Познание человека

Наука приходит к своим выводам иным путем, нежели сред­невековая теология. Опыт показал, как опасно начинать с общих принципов и выводить из них следствия: принципы могут ока­заться ложными, а само рассуждение — ошибочным. Наука на­чинает не с грандиозных допущений, а с конкретных фактов, ус­танавливаемых при помощи наблюдения или эксперимента. От определенного числа таких фактов переходят к общему правилу; при этом, если общее правило истинно, факты становятся его частными случаями. Общее правило не считается окончательным, а принимается в качестве рабочей гипотезы. Если гипотеза удач­ная, то некоторые не наблюдавшиеся ранее феномены будут в определенных обстоятельствах наблюдаться. Если это происхо­дит, то гипотеза в какой-то мере подтверждается; если нет, то ее следует отбросить и придумать новую. Сколько бы фактов в под­тверждение гипотезы мы ни обнаружили, это еще не свидетель­ствует о ее истинности, хотя в конце концов она может оказаться весьма вероятной; в таком случае ее называют не гипотезой, а теорией. Теории, каждая из которых основана непосредственно на фактах, могут стать основой для новой, более общей гипоте­зы, из которой, если она истинна, все они следуют; и этот про­цесс обобщения безграничен. <...>

Рассел Б. Почему я не христианин. М., 1987. С. 135.

<...>

Я перехожу теперь к определению «истины» и «лжи». Неко­
торые вещи очевидны. Истинность есть свойство веры и, как про­
изводное, свойство предложений, выражающих веру. Истина за­
ключается в определенном отношении между верой и одним или
более фактами, иными, чем сама вера. Когда это отношение от­
сутствует, вера оказывается ложной. Предложение может быть
названо «истинным» или «ложным», даже если никто в него не
верит, однако при том условии, что если бы кто-нибудь в него
поверил, то эта вера оказалась бы истинной или ложной, смотря
по обстоятельствам. _u

Все это, как я уже сказал, очевидно. Но совсем не очевидны·^, ми являются: природа отношения между верой и фактом, к кото­рому она относится; определение возможного факта, делающего данную веру истинной; значение употребленного в этом предло­жении слова «возможный». Пока нет ответа на эти вопросы, мы не можем получить никакого адекватного определения «истины».

Начнем с биологически самой ранней формы веры, встреча­ющейся как у животных, так и у людей. Одновременное наличие двух обстоятельств, А а В, если оно было достаточно частым или эмоционально интересным, может привести к тому, что, когда животное воспринимает Л, оно реагирует на него так же, как оно раньше реагировало на В, или, во всяком случае, обнаруживает какую-то часть этой реакции. Иногда у некоторых животных эта связь может быть не приобретенной опытом, а врожденной. Ка­ким бы путем эта связь ни была приобретена, но когда чувствен­ное наличие А вызывает действия, соответствующие В, мы мо­жем сказать, что животное «верит», что в окружающей обстанов­ке имеется ß и что его вера «истинна», если это Л действительно имеется. Если вы разбудите человека ночью и крикнете: «По­жар!», то он вскочит с постели, даже если он не увидит и не почувствует огня. Его действие есть свидетельство наличия у него веры, которая окажется «истинной», если огонь действительно есть, и «ложной», если его нет. Истинность его веры зависит от факта, который может оставаться вне его опыта. Он может выбе­жать из дома так поспешно, что не успеет получить чувственно­го свидетельства огня; он может испугаться того, что его запо­дозрят в поджоге, и может в связи с этим покинуть страну, так и не убедившись в том, был ли действительно огонь в доме или не был; тем не менее его вера остается истинной, если действитель­но имел место тот факт (именно — огонь), который был значе­нием его веры, или предметом отношения веры к чему-то внеш­нему, а если бы этого факта не было, его вера оказалась бы лож­ной, даже если бы его друзья уверяли его в том, что огонь был.

