Об одном свинском приключении, выпавшем на долю Дон Кихота Ночь была довольно темная; луна, правда, взошла, однако ж находилась нена таком месте, откуда ее можно было видеть: надобно знать, что иной разгоспожа Диана отправляется на прогулку к антиподам, горы же оставляет вомраке и долы во тьме. Дон Кихот отдал дань природе, и первый сон одолел его,зато уж второй ничего не мог с ним поделать, у Санчо же все обстоялопо-иному: у него никакого второго сна и быть не могло, оттого что сон егодлился беспрерывно, с ночи до утра, что свидетельствовало о добром егоздоровье и о его беззаботности. Между тем от Дон Кихота заботы отогнали сон,и, разбудив Санчо, он сказал: - Меня приводит в изумление, Санчо, беспечный твой нрав: можноподумать, что ты сделан из мрамора или же из прочной меди, ибо и тот идругая недвижны и бесчувственны. Я бодрствую, в то время как ты спишь, яплачу, в то время как ты поешь, я изнуряю себя постом, а ты наедаешься дотого, что тебе трудно бывает двигаться и дышать. Доброму слуге подобаетделить с господином его невзгоды и, хотя бы для виду, горевать вместе с ним.Обрати внимание, какая тихая стоит ночь, как вокруг нас пустынно, - все этопризывает нас перемежать сон бдением. Так будь же добр, встань, отойди всторонку и, преисполнившись человеколюбия, благодарности и отваги, отсчитайсебе ударов триста - четыреста из того общего числа, от которого зависитрасколдование Дульсинеи. На сей раз я ограничиваюсь просьбою и мольбою,вторично же схватываться с тобою врукопашную я не намерен, ибо испытал насебе тяжесть твоей руки. А когда ты покончишь с самобичеванием, мы проведемостаток ночи в пении: я буду петь о разлуке, ты - о своей верности, и так мыположим начало тому пастушескому образу жизни, который будем вести у себя вселе. - Сеньор! - возразил Санчо. - Я не монах, чтобы вставать среди ночи иначинать умерщвлять свою плоть, тем паче нельзя, думается мне, после розог,когда тебе еще чертовски больно, прямо переходить к пению. Дайте мнепоспать, ваша милость, и не приставайте ко мне с поркой, иначе я дам клятву,что никогда не прикоснусь к ворсу на своей одежде, а не только что к своемутелу. - О черствая душа! О бессердечный оруженосец! Я ли тебя не кормил, я лине осыпал тебя милостями и не намеревался осыпать ими и впредь! Благодарямне ты стал губернатором, благодаря мне у тебя есть все основания надеятьсяна получение графского титула или же чего-либо равноценного, и надежды этисбудутся не позднее, чем через год, ибо post tenebras spero lucem {1}. - Это мне непонятно, - сказал Санчо, - я знаю одно: когда я сплю, яничего не боюсь, ни на что не надеюсь, не печалюсь и не радуюсь. Дай богздоровья тому, кто придумал сон: ведь это плащ, который прикрывает всечеловеческие помыслы, пища, насыщающая голод, вода, утоляющая жажду, огонь,согревающий холод, холод, умеряющий жар, - словом сказать, это единая длявсех монета, на которую можно купить все, это весы и гири, уравнивающиекороля с пастухом и простака с разумником. Одним только, говорят люди, соннехорош: есть в нем сходство со смертью, потому между спящим и мертвымразница невелика. - Никогда еще, Санчо, ты столь изысканно не выражался, - заметил ДонКихот, - теперь я начинаю понимать, сколь справедлива та пословица, которуюты приводил неоднократно: с кем поведешься, от того и наберешься. - Вот так так, драгоценный мой господин! - воскликнул Санчо. - Теперьуж не я сыплю пословицами, - теперь они у вас так и срываются с языка,почище, чем у меня, - разница, как видно, только в том, что пословицы вашеймилости уместны, а мои - невпопад, ну, а если разобраться, то ведь и те идругие - пословицы. Во время этого разговора внезапно послышался неясный шум и какие-тонеприятные звуки, разносившиеся далеко окрест. Дон Кихот вскочил и взялся замеч, Санчо же забрался под своего серого, а с боков заградился доспехами ивьючным седлом, и был он столь же напуган, сколь взволнован был Дон Кихот.Шум усиливался и становился все явственнее для слуха двух устрашенных, -впрочем, не для двух, а только для одного, ибо мужество другого хорошоизвестно. Дело, однако ж, состояло вот в чем: несколько человек направлялосьв этот час на ярмарку и гнало на продажу более шестисот свиней, и вот эти-тосамые свиньи визгом своим и хрюканьем производили тот шум, который оглушалДон Кихота и Санчо, так что они не могли взять в толк, что бы это значило.Огромное хрюкающее стадо налетело на Дон Кихота и Санчо и, не поглядев ни натого, ни на другого, сокрушило Санчовы заграждения, сшибло с ног не толькоДон Кихота, но в довершение всего и Росинанта и прошлось по рыцарю и пооруженосцу. Внезапность и стремительность нападения гнусных сих тварей, аравно и хрюканье их, привели в смятение и повергли наземь седло, доспехи,серого, Росинанта, Санчо и Дон Кихота. Санчо кое-как поднялся и попросил усвоего господина меч, объявив, что намерен заколоть штук шесть этихнеучтивых господ свиней, а что по нему прошлись именно свиньи, это было длянего теперь очевидно. Дон Кихот, однако ж, ему сказал: - Оставь их, мой друг: это оскорбление послано мне в наказание за мойгрех, ибо в том-то и заключается справедливая кара небес, постигающаяпобежденного