СТАЛИН КАК СТРОИТЕЛЬ КОММУНИКАТИВНОГО ДИСКУРСА БЕЗМОЛВИЯ

Из энциклопедии XXI века: «Гит­лер — мелкий тиран сталинской эпо­хи» (анекдот)

Сталин стал вождем, которому уже не нужно было дока­зывать свою легитимность. В массовом сознании он царс­твовал настолько мощно, что даже смерть его никак не мог­ла примирить с бренностью, чисто человеческий характер его существования народные массы не принимали. В стра­не действительно была массовая тревога, как можно жить дальше без вождя. Даже Л. Троцкий вспоминает о своей первой встрече со Сталиным в Вене в 1913 г. достаточно по­ложительно (особенно для него): «Впечатление от фигуры было смутное, но незаурядное» [175, с. 395].

Семиотика советской цивилизации 281

Сталин четко понимал, как надо строить те или иные дискурсы. О своей первой встрече с Лениным он вспоми­нал с удивлением, что тот пришел на собрание вовремя. От­сюда можно сделать вывод, что Сталин четко представляет себе, как должны ждать великого человека, сколь симво­личным может быть это ожидание. В. Бережков приводит слова Ворошилова о себе, лежащие в этой же невербальной плоскости:

«Между прочим, вы нравитесь товарищу Сталину, но он считает, что вы очень уж застенчивы. Советую вам быть по­напористей, иначе далеко не уйдете. Сталин это любит, и сейчас в вашей судьбе многое зависит от вас...» [28, с. 56—57].

Даже те или иные индивидуальные характеристики Ста­лина обрастают символизациями, что говорит не только о символичности его фигуры, но и о недостаточном объеме личностной информации о нем. Так, мы и сегодня доста­точно четко можем нарисовать его визуальный облик: ки­тель, усы, трубка. На встрече в Тегеране Рузвельт спросил:

«А где же ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, которой вы, как говорят, выкуриваете своих вра­гов?» [28, с. 29].

Сталин сам продумывает пространственную организа­цию встречи, когда говорит В. Бережкову:

«Здесь, с краю, сяду я. Рузвельта привезут в коляске, пусть он расположится слева от кресла, где будете сидеть вы» [28, с. 27-28].

Вождь — это чисто имиджевая характеристика. Он вби­рает в себя все характеристики сразу в самой высшей сте­пени. Это великан среди лилипутов. Соответственно, этот разрыв приводит к тому, что на вожде нельзя разглядеть ни пятнышка, которое бы бросило тень на его репутацию и по­мыслы. Все прошедшие пред нами в этом столетии «вожди» несли в себе явные признаки харизматического поклоне­ния, в этом случае рациональное понимание любви к вож­дю возникает лишь в обоснование уже существующего ир­рационального поклонения. И Ленин, и Сталин, и Гитлер обладают набором приписываемых им характеристик, кото-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

рые не могут быть представлены в обыкновенном человеке. Вождь — это исключение из правил. Интересно и другое, имиджи вождей брежневского круга несли в себе четкие приметы карикатурности. Это были вожди, которым офи­циально преклонялись, но неофициально их отрицали. Это время возникновения «кухонной политики», которая про­тивопоставлялась политике официальной.

Ленин как вождь был представлен системно: и на уров­не детства, и на уровне семьи. Он выступал как определен­ный норматив отсчета. «Я себя под Лениным чищу», — ус­певали написать все поколения советских поэтов.

Особо интересный материал для этого типа агиографии дает детская литература. Все мы выросли на рассказах В. Бонч-Бруевича «Ленин и дети» или «Рассказах о Чапаеве» А. Кононова. «Общество чистых тарелок» Бонч-Бруевича вообще может рассматриваться как пример ПР работы сре­ди детей. Ради значков и прочих элементов имиджа дети хо­тят поступить в это общество и бегут с заявлениями к Вла­димиру Ильичу.

Соответственно отсылает на иные стереотипы А. Коно­нов. Лишь только появление Чапаева заставляет врагов ме­нять свои планы.