Разница между истинной и ложной верой подобна разнице между замужней женщиной и старой девой: в случае истинной веры существует факт, к которому она имеет определенное отно­шение, а в случае ложной — такого факта нет. Чтобы определить «истину» и «ложь», мы нуждаемся в описании того факта, кото­рый делает данную веру истинной, причем это описание не должно относиться ни к чему, если вера ложна. Чтобы узнать, является ли такая-то женщина замужней или нет, мы можем составить описание, которое будет относиться к ее мужу, если он у нее есть, и не будет относиться ни к кому, если она не замужем. Такое описание могло бы быть, например, следующим: «Муж­чина, который сюмл рядом с ней в церкви или у нотариуса, когда произносились известные слова». Подобным же образом нам

нужно описание факта или фактов, которые, если они действи­тельно существуют, делают веру истинной. Такой факт или фак­ты я называю «фактом-верификатором (verifier)» веры.

Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы.

М., 1957. С. 182-183.

Истина. Таким образом, я делаю вывод, что предложения, содержащие переменные, могут быть истинными в силу их от­ношения к одному или нескольким ненаблюдаемым фактам, и что это отношение такого же рода, что и отношение, в силу кото­рого истинны подобные предложения, касающиеся фактов на­блюдаемых, например, «в Лос-Анджелесе есть люди». О ненаб­людаемых фактах можно говорить в общих терминах, а не с той конкретностью, которая возможна там, где речь идет о наблюда­емых фактах. И нет оснований не считать «истину» понятием более широким, чем «знание».

Хотя дискуссия до сих пор не завершена, я думаю, что исти­на и знание различны, и что высказывание может быть истин­ным, несмотря на отсутствие какого-либо метода, позволяюще­го в этом убедиться. Мы можем в таком случае принять закон исключенного третьего. Мы определим «истину» через обраще­ние к «событиям» (речь идет не о логической истинности), а «зна­ние» — через обращение к «объектам перцепции». Таким обра­зом, «истина» окажется понятием более широким, чем «знание».

Мое определение истины таково: убеждение истинно тогда,
когда оно соответствует факту. Но каким образом я получаю это
соответствие факту? Я бы ответил, что, хотя мы не получаем
такого количества фактов, какого бы нам хотелось, мы все-таки
приходим к некоторым: мы получаем свои собственные чувства
и ощущения, которые могут подтверждать наши предыдущие
убеждения. Поэтому я думаю, что такая вещь, как верификация
убеждения посредством получения соответствующих ему фактов,
в некоторых случаях существует, однако лишь в некоторых слу­
чаях; существует огромная сверхструктура, не подвластная по­
добной верификации. Возможно, в предложенном здесь анализе
«соответствие» сводится к ожидаемости. ü

Третий момент, возможно, не столь определенный, как два предыдущие, состоит в том, что истина памяти не может быть полностью практической, какой хотели бы видеть всякую истину прагматики. Представляется очевидным, что некоторые из ве­щей, хранящихся в моей памяти, тривиальны и не имеют ника-

кого явного значения для будущего, но моя память является ис­тинной (или ложной) благодаря прошедшему событию, а не бла­годаря каким-либо будущим следствиям моего убеждения. Опре­деление истины как соответствия между убеждениями и факта­ми кажется особенно очевидным в случае с памятью, вопреки не только прагматическому определению, но также и идеалистичес­кому определению через когерентность.

То, в чем мы твердо убеждены, называется знанием в том случае, когда оно либо является интуитивным, либо выведено (логически или психологически) из интуитивного знания, из ко­торого оно логически следует. То, в чем мы твердо убеждены, называется заблуждением, если оно не является истинным. То, в чем мы твердо убеждены, когда оно не является ни знанием, ни заблуждением, также то, в чем мы не слишком убеждены, поскольку оно получено из чего-то, не обладающего высшей степенью самоочевидности, может быть названо вероятным мнением.

Рассел Б. Словарь разума, материи, морали. М., 1996. С. 112-113.

Верификация. «Верифицируемым» является такое высказы­вание, которое обладает некоторым соответствием с опытом; «ис­тинным» является высказывание, которое обладает точно таким же соответствием с фактом, с той лишь разницей, что простей­ший тип соответствия, имеющий место в суждениях перцепции, невозможен в случае любых других суждений, включающих пе­ременные. Поскольку опыт является фактом, верифицируемые высказывания истинны; однако нет оснований считать, что все истинные высказывания верифицируемы. Однако, если мы по­ложительно утверждаем, что существуют истинные высказыва­ния, не являющиеся верифицируемыми, мы покидаем почву чи­стого эмпиризма. В конечном счете, чистого эмпиризма не испо­ведует никто, и чтобы придерживаться убеждений, которые мы все считаем справедливыми, мы должны допустить принципы умозаключения, которые не являются ни наглядными, ни выво­димыми из опыта.