странствующего рыцаря, что на него нападают шакалы, что егожалят осы и топчут свиньи. - Что касается небесной кары, постигающей оруженосцев, которые состоятна службе у побежденных рыцарей, - подхватил Санчо, - то она, как видно,заключается в том, что их кусают мухи, едят вши и мучает голод. Добро бы мы,оруженосцы, приходились рыцарям родными сыновьями или же близкимиродственниками, - тогда не обидно было бы, что нас карают за их грехи дажедо четвертого колена, но в каком таком родстве состоят Кихоты и Панса? Ну,ладно, давайте устроимся поудобнее и поспим до утра, а там видно будет. - Спи, Санчо, - молвил Дон Кихот, - ты рожден для того, чтобы спать, яже, рожденный бодрствовать, в эти часы, оставшиеся до наступления дня, дамволю моим думам и выражу их в небольшом мадригале, который я без твоеговедома прошедшей ночью сочинил в уме. - Мне сдается, что для песенки особенно много дум не требуется, -заметил Санчо. - Пойте себе, ваша милость, сколько хотите, а я посплю,сколько мне удастся. Вслед за тем, заняв столько места, сколько ему заблагорассудилось,Санчо свернулся клубочком и заснул сном праведника, не нарушаемым низаботами о долгах и поручительствах, ни душевными горестями. Дон Кихот же,прислонившись к стволу то ли бука, то ли пробкового дуба (Сид АхметБен-инхали не указывает, какое именно это было дерево), под аккомпанементсобственных вздохов запел: Когда мне мысль придет О том, как сильно от любви я стражду, Я смерти сердцем жажду, Ее благословляя наперед. Но на краю могилы, Сей гавани желанной в море мук, Становится мне вдруг Смерть так сладка, что умереть нет силы. И воскрешен опять Я смертью к жизни, для меня смертельной, И длится бой бесцельный, Где верх ни жизнь, ни смерть не могут взять! Каждый стих он сопровождал множеством вздохов и довольно обильнымислезами, свидетельствовавшими о том, что сердце у него исполнено горечи иразрывается на части при мысли о поражении и о разлуке с Дульсинеей. Тем временем наступил день, солнце било Санчо прямо в глаза и в концеконцов разбудило его, - он потянулся, встряхнулся и расправил своиразнежившиеся члены; засим, определив урон, нанесенный свиньями его запасам,он прежде обругал стадо, а потом и кое-кого повыше. Наконец Дон Кихот иСанчо поехали дальше; когда же день начал клониться к вечеру, то ониувидели, что навстречу им движутся человек десять верховых и человек пятьпеших. У Дон Кихота сердце запрыгало, а у Санчо екнуло, оттого что люди этибыли снабжены копьями и щитами и вид у них был весьма воинственный. ДонКихот обратился к Санчо с такими словами: - Когда б я мог, Санчо, применить оружие и руки не были б у менясвязаны обещанием, то переведаться с этим движущимся на нас полчищем было быдля меня праздником. Впрочем, опасения наши, может статься, излишни. Всадники между тем приблизились, подняли копья, молча окружили ДонКихота и, угрожая ему смертью, приставили острия копий к груди его и спине.Один из пеших, приложив палец к губам в знак того, что пленники не смеютпикнуть, взял Росинанта под уздцы и повел его в сторону от дороги, прочие,совершенное храня молчание, следом за человеком, ведшим Росинанта, погналисерого, на котором сидел Санчо, Дон Кихот же несколько раз пытался задатьвопрос, куда его влекут и чего хотят от него, но стоило ему раскрыть уста,как острия копий накладывали на них печать. Той же участи подвергался иСанчо: едва он изъявлял желание заговорить, как один из пеших тыкал в негоострым концом палки, и не только в него, но и в серого, словно и тотнамеревался заговорить. Настала ночь, конные и пешие начали обнаруживатьнетерпение, пленники же пришли в еще больший ужас, тем паче что стражники тои знай на них покрикивали: - Вам не удрать, троглодиты! - Молчать, эфиопы! - Не сметь роптать, антропофаги! - Не сметь стонать, скифы, не сметь таращить глаза, лютые полифемы,кровожадные львы! К этим они присовокупили еще и другие им подобные наименования,ранившие слух несчастного Дон Кихота и его слуги. Санчо дорогою рассуждал сам с собой: "Разве мы проглотиты? Разве мы недотепы и бродяги? Разве мы уж такиеанафемы? Нет, мне эти названия что-то не нравятся. Нанесло вас, голубчиков,на нашу погибель, этого еще не хватало: пришла беда - отворяй ворота, лишьбы только это приключившееся с нами злоключение не пошло дальше колотушек". Дон Кихот был ошеломлен; сколько он ни напрягал мысль, а все не могпостигнуть, что это за люди, у которых не сходят с языка бранные слова, -было ясно, что от таких людей должно ждать отнюдь не добра, но великогохуда. Наконец, уже около часа ночи, подъехали они к замку, и Дон Кихотсейчас его узнал, ибо то был замок герцога, где он и Санчо еще так недавногостили. "Господи помилуй, что же это такое? - подумал Дон Кихот, как скороуразумел, где он находится. - До сих пор все в этом доме были со мнойчрезвычайно любезны и приветливы; впрочем, для побежденных все хорошеепревращается в дурное, а дурное - в наихудшее". Тут Дон Кихот и Санчо въехали в парадный двор замка и увидели, что онбогато убран и украшен, отчего их изумление возросло, а страх еще усилился,как это покажет следующая глава. 1 После мрака на свет уповаю (из книги Иова) (лат.).
