров, приток кокаина из-за границы резко сокра­тился. Но главный удар по наркомании нанесла сама со­ветская власть, открыв в 1925 г. шлюзы для дешевой и легкодоступной водки. Наркотики, в особенности кокаин и морфий, вернулись в криминальную и богемную среду. Но значительно чаще там потребляли отечественную анашу. В начале 30-х гг. это был самый распространенный в СССР наркотик. В декабре 1934 г. постановлением СНК СССР конопля была признана одурманивающим средством, а по­сев ее запрещен под страхом наказания лишением свободы до двух лет. Обыватель же находил забвение прежде всего в алкоголе. Эта ситуация была характерна и для послево­енного советского общества.

В 60—80-х гг. подорожание спиртных напитков, рас­ширение контактов с зарубежными странами, развитие хи­мии и фармакологии способствовали проявлению в СССР общемировой тенденции наркотизации населения. Нельзя сказать, что власть совсем не обращала внимания на про­блему наркотиков. Их распространение каралось законом, многие наркоманы ставились на учеты в диспансеры. Однако официальные источники замалчивали масштабы распространения наркотиков, обывателя предпочитали держать в неведении. В период «развитого социализма» курсировали слухи о пристрастии к морфию В. Высоцкого, А. Галича и даже Ю. Нагибина. Эти факты ныне зафик­сированы документально в огромном количестве воспоми­наний. Советский человек, не склонный к потреблению одурманивающих средств, начал ощущать присутствие нар­команов в обыденной жизни после ужесточения с 1983 г. режима отпуска наркосодержащих лекарств в аптеках и

медицинских учреждениях. В городах СССР появились юные токсикоманы, нюхавшие клей «Момент». Они неред­ко звонили в квартиры и просили клей, чтобы заклеить шины велосипеда или мяч. Одновременно выросло и ко­личество потребителей эфедрона. Он входил в капли от на­сморка под названием «Эфедрин». Лекарство это стали продавать лишь по рецептам, и в обывательские квартиры начали наведываться «эфедринщики», выдававшие себя за новых соседей, ребенку которых якобы срочно требуется «Эфедрин» от насморка. В годы «перестройки» информа­ция о наркомании перестала быть тайной, и это отчасти подхлестнуло интерес к наркотикам у молодежи. Появи­лись теперь и в СССР новые одурманивающие средства — ЛСД и ПЦТ. Наркомания выросла в объеме и помолодела, но на борьбу с ней не было ни средств, ни времени.

Лит.: Габиани, 1990; Гилинский, Афанасьев, 1993; Левина, 1996; Шкаровский, 1997; Шоломович, 1926.

НАРПИТ — эта аббревиатура, появившаяся в русском языке в годы НЭПа, связана с усилиями властных струк­тур по налаживанию сети общественного питания. В авгу­сте 1918 г. большевики запретили деятельность частных ресторанов, кафе и трактиров. В условиях карточного рас­пределения и натуроплаты (еж.) основная масса горожан принуждена была пользоваться пунктами коммунального питания. В Москве летом 1919 г. такие заведения посеща­ло около миллиона человек. В Петрограде в 1920 г. насчи­тывалось 700 общественных столовых. Обычно они нахо­дились внутри какого-либо учреждения, и получить пищу там было возможно только по специальному пропуску. Ассортимент же в большинстве из этих заведений был ни­щенским. К. Чуковский 14 ноября 1919 г. оставил в своем дневнике такую запись: «Обедал в Смольном — селедоч­ный суп и каша. За ложку залогу — 100 рублей» (Чуков­ский, 1991. С. 123).

С введением НЭПа система коммунального питания ста­ла быстро сворачиваться. Являясь способом распределе-

НАРПИТ

НАРПИТ—НАТУРОПЛАТА

 

ния, она не могла существовать в условиях возрождаю­щихся товарно-денежных отношений. К июню 1921 г. ко­личество коммунальных столовых с их жалким ассорти­ментом сократилось в 6 раз. А в конце октября 1921 г. Наркомпрод позволил частникам развернуть свою сеть ка­фе, ресторанов, чайных и столовых. Число их стремитель­но росло. Появление каждого нового заведения коммен­тировалось советской прессой с явным сарказмом. Сатири­ческий журнал «Красный ворон» в 1923 г. писал, что для нэпманов в новом году откроются новые рестораны. У них будут и соответствующие названия, например «Фонарный столб», а реклама у этих питейных заведений будет такая: «Все на фонарный столб».

