Глава восьмая
Эдди возвращается, чтобы еще немного поработать. Я как раз кладу Марджори еду, и она нетерпеливо трется мне об ноги, но вдруг ее перекручивает так, точно она хочет вылезти вон из своей шкуры, и она бросается в дом в поисках спасения. Не буду я ее там искать, не хочу вторгаться в чужое пространство. Кошка, она кошка и есть, выйдет, когда жрать захочет. Эдди усердно трудится, будто и не отлучался ни на миг, и тут приезжает Джонни, поглядеть, как идут дела. На мои жалобы на его напарника он реагирует молча, даже глазом не моргнув. Потом заявляет, что все идет по плану, а сейчас им пора, ждет другая работа. Ждет она их недалеко – прямо напротив. Они просто перебираются на другую сторону улицы, к твоему дому. Паркуются рядом с джипом и бодро выскакивают из своего фургона. Я наблюдаю из-за занавески. Судя по всему, становлюсь законченной вуайеристкой, но поделать с собой ничего не могу, меня мучает любопытство. Джонни промеряет раму вокруг разбитого окна, потом они достают из фургона доску и принимаются ее пилить. Мне их почти не видно, зато хорошо слышно. Всего полшестого, а уже почти темно. Они зажгли большой переносной фонарь, а еще слабо светится окно у тебя на кухне. Оно выходит на задний двор, и толку от него мало. Однако ясно, что ты проснулся. Минут через десять они ставят деревянную заплатку тебе на дверь, запрыгивают в свой драндулет и уезжают. А что у меня в саду хаос и разорение, никого, конечно, не тревожит. Хоть трава не расти. На столе лежит белый конверт. Доктор Джеймсон взял с меня слово, что я передам его тебе лично в руки. И тогда он сможет сказать Эми, что ее поручение исполнено. Твой ключ по-прежнему на кухонной стойке, вид у него какой-то чужеродный, но я не знаю, куда его деть. Этот ключ, словно магнит, притягивает мой взгляд. Куда ни отвернусь, все время к нему возвращаюсь. Это неправильно, что у меня дома твоя вещь. Да еще письмо… Похоже, Эми наконец решила от тебя уйти и доверила соседям роль горевестника. Не сомневаюсь, она подробно изложила все, что о тебе думает. Наверное, не один час сидела, подбирала подходящие слова. В общем, деваться некуда, мой долг перед ней отдать тебе письмо. Мне бы сейчас позлорадствовать, но нет, моя миссия не доставляет мне ни малейшего удовольствия. И слава богу, не всем же быть такими сволочами, как ты, меня чужие несчастья не радуют. Надеваю пальто, беру конверт. Звонит мобильный, номер какой-то незнакомый. Может, это давешний странный тип с неведомым акцентом? Ладно, отвечу. – Привет, Джесмин. Это Кевин. В животе противно холодеет, я застываю, как соляной столб, и вижу, что ты выходишь из дома, идешь к машине, садишься и уезжаешь.
Не могу заснуть. Это не из-за предстоящего свидания с Кевином – я согласилась с ним встретиться, но не у меня, а в кафе, чтобы в любой момент можно было встать и уйти, – а потому, что мысленно прокручиваю разные сценарии твоего ночного возвращения. Вот ты приехал, пьяный в стельку, я отдаю тебе ключ, потом письмо. Ты не можешь открыть дверь, я помогаю, ты вдруг приходишь в ярость, швыряешь в меня стулом… орешь, не знаю, что еще делаешь… Не хочу, не хочу я в этом участвовать. А придется – соседский долг обязывает. Когда ты приезжаешь, я все еще не сплю. Гремит «Город-рай». Сегодня гаражные ворота не пострадали, ты успеваешь затормозить вовремя. Выключаешь зажигание, захлопываешь дверцу машины и, заплетаясь, направляешься к дому. Не с первого раза, но все же умудряешься попасть в замочную скважину. Заходишь и ногой закрываешь за собой дверь. В прихожей загорается свет. Лампочка на крыльце гаснет. Свет загорается в спальне и гаснет в прихожей. Через пять минут в доме темно. Вокруг меня царит непонятная тишина. Я вдруг осознаю, что все это время наблюдала за тобой, затаив дыхание. Ложусь в полном смятении. Я разочарована.
