Первая ночь, проведенная мною в кубрике охотников, оказалась также ипоследней. На другой день новый помощник Иогансен был изгнан капитаном изего каюты и переселен в кубрик к охотникам. А мне велено было перебраться вкрохотную каютку, в которой до меня в первый же день плавания сменилось ужедва хозяина. Охотники скоро узнали причину этих перемещений и остались еюочень недовольны. Выяснилось, что Иогансен каждую ночь вслух переживает восне все свои дневные впечатления. Волк Ларсен не пожелал слушать, как оннепрестанно что-то бормочет и выкрикивает слова команды, и предпочелпереложить эту неприятность на охотников. После бессонной ночи я встал слабый и измученный. Так начался второйдень моего пребывания на шхуне "Призрак". Томас Магридж растолкал меня вполовине шестого не менее грубо, чем Билл Сайкс [4] будил свою собаку. Но заэту грубость ему тут же отплатили с лихвой. Поднятый им без всякойнадобности шум -- я за всю ночь так и не сомкнул глаз -- потревожил кого-тоиз охотников. Тяжелый башмак просвистел в полутьме, и мистер Магридж, взвывот боли, начал униженно рассыпаться в извинениях. Потом в камбузе я увиделего окровавленное и распухшее ухо. Оно никогда уже больше не приобрелосвоего нормального вида, и матросы стали называть его после этого "капустнымлистом". Этот день был полон для меня самых разнообразных неприятностей. Уже свечера я взял из камбуза свое высохшее платье и теперь первым делом поспешилсбросить с себя вещи кока, а затем стал искать свой кошелек. Кроме мелочи (уменя на этот счет хорошая память), там лежало сто восемьдесят пять долларовзолотом и бумажками. Кошелек я нашел, но все его содержимое, за исключениеммелких серебряных монет, исчезло. Я заявил об этом коку, как только поднялсяна палубу, чтобы приступить к своей работе в камбузе, и хотя и ожидал отнего грубого ответа, однако свирепая отповедь, с которой он на меняобрушился, совершенно меня ошеломила. -- Вот что, Хэмп, -- захрипел он, злобно сверкая глазами. -- Ты что,хочешь, чтобы тебе пустили из носу кровь? Если ты считаешь меня вором, держиэто про себя, а не то крепко пожалеешь о своей ошибке, черт тебя подери! Вотона, твоя благодарность, чтоб я пропал! Я тебя пригрел, когда ты совсемподыхал, взял к себе в камбуз, возился с тобой, а ты так мне отплатил?Проваливай ко всем чертям, вот что! У меня руки чешутся показать тебедорогу. Сжав кулаки и продолжая кричать, он двинулся на меня. К стыду своемудолжен признаться, что я, увернувшись от удара, выскочил из камбуза. Что мнебыло делать? Сила, грубая сила, царила на этом подлом судне. Читать моральбыло здесь не в ходу. Вообразите себе человека среднего роста, худощавого,со слабыми, неразвитыми мускулами, привыкшего к тихой, мирной жизни,незнакомого с насилием... Что такой человек мог тут поделать? Вступать вдраку с озверевшим коком было так же бессмысленно, как сражаться сразъяренным быком. Так думал я в то время, испытывая потребность в самооправдании и желаяуспокоить свое самолюбие. Но такое оправдание не удовлетворило меня, да исейчас, вспоминая этот случай, я не могу полностью себя обелить. Положение,в которое я попал, не укладывалось в обычные рамки и не допускалорациональных поступков -- тут надо было действовать не рассуждая. И хотялогически мне, казалось, абсолютно нечего было стыдиться, я тем не менеевсякий раз испытываю стыд при воспоминании об этом эпизоде, ибо чувствую,что моя мужская гордость была попрана и оскорблена. Однако все это не относится к делу. Я удирал из камбуза с такойпоспешностью, что почувствовал острую боль в колене и в изнеможенииопустился на палубу у переборки юта. Но кок не стал преследовать меня. -- Гляньте на