В начале 1923 г. власти решили создать организацию, способную конкурировать с частником в сфере обществен­ного питания. Так появилось паевое кооперативное това­рищество «Народное питание» (Нарпит). Оно задумывалось, как подчеркивалось в уставе, с целью «предоставления городскому и промышленному населению улучшенного и удешевленного питания, на основах безубыточности и са­моокупаемости, путем создания сети доступных столовых, ресторанов, чайных и т. п. предприятий» (Маршак, 1930. С. 14). В отличие от частных ресторанов и трактиров заве­дения Нарпита были освобождены от налогов и имели льготы при оплате аренды помещений. К марту 1924 г. су­ществовало 37 нарпитовских столовых в Москве, Ленин­граде, Туле, Калуге, Ярославле. Цены в них были невысо­кими, но ассортимент блюд, качество их приготовления и система обслуживания отставляли желать лучшего. Не­удивительно, что в середине 20-х гг. была популярна шут­ка: «Я, брат, завидного здоровья человек. Я седьмой год в столовых обедаю» (Пушка. 1927. № 51. С. 7). В начале 1927 г. состоялось Первое Всесоюзное совещание по обще­ственному питанию, на нем обсуждалась задача превраще­ния дела народного питания в самостоятельную отрасль го­сударственной промышленности. Нарпитовские столовые

стали теснить частные рестораны и кафе с городских улиц. В 1927 г. в СССР было более 28 тыс. заведений обществен­ного питания, принадлежавших частным владельцам, а в начале 30-х гг. — уже ни одного. Сменившее Нарпит в 1931 г. Главное управление по народному питанию носи­ло государственный характер.

Лит.: Польский, 1984.

 

 

 

НЕПРЕРЫВКА — в год «великого перелома» власти Рис, решили изменить и привычный календарь. Вместо семи- 4£ дневной недели в СССР согласно постановлению СНК СССР от 24 сентября 1929 г. появилась непрерывная рабочая не­деля, прозванная в просторечии «непрерывкой». Сначала это была «пятидневка»: человек четыре дня работал, на пятый — отдыхал. Но выходной был скользящим. Внутри одного предприятия получалось, что четыре пятых всего персонала постоянно находилось на работе. Это позволяло не прерывать производственный процесс на заводах, фаб­риках и стройках. Внешне количество выходных дней у населения увеличилось, но это произошло отчасти из-за сокращения праздников, в первую очередь религиозного характера. Кроме того, нарушался ритм внутрисемейного досуга, исчезали привычные встречи с друзьями: «Соби­раться вместе становилось все труднее. Обязательно кому-нибудь на другой день приходилось работать» (Скрябина, 1994. С. 80). Постановлением СНК СССР от 21 ноября 1931 г. вместо пятидневки была введена шестидневка. Скользящие выходные отменялись, а нерабочими днями объявлялись 6, 12, 18, 24 и 30-е числа каждого месяца. Установление единых выходных несколько улучшило си­туацию — семья могла теперь провести вместе свободный день. Однако полностью наладить нормальный график отдыха и работы не удалось. Эксперименты с пятидневка­ми, шестидневками и даже декадами продолжались вплоть До конца 30-х гг., пока специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. не была введе­на единая 48-часовая неделя с выходным днем в воскре­сенье.

Лит.: Трудовое право, 1963.

ОБЩЕЖИТИЕ

Рис. 50

 

ОБЩЕЖИТИЕ — авторы «Толкового словаря языка „Совдепии"» отнесли понятие «общежитие» к семантиче­ским советизмам — словам, обретшим новое общественно-политическое значение в советской действительности. Одна­ко с этим трудно согласиться. Некие помещения, предна­значенные для совместного проживания людей, работающих на одном предприятии или обучающихся в одном учебном заведении, существовали и до прихода к власти большеви­ков. В дореволюционной России были рабочие казармы, в 80—90-х гг. XIX в. появились студенческие общежития. В Петербурге, например, большой известностью пользова­лось общежитие Путейского института. Оно размещалось в двухфлигельном здании. В подвале была система парового отопления и водоснабжения, жилища для служащих. В пер­вом этаже — вестибюль, общая столовая, комната для гос­тей, во втором — квартиры начальства, в третьем —

ВП

47 комнат, рассчитанных на одного человека. Площадь комнаты достигала 3,5 кв. сажени (около 16 кв. м). Меб­лировку составляли письменный стол, кровать, три стула, шкаф, умывальник, вешалка.