В субботу у меня гости. Нас восемь человек, все мои самые близкие. Бьянки нет, она осталась дома с новорожденным, но Тристан пришел. Он засыпает в кресле у камина еще до того, как мы садимся за стол. Там мы его и оставляем, не стоит тревожить беднягу. Разговор крутится в основном вокруг младенцев, которыми почти все мои друзья уже успели обзавестись. Я не против, для разнообразия и эта тема сгодится. Узнаю много нового о желудочных коликах. Делаю заинтересованное лицо, когда возникает дискуссия: пеленать или не пеленать детей на ночь. Свобода воли, а он себя будит, размахивая ручками, ну и пусть, ограничивать нельзя… Переходим к проблеме первого прикорма. Овощи или фрукты? Можно ли давать киви в восемь месяцев? Папа даже гуглит это в Интернете. Полчаса кряду Каролина рассказывает мне на ухо, чем отличается секс с ее новым любовником от секса с «этой скотиной», в смысле бывшим мужем. И эта тема сойдет для разнообразия. Ведь это жизнь, и мне она интересна. Затем разговор переключается на меня и мою работу, и, хоть все они друзья, которых я нежно люблю, рассказать им правду я не могу. Поэтому сообщаю, что наслаждаюсь неожиданной свободой, к тому же – завидуйте все! – еще и оплаченной. Они весело смеются, когда я рисую картины своей счастливой жизни: валяюсь на диване, книжки почитываю, а денежки капают. Но это одно сплошное притворство, и мне нелегко дается эта роль – беспечной лентяйки, довольной своим положением. Вранье, все вранье от первого до последнего слова. И тут я слышу шум твоего джипа. Интересно, в каком состоянии ты заявился сегодня? Я никому не рассказывала о твоих ночных эскападах. Не знаю почему. Ведь такая прекрасная сплетня пропадает, все с огромным интересом бы послушали, я уверена. Ты же знаменитость, это всегда придает подобным историям особую пикантность. Но у меня язык не поворачивается. Как будто это моя личная сокровенная тайна. Как будто я тебя оберегаю, черт его поймет почему. Наверное, я слишком всерьез воспринимаю все, что имеет к тебе отношение, чтобы сделать это предметом застольных шуток. У тебя дети, от тебя только что жена ушла. И я ненавижу тебя, мне, понимаешь, не до смеха. Встаю и задергиваю занавески, чтобы никто не мог тебя ненароком увидеть. Слышу, как ты чем-то грохочешь, но это проходит незамеченным – за столом живо обсуждают разницу между мужской и женской стерилизацией. Одни стоят за перевязывание фаллопиевых труб, а другие – за вазэктомию. Я вскользь замечаю, что предпочла бы второе, и все хохочут, но я не собиралась шутить, просто не могу сосредоточиться и постоянно прислушиваюсь к тому, что происходит на улице. А там странным образом тихо, и это меня нервирует еще больше. Я все жду, что ты выкинешь какой-нибудь дикий номер, тебя услышат, пойдут посмотреть, в чем дело, начнут смеяться или, того хуже, захотят помочь. И ты перестанешь быть моим личным секретным достоянием. Да, это странно, но только я одна знаю, что с тобой. И никому не хочу ничего объяснять. Собираю десертные тарелочки, Каролина мне помогает, и мы уходим на кухню. Вообще вечер удался – всем весело, атмосфера замечательная, и Тристан, тихо прожаривающийся у камина, отлично дополняет картину. Пользуясь случаем, Каролина в самых скабрезных подробностях описывает мне, что они вытворяют с ее новым приятелем. По идее я должна бы быть шокирована, именно этого она от меня и ждет, но я реагирую вяло, мои мысли не то чтобы далеко, но и не здесь. Через дорогу. Наконец Каролина удаляется в туалет, и у меня есть возможность тихо улизнуть. Беру письмо, твой ключ, набрасываю пальто и выскальзываю за дверь. Переходя через улицу, вижу, что ты в палисаднике. Сейчас около одиннадцати, ты сегодня что-то рано. О, ты оказывается, ужинаешь: вижу, как ты ешь прямо из бумажного пакета. Фастфуд не полезен, особенно в твоем возрасте. Ты замечаешь меня и пристально на меня смотришь. По спине бегут противные мурашки, но это не от холода, во мне довольно много горячительного. Это от неловкости. Подхожу к столу. – Привет. Ты смотришь равнодушно, чтобы не сказать – пренебрежительно. Никогда не видела тебя трезвым, в смысле вблизи. Впрочем, пьяным я тебя тоже вижу только на расстоянии. Когда мы общались вчера утром, ты был где-то между этих двух состояний. А сейчас двенадцатый час ночи, на улице плюс три, ты ешь какую-то дрянь из бумажного пакета, сидя перед домом в саду, и воздух вокруг тебя насыщен винными парами. Сомневаюсь, что ты в здравом уме. – Привет, – роняешь ты. Что ж, могло быть хуже. – Доктор Джеймсон просил вам передать вот это, – протягиваю тебе конверт. Ты забираешь его и, не глядя, бросаешь на стол. – А что, док