Плывя по течению, как искорка, в Спун Ривер,

Сгоревший в огне алкоголя, сломленный,

Любовник женщины, которую я взял из презрения к самому себе,

Но еще чтоб скрыть уязвленную гордость.

Подвергаться оценке и презрению деревни мелких умишек -

Я, с даром к языкам и мудрости,

Потонул тут в пыли местного суда,

Собиратель тряпья в мусоре обид и оскорблений, -

Я, кому улыбалась фортуна! Я в деревне,

Изливающий страницы стихов на зевающую деревенщину,

Из сокровищницы моих золотых лет,

Или вызывающий гогот искрой сальной шуткой,

Когда они покупали мне выпивку, чтобы поддержать огонь моего гаснущего ума.

Быть судимым вами,

Когда моя душа от вас сокрыта,

С ее раной, гноящейся

От любви к жене, которая эту рану мне нанесла,

С ее холодной белой грудью, предательской, чистой и жесткой,

Неуступчивой до конца, а ведь одно только прикосновение ее руки

В любой момент могло вылечить меня от лихорадки,

Подхваченной в джунглях жизни, где многие сгинули.

И только подумать, что моя душа не могла воссоздать себя,

Как душа лорда Байрона, в песнях, в чем-нибудь благородном,

Но набросилась на саму себя, как змея в мучениях -

Вот так меня суди, о мир!

Берт Кесслер

Я подстрелил птицу,

Хотя она летела на закатное солнце;

Когда раздался выстрел, она поднималась

Выше и выше, сквозь осколки золотого света,

Пока не перевернулась со взъерошенными перьями,

В летящим вокруг пуху,

И камнем упала в траву.

Я топтался вокруг, раздвигая заросли,

Пока не увидел пятно крови на пне,

И куропатку, лежащую рядом с гнилыми корнями.

Я протянул руку, и что-то ее укололо,

Хоть я и не видел шиповника, и рука онемела.

И потом, через секунду, я разглядел гремучую змею -

С широко открытыми желтыми глазами,

Она выгнула шею, втянула голову обратно в свои кольца,

Круг грязи, цвета пепла,

Или дубовых листьев, выцветших, сгнив под другими листьями.

Я стоял, окаменев, пока змея сжалась и развернулась,

И начала уползать под пень,

А я обмяк и упал на траву.

Лэмберт Хатчинс

У меня есть еще два памятника, кроме этого гранитного обелиска:

Один - дом, который я построил на холме,

С его шпилями, эркерами, черепичной крышей;

Другой - на берегу озера, в Чикаго,

Cортировочная станция железной дороги,

С гудящими паровозами и стуком колес,

Дымом и сажей, разлетающимися над всем городом,

И грохотом вагонов вдоль бульвара, -

Грязное пятно у залива

Большого города, отвратительное как свинарник.

Я помог создать это наследство

Для еще не рожденных поколений, моим голосом

В Палате Представителей,

И привлекательность этого поступка была в надежде отдохнуть

От бесконечного страха нужды,

И дать моим дочерям приличное воспитание,

И чувство безопасности в жизни.

Но видите ли, хоть у меня и был особняк,

И бесплатное право проезда, и уважение в округе,

Я слышал шепоты, шепоты, шепоты,

Куда бы я ни пошел, и мои дочери выросли

С таким видом, будто кто-то сейчас их ударит,

И они вышли замуж глупо, бестолково,

Просто чтобы уйти и что-то поменять.

И чего это все стоило?

Да ничего, ровным счетом!

Лилиан Стюарт

Я была дочерью Лэмберта Хатчинса,

Рождена в домишке рядом с мельницей,

Выращена в особняке на холме,

С его шпилями, эркерами и черепичной крышей.

Как гордилась мать этим особняком!

Как она гордилась возвышением отца в мире!

И как мой отец любил и берег нас,

Охранял наше счастье!

Но я думаю, этот дом был проклятьем,

Потому что богатство отца в нем только и состояло;

И когда мой муж понял, что он женился

На девушке, которая на самом деле бедна,

Он издевался надо мной, показывая на шпили,

И называл этот дом всемирным обманом,

Ловушкой для молодых людей, рождающей надежды

На приданное, которого не будет;

Так что человек, продавая свой голос,

Должен получить достаточно за предательство своего народа,

Чтобы обеспечить всю его семью.

Он испортил мне жизнь, и кончилось тем,

Что я вернулась домой и жила старой девой до смерти,

Ведя отцовское хозяйство

Гортенс Роббинс

Мое имя было в газетах ежедневно:

Где я обедала,

Или где путешествовала,

Или что сняла дом в Париже,

Где я развлекала знать.

Я всегда или ела, или путешествовала,

Или лечилась в Баден-Бадене.

Теперь я тут, оказываю честь Спун Ривер