Систему общежитий, в первую очередь для студентов и рабфаковцев, решила ввести и советская власть. Место вре­менного жилья молодых людей часто организовывалось в бывших меблированных комнатах, а иногда в пустующих мансардных помещениях. В большинстве первых совет­ских студенческих общежитий было тесно и грязно. В Ле­нинграде в годы НЭПа этим славилась знаменитая Мыт-ня — прибежище нескольких поколений студентов-гума­нитариев из университета. Современники вспоминали: «Я попала в нежилую комнату „Мытни" и в первую свою ночь в этой комнате крепко спала, укрытая с головой одея­лом. Проснувшись, я увидела на одеяле несколько здоро­венных крыс» (На штурм науки, 1971. С. 197). Не лучше была ситуация и в общежитиях МГУ в середине 20-х гг.: «Когда отворяешь входную дверь, бросается тяжелый, удушливый запах уборной... По обеим сторонам [коридора] тянется ряд комнат, большинство из которых разрушено... В настоящее время эти комнаты являются уборными. Уборной в общежитии нет, думают приступить к ее ремон­ту» (Рожков, 2002. С. 367). Для «борьбы с бытом» в студен­ческих общежитиях часто образовывались коммуны (см.). В них царила атмосфера хотя и насильственной, но в боль­шинстве случаев искренней заботы коллектива о своих членах. Однако жизнь коммун оказалась недолговечной. В общежитиях же возобладала унижающая человека пуб­личность быта и зачастую его полная неустроенность.

«Общага» — слово, появившееся в 30-е гг., — вошло в лексикон многих поколений советских граждан и стало выражением нормы повседневной жизни. Через общежи­тия прошли представители различных слоев населения, в большинстве случаев это были молодые люди. В наиболее сложном положении оказались молодые рабочие. В июне

ОБЩЕЖИТИЕ

1931 г. ЦИК и СНК РСФСР приняли постановление «Об отходничестве», ознаменовавшее введение организованно­го набора рабочей силы на фабрики, заводы и стройки. Приток молодежи в города и на промышленные стройки увеличивался. Вербовщики, осуществлявшие оргнабор, прельщали выходцев из деревень перспективой жизни в каменных благоустроенных домах. На самом же деле при­езжим приходилось довольствоваться неблагоустроенными общежитиями, располагавшимися, как правило, в бара­ках (см.).

На строительстве Челябинского тракторного завода, например, людей селили в помещения, где, кроме двухъ­ярусных нар, не было никакой мебели. В Ленинграде, по данным «Красной газеты» за 5 марта 1932 г., «на 35 200 про­живающих в общежитиях 212-ти строительных организа­ций имелось всего лишь 2600 одеял». В Костроме в 1935 г. на фабрике «Знамя труда» в женском общежитии не было даже топчанов. И это считалось нормой повседневной жиз­ни. Малейшие же успехи в деле реорганизации быта рабо­чих власти при любой возможности демонстрировали ино­странцам. Группе французских журналистов, посетивших Ленинград в 1934 г., в первую очередь было показано новое общежитие Кировского завода. Один из корреспон­дентов писал впоследствии: «По стенам стояло шесть кро­ватей, около каждой кровати была тумбочка, на ней — неизбежная пудреница, мыло, кое-где ручное зеркальце, обернутое в бумагу, сумочка. Одна из девушек лежала под простыней, выставив из-под нее голые руки, на голове у нее был красный платочек» (Костюченко и др., 1966.

С. 507—508).

В середине 1936 г. по предложению Г. Орджоникидзе благоустройством бараков-общежитий попытались занять­ся жены крупных хозяйственников и руководящего инже­нерно-технического состава. Парадный, печатавшийся на шикарной глянцевой бумаге журнал «Общественница» публиковал статьи о том, как окультурить общежитский

быт. Самым главным считалось разделение огромных и грязных помещений на изолированные комнаты. Жены-общественницы стремились пропагандировать новые нор­мы общежития: «Одна кровать с другой не должны сопри­касаться даже изголовьями, совершенно недопустимы общие нары. Сидеть на кроватях или хранить на них ка­кие-либо вещи следует строго воспретить. К... каждой кро­вати нужно оставить свободный проход шириной не менее 0,35 метра; кроме того, вдоль кроватей должен быть общий проход шириной не менее 1,5 метра» (Общественница. 1937. № 3. С. 12). В Магнитогорске удалось внедрить этот проект в жизнь. Но рабочим других промышленных цен­тров повезло значительно меньше. В Ленинграде, напри­мер, в 1937 г. в ходе обследования 1700 городских обще­житий было установлено, что в одном из них на 46 человек имеется всего 33 койки, а в другом в 30-метровой комнате поселены 20 человек, располагающиеся на 14 койках. Убор­ные и водопровод являются роскошью.