Когда вначале появляется утверждение, а затем — очевид­ность, существует процесс, называемый «верификацией», предпо­лагающий очную ставку утверждения с очевидностью. В случае с утверждением первичного языка очевидность должна заключаться в чувственном опыте или в серии таких опытов. Мы уже рас-

смотрели предложения, описывающие опыт. В самом общем смысле, процесс верификации заключается в следующем: внача­ле мы слышим, читаем или продумываем предложение П; затем мы испытываем опыт О; затем мы видим, что Π представляет собой предложение, описывающее О. В этом случае мы гово­рим, что Π является «истинным». Я не хочу сказать, что здесь дано определение слова «истинное»; здесь приведено описание процесса, благодаря которому мы узнаем, что это слово приме­нимо к данному первичному предложению.

Между тем, практически верификация часто остается возмож­ной. И поскольку иногда она возможна, мы постепенно обнару­живаем, какого рода убеждения подтверждаются опытом, а ка­кие — опровергаются; с убеждениями первого рода мы соглаша­емся в большей степени, а с убеждениями второго — в меньшей. Этот процесс не является абсолютным или безошибочным, одна­ко было обнаружено, что он способен скрупулезно анализиро­вать убеждения и создавать науку. Он не предоставляет теорети­ческого опровержения скептика, чья позиция должна остаться логически безупречной; однако когда полный скептицизм отбро­шен, этот процесс предоставляет практический метод, посред­ством которого система наших убеждений постепенно развивает­ся в направлении недосягаемого идеала непогрешимого знания.

Верифицируемое!!». Для верифицируемое™ высказывания не­достаточно того, чтобы оно было истинным; кроме того, оно должно быть таким, чтобы его истинность можно было обнару­жить. Таким образом, верифицируемость зависит от нашей спо­собности приобретать знание, а не только от объективной истин­ности.

Там же. С. 38—39.

Наука

Наука. Внезапные изменения, произошедшие под влиянием науки, нарушили равновесие между нашими инстинктами и об­стоятельствами нашей жизни, однако недостаточно было сказа­но о направлении этих изменений. Переедание не является серь­езной опасностью, в отличие от чрезмерной борьбы. Если мы хотим добиться успеха индустриализма, человеческие инстинк­ты власти и соперничества, подобно волчьему аппетиту собаки, должны искусственно сдерживаться.

Наука способна, если она захочет, помочь нашим внукам про_г

жить достойную жизнь, давая им знание, самоконтроль и воспи­тывая людей, склонных скорее к гармонии, чем к борьбе. Пока что она учит наших детей убивать друг друга, потому что многие люди науки готовы принести будущее человечества в жертву сво­ему сиюминутному обогащению. Однако этот этап завершится, как только человек приобретет такую же власть над своими стр* стями, какой он уже обладает над физическими силами внешне­го мира. И тогда, наконец, мы добьемся своей свободы.

Разнообразные формы безумия — коммунизм, нацизм, япон­ский империализм — являются естественным результатом воз­действия науки на нации с сильной донаучной культурой. Для Азии последствия только начинаются. Для коренных народов Африки они еще впереди. Поэтому мир едва ли образумится в ближайшем будущем.

Наука, о чем свидетельствует само это слово, — прежде все­го знание. Принято считать, что это знание особого рода, а имен­но, знание, которое стремится найти общие законы, связываю­щие множество отдельных фактов. Постепенно, однако, взгляд на науку как знание оттесняется на задний план взглядом на нее как на силу, управляющую природой. Именно потому, что наука дает нам власть над природой, она имеет большую социальную значимость, чем искусство. Наука как поиск истины равноправна с искусством, но не выше его. Наука как метод, хотя может и не иметь особой самостоятельной ценности, обладает практическим значением, недостижимым для искусства.

Человек науки (я не имею здесь в виду каждого, так как мно­гие люди науки не являются учеными, — я говорю о человеке науки, каким он должен быть) — это человек внимательный, ос­торожный, последовательный. Он опирается только на опыт в своих выводах и не готов к всеохватывающим обобщениям. Он не примет теорию лишь потому, что она изящна, симметрична и обладает синтетическим характером; он исследует ее в деталях и в приложениях.