него! Ишь как улепетывает! -- услышал я его насмешливыевозгласы. -- А еще с больной ногой! Иди назад, бедняжка, маменькин сынок! Нетрону, не бойся! Я вернулся и принялся за работу. На этом дело пока и кончилось, однакооно имело свои последствия. Я накрыл стол в кают-компании и в семь часовподал завтрак. Буря за ночь улеглась, но волнение было все еще сильное и дулсвежий ветер. "Призрак" мчался под всеми парусами, кроме обоих топселей ибом-кливера. Паруса были поставлены в первую вахту, и, как я понял изразговора, остальные три паруса тоже решено было поднять сейчас же послезавтрака. Я узнал также, что Волк Ларсен старается использовать этот шторм,который гнал нас на юго-запад, в ту часть океана, где мы могли встретитьсеверо-восточный пассат. Под этим постоянным ветром Ларсен рассчитывалпройти большую часть пути до Японии, спуститься затем на юг к тропикам, апотом у берегов Азии повернуть опять на север. После завтрака меня ожидало новое и также довольно незавидноеприключение. Покончив с мытьем посуды, я выгреб из печки в кают-компаниизолу и вынес ее на палубу, чтобы выбросить за борт. Волк Ларсен и Гендерсоноживленно беседовали у штурвала. На руле стоял матрос Джонсон. Когда ядвинулся к наветренному борту, он мотнул головой, и я принял это за утреннееприветствие. А он пытался предостеречь меня, чтобы я не выбрасывал золупротив ветра. Ничего не подозревая, я прошел мимо Волка Ларсена и охотника ивысыпал золу за борт. Ветер подхватил ее, и не только я сам, но и капитан сГендерсоном оказались осыпанными золой. В тот же миг Ларсен ударил меняногой, как щенка. Я никогда не представлял себе, что пинок ногой может бытьтак ужасен. Я отлетел назад и, шатаясь, прислонился к рубке, едва нелишившись сознания от боли. Все поплыло у меня перед глазами, к горлуподступила тошнота. Я сделал над собой усилие и подполз к борту. Но ВолкЛарсен уже забыл про меня. Стряхнув с платья золу, он возобновил разговор с Гендерсоном. Иогансен,наблюдавший все это с юта, послал двух матросов прибрать палубу. Несколько позже в то же утро я столкнулся с неожиданностью совсемдругого свойства. Следуя указаниям кока, я отправился в капитанскую каюту,чтобы прибрать ее и застелить койку. На стене, у изголовья койки, виселаполка с книгами. С изумлением прочел я на корешках имена Шекспира,Теннисона, Эдгара По и Де-Куинси. Были там и научные сочинения, средикоторых я заметил труды Тиндаля, Проктора и Дарвина, а также книги поастрономии и физике. Кроме того, я увидел "Мифический век" Булфинча,"Историю английской и американской литературы" Шоу, "Естественную историю"Джонсона в двух больших томах и несколько грамматик -- Меткалфа, Гида иКеллога. Я не мог не улыбнуться, когда на глаза мне попался экземпляр"Английского языка для проповедников". Наличие этих книг никак не вязалось с обликом их владельца, и я не могне усомниться в том, что он способен читать их. Но, застилая койку, яобнаружил под одеялом томик Браунинга в кембриджском издании -- очевидно,Ларсен читал его перед сном. Он был открыт на стихотворении "На балконе", ия заметил, что некоторые места подчеркнуты карандашом. Шхуну качнуло, явыронил книгу, из нее выпал листок бумаги, испещренный геометрическимифигурами и какими-то выкладками. Значит, этот ужасный человек совсем не такой уж неуч, как можно былопредположить, наблюдая его звериные выходки. И он сразу стал для менязагадкой. Обе стороны его натуры в отдельности были вполне понятны, но ихсочетание казалось непостижимым. Я уже успел заметить, что Ларсен говоритпревосходным языком, в котором лишь изредка проскальзывают не совсемправильные обороты. Если в разговоре с матросами и охотниками он и