Создатели воображаемых миров периода разрушающего­ся социализма акцентировали уже совершенно иной набор характеристик человеческого толка, что в обрамлении вож­дя создавало невиданное ощущение человечности. Этот же набор характеристик затем начал пародироваться в анекдо­тах. На официальном уровне Ленин оставался тем образом, под которым сидели все поколения советских вождей. А. Мигранян считает Ленина в достаточной степени харизма­тическим лидером.

«В,И. Ленин, независимо от занимаемой им должности, был народным лидером и обладал личной харизмой в тра­диционном смысле этого слова. Наиболее ярко плсбисци-тарно-харизматический характер власти В.И. Ленина проя­вился на конкретном примере обсуждения условий подписания Брестского мира, когда большинство членов ЦК выступало против, а Ленин, убежденный в правоте сво­ей точки зрения и в том, что народные массы пойдут за

Семиотика советской цивилизации

ним, что он выражает их желание и волю, пригрозил, что выйдет из ЦК и обратится непосредственно к партии. Та­кое поведение идеально соответствует природе плебисци-тарно-харизматического лидера. В идеале власть и сила по­добных лидеров зависят от влияния их идей, а не от каких-то репрессивных институтов, стоящих за ними и зас­тавляющих массы подчиняться их воле» [122, с. 118].

Сталин не имел необходимого набора человеческих ха­рактеристик, запущенных в массовое сознание. В контексте его жизни эти характеристики не имели смысла, поскольку этот контекст требовал портрета сурового лидера, а челове­ческие черты могли его нейтрализовать. А.К. Михальская так описывает риторику Сталина:

«Оставаясь внешне риторикой борьбы, тем не менее де­монстрирует, как и индивидуальный речевой стиль Стали­на, так и то, что борьба для него закончена: он абсолютный иерарх и учитель, он обладатель речи и истины, и выше нет никого. Отсюда спокойствие и даже умиротворяющее воз­действие его речей. В конце своей жизни Сталин доходит до абсолютного предела — до полного отказа от публично­го слова. Оно уже не нужно: все решено» [124, с. 100].

Нам представляется важной еще одна особенность Ста­лина. Он моделирует диалогическую структуру речи, реаль­но находясь в монологической ситуации того, кого запре­щено опровергать. Как заметила Светлана Аллилуева о другом деятеле эпохи: «Спорить с Берия было никому не­возможно» [7, с. 22]. Сталин пытается говорить, подстраи­ваясь под Ленина, считая себя оратором. Он отвечает на письма. Он занимается и языкознанием, и биологией. Как и в случае Ленина перед нами вроде бы вновь проходит ва­риант Леонардо да Винчи. И это «вроде» и должно запол­няться до предела достоверности с помощью репрессивных мер. Для того чтобы быть «как Ленин», ему пришлось унич­тожить всех соратников того периода. И он стал как Ленин. Для того, чтобы стать универсалистом, знатоком биологии-языкознания, ему приходилось вносить атмосферу моноло-гизма в диалогическую ситуацию, тем самым превращая ее в свою противоположность.

Г.Г. Почепцов. Семиотика

При этом А. Михальская несправедливо критикует шут­ки Сталина как производящие впечатление грубости и при­митивности [124, с. 105], забывая при этом, что выступле­ние в массовой аудитории отличается от печатной речи. Когда оратор ощущает, как ему внимает толпа, от этого уп­равления толпой он также расслабляется и порождает те или иные высказывания, которые, возможно, и не сказал бы в иной ситуации. Но наэлектризованная толпа реагиру­ет совсем по-другому: достаточно засмеяться одному, и он увлечет за собой весь зал. Так что примитивность шуток Сталина в этом контексте понятна и оправданна.

Речи Сталина производят впечатление именно «живых» текстов, построенных на апелляции к толпе. Что интересно, некоторые эти отрывки стали расхожими цитатами уже в период развенчивания культа личности. В ряде случаев, особенно это касается завершающих реплик, зал живет еди­ной жизнью со своим оратором. Например:

«Пора понять, что вы не революционеры и интернацио­налисты, а болтуны от революции и от интернационализма. (Аплодисменты.)

Пора понять, что вы не революционеры дела, а револю­ционеры крикливых фраз и кинематографической ленты. (Смех;аплодисмент ы.)» [161, с. 740].