уехал? – Он сказал, что племянник пригласил его погостить, в Испанию. – Да ладно? – оживляешься ты. – Давно пора. Я удивлена. Не знала, что вы с доктором Джеймсоном так близко знакомы. То есть из твоих слов не следует, что вы прям друзья, но все же явно общаетесь. – Знаете, у дока жена умерла давно, лет пятнадцать назад. Потом брат и его жена тоже умерли. Так что этот племянничек с семьей – вся его родня. А он ни разу не приехал навестить дядю и его к себе никогда не звал. – Видно, что тебя это возмущает. И ты громко рыгаешь, вероятно, от избытка чувств. – Пардон. – О, – только и нашлась я что сказать в ответ. – Вы ведь напротив живете, точно? Я растерянно молчу. То ли ты прикидываешься, то ли правда забыл, что произошло вчера. Черт тебя разберет. – Точно-точно. Вы из третьего дома. – Да. – Глупо же отпираться. – Мэтт. – Ты протягиваешь мне руку. Что это – шанс начать все с чистого листа? Или очередная вздорная выходка и ты в последнюю секунду уберешь руку и высунешь язык? Но, если ты и правда ничего не помнишь, значит, у меня вновь появился шанс поговорить с тобой о том, что гложет меня уже столько лет. – Джесмин. – Я протягиваю тебе руку в ответ. Ну вот мы и ударили с дьяволом по рукам. Впрочем, для дьявола рука у тебя слишком холодная. – Доктор Джеймсон мне еще ключ отдал от вашей входной двери. Ваша жена сделала два запасных – ему и мне. Ты недоверчиво разглядываешь ключ, потом отрицательно мотаешь головой. – Пускай лучше у вас побудет. – Как скажете. Вы точно не против? – С чего это мне быть против? – Ну, вы же меня не знаете. В общем, можно открыть дверь и пойти домой. Ты чуть склоняешь голову набок и медленно изучаешь меня с ног до головы. И что я должна делать? Ты явно не собираешься трогаться с места. Ладно, сама открою. – У вас праздник? – спрашиваешь ты, когда я возвращаюсь к столу. Киваешь на припаркованные у моего дома машины. – Нет, просто друзья в гости зашли. Вот черт. Ты тут на морозе гамбургеры ешь, а у меня застолье. Что, я должна тебя пригласить? Да ни за что. Я тебя знать не знаю и вообще ненавижу с семнадцати лет. Не могу я тебя пригласить. – Чего это вы у себя в саду затеяли? – Хочу травой его засеять. – И за каким?.. – Хороший вопрос, – мрачно ухмыляюсь я. Ты берешь со стола конверт. – Прочитаете мне, что там? – Нет. – Почему – нет? – А вам почему бы не прочитать? – Не разберу ни хрена. Вовсе не так уж ты пьян. Вон как складно разговариваешь. Это профессиональное, не иначе. – И потом, я очки дома забыл. – Нет. – Я решительно убираю руки за спину. – Это личное письмо. – С чего вы взяли? – Оно вам адресовано. – Ну и что? Может, это очередная затея дока. Зовет на барбекю, по-соседски. – Точно. В январе. – Ну, тогда устраивает прием… на дому. «Прием соседей, страдающих алкоголизмом, вне очереди». – Тебе кажется, что это очень остроумно, и ты хрипло, цинично смеешься. – Он сказал, что это от вашей жены. Смех резко обрывается. Если смотреть на тебя под определенным углом, вот как сейчас, когда сверху светит луна, то ты вполне хорош собой. Высокий лоб, синие глаза, светлые волосы и твердый, упрямый подбородок. Нос тоже ничего, прямой, хорошей лепки. Или ты вообще всегда такой, а мне злость мешает это увидеть? Ты пододвигаешь ко мне конверт, лениво, одним пальцем, и повторяешь: – Прочтите. Некоторое время я растерянно молчу, потом решительно выдыхаю: – Нет. Я не могу. Извините. – Ты ничего не говоришь, только внимательно на меня смотришь. – Доброй ночи. Возвращаюсь к себе, в радостную, хмельную неразбериху. Тристан все так же сладко дрыхнет в кресле, остальные заняты разговором. Похоже, никто не заметил моего отсутствия. Захватив на кухне бутылку вина, присоединяюсь к остальным. Потом снова встаю, иду к окну и слегка отодвигаю занавеску. Ты сидишь на прежнем месте. Поднимаешь голову, замечаешь меня, встаешь и идешь в дом. Дверь захлопывается. Я вижу, что белый квадратик письма остался на столе. Луна почти скрылась за тучами, пошел мелкий дождик. Рейчел говорит о чем-то важном, ее все внимательно слушают, одна я не могу сосредоточиться. У нее на глазах слезы, я понимаю наконец, что она рассказывает об отце – у него обнаружили рак. Мне очень их жаль, и ее, и отца, но мыслями я все время возвращаюсь к мокнущему под дождем конверту. Муж Рейчел нежно берет ее за руку, чтобы хоть как-то утешить. Я бормочу, что пойду принесу салфетки, пулей вылетаю из дома – в чем есть, без пальто, – бегу к столу, хватаю конверт и мчусь обратно. Ты мне никто, я тебе ничего не должна, но мне хорошо известно, что внутри каждого из нас есть кнопка, запускающая механизм саморазрушения. И я не дам тебе его запустить. Не дам.
|