Музы революции

Искусство – мощный рычаг образования, пропаганды; оно способно заменить слово более понятным и животрепещущим образом; оно способно и должно направлять и развивать добродетели людей. Следовательно, любое здравомыслящее правительство не упустит возможности его подчинить своим интересам.

В античности искусство было тесно переплетено с общественной жизнью, и революция стремилась к этому идеалу. Можно констатировать тот факт, что искусство популяризовано: простой народ теперь тоже может прикоснуться к прекрасному, строятся музеи, а на улицах, по словам В. Гюго, продают предметы искусства, принадлежавшие ранее низвергаемому сословию. Впрочем, возможность просвещения народ воспринял с меньшим энтузиазмом: чтобы воспользоваться этим аспектом равенства необходимо время (чаще народ - этому посвящена целая глава книги Кабанеса С. и Насса Л. - предпочитает разрушать подобное искусство). Франс рисует следующую картину по этому поводу: дикая-дикая крестьянка пришла к художнику-Гамлену и, требует портрета ее жениха, ушедшего в армию, Эварист объясняет, что он может нарисовать только с натуры и ненароком показывает ей набросок солдата, та немедленно признает в нем своего жениха. Остается только удивляться, как не настроен и не подготовлен глаз крестьянина на изображение, когда даже еще такие черты не берутся во внимание.

Кажется в сфере искусств того общества было явное противоречие: Бенуа утверждает, что идеалистическое архаизованное искусство, предназначенное для греков и римлян, не находила особого понимания у масс. Образы древнего мира были близки, приятны только людям, получившим классическое образование, в том числе и новой власти. В народе же ценились сентиментальные, слезливые и бытовые картины: колыбель с младенцем, которую унесло наводнение; женщина, со слезами смотрящая, как ее ребенок сосет козу (так как сама она не может его кормить) и т. д.. Но правительству нужна была живопись энергичного народа, который объявил человечество свободным и разбил его цепи, ему необходимы гордые краски, мощный тиль, смелая кисть, огненный гений. Теперь благонадежный художник «мощными штрихами набрасывал фигуры Свобод, Прав человека, французских конституций, Республиканских добродетелей, народных гераклов, повергающих наземь гидр тирании…»[90]

Но живопись двора, где рисовальщик должен «поднимать юбки у птичниц и расцвечивать розами персии пастушек» так и не было повержено, хотя это нравственное падение вызывало отвращение у патриотов, публика продолжала этим интересоваться. Слащавую сентиментальность, и мечтательные описания природы невозможно истребить, в доказательство можно провести небольшой анализ произведений на витрине лавки эстампов «Амур живописец»: эстампы с любовными сценами «грациозно, но, пожалуй, с излишней сухостью, изображенные Буайи», «уроки любви», «кроткое сопротивление», «купанье Виргинии»[91], а бестселлером книжных продаж была «Монахиня в сорочке»[92].

Эти тенденции касались далеко не только живописи, но и любого другого пластического искусства: «в эпоху гнусного Людовика XV в декоративное искусство проникли китайские влияния. Комоды делали пузатыми, с изогнутыми нелепыми ручками, и годны они лишь на то, что бы топить ими печи патриотов. Прекрасно только простота. Необходимо вернутся к древности. Давид делает рисунки кроватей и кресел, заимствуя мотивы с этрусских ваз и фресок Геркуланума[93].

В политически угодном искусстве самоценность, художественные качества, произведения ничего не значили, требовалось лишь соответствие режиму, выполнение обучающей или пропагандирующей роли. Естественно, эта дидактичность не могла понравиться, театральные патетические преувеличенные позы римлян могли вызывать неприязнь, но истинные патриоты видели в этом только выражение самой сильной и искренней страсти, а республиканские мысли, заложенные в этих картинах, восторгали их и придавали сил к борьбе и созиданию.

Что касается цензуры, то ее жесткость зависела от режима, в период диктатуры монтаньяров она была очень жестока: маленький театрик обвиняют в том, что он высмеивает конвент полишинелем, а картонные «плясуны» Бротто принимают за карикатуры Кутона, Сен- Жюста и Робеспьера (хотя ему в голову это не приходило)[94], патриоты постоянно доносили на магазины, где продавались безнравственные картины и книги. А до и после режима Робеспьера одни и те же театральные труппы могли днем ставить революционную пьесу, а вечером – контрреволюционную. Буржуазия продолжала устраивать самые изысканные приемы.

Большинство артистов неглубоко пропитывались идеологией (ведь только деньги связывают людей искусства с бренным) и со сменой режима менялись и они. Далеко не один Давид впоследствии был придворным художником Наполеона, его примеру следовали многие.