Иногда люди говорят о прогрессе науки как о том, что безус­ловно должно стать благодеянием для человечества, однако я опа­саюсь, что это всего лишь одно из удобных заблуждений девят­надцатого века, которое предстоит развеять нашей более реалис­тической эпохе. Наука позволяет власть предержащим осуществ­лять свои цели более полно, чем они могли бы сделать это без не.е.

Из того, что было сказано о субстанции, я сделал вывод, что наука скорее имеет дело с группами «событий», чем с «вещами»^ отличающимися изменением «состояний». Это также естественч ным образом следует из замены пространства и времени про·] странством-временем. Старое понятие субстанции достаточно' успешно применялось в течение столь длительного времени, что мы смогли убедить себя в существовании единого космического времени и единого космического пространства; однако это поня­тие уже не подходит, если мы принимаем четырехмерную про­странственно-временную структуру.

Помимо возврата к донаучному обществу (который может произойти только в результате процесса, ведущего к массовому голоду и устрашающей нищете), единственное лекарство против отклонения науки в направлении деструктивных методов состо­ит в создании единого сверхгосударства, достаточно сильного для того, чтобы сделать невозможными серьезные войны. Однако это проблема политиков, а не ученых.

Наука, дух науки. Таким образом, хотя противостояние меж­ду Россией и Западом является в своей основе экономическим, можно ожидать, что оно распространится на всю область убеж­дений. Когда я говорю об убеждениях, я имею в виду догмати­ческие мнения по вопросам, в отношении которых истина неиз­вестна. Конечно, всех бед можно избежать благодаря распрост­ранению научного духа или, другими словами, благодаря при­вычке формировать мнения на основе фактов, а не предубежде­ний. Но хотя научный метод необходим для индустриализма, дух науки скорее принадлежит коммерции, поскольку он необхо­димо индивидуалистичен и не поддается влиянию авторитетов. Научный склад разума не является ни скептическим, ни дог­матическим. Скептик утверждает, что истина недостижима, в то время как догматик доказывает, что истина уже открыта. Чело­век науки считает, что истина достижима, но не открыта, во вся­ком случае, в той области, которую он исследует. Но даже ска­зать, что истина достижима, — означает сказать гораздо больше, чем думает подлинный ученый, поскольку он не рассматривает свои открытия как окончательные и абсолютные. Отсутствие за­вершенности составляет сущность научного духа.

Наука, кредо науки. По-моему, то, что можно назвать науч­ным «кредо», состоит примерно в следующем: есть формулы (ка­узальные законы), которые связывают события, как восприни-

маемые, так и недоступные восприятию; эти формулы оонару-живают пространственно-временную непрерывность, то есть не предполагают никакой прямой неопосредованной связи между событиями, находящимися на определенном расстоянии друг от друга. Формула, имеющая все перечисленные выше характерис­тики, является в высшей степени вероятной, если кроме того, что она согласуется со всеми прошлыми наблюдениями, она пре­доставляет возможность предсказывать будущие, которые позднее подтверждаются и которые были бы весьма маловероятны, если бы формула была ложной.

Научный метод. Несмотря на то, что научный метод в его наиболее изощренных формах может показаться сложным, в своей основе он удивительно прост. Он состоит в наблюдении таких фактов, которые позволяют наблюдателю открывать общие за­коны, управляющие этими фактами.

В науке существует огромное количество различных мето­дов, соответствующих различным классам проблем; однако, кроме них, существует нечто, с трудом определяемое, что можно на­звать именно методом науки. Прежде его обьино отождествля­ли с индуктивным методом и ассоциировали с именем Бэкона. Однако подлинный индуктивный метод не был открыт Бэконом, а подлинный метод науки включает дедукцию не меньше, чем индукцию, логику и математику, — не меньше, чем ботанику и

геологию.

Там же. С. 162-166.

Ясперс Каря (1883—1969) — немецкий философ-экзистен­циалист и психиатр.

Основные сочинения: «Философия»: в 3 томах (1932), «Разум и экзистенция» (1949), «Смысл и назначение исто­рии» (1952), «Философская автобиография» (1963).