позволялсебе жаргонные выражения, то в тех редких случаях, когда он обращался комне, его речь была точна и правильна. Узнав его теперь случайно с другой стороны, я несколько осмелел ирешился сказать ему, что у меня пропали деньги. -- Меня обокрали, -- обратился я к нему, увидав, что он в одиночестверасхаживает по палубе. -- Сэр, -- поправил он меня не грубо, но внушительно. -- Меня обокрали, сэр, -- повторил я. -- Как это случилось? -- спросил он. Я рассказал ему, что оставил свое платье сушиться в камбузе, а потомкок чуть не избил меня, когда я заикнулся ему о пропаже. Волк Ларсен выслушал меня и усмехнулся. -- Кок поживился, -- решил он. -- Но не кажется ли вам, что ваша жалкаяжизнь стоит все же этих денег? Кроме того, это для вас урок. Научитесь вконце концов сами заботиться о своих деньгах. До сих пор, вероятно, этоделал за вас ваш поверенный или управляющий. Я почувствовал насмешку в его словах, но все же спросил: -- Как мне получить их назад? -- Это ваше дело. Здесь у вас нет ни поверенного, ни управляющего,остается полагаться только на самого себя. Если вам перепадет доллар,держите его крепче. Тот, у кого деньги валяются где попало, заслуживает,чтобы его обокрали. К тому же вы еще и согрешили. Вы не имеете праваискушать ближних. А вы соблазнили кока, и он пал. Вы подвергли опасности егобессмертную душу. Кстати, верите ли вы в бессмертие души? При этом вопросе веки его лениво приподнялись, и мне показалось, чтоотдернулась какая-то завеса, и я на мгновение заглянул в его душу. Но этобыла иллюзия. Я уверен, что ни одному человеку не удавалось проникнутьвзглядом в душу Волка Ларсена. Это была одинокая душа, как мне довелосьвпоследствии убедиться. Волк Ларсен никогда не снимал маски, хотя поройлюбил играть в откровенность. -- Я читаю бессмертие в ваших глазах, -- отвечал я и для опытапропустил "сэр"; известная интимность нашего разговора, казалось мне,допускала это. Ларсен действительно не придал этому значения. -- Вы, я полагаю, хотите сказать, что видите в них нечто живое. Но этоживое не будет жить вечно. -- Я читаю в них значительно больше, -- смело продолжал я. -- Ну да -- сознание. Сознание, постижение жизни. Но не больше, небесконечность жизни. Он мыслил ясно и хорошо выражал свои мысли. Не без любопытства оглядевменя, он отвернулся и устремил взор на свинцовое море. Глаза его потемнели,и у рта обозначились резкие, суровые линии. Он явно был мрачно настроен. -- А какой в этом смысл? -- отрывисто спросил он, снова повернувшись комне. -- Если я наделен бессмертием, то зачем? Я молчал. Как мог я объяснить этому человеку свой идеализм? Какпередать словами что-то неопределенное, похожее на музыку, которую слышишьво сне? Нечто вполне убедительное для меня, но не поддающееся определению. -- Во что же вы тогда верите? -- в свою очередь, спросил я. -- Я верю, что жизнь -- нелепая суета, -- быстро ответил он. -- Онапохожа на закваску, которая бродит минуты, часы, годы или столетия, но раноили поздно перестает бродить. Большие пожирают малых, чтобы поддержать своеброжение. Сильные пожирают слабых, чтобы сохранить свою силу. Кому везет,тот ест больше и бродит дольше других, -- вот и все! Вон поглядите -- что выскажете об этом? Нетерпеливым жестом он показал на группу матросов, которые возились стросами посреди палубы. -- Они копошатся, движутся, но ведь и медузы движутся. Движутся длятого, чтобы есть, и едят для того, чтобы продолжать двигаться. Вот и всяштука! Они живут для своего брюха, а брюхо поддерживает в них жизнь. Этозамкнутый круг; двигаясь по нему, никуда не придешь. Так с ними ипроисходит. Рано или поздно движение прекращается. Они больше не копошатся.