Очень активно Сталин отсылает к реакции именно сме-хового характера. Например, на странице 755 встречаются четыре реакции «Смех», то же количество —на стр. 756 сте­нографического отчета. Типичный пример завершения:

«Что же из этого следует? А то, что у оппозиции, очевид­но, уши не в порядке. (Смех)

Отсюда мой совет: товарищи из оппозиции, лечите своим уши! (Бурные, продолжительные аплоди­сменты. Конференция, стоя, провожает т. Сталин а.)» [161, с, 756].

В этот период резко усиливается централизация власти, что отражается на властных характеристиках порождаемой в этот момент риторики. Так, в 1928 г. принимается постанов­ление ЦК, что все публикации должны проходить через кон­троль партии и государства [77]. Интересную фразу употре­бил А. Грачев, рецензируя в «Московских новостях» (1996,

Семиотика советской цивилизации 285

№ 18) книгу о Сталине: «Если бы Макиавелли, которого Сталин читал в туруханской ссылке, смог написать в XX ве­ке продолжение своего "Государя", он, наверное, назвал бы свой труд "генеральный секретарь"»

Особенностью и Сталина, и других лидеров Советского Союза было то, что русский язык не был для них родным. Грузинский, украинский языки, ставропольский диалект привносили в язык вождя ощущение иного контекста. А. Михальская цитирует подобное восприятие речи Гитлера директором Берлинского городского архива: «Он говорил со странным акцентом, словно пришелец с баварских гор. И эта окраска голоса сообщала какую-то горнюю отдаленность фюрера от привычного, обыденного, словно он обращался из какого-то иного мира, внушала нечто мистическое» [124, с. 136]. Нам представляется, что здесь также вмешивается еще один параметр — перед нами радиоречь. В этом случае мы действительно слушаем по-иному: голос кажется отор­ванным от его носителя. Этот эффект отсутствует в случае газеты, поскольку там размыты индивидуальные характерис­тики как самого говорящего, так и контекста произнесения речи. Написанное в скобках «продолжительные аплодисмен­ты» не может сравниться по силе воздействия с реальными аплодисментами.

А. Антонов-Овсеенко четко называет этот срез действи­тельности «Театром Иосифа Сталина». «Кремлевский лице­дей постоянно переигрывал, пользуясь одними и теми же штампами — в слове, мимике, жесте, походке, сценический успех у невзыскательной публики был предопределен» [9, с. 13]. Что касается организации перформансов, то, как заме­чает А. Антонов-Овсеенко: «Сталин в начале 20-х годов соз­дал свою клаку для заседаний пленумов ЦК, партконферен­ций, съездов. Крикуны могли сорвать выступление любого партийного деятеля» [9, с. 19]. Соответственно проводились с элементами театральности показательные судебные про­цессы, которые затем были перенесены в страны Восточной Европы. «Опыт в организации показательных процессов был накоплен предостаточный, исполнители — сценарис­ты, режиссеры, актеры — прибыли из Москвы загодя под масками советников, статистов набрали на месте» [9, с. 125].

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Театрализация вождя может быть возможной только в подобном же театрализованном контексте. Невозможно по­явление реальной фигуры в театрализованном контексте, как и театрализованной фигуры в реальном контексте. По­этому контекст надо было привести в соответствие с теат­ральной ролью вождя. Были воздвигнуты гигантские деко­рации, полностью закрывшие реальное положение дел.

Литература приняла на себя основной удар, поскольку новостные каналы и так в значительной степени были иде­ологизированными. Б. Гройс написал: «Как положитель­ные, так и отрицательные персонажи сталинской культуры, таким образом, не принадаежапг действительности, в кото­рой они действуют, не связаны с ней системой обычных психологических мотивировок, характерных для действи­тельно реалистической литературы и искусства» [57, с. 60]. Была выстроена стройная мифологическая система, носив­шая жесткую иерархию (подробнее см. [147]).