Такие детали повседневности формировали и соответст­вующие нравы. В общежитиях процветали пьянство, хули­ганство, драки, воровство. И это вынуждены были кон­статировать представители власти. Люди, чуть более тре­бовательные к условиям быта, чем основная масса, часто впадали в депрессию. Писательница В. Кетлинская, кото­рую трудно обвинить в нелюбви к социализму в его быто­вых проявлениях, тем не менее вынуждена была заметить, что «нет местожительства более затягивающего, чем обще­житие», «тут создается обособленный круг интересов и отношений, со своим кодексом чести, со своими бытовыми устоями и требованиями» (Кетлинская, 1975. С. 18). Сти­листика жизни в общежитиях, сформировавшаяся в 30-е гг., во многом сохранилась и в послевоенное время.

Лит.: Левина, 1992; Левина, 19996; Социальный облик, 1980.

ОБЩЕПИТ — если Нарпит — это организация, то Pi «общепит» — это прежде всего идея. Без ее осуществле-

ОБЩЕПИТ

иыцсиш

 

ния, по мнению первого поколения большевиков, невоз­можна была революционизация быта. Приготовление пи­щи в домашних условиях они рассматривали как преграду на пути построения нового общества. Преимущества социа­листического общепита, как считали теоретики 20-х гг., заключались в огромной экономии времени, топлива, про­дуктов и даже в рациональном использовании пищевых отходов. Все эти факторы якобы могли повлиять на глав­ный процесс — экономию сил для труда в общественном производстве. Человека необходимо было оторвать от до­машнего хозяйства и семьи, «от цепей кухни». Обществен­ная столовая представлялась «наковальней, где будет вы­ковываться и создаваться новый быт и советская общест­венность» (Кожаный, 1924. С. 8).

Теоретики общепита также полагали, что общие столо­вые смогут нивелировать последствия стесненности жизни в коммунальных квартирах. С подкупающей серьезностью они писали: «Рабочая семья принимает пищу там, где раз­вешаны пеленки, где проплеван пол. Принимать пищу в непроветренной комнате, насквозь прокуренной, полной грязи, — значит проглатывать вместе с пищей всякую пыль и вредные микробы и получать от пищи лишь ту ма­лую долю пользы, которую она могла бы дать, если бы ее принимали в чистом хорошо проветренном помещении» (Кожаный, 1927. С. 17). Вместо проветривания и уборки помещений, а также предоставления семьям горожан дос­таточного по площади жилья предлагалось перенести про­цедуру еды в общественные столовые. Они должны были одновременно стать и культурными учреждениями, в ко­торых рабочие и работницы могли разумно и полезно про­вести свой досуг. Некоторые из этих теоретических посы­лок усилиями Нарпита (см.) в 20-е гг. удалось реализовать, хотя плюрализм повседневной жизни времен НЭПа предос­тавлял обыкновенному человеку возможность выбора фор­мы и места своего питания. Существовали частные рес­тораны, чайные, пивные (см.). С началом «пятилеток» их

деятельность стала сворачиваться, а затяжной продоволь­ственный кризис способствовал развитию системы общест­венного питания. Власти по-прежнему говорили о ее огром­ной роли в переустройстве быта. Весной 1930 г. был прове­ден смотр столовых, названный в прессе «решительным переходом в наступление на домашние индивидуальные формы питания» (Правда. 1930. 22 февр.).

Но на самом деле общепит, как и в годы гражданской войны (см. Нарпит), превратился в механизм нормирован­ного распределения со строго отлаженной иерархией. В большинстве учреждений существовали закрытые столо­вые. Ассортимент блюд в них напрямую зависел от норм пайкового снабжения конкретной социальной группы на­селения. В связи с нехваткой продуктов питания в системе общепита проводились эксперименты по практически на­сильственному внедрению вегетарианской пищи. Одновре­менно по предложению Ленинградского НИИ обществен­ного питания решено было вводить в рацион дельфинье и тюленье мясо. В 1932 г., к 15-й годовщине Октября, в сис­теме общепита в различных городах проходили конкурсы на новое блюдо. Основная задача участников соревнования сводилась к изобретению «до сих пор не существовавших в кулинарийной номенклатуре блюд» из таких продуктов, как вобла, тюлька, хамса, соя (Ленинградское обществен­ное питание. 1932. № 8. С. 6; № 9. С. 4). Эти кулинарные «изыски» подавались и в немногочисленных открытых за­ведениях общепита, функционировавших в первой полови­не 30-х гг. вне территорий предприятий и учреждений. С их помощью могли, например, попробовать решить про­блему еды командированные, имевшие карточки.

С отменой карточной системы началась перестройка общепита. О полной ликвидации домашней кухни во вто­рой половине 30-х гг. вопрос уже не поднимался. Общест­венное питание становилось одной из витрин победившего сталинского социализма. Ранее закрытые столовые необхо­димо было превратить в общедоступные заведения. К кон-