Они мертвы. -- У них есть мечты, -- прервал я, -- сверкающие, лучезарные мечты о... -- О жратве, -- решительно прервал он меня. -- Нет, и еще... -- И еще о жратве. О большой удаче -- как бы побольше и послащепожрать. -- Голос его звучал резко. В нем не было и тени шутки. -- Будьтеуверены, они мечтают об удачных плаваниях, которые дадут им больше денег; отом, чтобы стать капитанами кораблей или найти клад, -- короче говоря, отом, чтобы устроиться получше и иметь возможность высасывать соки из своихближних, о том, чтобы самим всю ночь спать под крышей и хорошо питаться, авсю грязную работу переложить на других. И мы с вами такие же. Разницы нетникакой, если не считать того, что мы едим больше и лучше. Сейчас я пожираюих и вас тоже. Но в прошлом вы ели больше моего. Вы спали в мягких постелях,носили хорошую одежду и ели вкусные блюда. А кто сделал эти постели, и этуодежду, и эти блюда? Не вы. Вы никогда ничего не делали в поте лица своего.Вы живете с доходов, оставленных вам отцом. Вы, как птица фрегат, бросаетесьс высоты на бакланов и похищаете у них пойманную ими рыбешку. Вы "одно целоес кучкой людей, создавших то, что они называют государством", и властвующихнад всеми остальными людьми и пожирающих пищу, которую те добывают и сами непрочь были бы съесть. Вы носите теплую одежду, а те, кто сделал эту одежду,дрожат от холода в лохмотьях и еще должны вымаливать у вас работу -- у васили у вашего поверенного или управляющего, -- словом, у тех, ктораспоряжается вашими деньгами. -- Но это совсем другой вопрос! -- воскликнул я. -- Вовсе нет! -- Капитан говорил быстро, и глаза его сверкали. -- Этосвинство, и это... жизнь. Какой же смысл в бессмертии свинства? К чему всеэто ведет? Зачем все это нужно? Вы не создаете пищи, а между тем пища,съеденная или выброшенная вами, могла бы спасти жизнь десяткам несчастных,которые эту пищу создают, но не едят. Какого бессмертия заслужили вы? Илиони? Возьмите нас с вами. Чего стоит ваше хваленое бессмертие, когда вашажизнь столкнулась с моей? Вам хочется назад, на сушу, так как там раздольедля привычного вам свинства. По своему капризу я держу вас на этой шхуне,где процветает мое свинство. И буду держать. Я или сломаю вас, илипеределаю. Вы можете умереть здесь сегодня, через неделю, через месяц. Я могбы одним ударом кулака убить вас, -- ведь вы жалкий червяк. Но если мыбессмертны, то какой во всем этом смысл? Вести себя всю жизнь по-свински,как мы с вами, -- неужели это к лицу бессмертным? Так для чего же это все?Почему я держу вас тут? -- Потому, что вы сильнее, -- выпалил я. -- Но почему я сильнее? -- не унимался он. -- Потому что во мне большеэтой закваски, чем в вас. Неужели вы не понимаете? Неужели не понимаете? -- Но жить так -- это же безнадежность! -- воскликнул я. -- Согласен с вами, -- ответил он. -- И зачем оно нужно вообще, этоброжение, которое и есть сущность жизни? Не двигаться, не быть частицейжизненной закваски, -- тогда не будет и безнадежности. Но в этомто все идело: мы хотим жить и двигаться, несмотря на всю бессмысленность этого,хотим, потому что это заложено в нас природой, -- стремление жить идвигаться, бродить. Без этого жизнь остановилась бы. Вот эта жизнь внутривас и заставляет вас мечтать о бессмертии. Жизнь внутри вас стремится бытьвечно. Эх! Вечность свинства! Он круто повернулся на каблуках и пошел на корму, но, не дойдя до краяюта, остановился и подозвал меня. -- Кстати, на какую сумму обчистил вас кок? -- спросил он. -- На сто восемьдесят пять долларов, сэр, -- отвечал я. Он молча кивнул Минутой позже, когда я спускался по трапу накрывать настол к обеду, я слышал, как он уже разносит кого-то из матросов.