Вожди не существуют сами по себе. Вожди создаются массами. Не следует забывать об этой очень важной роли масс. То, что масса нуждается в такой категории, как вождь, можно увидеть из анализа толпы, проведенного Поставом Лебоном. По поводу «вожаков толпы» он написал: «Обык­новенно вожаки не принадлежат к числу мыслителей — это люди действия- Они не обладают проницательностью, так как проницательность ведет обыкновенно к сомнениям и бездействию» [97, с. 235]. Он также подчеркивает другой тип логики и другой путь убеждения при работе с массовой аудиторией. «Образы, поражающие воображение толпы, всегда бывают простыми и ясными, не сопровождающими­ся никакими толкованиями, и только иногда к ним присо­единяются какие-нибудь чудесные и таинственные факты: великая победа, великое чудо, крупное преступление, вели­кая надежда. Толпе всегда надо представлять вещи в цель­ных образах, не указывая на их происхождение» [97, с. 194].

В этом плане интересен анализ фигур Сталина, Гитлера, Муссолини, проведенный К. Юнгом. Он пишет:

«Не возникает сомнений в том, что Гитлер принадлежит к категории действительно мистических шаманов. Ничего подобного не приходилось ввдетъ в этом мире со времен

Семиотика советской цивилизации

Магомета, — так кто-то отозвался о нем на прошедшем Нюрнбергском съезде партии. В том, что Гитлер поступает, как нам кажется, необъяснимым и странным, алогичным и неразумным образом, проявляется явно мистическая осо­бенность Гитлера. И обратите внимание — даже номенкла­тура нацистов откровенно мистическая» [213, с. 346].

И результат, к которому приходит Юнг, формулируется в психоаналитических терминах: «Секрет власти Гитлера заключается в том, что его бессознательное содержательнее, чем ваше или мое. Секрет Гитлера двоякий: во-первых, это исключительный случай, когда бессознательное имеет та­кой доступ к сознанию, и, во-вторых, он представляет бес­сознательному направлять себя» [213, с. 348]. Кстати, инте­ресный ответ дает Юнг на вопрос: «Что, если Гитлер женится?»: «Он не женится. Не может быть женатого Гит­лера, даже если он женится. Он перестанет быть Гитлером. Но невероятно, что он когда-либо решится на это. Меня не удивит, если станет известным, что он всецело пожертвовал своей сексуальной жизнью ради Дела» [213, с. 356].

Неженатым был и Сталин, да и вообще все советские ли­деры вплоть до Горбачева «затушевывали» этот аспект своей личности. И. Черепанова видит сближение образов Сталина и Гитлера в скрытности их мифологических личностей.

«По мнению тех соратников Сталина, которым удалось остаться в живых — таких, как Хрущев, — Сталин был че­ловеком столь же непостижимым [как и Гитлер — ГЛ.], его реакции были непредсказуемы, предугадать, прочитать, по внешнему виду его намерения было невозможно. Оба диктатора стремились скрыть свою истинную индивиду­альность, извлекая в то же время максимальные выводы из тех личностных особенностей, какие были им присущи. Успех обоих в политике во многом определялся их способ­ностью так же тщательно скрывать от союзников, как и от противников собственные мысли и намерения. Они не только не обнаруживали своих целей или планов на буду­щее, но и избегали делать достоянием окружающих свое прошлое» [198, с. 175-176].

Лидер должен быть амбивалентным не только для вра­гов, но и для друзей. Вероятно, это более эффективная ли­ния поведения, поскольку она позволяет охватывать свои-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

ми «сообщениями» гораздо больший круг сторонников, по­добно тому, как гадалка сознательно порождает амбивален­тные тексты, чтобы увеличить число попаданий.

М. Горбачев, введя естественную человечность в свой имидж, по сути нарушил имиджевые характеристики совет­ского типа лидера и был смещен. А. Мигранян считает, что Горбачев парадоксальным образом выступал в оппозиции к существующей политической системе, в то же время воз­главляя ее. То есть имиджевое столкновение наличествует и на этом уровне.

Ю. Афанасьев так определяет имиджевые характеристик ки советской власти:

«Уравнительская, часто беспощадная крестьянская психо­логия — факт истории, на который советские ученые стара­лись не обращать внимания. Между тем именно эта психо­логия определяла формирование власти. Властную вертикаль укрепляли люди необразованные, серые, с узким кругозором. Исключительную жестокость к своим согражданам трудно объяснить одной только ложной теорией, дело в качестве. людей, которые осуществляли депортации, массовые чистки и так далее» («Московские новости», 1997, 2—9 нояб.).